Lieber Anchen

Тяжело быть идейным человеком в непростом девятнадцатом веке. Павел Пестель — адъютант, герой Отечественной войны, одаренный в военной области человек, подающий большие надежды. Про таких, как он, всегда говорили много: завидный жених, прирожденный лидер, красавец, острый на ум и волевой, честный, трудолюбивый, целеустремленный. «А еще масон, вольнодумец, узурпатор, идеалист и злодей», — с усмешкой добавлял у себя в голове Павел каждый раз, когда кто-либо бросался расхваливать его личностные качества. Про эти известные всему свету факты почему-то каждый раз умалчивали. В свои девятнадцать прошел испытание огнём, сражаясь при Бородино, получил тяжелую контузию, а затем лицезрел прекрасную свободную Францию, мысленно сопоставляя её со своей родиной. Технически, Пестель исконно русским не был, иммигрировавшие на территорию Малороссии предки, конечно, поступили мудро, заложив почву для блестящей службы, выбивались в люди много лет, только едва ли от того был толк. Непутевый отец, ощутив вседозволенность, мигом разбил вдребезги все старания дедов и прадедов: шутка ли, генерал-губернатор, не выполняющий обязанности и запустивший свой субъект до такой степени, что от штрафов отделаться не может до сей поры. Сперанскому надо отдать должное, знает своё дело, проверки проводит качественно и быстро, в реформах тоже не грешит. Пестель воспылал уважением к нему еще с разжалования собственного папаши, вопреки чувствам, которые должен был испытывать, и тому факту, что доля исправлять негативное впечатление и подпорченную репутацию доставалась ему (как и долги отца). Не страшно, построит заново, иногда нужно разрушить что-то до тла, чтобы на осколках возвести новое, в разы сильнее и крепче старого. Тем не менее, это были лишь голые и сухие факты, известные и дозволенные каждому неравнодушному. На деле в его жизни происходило столько всего, что в пору писать мемуары (ах да, кажется, нечто подобное прямо сейчас и происходит). Начало эта история берет в одном самом простом обстоятельстве: Павел Пестель был первенцем в своей семье, а ещё он был холост. На дворе стоял одна тысяча восемьсот семнадцатый год, Павлу двадцать четыре, и кроме службы и революции его мозг не занимает ничто. Около года он состоит в тайных обществах, активно и много читает просветителей, практически живет в казармах и более не желает никаких благ. Пестель в самом деле довольствуется такой жизнью: много ли нужно человеку, который всего себя положить готов за Родину? Родители были недовольны. Иван Борисович и Елизавета Ивановна не столько мечтали о внуках, сколько всерьез беспокоились за судьбу своего ангельского ребенка. Шутка ли, в такие лета совсем не задумывается о женитьбе, даже к речам не пристает, а часики тикают. Конечно, Павел мужчина, а это значит, что годы пойдут к лицу и в глазах светских дам сделают только желаннее, но и это совсем не успокаивало любящих родителей. Теперь каждое письмо и каждая встреча сопровождались целой лекцией на тему почему необходимо найти даму сердца и обеспокоиться семейным вопросом. И если постоянные нравоучения семьи и разговоры вокруг собственной фигуры Павел стерпеть мог, то порой возникали обстоятельства, выбивающие из колеи и пошатывающие его душевное равновесие. Давеча последней каплей стали незамужние дамы. Особенно на балах. Нет, конечно Пестель ханжой никогда не был. Он веселился, кутил и выпивал, дарил дамам танцы и заигрывал. Чего уж греха таить, у молодого и красивого мужчины в жизни было разное: и долговременные любовницы, и случайные связи на пару ночей. Однако в последнее время ситуация дошла до апогея, когда вешаться на него начали с незавидной регулярностью, красноречиво намекая на продолжительную связь, а иногда даже на замужество. Павла это раздражало. Может, такая реакция была обусловлена тем, что балы для него в последнее время стали способом завести полезное знакомство или очутиться в кругу единомышленников на вражеской территории, может и нет, однако исход был один. Пестель раздражался, и желания выходить в свет с каждой такой поездкой становилось всё меньше и меньше. Доходило до того, что постепенно в высшем свете поползли неприятные слухи: одни говорили, что молодой адъютант давно и безответно влюблен, вторые уточняли, что его избранница замужем, кто-то приписывал ему в любовницы знатную даму, к которой Павел якобы тайно приезжает время от времени, а самые злые языки шептались, что Пестель просто мужеложец, понахватался идей из-за границы и на женщин совсем не глядит. Одним летним погожим днём семья Пестелей получила весьма интересное письмо: семейство Брагиных недавно отметило совершеннолетие своей младшей дочери, и Михаил Игнатьевич, глава дома, приглашал их в своё родовое гнездо в Гатчине. Брагин-старший надеялся пристроить свою дочурку как можно скорее, а потому зазывал к себе погостить все знатные фамилии, которые только были в пределах его возможностей. — Брехня всё это, — бурчал Иван Борисович, сворачивая приглашение пополам, — один черт не знает, что непутевый Михал Игнатьич среднюю дочку пристроить не смог, вот и зовет кого не попадя. Держу пари, что женишка-то для молодушки они подыскали, так, для виду говорят вокруг, что присматриваются. А сами того и ждут, что заедет к ним одинокий соколик, да побогаче бы, и среднюю дочку тоже заберут. — Я слышала, — подхватывает супруга Елизавета, — что они какому-то богатому старику благословение дали. Анна никак не соглашалась выходить замуж, и у папаши нервишки сдали, отдал дочь первой попавшейся выгодной партии. Так она сразу в горячке свалилась, а когда на поправку пошла, да свадьбу готовить стали, старик возьми да и помри. Повезло видать, уберег Господь девицу. Оно и не мудрено, Анна-то девка умная у них, всё учится, не ровня старшей Татьяне. Что из младшей вышло еще поглядеть надо. — А что, может, в самом деле поехать? — загорелся внезапной мыслью глава семьи. — Детей давно никуда не вывозили, да и Павлик с нами выберется, небось, со своей службой скоро вообще перестанет приезжать. — Перестаньте, — отмахнулся, не особо слушавший диалог родителей Павел. Не нравилось ему, когда мать с отцом давили на свой возраст и долг перед родными, из последних сил выбивался, деньги им посылал, и всё равно умудрялся оставаться виновным. — Коль хотите, можно съездить, но долго я там не пробуду, надобно скоро возвращаться, адъютантов так длительно со службы не отпускают. К тому же сами знаете, что у нас в части всеми делами фактически я заведую, как бы не запустить... — Шёл бы ты, сынок, по статской, иль ко дворцу бы ближе держался, авось, и времени стало бы больше. От язвительного комментария про карьеру отца он воздержался. Правда правдой, а уважению к фигуре родителя в их доме было закреплено стойко. Пусть непутёвый, да что ж с того, поднял же, заботился, вырастил. Теперь честь по чести, сын дела отца решает, коль тот сам не способен. Да и маленькая Софи сидела за столом, ни к чему ей дурному от старшего брата учиться. Будет еще, чего страшного рассказать позже, ни к чему девчушке сейчас лишнего запоминать. Решено было ехать как можно раньше, всё же Елизавета Ивановна действительно давно не собирала всю семью под одной крышей, о совместных выходах в свет вовсе можно было только мечтать, так что сейчас, когда выдалась такая возможность, женщина загорелась энтузиазмом. Старший сын навещал их в самом деле нечасто, огорчая матушку: её легкая натура даже спустя много лет супружества не прекращала романтизировать неожиданный союз с Иваном Борисовичем, представляла себя в этих декорациях женой-спасительницей, которая раз за разом бросалась вслед за мужем и непременно пошла бы даже не верную смерть, лишь бы ненаглядный был счастлив и здоров. Павел с благоговением смотрел на мать, перенимая их порядки в семье. Бесспорно, супруга таковой и должна быть. Иван Борисович был падок на соблазны, а потому такая ненужная составляющая в жизни, как любовь, без труда завладела его сердцем. Конечно, его сын совсем иной, ошибки отца острый ум перенимал, обрабатывал и исключал, без труда подсказывая Павлу, как быть и куда идти. Шутка ли, ему только двадцать четыре, а репутация идеальная, хоть веревки вей из вышестоящих инстанций. Пестель спрятал коварную улыбку в гранях фужера. Точно, именно этим он и занимается последние-то несколько лет. Что ж, если Витгенштейна удалось расколоть, пустив свои загребущие ручонки к самому сокровенному, из поездки с семейством точно удастся выручить хоть какую-то выгоду. Внимание неосознанно вернулось к восьмилетней Софье, что задорно болтала ножками под столом, с любопытством слушая и впитывая разговоры взрослых. Большая ладонь опустилась на кудрявую головку чудесного создания, ласково потрепала, вызывая тихий смех и несильный толчок в бок. — Павел, Софья, не балуйтесь за столом, — строго осадил отец, наконец, отрываясь от рассуждений о надлежащей поездке. Забавно, подумалось Павлу, глядя на собственных родителей, как два совершенно разных человека смогли ужиться вместе, уродили пятерых и продолжали совместное сосуществование. Такая чуткая, нежная, романтичная Елизавета однажды искренне полюбила Ивана Борисовича, безусловно одаренного и дисциплинированного, но развращенного мелкими интригами, жаждой власти и, чего уж там, не самыми полезными знакомствами. — Пойдите поиграйте, если поели. Нечего шалить. Хитрая усмешка на язвительных губах адъютанта по отношению к сестре всегда приобретала несколько иной оттенок. Она теплела на несколько тонов, сквозила заботой и любовью, такой несвойственной холодному военному сердцу, но вполне приемлемой для старшего брата. Павел поднимается из-за стола и в следующую секунду легко шлепает Софью по плечу. — Ты водишь, — шепчет он и тут же срывается с места, убегая вглубь двора так, что совсем скоро его фигура скрывается за деревянным домом. — Эй, так не честно, Паша! — возмущенный тон Sofi смешит старших братьев, оставшихся за столом, и мать, но девчушка и не думает обижаться. Она пропадает из поля зрения также быстро, как и Павел, и их смех тихим