Огай Мори боле не улыбается искренне

Анго протестующе захрипел, пытаясь убрать тяжёлую ногу с собственной груди, и потянулся за выбитым у него из рук в начале драки пистолетом, слабо осознающий мутнеющим рассудком свою беспомощность. — Что такое, — нога давит сильнее, — стрелять в меня вздумал? Сакагучи остервенело ударяет по чужой конечности, но получает ботинком в лицо. Шея слабеет, не в силах больше держать стремительно пустеющую голову: рядом лежат тела его коллег, кое-кто ещё мычит от боли, кто-то затих навсегда. Руки слепо скользят к собственной груди, минуя чужой сапог: костюм насквозь промок, горячий от крови, ткань противно липнет к пальцам. Дыра в груди уже не жжётся, ведь тело немеет, обманутое эфемерным чувством освобождения, ещё не понявшее толком свою смерть. Последнее, что видит Сакагучи Анго — как давят его собственные очки. Часом раннее: Районы Котобуки поутру потрясло известие: посреди трущоб, наводнённых отчаянно цепляющимися за свои пособия людьми, найдено тело мужчины средних лет в откровенно недешёвом костюме. Полиция навестила детективов с лицами, открыто намекающими на то, что с очередным висяком разбираться им не столько трудно, сколько, скорее, лень, и одолжила у Фукудзавы Дазая, Куникиду и Ацуши. Приходили они вообще-то за Рампо, но главный детектив сейчас находился не в городе, так что довольствоваться приходилось тем, что есть. На месте их ждало невесёлое зрелище: три выстрела в грудь, треснувшие зубы на верхней челюсти из-за закусывания ступенек или поребрика — почерк Мафии, ясно угадывающийся невооружённым глазом, с несколькими громадными «но»: кистей рук нет, очевидно во избежание опознания по отпечаткам, лицо изуродовано до неузнаваемости, костюм залит кислотой. Ацуши стоял поодаль, не желая смотреть на труп во второй раз, ведь после первого его вырвало. Куникида с отвращением размышлял о том, кто мог учинить такие зверства; Дазай, прекрасно понимающий, что махинации с лицом, руками и одеждой были совершены уже после смерти, спокойно осматривал тело. Подобная жестокость его напрягала: мафиози обыкновенно оставляют тела нетронутыми, их просто опознать после смерти, а сейчас было сделано всё, лишь бы его не узнали, но для чего? Осаму достал из кармана платок, замотал им руку и осмотрел карманы оставшейся у трупа одежды: ни бумажника, ни каких-либо удостоверений нет, но все деньги, бывшие, очевидно, в кошельке, аккуратно уложены в карман. — Может перестанешь его шмонать? — фыркнул Доппо, присев подле несчастного. Самоубийца даже не поднял головы: — Ты же хочешь собрать для Рампо побольше сведений, так? — Эти сведения нужно собирать деликатно, а не как вандал. — Боже, Куникида, — бинтованный улыбнулся, — ты давно стал таким белоручкой? — Как ты меня… — Тише, — Дазай вскидывает руку в жесте, приказывающем замолчать, и отрывается от рассматривания трупа, когда видит, что ему звонит Анго, — Алло? На том конце радиоволны слышится неразборчивый голос Сакагучи, на фоне — женские визги, несколько жутковатых хлопков и грубый голос, приказным тоном сгоняющий людей в помещение. Ноги противно немеют: Анго позвонил, чтоб предупредить об опасности. — Что там творится? — Облава, — наконец услышал он голос друга, — Дазай, у меня просьба, — голос стал приглушён, видимо, он залез под стол или в шкаф, — не умирай. — Какая облав… — Осаму услышал, как телефон, видимо, намеренно выброшенный, падает на пол, а ещё через секунду послышался вскрик и несколько пистолетных выстрелов в попытке защититься, — Анго! Время, величаво шедшее по головам столько лет, сколько не умещалось в чопорные грани людского восприятия, остановило свою поступь, чтоб с любопытством почти кошачьим взглянуть на сгорбившегося под тяжестью ужасных новостей человека. Он всегда теряет тех, кого не хочет терять. На то он и неполноценный, мерзок своей неполной оболочкой даже самой Вселенной, оттого она и не хочет прибрать его к