отзвуком раздается позади. Иван Борисович выдыхает. Прекрасно, теперь можно и более откровенно поговорить. — Они что же, думают за нашего Володю свою младшенькую выдать? — размышляет глава семьи, разглаживая пальцем старческую морщинку на подбородке. — Слухи ходили, что к ним граф сватался, так для чего им наше общество? Владимир пока только штабс-ротмистр, для их-то дома это не достижение, а Варвара, насколько мне известно, собой не дурна. Неужто недостаточно её обаяния, чтобы очаровать кого побогаче? — Ну сам подумай, Иван, — возразила супруга, — ведь у нас двое неженатых сыновей, если не брать во внимание младшего Алексашку. Ежели с замужеством Варвары дело решенное, то в их дом приедут сразу две кандидатуры в мужья для Анны. Думаю, ставка делается на знатность их рода и на ум средней дочери. Ведь это не её в жены брать не хотят, она сама не соглашается, а что значит что? — Что? — скептически спросил её супруг, уже заранее зная, куда ведет этот разговор. — Значит, Анна не видит в них достойных кандидатов. У нас мальчики и умные, и красивые, авось и выйдет что, — Елизавета нежно посмотрела на своих сыновей, а затем бросила взгляд себе за спину, и её улыбка померкла. — Быть может, и наш Паша остепенится. — Умоляю тебя, Lizzi, — поморщился от наивности супруги отставной генерал-губернатор, прикрывая ладонью глаза. Головная боль за собственных детей мучила с самого совершеннолетия старшего ребенка и не проходила по сей день. — Чтобы Павел, да добровольно женился? Это переставление света случится, божественное благословение. Не будет того, — однако касаемо Владимира его уверенность колебалась. Его строгие глаза долго смотрели на сына, пока в голове медленно вращались шестеренки, — Вовка. Ты-то жениться хочешь? — Конечно, отец, — короткий, послушный кивок головой был ему ответом. Владимир был сговорчивее Бориса и послушнее Павла, поэтому в глазах Ивана Борисовича выглядел самым выгодным для реализации собственных надежд и желаний. — Меня вы уже совсем во внимание не берете, да? — подал голос ранее молчавший Борис. Нельзя сказать, что из всех братьев он оказался менее способным, скорее так сложились обстоятельства: из пажеского вышел достойным кандидатом на службу, но мечты закончились, когда случилась страшная ампутация, из-за которой Бориса и определили служить по статской, и первое время должность губернского секретаря казалась страшным сном. Однако нынче Боря чувствовал себя вполне уверенно, после краха родителя получил место ничуть не хуже, а благодаря поддержке и связям старшего брата недавно отметил солидное повышение и был благодарен Павлу до глубины души. Приятно было осознавать, что ошибки в воспитании отца исправляются, пусть и не им самим. — Боречка, ну что ты такое говоришь, — вдруг расчувствовалась Елизавета Ивановна. Своего среднего сына она любила ничуть не меньше и ужасно огорчалась, когда неосторожное слово задевало Бориса, а потом корила себя ужасно долго и плакала ночами за столь жестокую шутку судьбы над её ребёнком. — Что вижу, то и говорю. За Павла с Владимиром хлопочете, а моя судьба уже достаточно подпорчена, чтобы имелась хоть какая-то надежда на счастье? Конечно, калека в военном деле только лишний груз, а о семье можно и не мечтать. — Какой ты пессимист, Борис, — закатил глаза Иван Борисович, складывая вдвое салфетку, что лежала у него на коленях. — И тон поубавь, с матерью чай разговариваешь, а не с дворовой девкой. Владимир к браку готов и желает его, а твой старший брат скоро с ума сойдет со своей службой, если мы не предпримем никаких попыток. Ежели вдруг пожелаешь обзавестись супругой или обретешь маниакальную тягу к своему делу, сообщи нам, мы и тебе достойную партию подберем. Лизавета, пойдем. Семейная трапеза закончилась в этот момент. Иван Борисович и Елизавета Ивановна удалились в дом на обеденный сон, а Борис и Владимир тем временем неторопливо прошли в беседку, заводя отвлеченную от женитьбы тему. Слишком тяжело Пестели выбирали себе спутников на жизнь. Слишком сильно родители желали обеспечить своих наследников семьей в кратчайшие сроки. Суть оставалось неизменной: ни один из братьев так и не нашел себе супругу и по сей день оставалсч холост. Наверное именно потому поездка в дом Брагиных показалась чудесной возможностью пристроить хоть кого-то из их большой семьи. По крайней мере родители питали на это надежды. В Гатчину выехали через день и только потому, что Елизавета Ивановна собиралась как самая настоящая наседка. Алексашку было решено взять с собой, потому что оставлять сына с прислугой мать семейства категорически отказывалась, да и большой он уже был, пора приучать к высшему свету и его порядкам. Расселись по двум экипажам: Павел изначально хотел ехать на своём, но мать уговорила не гнать лошадей лишний раз и обойтись двумя повозками. В первой уселись старшие братья, во второй родители с двумя младшенькими; Софи настойчиво выпрашивала ехать рядом с Павлом, даже истерику закатила, лишь бы мать, пожалев ее, позволила, однако в воспитании детей Елизавета Ивановна была искусной не менее, чем в музыке и живописи. В ход пошел главный аргумент: младший братец, которого Софи развлекала лучше остальных членов семьи, а значит именно она могла помочь скрасить долгую поездку и не вызвать лишнего волнения. На том и порешили. Погрузили вещи, сели сами, и кареты тронулись. — Паш, спасибо тебе, что поехал с нами, — поблагодарил Борис, едва за окном замелькали пейзажи. Ехать втроем и впрямь было хорошей идеей: братья почти погодки, а видятся безумно редко, так что сейчас и время на разговоры найдётся. — За что? Я же приехал погостить, разве мог я отказаться от внезапной затеи наших родителей? — и в самом деле, отказаться у Павла шансов почти не было, разве что сослаться на надобность возвращения в часть, но и то непременно обидело бы если не мать, то отца непременно. — Что плохого? Съездим, полюбуемся на попытки посватать нам кого-нибудь. Не в первый раз. В кругу братьев Павел был весел и игрив. Правдивый и честный, он не укрыл от них участие в тайных обществах и даже втянул в них Вовку; Бориса не удалось, слишком решительно тот был настроен заниматься своей судьбой, а не отечеством. Его, конечно, никто не осуждал: любовью к военному делу Боря горел не меньше старшего брата, и конечно всем было очень сложно представить, как тот справлялся с таким «подарком» судьбы. Тем не менее, и Владимира, и Бориса Павел любил одинаково, а потому, едва на то выдавалась возможность, заезжал погостить или звал к себе, ведь имение его в Малороссии росло с небывалой скоростью. — Я не про то, — Борис выглянул в окно, отодвинув шторку в сторону. В небе высоко стояло солнце, день обещал быть жарким, если внезапно небо не затянется тучами. Что хуже в данной ситуации неясно: ежели будет жара, в дороге может стать нехорошо, особенно неустойчивым к жаре девушкам, а если дождь нагрянет, размоет дороги, и лошади будут двигаться медленнее. Но птицы кружили высоко, а это значит, что резких изменений в погоде не предполагалось. — А про что же? — Что с нами одном экипаже поехал, — поясняет Борис. — Если бы ты отдельно решил, то нас было бы только двое. Хорошо, если бы к нам Софи или Алексашку подсадили, но если бы отец решил поехать с нами... Владимир и Борис многозначительно переглянулись между собой. Павел эти взгляды узнал без труда: обычно и он смотрел так, когда отец снова приставал к нему со своими нравоучениями, а ему слишком хотелось избавиться от ненужного давления на нервную систему. Пестель-старший давит тихий вздох: не ему судить своих братьев, и хоть он всегда более остальных призывал к уважению и любви к родителям, кое в чем и он воспитательные методы отца не поддерживал. Например в том, что уже вполне взрослым мужчинам по сей день указывали, как и зачем им жить. — Я всё понимаю, — договаривать мысль Борису было необязательно. — Но знайте, что поддерживать саботажи против отца я не стану. Он неидеальный, не спорю, во многом каждый из нас его превосходит, но просто помните: он все еще ваш отец. Даже если он не всегда прав, даже если вы лучше знаете, что вам нужно. Вы уже самостоятельные, указывать вам он в любом случае не сможет, так что постарайтесь просто не принимать его слова близко к сердцу. Коль женитесь, он вовсе от вас отстанет. — И что же, пока ждешь и ищешь свою избранницу, терпеть его выходки? — Борис вскинул бровь, со скептицизмом ожидая ответа от брата. Он, конечно, из всей семьи пострадал больше: к калеке отец не придирался, но время от времени будто вовсе забывал про его существование. И тем не менее даже ему доставалось, что уж говорить про бедного Вовку. — Нет, конечно терпеть не надо. Если есть желание, попробуйте вступить в полемику, объяснить отцу свою позицию, попробовать воззвать к разуму и отстоять себя, доказать ему, что вы чего-то стоите, — кистью Павел описал в воздухе окружность, и перстень с ярким изумрудом сверкнул в серебряной оправе. Однако серьезный тон быстро сменила прежняя усмешка, — Но не думаю, что это обернется чем-то хорошим. Во всяком случае смысла иметь точно не будет.   Ничего другого братья точно не ожидали. И дело было даже не в том, что Паша такой шутник и балагур, которого хлебом не корми, дай повод для насмешки. Дело было скорее в строгом и критичном Иван Борисыче, который пытался взрастить из своих детей если не всемогущих молодцев, то безропотно подчиняющихся ему людей точно. Отец семейства был сам у себя на уме, и предугадать его мотивы было крайне сложно даже Елизавете Ивановне. Однако ничего путного у него не выходило: Павел вырос по всем канонам, а все равно следовал только своей воле, Борис бунтовал, ерепенился и не хотел поддаваться отцовским кнутам и пряникам, Вова тоже в силу своего характера не подходил под многие критерии, хоть и был весьма покладистым и удобным. Из Софьюшки рос самый настоящий вихрь на ножках, и во многом это была заслуга именно Павла. Что выйдет из Сашки надо ещё поглядеть, впрочем, имея перед глазами пример старших братьев, Паша мог руку на отсечение дать, что и Александр под началом Ивана Борисовича послушно ходить не будет.   — Лучше уж ногу. Ты отсечешь, я заберу, — пошутил как-то совершенно невозмутимо Боря, когда у них зашла такая тема, и старший брат озвучил свои мысли. Сначала все ужасно смутились, а потом Бориска начал хохотать над глупыми лицами, искаженными стыдом, и ужасной неловкости как не бывало. В этом была вся прелесть — его братья такие разные, иногда кажется, что подхода к ним совсем не найти, но ладят они превосходно, и даже родительские странности не могут поселить среди них раздор. Путь занял у них три дня с остановками на сон и смену лошадей. Всю дорогу отец не беспокоил: отсиживался в карете с женой и младшими детьми, видимо, позволяя старшим отдохнуть перед такой важной встречей. Это было им на руку. Пока спал Борька, Паша с Вовой вели беседы о тайных обществах, Павел делился с братом мыслями о государственном строе и реформах, а еще зачитывал любопытные фрагменты из бог знает откуда добытых документов Михаила Михайловича Сперанского. Оба нашли его взгляды на изменения в стране любопытными, но недальновидными: Владимир понимал, что далеко на них не уехать, и реформы нуждаются в глобальном переосмыслении, а Павел молча улыбался. Уже тогда он знал как сделать это лучше Сперанского. Природа безусловно сыграла злую шутку, наделив человека среднего класса острым, почти гениальным умом. Будь Павел на троне, может, страна и не любила бы его, однако очень многое стало бы значительно лучше, а что-то, он был уверен, пришло бы к самому идеальному эквиваленту. Однако, Пестель простой адъютант, а это значит, что пока его мечты останутся лишь мечтами. Прибыли в поместье Брагиных ближе к обеду, когда жизнь в доме кипела, а по саду сновали слуги, торопясь окончить дела до той поры, когда на пороге покажутся гости. Две повозки остановились на заднем дворе, уложенном кирпичом, и кони понуро опустили головы, истощившись после долгой дороги. Первым новым лицом, которое они увидели, выгружаясь из карет, оказалась Агриппина Ивановна, пожившая служанка при доме Брагиных, выбежавшая на улицу, как только во дворе раздалось ржание лошадей. Судя по озабоченному выражению лица, занимала здесь она не последнее место, и остальные слушались её беспрекословно. — Эй, Данилка, коней отведи в стойло! Совсем, бедные, устали в дороге, вычеши, покорми да напоить не забудь. Здравствуйте, дорогие гости, милсти просим в дом! Хозяева заждались уже Вас, с раннего утра хлопочут о Вашем удобстве. Проходите, проходите, а вещички ваши принесут сейчас. Манька, Гришка, ну где вы там копаетесь? Высеку, прохвостов, а то хозяину скажу, у него рука потяжелемши будет! Её громкий властный голос звучал до того уверенно, что даже Иван Борисович не решился сказать ничего в ответ. Взяв супругу под локоть, он первым направился в поместье по ступеням, а за ним потянулись и остальные дети: первыми гордо вышагивали Софи и Алексашка, следом за ними средние братья, а замыкал процессию Павел, с интересом оглядываясь по сторонам. Первое правило реформатора: если хочешь понять, что нуждается в изменениях — постоянно наблюдай. Слуги в доме Брагиных и впрямь были расторопные, почти даже не битые, только у кое-кого наблюдались синяки и шрамы, которые, впрочем, могли остаться и от простых случайностей во время выполнения своих обязанностей. А дом был действительно шикарным: большой, трехэтажный, из красного кирпича, выкрашенного сибиркой и уложенного как-то особенно аккуратно, с большим экзотическим садом, где орудовало сразу несколько крепостных; за забором дома дымились трубы маленьких домиков принадлежащих Михаилу Игнатьичу крестьян, виднелись широкие поля, парники, пастбища и несколько амбаров; недалеко разлилось Белое озеро, его они видели, когда проезжали мимо по пути в имение, и Паша мысленно решил, что стоит искупаться и прихватить своих братьев, если станет уж совсем тоскливо. Дом внутри оказался ничуть не хуже. Широкие окна пропускали свет сквозь нежные тюли, пол был застелен паркетом, а сверху лежали мягкие ковры, так что ходить можно было без обуви, правда прислуге приходилось мыть ноги, прежде чем входить внутрь (впрочем, для этого им придумали черные ходы); на стенах висели канделябры, но свечи в них были затушены, между ними много картин, были и члены семьи, и просто работы талантливых художников (позже им обязательно поведают о высоком увлечении Михаила Игнатьевича искусством), а дверей было такое великое множество, что зарябило в глазах. И как члены семьи не путаются, куда и какая ведет? Отец семейства встретил их на пороге вместе с супругой. Детей рядом не было, только двое молодых мальчишек-лакеев, которые с готовностью следовали по пятам за хозяевами. — Доброго дня, Иван Борисович, Елизавета Ивановна, — Брагин приветствовал гостей коротким кивком головы. Ольга Алексеевна же внимательно изучала детей за спинами родителей, сначала оглядела младшеньких и умилилась, потом серьезно и с долей надежды взглянула на старших. — Доброго и Вам с Вашей супругой, Михал Игнатьич, — члены семьи Пестелей обменялись дежурными любезностями, после чего можно было ненадолго выдохнуть. Сейчас всё внимание на себя заберут родители, а их наверняка поведут обедать. За столом в высшем свете, конечно, разговоры не умолкали, но с перерывами на поглощение пищи это будет чуть меньше похоже на сватовство или допрос. Павел стянул с ладоней перчатки, неловко поправляя тёмно-зеленый воротник мундира. Кажется, день будет длинным. — Пройдемте с нами в столовую, — ожидаемое предложение от Ольги Алексеевны заставило братьев переглянуться с короткой улыбкой на губах. — Проведем вам экскурсию по нашему дому после, а ежели кто-то будет нуждаться в отдыхе после длительного пути, то опосля это для вас сделает любой член нашей семьи или прислуга. Чувствуйте себя как дома. В столовой уже было накрыто. Белые скатерти ждали гостей, новые сервизы гордо демонстрировали свои орнаменты. "Императорский фарфор", — заметил Павел, усаживаясь на выделенное ему место, и нехорошо улыбнулся. Скоро не будет никаких императоров, а фарфор... Что ж, пусть остается староверцем бальзамом на душу. Вместе с тем в столовой они застали ещё двух ранее незнакомых персон. При виде гостей они поднялись с мест и коротко поклонились, впрочем, не торопясь представляться. Павел мимолетно взглянул на Ивана Борисовича и по его довольной физиономии понял: боятся хозяина дома, ходят под ним, словно простые крестьяне. То, чего отец добивался многие годы от своего семейства, да так и не сумел даже не в силу собственного характера, а в силу своенравности остальных членов семьи. — Вот, познакомьтесь, — сухая ладонь Михаила Игнатьевича указала на мужчину и женщину перед собой. — Моя дочь, Татьяна Михайловна, и ее супруг, князь Ливен Сергей Кириллович. Приехали к нам погостить совсем недавно и удачно застали Ваше прибытие. Павел удивлялся сам себе: то ли его ум был настолько наполнен скептицизмом, то ли всё в самом деле было так очевидно, а только первой же мыслью стало очевидное и вполне намеренное лицемерство. Конечно, никакого совпадения здесь нет, и Татьяна вместе со своим супругом приехали лишь для того, чтобы потешить самолюбие папаши да показать, вот, дескать, честь какая водиться с нашим домом, старшенькую нашу сам князь в жены взял, а младшие и красивы, и умны, и молоды весьма. Вот только самих младших нигде не было. — Татьяна, — вскоре пропажу заметил и сам Михаил Игнатьевич, кажется, очень огорчившись этим фактом. Подозрения, что "огорчение" было лишь умелой маской, закралось даже у родителей, и те неловко отвели взгляды от напуганной Татьяны. — Замечательно, — прошептал Борис, наклонившись к Павлу, — К домашнему тирану попали что ли? Посмотри на бедную Татьяну Михайловну, дрожит, как осиновый лист. В самом деле, Павел лишь сейчас обратил внимание на хрупкую фигурку старшей дочери. Вся она была чересчур бледна и будто бы болезненна, платье с корсетом не утягивало, утягивать там было, собственно, и нечего, одни кожа да кости, а глаза большие, но потухшие. В довершение ко всему губы Татьяна кусала до одури часто и заламывала пальцы, будто не в семейном кругу находилась, а на страшной пытке. Муж же её напротив выглядел абсолютно спокойно, его тугой живот обтягивал мундир, а усы были противные, будто тараканьи. "Таких бы сапогами давить, а не в князья возводить", — про себя рассудил Пестель, удовлетворенно отмечая, как правильны его суждения о полном пересмотре чинов и уклада России. Но тут же мысленно одернул себя: не о том думаете, адъютант, совсем не о том. Перед Вами, может, семейная драма разворачивается, а вы всё о своей идее. Нужно же и до сути дойти и, может, девчушку посоветовать Вовке или Борьке. Одну из двух, которая более подойдет. — Папенька, — подала голосок Татьяна, — Варюша в саду гуляет, а у Аннушки занятия с самого утра. — Что ж такое-то, за что такие наказания? — всего на долю секунды кулаки Михаила Игнатьевича сжались, но желваки ходили под кожей весьма приметно. Борис вскинул брови. Вовка отодвинулся на стуле. Иван Борисович довольно хмыкнул, бросая взгляд на собственных детей. А Павел грешным делом подумал, что не такой уж их батюшка и страшный, требует многое, строг, верно, однако до подобных масштабов по пустякам никогда не доходило. — Позвать обеих, быстро, — прикрикнул он на лакеев, — гости уже в доме, а они изволят прохлаждаться. — Михаил Игнатьевич, — лакей осторожно ступил к барину, видимо, менее второго боясь попасть под хозяйский гнев. — У Анны Михайловны занятия по-французски, а сразу после езда верхом. Её не будет еще с два часа. — Значит пусть на сегодня отменит все свои занятия, — раздраженно бросил Брагин, отворачиваясь от гостей к слуге. — Что вообще за глупости? Мы, кажется, и так с матерью пошли на поводу ее капризов, позволив ей учения и дальше, дольше назначенного срока. Что за глупости, ну какой разумный мужчина возьмет в жены женщину, ученее его самого? Сюда Анну. Быстро. Павел не заметил, заинтересованный разворачивающейся картиной, как оживился рядом с Борисом Вова, едва заслышав, что