рукам, желает заполнить недостающие части чистым отчаянием, чтоб он стал целым, даже если для целого он обратится в боль. «Не умирай». Не умирай, Осаму. Вокруг тебя гибнут последние остатки твоих друзей, но ты живи, ходи на могилы, таскай цветы. Иногда ты тратишь последние деньги на мерзостные мёртвые букеты, потому что считаешь, что достоин только сторожить печальные надгробия. А может ты прав? А может неполноценный станет целым только в единстве со смертью? Что ж она тогда не придёт, усталая, не уберёт заботливо прилипшие к вспотевшему лбу волосы, не протянет венозных рук? А ты правда пытался умереть? Дазай, ты годами силишься сдохнуть, хотя ни разу не попробовал застрелиться. Ты годами пытаешься сдохнуть, хотя ни разу не прыгал с крыши. Дазай, ты… — Дазай? — Куникида трогает его за плечо, не понимающий, почему у бинтованного стал вдруг таким потерянным взгляд, — Дазай, ты чего… Совершенно отупевшими глаза напарника Доппо видит впервые, даже ловит себя на грани удивлённого испуга, а когда хочет дёрнуться к самоубийце, он наконец вздрагивает, отворачивается и обманчиво твёрдой поступью идёт прочь. Куникида удивлён таким поведением: — Куда ты собрался? — На место убийства. — У-убийства? — Ацуши вздрогнул, — Но мы же… — Это срочно. Осаму поймал такси, не обращая боле внимание на расспросы напарников, и написал сообщение Мори с красноречивым текстом: «Анго убит, навострите уши». Такси ехало непозволительно медленно, то и дело застревая в мелких пробках с таким рвением, будто само их притягивало. Дазай понимал, что торопиться ему некуда и уже незачем, к тому же, ехать на другой конец исполинского города, но эфемерная надежда на то, что товарища ещё можно спасти, оседала раздражением в стиснутых до побеления кулаках. Он припал лбом к окну, всем своим видом игнорируя злобное шипение водителя на нерадивых пешеходов. Агонизирующий ум сейчас был занят полуистерическим поиском ответов на три вопроса: кто убил? Зачем он это сделал? Кто следующий? Может, Анго жив, а может уже остывает и случайно оказал своим звонком медвежью услугу, ненароком заманив его на ещё не отгремевшее поле боя, прям в ловушку, а Осаму, как идиот, с радостью шагает в пасть льва? Чёрт. Машина слишком резко затормозила на очередном светофоре, и ремень безопасности выбил воздух из лёгких, больно перетянув рёбра. Самоубийца, сам себя не узнавая, выкрикнул: — Я плачу за то, чтоб доехать живым! «Давно ты стал людей ругать за то, что жить хочешь?» — Простите, — сказал таксист тихо, не отрывая взгляд от дороги, — просто он выскочил, вот и… — Не важно, — выдохнул Осаму, — простите, что кричу. Если поторопимся, дам двойную плату. Деньги — замечательный стимулятор трудовой деятельности, ведь водитель, поддавшись меркантильному порыву (хотя Дазай заметил кольцо на пальце и предположил, что ему явно надо как-то кормить жену и детей), поехал заметно быстрее. Министерство не горело, окна были целы, отражая блики щедрого сегодня на тепло солнца от своих кристально-чистых поверхностей, и от этой идиллической картины сердце сжималось только сильнее. Заплатил Дазай двойную сумму, как и обещал. Дождался, пока таксист скроется из виду, чтоб не подвергать его опасности в случае чего, и вошёл в здание: светло, чисто, разве что пусто, что в холле, что в лифте, что в коридорах… Хотя нет, в коридорах Осаму обнаружил половину отпечатка подошвы туфли: бордовый цвет въелся в начищенную до блеска плитку и вёл из кабинета, в котором работал Анго. Бинтованный взялся за пистолет непривычно дрожащими руками и зашёл внутрь. Видимо, оттого в коридорах пусто и чисто, ведь многих, что скот на убой, гнали сюда. Тугой ком заклокотал в глотке, и ноги, нетвёрдые, ступали, а глаза, не желающие видеть эту кровавую баню, продолжали смотреть. Осаму без единой эмоции на лице переступил через чьё-то тело, чуть не споткнулся о следующее, прикрывающее собой третье, не глядевший под ноги: взгляд был