говорит о средней дочери отец семейства. Гораздо больше его увлекало поведение Михаила Игнатьевича и распознавание тех или иных жестов, за которыми пряталось гораздо большее, чем просто властная фигура. Едва ли всё было так очевидно. Варвара явилась через пару минут, запыхавшаяся, но весьма хорошо выглядящая. Контраст со старшей сестрой ударил в глаза: в отличие от Татьяны она была румяна, слегка полновата и глаза её сияли любопытством, но волосы отливали каштаном как и у старшей сестры. Её легкое голубое платье колыхалось от слабого ветерка, что гулял по комнате, проникая сквозь открытые форточки. Едва увидев гостей, она сделала реверанс, а затем склонила голову перед отцом. — Варвара, где твоя сестра? — холодно поинтересовался Михаил Игнатьевич, поджимая тонкие губы. Его глаза нехорошо блестели, и их лёд испугал маленького Александра, так что тот спрятался за тонкой фигурой матери. — Не видела, отец. Анна, стало быть, еще занимается. К ней с самого утра пришел учитель. — Садись за стол. Начнем без неё, — махнул рукой Брагин, и к гостям развернулся уже с полушутливой улыбкой. — Ах, эти дети, никакого покоя с ними. Вы не обращайте внимания, давайте уже отобедаем. Негоже гостей голодом морить. Вскоре все в самом деле расселись по местам и приступили к приему пищи. Готовили в доме Брагиных недурно, но Павел, привыкший к более простой пище, с опаской поглядывал на заморские яства, которые, видимо, поставили на стол лишь для того, чтобы покрасоваться перед гостями. Паша таких жестов не оценил: он любил, когда все просто и честно, когда дома у себя принимаешь или как хороших друзей, или лучше вовсе не принимать. Лицемерие и приторность сидели у него в печенках, поэтому на тарелку легли картошка и жареная курица; к вину не притронулся, негоже пить в гостях, еще и днём, а к речам более не приставал: сидел, уткнувшись в тарелку, лишь иногда зыркал по сторонам, чтобы не выпадать из реальности окончательно. Матери, очевидно, здесь тоже не особо нравилось. Она то и дело смотрела на младших детей, снова походя скорее на наседку, чем на изящную леди, однако лишнего внимания к своему беспокойству старалась не привлекать. Только едва Софи с Александром закончили трапезу, подняла их из-за стола, извинилась перед хозяевами и сказала, что детям надо непременно отдохнуть после долгой дороги. Вместе с прислугой она быстро направилась к дверям под строгий взгляд Ивана Борисовича, но, едва только они подошли, как двери распахнулись, и перед глазами, наконец, предстала средняя дочь семейства Брагиных. — Ну наконец-то! Анна, сколько можно, ты заставляешь гостей ждать тебя! Собой Анна Михайловна Брагина была невысока (дети у Михайло Игнатьича были как на подбор: старшая высоченная, средняя не мала и не велика, младшенькая самая низкая), глаза были такие же большие, любопытные, как у младшей, только серьезные то ли под гнетом лет и непростых испытаний, то ли от накопленных в хорошенькой белокурой головке знаний. Янтарные, цепкие, внимательные. Платья она носила совсем простые, однотонные, с рюшами на вороте и рукавах, почти не снимала тонких перчаток; двигалась легко и плавно, почти плыла по паркету, а не шла. Столкнувшись в дверях с Елизаветой Ивановной, она сделала реверанс и улыбнулась младшеньким, придерживая для них дверь: это, кажется, успокоило и Софи, и Алексашку, потому что дальше они шли спокойнее и больше не норовили прижаться ближе к матери. Однако, едва юные Пестели вместе с родительницей скрылись, её лицо приняло обыкновенное невозмутимое выражение. За спиной тихо скрипнула дверь. Нужно было видеть лицо Владимира в это мгновение: его глаза стали как-то особенно неподвижны, остановились на хорошенькой дворянке на пороге комнаты и более не моргали. Ещё совсем молодое лицо вытянулось, будто он увидел не девицу, а чудо, о котором доселе и не помышлял, сердце его ухнуло куда-то вниз и вдруг вернулось обратно, набирая бешеную скорость и больно ударяя в грудь, но вместе с тем на душе отчего-то стало совсем тепло, как в детстве, когда тебе около пяти, и матушка баюкает тебя в своих объятиях, а за окном звенит вьюга и воет холодный ветер. Владимиру показалось, что на землю сошел ангел, не меньше. Его вдруг охватила паника: а что, если он умер, и теперь это его личный ад, созерцать ангела и не иметь возможности дотронуться. Но присутствие родных указывало на то, что все-таки он жив. А ещё, кажется, Павел уже совсем не наблюдал за происходящим. Что ж, тем лучше, ни к чему сейчас его проницательность, а Борису до душевных переживаний младшего брата нет дела. Владимир быстро сглатывает вязкую слюну и пару раз моргает, прогоняя наваждение. — Прошу меня извинить. Лекции о французской революции оказались весьма интересными, совсем позабыла про время, — раздался голос ангела совсем неподалёку. — Кажется, я уже говорил тебе не забивать голову ерундой, — Михаил Игнатьевич не обернулся на дочь, старательно отрезая от грудки маленькие куски. — Тебе хозяйство вести, а не государством управлять. А про французов тебе твой супруг расскажет, если изберешь себе уже, наконец, хоть кого-нибудь. — А я думала, отец, Вы Варвару замуж выдаете, а не меня, — язвительный тон умело маскировался под задумчивостью, так что даже Иван Борисович тут вряд ли мог бы что-то сказать. Вова с Борей проводили Анну взглядом до места и решили более не испытывать судьбу. Опустили взгляды в тарелки и тоже принялись за трапезу. Так постепенно напряжение росло, несмотря на то, что видимых изменений в хозяине имения не происходило. Анна Михайловна есть не спешила: сначала поздоровалась со старшей сестрой, потом обвела взглядом стол, отдельно останавливаясь на каждом незнакомом мужчине, и только после этого зяла в руки приборы. Агриппина Ивановна, приведшая ее за стол с уроков, только покачала головой и перекрестилась, уходя в соседнюю комнату. Неприятную, почти гнетущую тишину нарушила Ольга Алексеевна, которая только теперь подала признаки своего существования: — Что, гости дорогие, расскажите, как живете? — попыталась улыбнуться она, принимая в свои руки бокал вина. Оживился и Иван Борисович: он только того и ждал, что его начнут вопрошать, а там уж можно и не останавливаться вовсе, вещать всё, что душе угодно. — Спасибо, матушка, хорошо живем, злые языки не смогли испортить счастия. Перебрались в Смоленск, живем уже несколько лет, не жалуемся. Наверное, в этом и прелесть, когда после шумной жизни в Петербурге вдруг раз, и оказываешься в глуши. Смеялись раньше, а теперь вот живу, и думаю, каково счастье. Одна беда у меня, сыновья выросли, все с разницей в год, а никто так семьей и не обзавелся. Павел у нас всё служит, не до брака ему; Борис по статской ушел, всё приглядывается да приглядывается, а Михаил вот и хочет, вроде бы, да пока не нашел никого себе по душе. Уж не знаю, что и делать... — Понимаю Вас, — закивала головой Ольга Михайловна, — Татьяну мы очень удачно замуж выдали, Варвара тоже еще в тех летах, когда только присматриваются, а Аннушка у нас всё никак суженного не найдет... — Маменька, я всё ещё здесь, — Анна с другого конца стола помахала вилкой, будто Ольга Михайловна и в самом деле забыла про её существование. Татьяна испуганно шикнула, но её сестра только пожала плечами. Борис с Владимиром наблюдали с интересом, а вот Павлу, кажется, стало совсем скучно: сколько в его жизни было таких обедов и не счесть, один хуже другого, на каждом матери и отцы пытаются преподнести своего ребенка как можно лучше, выгоднее и прекраснее, но каждый раз это однообразно и утомительно. Иногда это доходило до абсурда, и подобные диалоги продолжались по несколько часов. — И ведь хороша, посмотрите, правда хороша, — Иван Борисович утвердительно кивнул, и довольная мать продолжила, — умна, грациозна, даже лета ещё своего не берут. И поклонников сколько было и есть, приезжают, обещают золотые горы, а ей ничего не надо. А спрашиваем, почему замуж не идет, твердит одно: не нашелся ещё таков, чтобы я за него пошла. — Уж совсем из сил выбились, вот, пока не поздно решили выдать хоть за кого-нибудь, — согласно подхватил Михаил Игнатьевич, — хоть косой, хоть рябой, только были бы средства, чтобы не совсем в нищете, да чин нам соответствующий. — А что ж Вы в самом деле, Анна Михайловна? — Борис, единственный, кто был в состоянии вести более или менее нейтральную беседу, решил включиться в диалог. — Почему отказываете? Неужто все так плохи? — Нет, совсем нет. Парочка очень даже ничего. Однако, простите, как к Вам обращаться? — Борис Иванович. — Благодарю. Видите ли, Борис Иванович, для меня очень важно, чтобы в моем супруге уживались некоторые качества, только в таком случае я смогу дать положительный ответ. — И какие же, если не секрет? — Ежели бы я рассказывала, думаете, оставалась бы ещё в девках? Приукрасить, когда знаешь, на что надавить, всегда проще. А когда не знаете, не ошибиться почти невозможно. Вот и приходят, красуются, а уходят ни с чем. Всё очень просто. Терпеть не могу, когда люди лгут своим близким людям. Даже если близкими вы станете в будущем. — Ну хватит, хватит, — прервал их беседу Михаил Игнатьевич, утирая губы салфеткой. — Наши гости, наверное, устали. Извольте, если вы окончили трапезу, прислуга сопроводит вас в выделенные покои. Ближе к пяти мы собираемся на небольшую прогулку, все желающие могут присоединиться. Конечно, на прогулку Павел не вышел. Запершись у себя, он засел за дела, написал несколько писем своим приятелям по обществу, на службу, а потом принялся разбирать отосланные ему бумаги, чтобы скоротать время до ужина. После и спать будет пора, так что уверенность в собственных силах только росла: ну что ему стоит потерпеть несколько таких собраний, если после можно будет с чистой совестью уехать к себе в имение и кроме него и части не посещать никого. Разве что своих друзей по обществу, и то те обещались вскоре явиться самостоятельно, причем на целую неделю, так что досуг Пестелю будет обеспечен. Так и пролетел этот день, а засыпал Павел со сладким предвкушением своих мятежных военных будней. И снились ему полки, поля Малороссии и звон бокалов на Мойке. А на следующий день оба семейства выбрались на прогулку в полном составе. Решено было идти к Белому озеру, чтобы там дети смогли пообщаться на лоне природы и тогда, возможно, возникнет хоть малая капля надежды на счастливое супружество. По крайней мере и Пестели, и Брагины на это очень надеялись. Однако и здесь всё пошло совсем не так, как хотелось бы старшему поколению: Варвара, видимо, не очень заинтересованная в обществе мужчин, убежала вперед вместе с Алексашкой, Борис неторопливо шел позади, Павел укрылся под тенью большого дерева с книгой, а Владимир издалека глазел на Анну, безбожно стесняясь подойти и завести разговор. Иван Борисович совсем скоро махнул рукой: ну и черт с ним, намучился уже заниматься личной жизнью своих детей, да и маленькая Софа явно устала от длительной прогулки, так что вскоре он уже нёс дочь на руках и негромко переговаривался с супругой. Анна тоже довольна прогулкой не была: в самом деле, у нее было запланировано на этот день много всего важного и интересного, пусть и учителя сегодня не должны были появляться в доме, это вовсе не исключало самостоятельное изучение материала и дополнительную практику. Однако вместо этого её отец предпочёл снова устроить показательные смотрины, и если с Варенькой всё было проще, и девица даже определилась с кандидатом в супруги, то у неё шансов было всё меньше и меньше. Ей с самого начала было ясно, для кого разыгрывается этот спектакль. Для неё. Чтобы в который раз обеспечить её возможностью выбрать, а потом, после очередного отказа или неудачи, посватать старика побогаче и выслать прочь из семейного гнезда. Голова шла кругом. Мысли о несчастливой судьбе ходили с ней под руку, и даже учиться стало сложнее, когда самая большая из забот — это собственное спасение. Давеча она чуть не упала с лошади, когда чересчур глубоко задумалась, и после ей даже хотели запретить ездить верхом, однако здесь хитрость помогла. Но в деле её собственного брака никакая хитрость не поможет. — Анна, — отец грозной фигурой возник позади, расправляя рюши на её плечах. Ничего хорошего этот жест не предвещал, равно как и внимание его безо всякой причины. Михал Игнатьич что-то задумал, и ежели так, то он не отстанет, пока это не исполнить. — Ты видишь, Павел Иванович сидит без дела. Пойди и спроси у него про французов, тебе же так интересно. А он воевал, при Бородино сражался, даже контужен был. Герой! Ну, ну, чего стоишь? Давай, или можешь забыть про свои книжки и учения. Познавай, дочка, от людей, а не от бумажек. Вот они, Брагинские методы. Кнут. И пряник тоже из кнута. Возможно некто иной, кто не прожил с её отцом целых двадцать лет, не почуял бы подвоха, ведь всё действительно трогательно и хорошо: любящий папенька посылает дочурку к красивому молодому человеку, еще и предлагает поговорить на тему, которая действительно её интересует. Однако Михаил Игнатьевич ничего не делал без выгоды для самого себя. От него-то и не укрылся взгляд младшего из старших Пестелей, и он, не имея альтернативного опыта, решил, что внимание дамы к другому кавалеру быстро подхлестнет Владимира к действиям. Особенно, если это твой брат. Ему также было ясно, как белый день, что Павла и Бориса рассматривать как кандидатуру на роль будущего зятя даже не стоит: Борис калека, им такое даром не надо, а Павел хоть и жених завидный, перспективный, но, кажется, сам вполне доволен своей холостой жизнью. Итак, Анна, вдохнув и выдохнув пару раз, как-то совсем легко улыбнулась отцу и тронулась с места. Павел сидел не так легко, однако спиной к ней, и чем ближе подходила она к дереву, тем напряженнее становились плечи адъютанта: отрывает от чтения, непрошенная компания. — Вы извините, Павел Иванович, — она присела рядом, но всё еще ощутимо далеко, чтобы просто отец увидел, что они говорят, и успокоился. Лишнего внимания привлекать не хотелось и ей, но если так случилось, что приходится, значит нужно выкроить себе хоть каплю спокойствия от папенькиного гнета. — Я посижу тут с Вами немного. Знаете, отец попросил подойти и расспросить Вас об Отечественной войне, но я не стану, не беспокойтесь. Павел удивленно поднял глаза. Вот так сюрприз. Всех грести под одну гребенку, конечно, ужасная ошибка, и он не совершал её никогда, однако в последнее время дамы если и подходили к нему, то не переставая щебетали либо о войне, либо о повышении, а уже к одной из этих тем непременно прилагались слова восхищения, комплименты и порой неприличное кокетство. Поэтому такая формулировка застала врасплох, хоть и подтвердила догадки отца и матери: Брагины ищут супруга только средней дочери и направляют на это все свои силы. — Интересно, — книга была закрыта и уложена на колени, — это почему же? Вы, кажется, в самом деле интересуетесь? — Интересуюсь, — согласилась Анна Михайловна, неотрывно глядя вперед, на воду. На адъютанта почти не смотрела, ждала, когда пройдет достаточное время для имитации хоть какого-то диалога, чтобы уйти. — Но, простите великодушно, у Вас на лбу написано, что эти смотрины Вам осточертели уже лет пять назад, никого Вы не ищете, жениться не собираетесь, просто приезжаете, чтобы не расстраивать отца и матушку. Она у Вас, кстати, чудесная. — Что, неужели так заметно? — Пестель обернулся назад, сталкиваясь со взглядом Брагина-старшего, а потом снова выпрямился и отложил книгу уже совсем. — Тогда почему Ваш отец этого не видит? — Потому что несколько лет грезит моим замужеством, вот и всё. — Хорошо, тогда позвольте мне спросить. Только отвечайте честно. — Позволяю. И пока я еще ни разу не соврала и не слукавила даже там, где могла Вас задеть. — Неужто у Вас всё действительно так плохо? — Павел подгибает одно колено под себя и опирается на раскрытую ладонь позади. — Почему не выйдете за богатого и красивого дворянина, или, скажем, не дадите согласие какому-нибудь князю? — Он ещё смотрит? — Анна взглядом указала позади себя, и Павел быстро обернулся. Смотрит. Взглядом мог бы пробить дыру, будто от ружья или штыков. Наблюдает, как коршун за добычей, а сам довольный, только не понятно, отчего не видит того, что даже девице очевидно. — А как же? — Тогда давайте уговор: я Вам честно расскажу, почему не выхожу замуж, а Вы всё-таки расскажете мне немного про Отечественную войну? — Ждете красивых рассказов о бравых войсках? — конечно, Пестель не любил поднимать тему войны, потому что большинство собратьев преподносили её так, будто это великое благо, будто это просто смотр маневров или красивая картинка. Только реальность была суровей. Реальность лопала пуговицы на мундирах, жгла картечью, убивала братьев и командиров. Реальность до сей поры осталась проклятой контузией с постоянными мигренями и болями. Реальность горела на подкорке сознания, как некогда пустая Москва с оставленными внутри французами. И каждый раз Павла обжигало, загоняло в угол, едва перед глазами плыли воспоминания тех дней, а в ушах стучало страшным набатом. Жестокое и несправедливое время. — Нет, что за глупости? — отмахнулась Анна Михайловна. — Я изучаю историю, пусть многое мне неизвестно, потому как на поле битвы я ни разу не была, но мой учитель доходчиво объяснил мне, что такое война. Как бы не говорили о ней в поэмах и на балах, она уносит жизни, а значит ничего прекрасного быть в этом не может. — Хорошо, — кажется, Павел хоть и не полностью, но остался удовлетворен ответом. — Тогда сначала Вы. Анна вздохнула, перевела дыхание, но все-таки начала. — Тут нет никакой загадки и Вы удивитесь, как на самом деле всё просто. В свете кличут, что я ищу прекрасного принца или грежу стать женой Императора, это не так. Просто для замужества я действительно желаю найти достойного человека. Мы с моим учителем когда-то давно определили ключевые качества, которые должны быть в мужчине, набралось их совсем немного, но, знаете, найти их в сочетании в одном человеке оказалось гораздо сложнее. — Это какие же такие качества? — Ну, для начала ум, — Анна бросила взгляд на закрытую книгу. Шиллер. Любопытно. — Я учусь с малолетства и продолжаю до сих пор, так что вряд ли супруг перенесет, если я буду хоть на каплю умнее его. Затем, конечно, отвага: ежели что случится, я хочу быть уверенной, что у меня будет защитник, иначе смысла покидать родительский дом у меня нет, — она хотела добавить что-то ещё, но только обернулась на своё семейство на долю секунды, а затем продолжила: — И самое главное — это честность. Ни один брак не принесет ничего хорошего, если супруги будут безбожно врать друг другу. Супружество — это клятва перед Богом, и если этот союз будет нести разрушение, то люди, допустившие такое, великие грешники. — И это всё? — Павел усмехнулся. Действительно любопытно, в округе не сыскалось умного, честного и отважного молодца? — Не смейтесь, прошу Вас, — огорченно покачала головой Анна Михайловна. — Знаю, временами сама удивляюсь, как глупо выходит, что всего три пункта, а подобрать соответствующего человека так сложно. — А красота? — А красота в глазах смотрящего, — парировала она, легко улыбаясь. И ведь будто груз с души упал, когда созналась в своей небольшой тайне хоть кому-то. Да и какая разница? Не сегодня, так завтра отец подыщет кого-нибудь ещё, и ей придется пойти под венец. — Полюбить можно за душу, можно за внешность, можно за всё и сразу, а можно вообще никогда не полюбить. А состояние, ну, отец за безродного меня не выдаст, а остальное ерунда. Её речь окончилась молчанием и тихим колыханием опавших листьев на глади озера. Искупаться бы, да в таком составе точно не выйдет, слишком много посторонних и мужчин. Зато Анна Михайловна впервые за долгое время ощутила себя хорошо, когда беседовала с кем-то кроме учителя и сестер. Приятное осознание заставило память сохранить этот день как напоминание, что остались ещё люди. И её человек обязательно придёт. — Что ж, теперь Ваша очередь, — опомнилась Брагина, наконец разглядывая адъютанта ближе. Недурен, Павел Иванович, весьма недурен. Знойный, крепкий, вылитый малоросс, а глаза как пасмурное небо над Петербургом