прикован к лежащему на спине человеку в коричневом пиджаке. Дазая остановил хруст под туфлей, он опустил голову, сдвинул ногу с места и рвано выдохнул: бинтованный случайно наступил на очки друга, не знающий даже, что они уже были сломаны убийцей. Он опускается на корточки подле трупа, игнорируя когда-то драгоценную убитому вещь, хрустящую под ступнёй, и дотрагивается до опухшего от побоев лица Сакагучи. Совсем холодный, такой твёрдый, будто мышцы после смерти обратились в мрамор, хоть бери да стучи по нему, безжизненному, но разобьёшь кулаки. Дазай опускает голову, не позволяя себе ни слова: тяжело что-то говорить с прокушенной губой. Металлический привкус разъедает язык, но Осаму не чувствует его за тошнотворной горечью, оседающей за стиснутыми до боли челюстями. Это не хладнокровие на лице — это так на самом деле выглядит гримаса ужаса Дазая Осаму: не были бы широко распахнуты глаза, можно решить, что ему наплевать на смерть друга. Можно было бы, если не видеть на дне суженных зрачков его истинную боль. Самоубийца наклонился, стараясь держать равновесие, чтоб не упереться рукой в пол и не заляпаться кровью, и взглянул на шею Анго: первые трупные пятна, синюшные, уже поползли от затылка и тянулись вверх. Он ещё раз касается его лица, затем кистей: кисти ледяные, холоднее головы, а значит, что мёртв он уже час-два. Выходит, убийцы давным-давно скрылись. Осаму закрыл глаза бывшего коллеги, прощупал карманы пиджака Сакагучи, спрятал что-то вытащенное оттуда в своём пальто и поднялся. — Покойся с миром, — просипел он, не узнавая собственный голос, — дружище. Дазай пошатнулся будто нетрезво, едва контролируя подступившую тошноту, накрыл лицо товарища платком, которым какой-то час назад шарил по карманам другого трупа. Он глядел на Анго долго и пусто, пытаясь найти в закоулках вмиг опустевшей головы какое-то объяснение произошедшего, даже ущипнул себя тайком, по-детски наивно надеясь, что этот страшный сон кончится. Но под ногами всё ещё бьющая металлическим смрадом по носу кровь, холодные тела, нагромождённые друг на друга, как сваленные в единую кучу свиные туши на скотобойне. Осаму не раз и не два видел такое зрелище, но впервые у него подкашиваются ноги. Впервые сердце клокочет в горле, истеричное, не давая сделать и вдоха. И вдруг он услышал торопливые шаги в глубине коридора. Что ж, ясно теперь, что скорбь по погибшим товарищам откладывается на неопределённый срок, и пора спасать свою шкуру. Прокатывающийся гулким эхом звук шагов заставил его встрепенуться и быстро залезть в близстоящий шкаф. Осаму не мог видеть, что происходит в помещении, больно плотно дверцы примыкали друг к другу, и ему оставалось лишь слушать, как кто-то, весело хихикнув, прошёлся вдоль помещения и залез в шкафчик чьего-то стола. Ещё через секунду вошёл кто-то второй, видимо, подельник, окликнул своего напарника угрюмо и басисто, да стал шарить по тумбам. Дазай понял, как сильно он влип, ведь рано или поздно они полезут в шкаф. Он не мог услышать их диалога, но по интонациям понимал, что они явно сами не в восторге от увиденного зрелища: — Ну и бойню же тут учинил Александр… — И не говорите, он явно не знает меры жестокости. — В этом вы схожи. — И это мне говорит человек, который машет оружием, причём даже не своими руками, намного чаще моего? — Это говорит человек, который машет оружием по приказу, а вы любите махать кулаками в пьяном угаре. А что они ищут-то? Зачем вернулись? Он торопливо достал телефон, изо всех сил игнорируя звук распахивающихся дверц соседних с его пристанищем тумб, и напечатал Директору сообщение: «Если я пропаду, не ищите меня сегодня, это может быть опасно». Внезапно послышался негромкий цокот каблуков, которое он раньше меж двух походок не различал. Двери его укрытия распахнулись. Дазай даже рассмотреть не успел того, кто молниеносно схватил его за шиворот, выдернул из шкафа и пригрел чем-то тяжёлым по голове.