в особенно ненастный день, но весёлые, будто что-то занимательное происходит прямо сейчас перед его глазами. — Ну что ж, слушайте... И Павел долго и подробно рассказывает о том, как пришла весть, что пора на фронт, как он, вчерашний мальчишка из пажеского, вдруг взял в руки оружие и пошел рубить врага, про все передвижения, как горела Москва, как убивали его друзей, как его самого ранило, да так, что помнить будет на всю жизнь. И время от времени поглядывает, ожидает увидеть в глазах восхищение или ужас, но видит только глухую печаль в янтарных каплях, и это резонирует, подбивает на большие подробности, чтобы испытать, узнать, насколько многое можно рассказать, чтобы испугалась, чтобы сбежала прочь и молила папеньку выдать за одного из прошлых вариантов. Но когда даже разговоры про ампутации и госпиталь не работают, он понимает, что нужно идти ва-банк. — А ещё я масон, — пытливый взгляд всё ждёт, когда же наступит эта точка невозврата, когда он дойдет до черты. — Да? И как давно? — легко, будто речь идет не о секретной ложе, а о, скажем, рыбалке или сочинении стихов. — С юношества. Еще с пажеского корпуса, — Павел не теряет былой уверенности. Ничего, есть и последний козырь. От такого бегут, словно от чумы или холеры, женщины боятся, судорожно молят мужей прекратить, пока не настигла опала, а старушки крестятся и называют безбожниками. — А ещё я состою в тайном обществе и мы готовим революцию. — Как во Франции? — янтарные глаза снова смотрели на него спокойно и внимательно. — И чего хотите добиться? Конституционной монархии? Республики? Слушайте, Павел Иванович, Вы нарочно рассказываете мне то, что потом не сможете объяснить? Масонство, тайные общества — это ведь всем подряд не поведывают. Решили поиграть с моим любопытством, адъютант? У Вас очень хорошо получилось. Она неожиданно просто улыбается, даже как будто счастливо, и у Павла пропадают все варианты развития событий. Конечно, он гениален, вьёт веревки из начальства, держит союзников на коротком поводке, но бывают и в его жизни ситуации, с которыми ты раньше никогда не сталкивался. И эта ситуация показывала ему, что в этом мире ещё столько всего, чему ему учиться и учиться. На счастье говорили они так долго, что их позвали родители. Павел поднялся с травы, подал руку Анне Михайловне, чтобы та встала следом, и они вернулись к своим семьям, дабы вместе завершить прогулку уже рядом с поместьем Брагиных. Вовка сзади плетется мрачнее тучи, Боря пытается выяснить у него, что случилось, но Павла не занимают чужие акты чувств. В его голове вдруг проходят какие-то сложные вычисления, и под конец пути он смотрит в спину Анне задумчиво, будто заново учась выстраивать в своей голове логичность действий и просчитывать возможные последствия. А в голову закрадываются мысли, что он и вправду гений, раз буквально в один день придумал столь безупречный план без единого шанса на промах. Только бы всё снова вышло как надо, не возникла бы непредвиденная преграда, и тогда он будет спасён. Во всяком случае в некотором смысле точно. Вечером на ужин Анна Михайловна не явилась, и более всего сокрушался об этом факте Володя. Не то, чтобы это было в самом деле заметно, по крайней мере семейству Пестелей, однако младший из сыновей чувствовал себя неуютно, впервые столкнувшись с тем светлым и чистым, что постигает юношей в более раннем возрасте. Но они с братьями всегда были несколько другими, их заботили иные вещи, не сквозящие романтикой, поэтому неожиданные изменения в собственной душе всё ещё не укладывались в голове. И тем не менее Володе правда было грустно. Отец Анны Михайловны отчитался дежурно, что дочь всё-таки решила окончить прерванный давеча урок, а потому примет пищу у себя в покоях, извинился, но был хмур и не разговорчив. Павел не видел и не слышал ничего вокруг. В его голове продолжали вариться мысли, подбирались слова, дополнялись частички пазла в неоконченной картине. Как же всё чудесно складывается, как ладно соображает его мозг даже в ситуации, которая не предполагает никаких радикальных действий. Теперь, когда каркас был выстроен, оставалось лишь пользоваться случаем. Это Павел умел лучше всего: ловить момент и подстраивать ситуации под себя, так и службу вёл, так и жил в принципе. Однако здесь нужно было быть очень осторожным, как минимум разобраться в парочке вопросов, которые тревожили и могли подставить под удар всю гениальность его замысла. Для начала стоило убедиться в собственных догадках. — Благодарю за ужин, — чудесные манеры не подводят адъютанта даже когда он безумно спешит. В голове бьется напоминание: легкий кивок головой, поправить стул, попрощаться и выразить свою признательность, а только потом бежать по собственным делам. — Вынужден откланяться, хотел бы посетить вашу прекрасную библиотеку. — О, конечно, Павел Иванович, — воодушевленно кивает хозяйка дома и кличет лакея. — Малюта, проводи Павла Ивановича и обязательно сопроводи обратно в покои. Пестель благодарит, и лакей уводит его вдоль по пустым коридорам. Впрочем, не зря, потому что потеряться здесь, в обилии дверей и комнат, всё ещё проще простого. Библиотека оказывается на втором этаже в самом укромном закутке, Павел распахивает двери, и запах книг вперемешку с пылью ударяет в нос. Помещение огромное, оно больше столовой, больше гостевых комнат, а еще оно скрыто полумраком, так что совсем скоро слуга зажигает свечи. — Иди, Малюта, обратно я доберусь сам, — ни к чему ему присутствовать здесь, когда, быть может, решающие рычаги будут нажаты именно этим вечером. В неярком свете огней Павел может различить очертания массивных высоких стеллажей. Здесь их так много, что едва возможно разглядеть другой конец большого и просторного помещения. Просторным оно кажется тем меньше, чем больше взору открывается мебели, сокрытой в потемках. Корешки книг местами слишком потерты, чтобы различать названия, но их многообразие поражает, и Пестель наугад цепляет парочку. Ему в руки падают собрания сочинений Шекспира, за ними книга о инженерии, сборник философии и даже пресловутый Домострой. С губ слетает смешок, а канделябр поудобнее перехватывается в ладони. Забавно. В углу стоит небольшая лестница, видимо, чтобы доставать книги с верхних полок, а ближе к центру несколько столов, впрочем, которые тоже практически полностью завалены толстыми фолиантами и свитками. А в самом конце дверь, плотно запертая на амбарный замок. Павел дергает пару раз — безуспешно. Что за дверьми, остается только гадать, потому что как бы Павел не был умён, да и он не всесилен. Остается только вернуться обратно к центру и сесть за единственный свободный столик, опуская подсвечник на центр. Его взгляд напряженно скользит по комнате, нехотя останавливается на двери, ожидая скрипа и тонкой полоски коридорного света. Собственная логика редко подводила, оставалось и в этот раз надеяться лишь на нее. Иного выхода у него, увы, нет. И в самом деле, пока Павел занимает свой разум чтением, проходит около получаса, и дубовая дверь поддается легкому толчку. Пестель слышит шум приближающихся шагов, стойко сверлит взглядом страницы, но читать уже не может. Победная улыбка украшает суровые уста: он был прав. Снова. Бесповоротно и безропотно. В том, кто явился в библиотеку в такой час, Павел даже не сомневается. Ему в принципе не кажется, что сюда кто-то заглядывает, помимо одного-единственного члена семьи. Из-за стеллажа сначала появляется огонёк свечи, и лишь после Пестель поднимает голову, чтобы, как и сегодня днём, столкнуться со взглядом янтарных глаз. Анна. Безошибочное попадание прямо в цель. Мыслей Павел Иванович, конечно, не читал, но краешком незаинтересованного сознания слышал, что Анна Михайловна тянулась к знаниям и наукам, и если продолжала занятия после того, как вышел срок обязательного обучения, значит просиживала в домашней библиотеке половину своего свободного времени. А раз уж сегодня она предпочла скоротать вечер за продолжением неоконченного урока, значит непременно бы пришла после в библиотеку за книгами. Так и вышло, хоть Павел и не был уверен до конца: могло произойти всякое, и Анна бы не явилась сюда вовсе. Но фортуна снова улыбалась Пестелю, как и всегда, так что он мысленно поблагодарил богиню судьбы и неловко улыбнулся: — Снова здравствуйте. — Павел Иванович? Доброго вечера, — кое в чём Пестель ошибся, и это было даже очень интересно. На самом деле книги Анна Михайловна взяла еще давно, а теперь, кажется, вернулся для того, чтобы вернуть на место. И тем не менее их встреча состоялась, а это значит, что упускать нельзя ни минуты. — Я не помешаю Вам? — резонно спросил Павел, наблюдая за тем, как девушка перекладывает книги на столе с места на место, видимо, укладывая их в определенном и только ей известном порядке. — Нет, сидите сколько Вам угодно. Тем более, что это самое спокойное место во всем доме. Сюда никто не захаживает. — Я заметил. И что же, это только Ваша библиотека? — Господи, конечно нет, — повела плечами Брагина и скрылась за стеллажом. Зашуршали страницы, огонёк мерцал между маленькими пустотами: Анна Михайловна искала что-то, видимо, не имея точного представления, где это незримое что-то находится. — Фактически, это наша семейная библиотека. Её собирали несколько поколений моих предков, от деда она перешла моему отцу, но папенька не пылает любви к литературе, матушка читает только журналы, а сестрам таким заниматься некогда: у Татьяны семья и дети, у Варвары все мысли только о замужестве. Так что, может, в каком-то смысле вы и правы. Сейчас здесь бываю только я. — И как, многое прочли? Диалог тёк сносно, Павел ожидал худшего. Анна не распалялась, не щебетала по пустякам, но в беседу включалась и не обременяла тягостным молчанием. Между тем Пестель прислушивался к себе и собственным ощущениям. Главное не перестараться, но не спасовать, а ещё он помнил про одно из золотых правил: никакого лукавства и лжи. — Достаточно, наверное, половину здешней библиотеки. Любопытно. Нет предела совершенству, хотелось бы, конечно, осилить всё, что есть в этих стенах, но ведь ещё всё впереди, верно? Если, конечно, батюшка снова не решит выдать меня замуж за какого-нибудь старика сгоряча. Ваши-то родители не расстроены? — Это чем же они должны быть расстроены? — Пестель решил не засиживаться. Для доверительной беседы такое расстояние — непозволительное упущение. Ничего хорошего не выйдет, если их будет разделять толстый ряд стеллажей и желтоватых страниц. — Давайте я Вам помогу. — Благодарю, — кивнула ему Анна, и дело пошло ловчее. Павел сам взбирался на лестницу, подавал книги в хрупкие ладони, а потом менял местоположение и исследовал уже другие полки. Беседа текла дальше. — Ну как же, они ехали женить своих сыновей, а уедут снова ни с чем. На мой взгляд, Ваши братья тоже не в восторге. Борис слишком занят собой, а Владимир, уж простите, довольно странен. Он у Вас, часом, не болеет? — Не болеет, — издал смешок Павел. — Просто смущён, думаю. А вы говорите, да не зарекайтесь. Представьте, сегодня Вы считаете, что визит не имел смысла, а через месяц приедут сваты и будут просить Вашей руки. — Не смешите, Павел Иванович, что за глупости? Я, кажется, уже объяснила, что Ваши братья к женитьбе не готовы, или вовсе в ней не нуждаются. Держу пари, что так будет ещё не один год. — А что, если, скажем, я попрошу Вашей руки? Он задорно смотрит на Анну сверху, блестит своими хитрыми глазами и ждёт реакции, тихого смеха, шутки, какой-нибудь полемики на тему брака. Но реакция следует совсем не такая, какой он ожидает, потому что с беззаботных губ собеседницы вдруг медленно пропадает улыбка. Анна опускает глаза вниз, и Пестель видит, как едва заметно сжимаются пальцы на толстых корках книг. Перчатки прикрывают их умело, но Павел слишком хорошо научился наблюдать. Не зря несколько лет числится в разведчиках. Анна Михайловна замирает на месте на несколько секунд, не произносит ни слова, только её тихое дыхание разрезает сумрак комнаты. Но вдруг её губы, дрогнув, приоткрываются: — Не смейте так шутить больше. Я... пожалуй, из уважения к Вам, сделаю вид, что ничего не слышала, но запомните: ещё одна подобная шутка, и даже если кто-то из Ваших братьев в самом деле посватается, более моей благосклонности Вы не получите. До свидания, и благодарю Вас за помощь, мне достаточно книг. Это очень плохо, думает Павел, когда Анна нетвердой походкой огибает лестницу и скрывается за стеллажом. Это просто отвратительный расклад, если честно, и ему явно не стоило быть столь резким. Он ругает себя на чём стоит свет: военное сердце уже и не помнит, когда в последний раз общалось с дамами, потому что те, что встречались на балу, любые уколы и упрёки переводили в шутку и кокетство, а чтобы обольстить ему в последнее время требовалось не так уж много усилий, велись на эполеты, на золотую шпагу, на обворожительную улыбку знойного южанина. Здесь Павел знал, что подобное не сработает. Здесь и цель была совсем иной; ему не нужно было обольстить, свести с ума, наобещать золотых гор. Как говорила Анна, в браке главное доверие, это доверие ему и предстояло выстроить. Только вот зашел Павел не с того. — Анна Михайловна, подождите, — спрыгивая с лестницы, он торопится нагнать собеседницу, но, завернув следом, обнаруживает, что она и впрямь остановилась у одного из столов и смотрит. Смотрит прохладно, будто бы разочарованно. И фигура её держится прямее, горделивее, чем обычно. Напряженно. — Я-то думала, Пестель, Вы в самом деле благоразумный человек. Столько молвы о Вас ходит, все кличут умным и приятным, а Вам в голову лезет Бог знает что, — её руки сомкнулись поперек груди, а уголки губ поползли вниз. Анна была недовольна. Очень недовольна. — Говорите, что Вам нужно, и я пойду спать. У меня от Ваших глупостей голова разболелась. — Пожалуйста, выслушайте меня. Я не шучу и не жду, что Вы согласитесь, но очень на то надеюсь. И, как Вы давеча сказали мне, я ни в чём Вас не обманул. Разрешите мне занять десять минут Вашего внимания? Брови Анны Михайловны скакнули вверх, но поза стала менее напряженной и закрытой. Павел сел за стол и жестом попросил её сесть напротив. Немного поколебавшись, она поддалась. Канделябр снова стоял по центру, создавая островок тусклого света вокруг; остальная часть комнаты погрузилась во тьму. Пестель снял с ладоней перчатки и потёр переносицу. Превосходный оратор, командир, адъютант и заговорщик, сейчас он терялся и не знал, как подобрать слова, чтобы выразить свою идею перед совершенно посторонним человеком. Он не звал её к себе в общество, даже не пытался получить выгоду... почти. И оттого было бесспорно сложнее: предлагать человеку связать с собой жизнь без видимой на то причины безрассудно и глупо. Но причина была, оставалось только обозначить её и не отпугнуть снова. — Простите, я не с того начал. Пытался прямо, не привык юлить. — А Вы и не юлите. Объясните мне всё, только, пожалуйста, честно. — Хорошо, — Павел прикрыл глаза на секунду, находя в себе силы, а затем открыл, чтобы установить зрительный контакт. Так проще и откровеннее всего. — Вы правы, брак мне, откровенно говоря, не нужен. Вернее, я так думал до нашего с Вами разговора. Я не соврал, в самом деле я и масон, и заговорщик, и то, что обо мне говорят тоже верно: душа моя принадлежит Отечеству и службе, болит за них и горит только ими. Только... — Павел растер подушечки больших пальцев и прикусил щеку изнутри. Неудобно признавать свои слабости, но иначе не выйдет. К тому же, кто сказал, что в слабостях нельзя черпать и силу тоже? — ...когда мы говорили с Вами на прогулке, Вы поддели меня тем, что я ничего не могу рассказать окружающим, и, пожалуй, это в самом деле так. Я не нуждаюсь в любви, но скрываю столь многое, что, наверное, стоило бы довериться хоть одному человеку на этой планете. К сожалению, ни семье, ни друзьям сделать это невозможно. К тому же есть отягощающее обстоятельство: общество и родители требуют с меня озаботиться созданием семьи, и меня бы это не волновало, если бы не повышенное внимание к моей персоне. В большей степени от дам. В юношестве меня это прельщало, но сейчас, знаете, совсем не до того. Цели другие. Некогда интрижки заводить, они, как показывает история, губительны. А вы... — Павел вновь окинул Анну Михайловну взглядом, — Вы умна, красива, честна и, мне отчего-то кажется, тоже многое выиграете, сбежав из отцовского дома. Я не стану Вас ограничивать — если хочется, пожалуйста, учитесь, читайте, выходите в свет. Будете заниматься домом, заводить знакомства. Я не стану требовать от Вас ничего, кроме дружбы и сообщности, но, простите, любви тоже не смогу дать. Анна от такой речи зарделась, но кивнула. Поняла. Логика в его словах, конечно, имелась, Павел был умен даже более, чем думало общество, умело просчитал всю выгоду от супружества и даже разглядел, что сосуществовать они смогут. Увидел даже желание вырваться из отцовского дома, и всё же это походило на чистого рода безумие. — Не думаете, Павел Иванович, что это слишком резкое и поспешное решение? — осторожно поинтересовалась Анна, впрочем, глаза также уверенно держала на уровне его лица, раз уж начали эту игру еще в самом начале. — Вы меня совсем не знаете. Я Вас тоже. С чего в Вас столько уверенности, что наш брак не станет самой большой ошибкой Вашей или, скажем, в моей жизни? Вдруг, на Вашем пути ещё не встретилась та женщина, к которой горячо воспылает сердце, а Вы так неосторожно свяжете меня узами брака. — Я хорошо вижу людей, Анна Михайловна. И Вы действительно хороший человек, — покачал головой адъютант. Свеча догорала. — К тому же у меня в самом деле нет времени на любовь. Брак будет надежным тылом, а если я и впрямь повстречаю кого-то, кто пленит моё сердце... Что ж, — он приветливо улыбнулся, — полагаю, клятва перед Вами станет достаточной причиной, чтобы охладить голову. Так что это даже плюс — быть сраженным любовью мне не грозит. Что скажете? — Право, не знаю, — Анна неловко посмотрела на собственные пальцы и вдруг рассмеялась, представляя выражение лица отца, когда тот узнает, кого решил взять в жены адъютант Пестель. Еще смешнее ей стало, едва она представила, как на глазах у отца дает согласие. — Почём мне знать, что это не глупая шутка? — Давайте сговоримся? — оживился Павел, едва заметив намек на согласие. — Ровно через месяц приеду свататься к Вам, а Вы до той поры подумайте и всё решите. Обещаю выслать письмо за неделю, чтобы вы не позабыли. — А если я соглашусь? — лукавые глаза Анны Михайловны смотрели прямо в душу, силясь угадать, лжет или нет. — Если согласитесь, то незамедлительно будем планировать свадьбу и от нас обоих наконец отстанут со смотринами и разговорами. Будем сами себе хозяева. У Вас месяц, Анна Михайловна, и я жду Вашего ответа. Огарок свечи был затушен и, провожая будущую невесту в её покои, Павел долго рассказывал о своей службе, а в действиях пытался предсказать: согласится или нет? На прощание он поцеловал ей ладонь и пожелал спокойной ночи, а на следующий день укатил прочь, послав записку лично Анне Михайловне о неотложных делах и напомнив о сроке принятия решения. Когда через две недели пришло повторное письмо, Анна улыбнулась, складывая его в небольшой ларчик. Ровно через месяц после их разговора явились сваты во главе с Витгенштейном. За их спинами лукаво улыбался и Павел. Анна дала согласие. У отца едва не случилось припадка.