***

— Я вам сказал, что нужно было убить его сразу! — Вы бы сами хоть раз за оружие взялись, Серёж, а потом будете мне рассказывать, как работу выполнять! — Вы пистолет-то в последний раз в руках держали лет в пятнадцать, всё за вас Лиля делает! Успел ли он отправить сообщение? Кажется, успел. Скорее всего, телефон выронил. Осаму приоткрыл глаза, когда различил из-за приоткрытых дверей русскую речь, мысленно поблагодарил высшие силы (те самые, в которые веришь только когда припечёт) за то, что голоса Фёдора он не различил и пошевелил связанными руками: замки он вскрывал профессионально, но сейчас он намертво примотан верёвкой по рукам, ногам и груди, оставленный наедине с противным чувством холода в слишком туго перетянутых конечностях. В попытке выпрямится Осаму случайно издал болезненный стон: пленители вдруг затихли, прекратив перепалку, и торопливо распахнули двери. Дазай, жмурясь от ударившего в глаза света, рефлекторно отклонился назад, не рассчитал силы и рухнул на пол вместе со стулом, больно тормозя об кафель лицом. — Испугался, что ли? — задумчиво протянул один из них, судя по голосу, тот, которого звали Серёжей. — Едва ли. Просто вы его ослепили, вот и дёргается. Любопытные экземпляры его пленители: один лысый, довольно мощный и высокий, с лицом, будто Дазай сотворил какое-то вселенское зло и убил всех его близких, а заодно перетопил всех домашних животных в радиусе километра и даже тараканов не оставил, и тех перетравил. Если в общем-то их обоих можно было назвать мужчинами статными и красивыми, то понятно было, что на напарника лица-кирпича женщины более падки: лощёное лицо с правильными чертами, что гнусно ухмылялось при виде поверженного противника, было одним из тех, которые так любят юные девицы. Сдаётся, лощёный и был Серёжей. Сергей присел перед Осаму на корточки, не спеша его поднимать, поправил выбившуюся блондинистую прядь и спросил: — Ты из Министерства, дружочек? — Мимо проходил, — съязвил Дазай с усмешкой, оторвав начавшее припухать лицо от пола. — О, он у нас языкатый, это хорошо… Ускорим процесс? — один из мужчин, тот, что был блондином, обратился к лысому. — Только шею ему не сверните, а то вечно бьёте так, что пленные мать родную забывают. — Я подумаю, — тот, которого звали Серёжей, размял кулаки. — Ладно, — сказал Дазай почти без акцента, разве что слишком быстро, — я не из Министерства. — Надо же, заговорил! — обрадовался блондин, — Тогда расскажи, дружочек, зачем пожаловал сюда? — Встретить друга. — Какого из? — мрачно спросил лысый, бросив короткий взгляд на дверь, за которой произошла трагедия. — Какая разница, — с улыбкой протянул Дазай, вместо «разница» проговорив: «рас-с-сница», — он уже умер. — Так, заканчивай глумиться над нами, если хочешь ноги унести, — ноты веселья пропали из тона Сергея, — что ты тут забыл? — Сказал уже: проходил мим… — удар ногой под дых выбил из лёгких весь воздух, жилетка зацепилась за каблук туфли мучителя и надорвалась, а когда Дазай попробовал свернуться клубком, верёвки перетянули ноги, больно врезались в измученные руки, и всё, что он смог — наблюдать, как картинка перед глазами раздваивается, плывёт также, как во время медикаментозной передозировки, и оттого его начинало тошнить. — Я же попросил не бить так сильно. — Простите, не рассчитал, — мечтательно улыбнулся мучитель, — так вот, оставим твои цели на потом. Ты знаешь, где твои дорогие друзья хранили отчёты? Дазай ответил не сразу: он и так пытался маскировать секунды, которые тратит на то, чтоб перевести в голове сказанное, а теперь, когда он и на родном-то языке с трудом строит фразы, стало хуже. Он поднял взгляд: — Отчёты? — Про злодеяния Мафии, про заляпанную репутацию детективов… — Нет. — Знаете, я ему верю, — сказал вдруг напарник блондинистого, — а ещё я вам скажу, что лицо у него больно знакомое… — Да, вы правы, — кивнул Сергей, потянув болезненно застонавшего Осаму под локоть, чтоб вернуть стул на место, — только никак не вспомню, где я его видел… Тогда нам следует познакомиться, — он отвесил на удивление элегантный поклон, — Сергей Есенин, к вашим услугам. — Не разбрасывались бы вы так личной информацией, — фыркнул второй, но и опомниться не успел, как напарник сдал его, как стеклотару: — Это мой товарищ, Владимир Маяковский. Уверен, мы найдём общий язык, если изволите не лукавить и назвать нам своё подлинное имя. Дазай расслабленно улыбнулся, показывая полное отсутствие страха перед своими мучителями: — Представился бы, но замотанным неудобно кланяться. — Какая детская уловка, — снова раздражённо встрял Маяковский, — мы тебя не развяжем, и не думай. — Вы считаете, что он нам что-то сделает? — Мы не знаем, есть ли у него дар. — Позовите Лилю, и он станет неопасен. — Нет. — Послушайте, нам строго-настрого запретили возвращаться с пустыми руками, вы ведь понимаете, что нам грозит. Владимир тяжело вздохнул, приняв туманный аргумент, и взглянул на дверь: — Любимая, могу я просить тебя уделить мне ничтожную каплю внимания? Есенин мимолётно закатил глаза и закурил, проследив за взглядом напарника. В комнату молча вошла женщина. Не большой красоты, вполне обыкновенная русская, но веяло от неё чем-то таким, что заставляло Маяковского, сперва кажущегося куда более строгим и жестоким, чем его слегка ветреный товарищ, восторженно улавливать каждое её движение, каждый короткий взгляд, любой её вдох. Удивительное зрелище, до такой степени, что Дазай невольно засмотрелся, продолжая глядеть на огоньки в глазах мужчины, но никак не на женщину, которая развязала онемевшие запястья. Осаму вытянул руки перед собой, нарочито неторопливо потянулся и размял холодные красноватые кисти, прежде чем ленно, не позволяя, чтоб чувство собственного превосходства захлестнуло его мучителей, встал и сделал на удивление ловкий реверанс: — Дазай Осаму. — Агентство? — спросил вдруг Сергей в обрамлении табачного ореола. — Агентство, — кивнул бинтованный. — Всё ясно теперь, — заулыбался блондин, — убивать пока не будем, вы там, кажется, на город страху наводите, так мы хоть позабавимся. — А вы откуда? — Так мы тебе всё и рассказали, — хохотнул Есенин из-за дымной завесы, — не держи нас за дураков. — Не стану… — протянул Осаму и сделал шаг вперёд, — Спасибо за дискуссию, я пойду. — Куда это ты собрался? — хохотнул Есенин, докурив сигарету, — Тебя, дорогой гость, никто не отпускал. Бинтованный снова хихикнул: — Вы не носите при себе оружие? Маяковский стрельнул взглядом в свою пассию и деловито сунул руки в карманы: — Оно нам сейчас ни к чему. Дазай вытащил пистолет из-за пазухи раньше, чем они успели опомниться: — А мне очень даже к месту. Напарники переглянулись, выдержали удивлённую паузу и вдруг заливисто расхохотались, едва сумев успокоиться. Маяковский поднял на не дрогнувшего Осаму заслезившиеся глаза: — А я воображал деревенским простаком Есенина, но жизнь умеет разбивать первые впечатления вдребезги! Женщина, по-кошачьи стервозно зашипев, появилась за спиной Осаму и схватила его за горло, но в ту же секунду поражённо захрипела, взглянула на разошедшиеся светящимися разломами руки и рассыпалась, растворяясь в воздухе, будто драгоценная ваза, падающая в бездну. Маяковский открыл рот, но не сумел вымолвить и слова. Дазай самодовольно усмехнулся: — А я воображал вас подготовленными убийцами, которые прочитают досье о враге. Славно, — он вдохнул воздуха, чтоб повторить фразу Маяковского, — что жизнь умеет разбивать первые впечатления вдребезги. — Я вспомнил тебя, — поражённо выдохнул Есенин, — ты… — Ну наконец-то, — Дазай демонически ухмыльнулся, — привет. Маяковский дёрнулся в сторону теперь уже бывшего пленника, но был остановлен одеревеневшими руками напарника. Когда он метнул поражённый взгляд на глаза Сергея, то нашёл в них такой благоговейный ужас, какой наблюдал только в те душные ночи, где Есенин сидел, сжимая в руках склянку какого-то очередного пойла, и рассказывал ему, усталому, как страшно стало ложиться спать. Мужчина понял причины такого поведения и сел на место, позволяя их пленнику уйти. Осаму минималистично кивнул головой, не переставая улыбаться, и стремительно убрался к чёртовой матери из этой обители зла. Дальше его путь лежал к тянущим свои макушки к солнцу небоскрёбам, возвышающимся среди не подозревающего о грядущем города. Проскочить в здание Мафии было невозможно даже для Дазая, и туда, где раньше были приветливо распахнуты двери, путь ему был заказан. Он уже начал рассматривать, какие окна были открыты на первом этаже, как вдруг… Нечто, что снизошло к нему не иначе как маленькое чудо. Маленьким чудом именовался Рюноскэ, с трудом преодолевающий боль в, как определил Осаму, правом раненном боку. Он увидел Дазая издали, а оттого приосанился, как мог, и старался шествовать мимо него с выражением настолько надменным, на какое был способен. Бинтованный потер заалевшую переносицу и улыбнулся: — Здравствуй, Акутагава. — Здравствуй. — владелец Расёмона по-волчьи глянул на Дазая исподлобья, — Что тебе надо? «Годы идут, — подумал Осаму со смешком, — а Акутагава всё воображает, что он совсем взрослый…» — Пройти. — С чего бы? — он недоверчиво сощурился. — Решил поболтать, — проговорил самоубийца скучающе и оглядел бывшего ученика с ног до головы, — Где ты получил рану? Рюноскэ пропустил мимо ушей тот факт, что на вопрос ему внятно не ответили, и потому, мимолётно глянув в сторону, проговорил, будто стыдливо: — Вчера на задании попался один упырь, он и ранил. Дазай саркастично ухмыльнулся: — Теряешь хватку. — Может быть… — Акутагава кивнул, — Но не больше твоего, сам избитый, как псина. — они надолго замолчали, прежде чем Рюноскэ, поняв, что Осаму добьётся прохода в здание всеми мыслимыми и немыслимыми путями, наконец сдался: — Хочешь аудиенции с Боссом? — Верно. — Только в моём присутствии. — Я не против.

***

— Я уже предупредил Босса, — пробубнил Акутагава, торопливо ковыляя по коридору, — Так что тебя ждут, но ненадолго, у него запланированы переговоры. — Я не задержусь, — бросил Осаму нарочито-небрежно, когда перед ними распахнулись двери. Перед Огаем стояло три чашки: одна с кофе, для него, а две других на выбор для гостя, одна с кофе, другая — с чаем, потому что Мори не помнил, что Дазай пьёт, помимо виски в Люпине. Он бросил короткий взгляд на поправляющего надорванную жилетку Осаму, после — на темнеющего в углу безмолвной тенью предводителя «Ящериц» и приподнял любопытно бровь: — Что-то ты потрёпанный, — заключил Мори, осмотрев бывшего ученика с ног до головы, — с Чуей в коридоре встретился? — Лучше бы с этим коротышкой, чем с теми ублюдками. — он деловито прошёлся к креслу, но не сел, — Я свеженький, из неудавшегося плена. — Вот как… — Огай кивнул на кресло напротив, приглашая Дазая умоститься, наконец, — Чаю? — Ты что пьёшь? — Кофе, — заключил мафиози, бросив короткий взгляд на чашку. — Тогда и я буду кофе. Мори хихикнул, но слова не сказал, хотя ядовитая шутка о подражании рвалась с уст. До переговоров оставалось два часа, из них полтора на то, чтоб добраться к месту, так что он решил начать без прелюдий: — Что с Министерством? — Все мертвы, и я знаю, кто их перебил. Я ласково зову их: «Три всадника апокалипсиса и в стельку пьяный Есенин», — со смешком проговорил Осаму, звонко бряцнув чашкой о блюдце, — хотя я подозреваю, что сейчас их стало больше, они упоминали какого-то Александра, если я правильно слышал, пока сидел в шкафу. — Любопытное прозвище для организации, — кивнул Мори и отпил кофе, — выходит, Есенин не страшен? — Знаешь давно не смешные шутки про пьяных русских? — Так ты хочешь сказать, что в бою он страшнее, как напьётся? — В бою? — Осаму расхохотался, — Не-е-ет, он в битве бестолочь с автоматом. Только вот его боятся намного больше. Его способность… Даже не знаю, как это описать… — он размашисто развёл руками, — Полуматериальная глумливая сволочь. Даже сам Есенин боится своего дара. — Что же за сволочь такая? Дазай потупил взгляд, будто вопрос застал его врасплох, хотя он его ожидал, и ответил лишь после затянувшейся паузы: — Чёрный человек. Акутагава кашлянул. Он тоже был наслышан о Чёрном человеке. Огай поглядел на их смурные лица и тихо спросил, обращаясь к бинтованному: — Ты с ним пересекался? Осаму кивнул. — Сочувствую… — после недолгой паузы, Мори продолжил, — Что узнал полезного? — Не много, но одно скажу точно: бойня в Министерстве — только начало. Судя по всему, они захотят остаться единственной организацией в городе. А вас с Фукудзавой попробуют убить. Или только Директора, я пока не понял. — И зачем им сдалось это побоище? Решили выволочь меня с Фукудзавой, как собачек на подпольную арену? Почему бы им не напасть сразу на Мафию, мы ведь в основном контролируем город… — Потому что Мафию поработят, Мори. Огай прыснул синхронно с фонящим где-то позади Акутагавой: — Смешно. — А мне нет, — Дазай остался серьёзен, — ты сам учил никогда не недооценивать врага, а так как ты с ними не пересекался… Первая нить, за которую уцепился Мори — страх где-то в глубине глаз бывшего ученика — явление редкое и оттого очень яркое, такое, какое не спутать ни с чем. Вторая ниточка — обстоятельства, при которых произошла первая встреча Осаму с этими одарёнными, и именно за неё он решил потянуть: — Прости мне моё любопытство, но расскажи, при каких обстоятельствах произошла твоя встреча с Чёрным человеком? — На одном из заданий с Чуей я попал в плен. Всё шло по сценарию, я должен был выведать, кто в стане врага, потом взломать замки и сбежать, пока коротышка кромсает моих надзирателей, но гнома тогда неплохо отделали, застав его врасплох. Не знаю, как им это удалось, но вместо двух часов мне пришлось провести в компании головорезов сутки. Есенин был там со своим напарником… Чёрт знает, сколько лет назад, Дазай сидел, намертво примотанный к стулу (чуть позже он поймёт, что оба раза: тогда и сегодня, его связыванием занимался сам Есенин), смотрел скучающе под ноги, иногда запрокидывал голову, если кровь из носа потечёт, чтобы не запачкать новые туфли. Не то чтобы его правда беспокоила ценность подобных вещей, но он их купил только вчера, жалко, всё-таки… — Эй, — ещё незнакомый голос вывел Осаму из состояния отупения, — ты обнуляющий одарённый? Дазай помедлил, про себя переведя брошенную ему фразу, и молча кивнул. — Тогда ты идёшь со мной. Руки вдруг освободили, кровь прилила к отёкшим запястьям, и Осаму размял онемевшие конечности, не глядя на своего освободителя. Его подхватили под локтем и вывели из душной комнатки, чей затхлый воздух тяготил его лёгкие уже пару часов. И вдруг Дазай, рассказывающий свою историю, хихикнул и замолчал. Мори заинтересованно наклонил голову, сверля бывшего подопечного любопытным взглядом, так что Осаму тихо проговорил: — Я сперва решил, что он извращенец. Мне объяснили, в каком шатком положении я нахожусь, как мне важно не выкидывать никаких фокусов, и вдруг он смотал наши руки изолентой. Моя способность сработала, он хрюкнул от радости и… Лёг спать. Я так сильно охренел в тот момент, что даже не сразу понял, в чём причина такого поведения. А потом я стал слышать шёпот… Там что-то на русском про счастье, про жизнь, местами он бормочет на других языках… — Дазай отчего-то оглянулся и вдруг наклонился к Мори, смотря в его глаза с заговорщицким выражением в глубине сузившихся зрачков, — И знаешь, что меня удивило больше всего? — Разумеется, — Глава тоже наклонился, решив поддержать дурацкую игру, — нет. — Я посмотрел в угол комнаты и увидел там человеческий силуэт, сидящий в кресле, и это несмотря на то, что моей способности обнуления нет исключений. Он будто и сам… Отчасти свой дар. — Жутко, — кивнул Огай и откинулся на кресло, — а теперь вернёмся к делам насущным. У тебя наверняка уже есть какой-то прогноз, да? — Сейчас любые организации одарённых отвернутся от Йокогамы, дав нам самостоятельно решить конфликт внутри синдикатов, ведь они будут заняты попытками устранить последствия убийства важных членов Министерства. — Ты несёшь какую-то околесицу, — Мори снисходительно глянул на Дазая, — скорейшее устранение этой организации должно стать первостепенным для правительства, они попросту не могут от нас отвернуться, в этом нет никакой логики. — Ещё как могут, — парировал Осаму спокойно, — после развала Министерства правительство сделает всё, чтобы скрыть это от общественности: если узнают другие страны, они могут решить оказать нам помощь без права на отказ от этой самой помощи. Более того, страшно будет, если устранять проблему они решат также, как в конфликте Драконьих голов… — Дазай усмехнулся, — Но вариант с уничтожением города будет применим только если кому-то надо срочно развалить нашу экономику и при этом не получить по шапке, очень удобно. Тем более, Япония потеряет мировое влияние, если вскроется, что мы не в состоянии погасить такой ничтожный конфликт. Так что правительство даст нам решить всё самостоятельно, желательно тихо и бескровно. — Почему ты так уверен? — Анго, судя по всему, узнал об их планах немного раньше, так что, предчувствуя свою смерть, оставил мне небольшое письмо в кармане пиджака. — И что же в нём было? Дазай молча протянул ему бумажку с хаотичным, на первый взгляд, набором чисел и иероглифов. — Не узнаю шифр, — Мори как-то старчески прищурился и повертел запиской, — собственного производства? — Угу, мы с Анго придумали, когда похоронили Оду и он ушёл в Министерство. — Расшифруешь? Дазай молча достал из кармана ручку и перевернул записку. От пристального взгляда Мори не укрылся отпечаток ботинка на рубашке, спрятанный под плащом. Огай хмыкнул: его всегда поражало в бывшем ученике то, как стоически он переносит любые пытки, чтоб добыть информацию. Иногда Глава приходил к мысли, что Осаму просто дико нравится получать по хребту. Через десяток секунд ему протянули помятую бумажку, с записанной корявым дазаевским почерком расшифровкой:

«Не позволяйте Мафии и Агентству воевать. На кону вся Йокогама. Правительство делает вид, что считает этих ребят хорошей заменой ваших организаций, но им всего лишь страшно. Запомните меня не просто числом в отчёте. Пока.»

— Вот как… — протянул Огай с невесёлой усмешкой, вернув листок владельцу, — Прими мои соболезнования, Дазай. — Соболезнования? — Он ведь был твоим другом? — Был, но болеть у меня будет позже. — Как посчитаешь нужным… — Мори сцепил руки в замок и откинулся на спинку кресла, — Хорошо, тогда как ты объяснишь мне их склонность именно к устранению Фукудзавы, если, повторяю, логичнее начать с Мафии, а на останках синдиката строить новый? — Возможно, из-за того, что после налёта на Министерство Директор остался без своих важных друзей, которые могли помнить его как ответственного и уравновешенного сотрудника, и остались лишь те, кто видел в нём обнаглевшее пушечное мясо. Иными словами, почти все важные связи Директора враз оборвались, и вряд ли это произошло случайно. Больше тебе скажу: они скрупулёзно ищут ваши уголовные дела, чтоб замаскировать геноцид под торжество справедливости. Думаю, на членов Агентства тоже что-то найдут… — Точнее сфабрикуют. — Верно. — Что ж, если ты прав, то плохи наши дела… Есть у тебя какие-то идеи по выживанию? — Самый простой выход — убийство Директора и покорное вставание Мафии в коленно-локтевую перед всемогущим противником, — пожал плечами Дазай, — тогда у тебя и Исполнителей будет шанс на существование. Ещё есть вариант, в котором я тебя убиваю, но он не принесёт никакого толка. — И ещё два пути: полная кооперация и противостояние противнику в надежде на то, что мы отобьёмся… И немедленное исчезновение Агентства. Я про побег, разумеется, а не про уничтожение. — Не ты ли вечно пытался стереть в порошок нашу контору? — Если бы взаправду пытался, как думаешь, вы действительно выжили бы? Осаму усмехнулся и покачал головой. Мори прав: Мафия располагает такими средствами, какие Агентству, даже с его убийственными секретами вроде тайника с оружием, вертолёта, катера и ещё многих и многих скелетов в шкафу Фукудзавы, и не снились, и если бы он отдал приказ о полном уничтожении их конторы, их бы ждала славная, но бестолковая смерть в бою. — Сейчас как никогда важно сохранить наследие Наставника, — продолжил Огай после паузы, — Тактика Трёх Фаз сейчас в большой опасности, сам понимаешь. Осаму молча взялся за телефон и стал писать сообщение Фукудзаве. Мори в его телефон не заглядывал, просто посмотрел на него выжидающе, так, что Дазай физически почувствовал, как цепкий взгляд хватает его за холодные пальцы. Бинтованный бросил скучающе, не поднимая головы: — Пишу Директору, что я живой, но стоит срочно собрать всех в Агентст… — в руках Осаму зазвонил телефон, а он немедленно взял трубку и приосанился (именно по этому жесту Мори понял, что звонит Фукудзава), — Да? Да, жив, спасибо за беспокойство. Нет, он не со мной. Да… Что? — руки Дазая дрогнули. Мори так внимательно наблюдал за занервничавшим бинтованным, что даже не сразу заметил звонок собственного телефона. Имя контакта ничего хорошего не предвещало: надзиратель из зоны содержания особо опасных эсперов не звонил никогда. Огай слушал рассказ человека на том конце радиоволны молча, не позволяя подступающей тревоге отпечататься на своём лице. Когда явно невесёлую новость наконец донесли до него, он бросил короткое: «Понятно» и бросил трубку, как оказалось, одновременно с Осаму. Огай деловито сложил пальцы в привычной манере: — Что у тебя? Его собеседник задумчиво посмотрел в черную гладь кофе: — Ацуши похитили. А у тебя? — Хуже. Кью пропал из зоны содержания. — он посмотрел на напрягшегося, будто гончая перед броском, Рюноскэ, — Собирай «Ящериц». Немедленно. — Да, Босс. Акутагава быстро испарился из помещения, тихо шикнув от того, как заболела рана на боку. Фальшивая ухмылка перекосила побелевшее лицо Дазая, и он поставил чашку на стол так резко, что отвалилась ручка.