***

Дата венчания была назначена на весну, на середину мая, когда в Малороссии, где уже несколько лет жил Павел Иванович, отступали холода и наконец пробивалось летнее тепло. Свадьбу справляли в мужниной резиденции, в Ломах, по всем традициям русского венчания. Семья Брагиных приехала накануне, за день до торжества, и это время казалось Анне самым утомляющим: видеть невесту до момента венчания будущий супруг не должен, а это значит, что весь следующий день ей предстояло просидеть в выделенных покоях. Это было почти не страшно, учитывая тот факт, что Павел и вправду ей не солгал о характере их отношений после венчания: на столике Анну Михайловну встретила стопка книг и небольшое письмо, написанное рукой Павла Ивановича, в которых он сожалел о временном заточении невесты в четырех стенах и сообщал, что специально подобрал несколько любопытных книг из собственной библиотеки для приятного времяпровождения. К тому же к ней частенько захаживала Варюша, почти каждый час, и глаза младшей сестры так счастливо блестели, что не улыбаться в ответ было невозможно. К тому же всё и в самом деле складывалось как нельзя лучше. Наверное, на лучший исход она даже и не рассчитывала. — Аннушка, — щебетала младшая сестренка, расхаживая по комнате, — ты такая счастливица. У Павла Ивановича большой дом, очень красивый, тебе обязательно понравится. Сейчас вам готовят покои, Павел Иванович распорядился, чтобы у тебя была отдельная комната на случай, если тебе захочется побыть наедине с собой. Каков жених, правда? Кокетка Варенька улыбалась до ушей, довольно обхаживая старшую сестру. На Аннушкино замужество надежд было немного, но теперь, когда это не просто надежда, а ближайшее будущее, ещё и жених оказался хоть куда, Варю охватывало счастье. Примерно во время второго её визита лакей принёс большой букет цветов, дескать, "Павел Иванович просили передать", и Варвара долго сидела у разноцветной вазы, перебирая лепестки и романтично вздыхая. Анна Михайловна на её выходки только закатывала глаза и смущенно улыбалась, прикрываясь книгой. В самом деле, дело со свадьбой было уже решенное, и Павел мог не стараться так сильно, вряд ли бы кто-то обратил внимание на такие мелочи, кроме них двоих. Но тот факт, что он сдерживал свои обещания и старался удивить, порадовать, вызвать улыбку, уже подкупало. Анна не была падкой на знаки внимания, часто стойко отвергала подарки и цветы от незадачливых поклонников, но в декорациях скорого венчания это воспринималось совсем иначе. К вечеру поочереди зашли мать и старшая сестра Татьяна, говорили немного, поздравляли и выражали искреннюю радость, а перед сном снова заглянула Варенька, уселась в ногах и положила голову на колени. С её губ сорвался тяжелый вздох, Анна почуяла сразу, что настрой младшей сестры как-то резко преобразился из веселого и беззаботного в почти что траурный. — В чём дело, Варечка? — Анна мягко гладила сестру по кудрявой голове, пока та дышала нервно и сбито, почти истерично. — Не могу свыкнуться с мыслью, что уже завтра ты выйдешь замуж, — тихо вздохнула сестра, и её голос еле слышно дрогнул. — Сначала Таня упорхнула, теперь ты. За что так жестоко? — Ну ты же знала, что так оно и будет. Это естественные процессы, все когда-нибудь уезжают из родного дома. И ты скоро выйдешь замуж, будешь жить своей собственной жизнью. — Не видеть вас будет худшей из пыток, — тихо обронила Варвара, сжимая легкую ткань ночной рубахи на коленях старшей сестры. — Это ведь не навсегда, милая, — попытка утешить была бессмысленной, но иначе было нельзя. На то она и старшая сестра, чтобы внушать покой младшему ребенку. — Будут праздники, дни рождения. Да и потом, думаю, Павел будет не против, если вы как-нибудь приедете просто так. А я всегда рада тебе, это точно. Моя милая Варюша, в жизни всё действительно непросто, она коварна и жестока, разлучает нас с теми, кого мы так сильно любим, но послушай, мы же люди, мы в силах управлять своей судьбой. Испытания даются по силам человеку, и испытание расстоянием мы с тобой точно преодолеем. Ведь есть письма, есть кареты и лошади, это всё не так страшно. Зато как приятно жить и знать, что во всей необъятной России у тебя есть человек, который протянет руку в случае чего. За окном темнело, а подушечки пальцев Анны Михайловны продолжали перебирать волосы Варюши. Вопреки собственным словам, делала она это так, будто сегодняшний вечер и впрямь последний, а завтра после венчания наступит совершенно иная жизнь, где места друг для друга не останется, будто даже воспоминания исчезнут без следа, и останется только глухое одиночество внутри души, которое не даст жизни ближайшие годы. Анна с тоской взглянула на младшую сестрицу: в самом деле, ведь и Варюша уже очень взрослая, еще год, и на её свадьбе погуляют, а там семья, дети, заботы, хозяйство, глядишь, и наивная девица быстро превратится в мудрую хозяйку. Губы трогает печальная улыбка. Как скоротечно время. Вспоминается, как совсем недавно мама баюкала крохотный сверток на своих руках, а Анечка, которой было только четыре года, мечтала поиграть со своей сестренкой и гордилась, что теперь она не самая младшая. А теперь Варюше шестнадцать, Анне двадцать, и они готовы упорхнуть из родного гнезда. Событие волнительное и важное, однако, кажется, они обе готовы. Эту ночь Варвара проводит в комнате сестры, и говорят они ещё очень долго. А поутру их ни свет, ни заря будят слуги. День венчания Анна ждала давно и терпеливо, но сегодня оказалась сосем не готова к нему. И дело было даже не в разговорах до глубокой ночи, напротив, она почти выспалась, и умывание быстро исправило бы положение, прогоняя сладкое наваждение после сна. Дело было в том, что сегодня она поняла — ещё каких-то пару часов, и она станет замужней женщиной с фамилией Пестель. Этот дом, сад, большая волость, мужчина, что готовится к венчанию в других комнатах — всё это станет её, и только от одной подобной мысли кружилась голова. Раньше супружество выглядело как наказание: сменить отчий дом и надзирателя на другой дом и другого надзирателя, перспектива не самая счастливая, да и разницы особенно не было. Сейчас брак с Павлом Ивановичем ощущался скорее как благо, и человек достойный, даже очень приятный, и свобода, о которой так давно грезилось по ночам, оказывалась в шаговой доступности, маячила за углам, приветливо маша ладонью. Одевали её в четыре руки две служанки: с одной познакомились её вчера, Марья служила в доме Павла Ивановича два года и встретила будущую хозяйку с нескрываемым счастьем, а второй была её Агриппина Ивановна, которая провела с Анной почти все двадцать лет, и теперь едва удерживала слезы, наблюдая за тем, как выходит во взрослую жизнь её барышня. Подвенечное платье шила семья невесты, жених не должен был видеть его до самого венчания, так гласили приметы, но в остальном Павел Иванович ни в какую не согласился уступать. — Барин сам ходил к ювелиру, выбирал два вас украшения, — поделилась Марья, раскрывая небольшую шкатулку с драгоценностями. — Правда прелесть? Анна осторожно подцепила пальцами ожерелье и потеряла дар речи: в золотом обрамлении блестели камни янтаря причудливой формы, а некоторые из них свисали на тонких серебряных нитях, напоминая слезы и завораживая мутными узорами внутри. Серьги напротив все были испещрены янтарными каплями и выглядели до того роскошно, что на мгновение Анна засомневалась: а не перепутал ли Павел ненароком подарки для какой-нибудь императрицы и её собственный. Но взгляд прислуги настаивал: это ей, лично выбирал, позаботился. С подвенечным платьем смотрелось изумительно. Вся в белом, в кружеве и легком батисте, Анна Михайловна выглядела почти невесомо, а легкие кудри волос, пущенные по плечам и спине, только окончательно закрепляли сложившееся ощущение. Венчали образ подаренные украшения и белые перчатки. Анна взглянула на себя в зеркало и обомлела. Варвара, едва сестра показалась из-за ширм, широко распахнула глаза. — Анечка, милая, ты ангел, — сорвалось с её губ восхищенно. Ощущение приближающего торжества висело над головой: слуги шептались, что Павел Иванович с самого утра изволили обойти имение, проверить, всё ли подготовлено надлежащим образом и с удобством для будущей хозяйки, потом на час ушел в покои супруги, которые ей отвели для будущей жизни в доме, а там вышел в просторный зал, где должен был проходить праздник. На улице ржали кони, суетились слуги, повозка с гостями отбывала к храму в Борисенках, следом ехал и жених вместе с родителями и братьями. Анне надлежало отбыть через полчаса вместе с Варварой и слугами, и, когда последние приготовления были окончены, она присела на край кровати, перебирая между пальцами оборки подвенечного платья. Назначенный час настал. Около церкви собрались немногочисленные гости: самые близкие друзья Павла Ивановича и, конечно, родные, остальных должны были встретить в имении примерно через час, все-таки венчание процесс сакральный и весьма волнительный, да и церковь в Борисенках маловата, чтобы вместить всю ораву гостей, которые желали поприсутствовать на свадьбе Павла Ивановича и его молодой невесты. Несмотря на размеры, церквушка была убрана хорошо, с достоинством, и золото пестрело отовсюду, оттого и происходящая церемония обретала королевский размах. В назначенный час гости двинулись внутрь и разделились по двум сторонам. К алтарю первым шагнул Павел Иванович: адъютант сегодня был в полном обмундировании, на груди звенели медали и золотая шпага как трофей висела у пояса. Красивый, статный, Пестель перебирал между пальцами небольшой футляр с обручальными кольцами и нервно глядел в сторону выхода. Впрочем, ослепленные его великолепием, гости волнения не замечали. Оно и к лучшему. В воздухе повис шепот. В самом деле никто не ожидал, что дело со свадьбой зайдет так далеко, ведь одно дело слухи о том, что, дескать, Пестель нашел себе невесту, умница-разумница, краса невиданная, а другое в самом деле получить от него приглашение на торжество и стоять в паре метров, ожидая, пока свершится невероятное. От холостого адъютанта самостоятельного решения о женитьбе никто не ожидал, и сложно было сказать от чего более: от того ли, что Павел кроме казарм да маневров более ничего не видел, или же от того, что супругу по его характеру отыскать было непросто. Так или иначе, присутствующие предвкушали появление невесты и гадали, какова она будет. Семейство Брагиных на светские мероприятия выезжало редко, предпочитая домашний уют, а потому если Анну ранее и видали, то или совсем юной, или мельком, и, конечно, вовсе не запомнили. И вот шепот стих, и все обернулись ко входу. Павел Иванович повторил маневр следом и замер, глядя туда, на двери, где стояла его суженая. Анну Михайловну под руку вел папенька, и в свете дня, в мягком желтом свечении лампадок она и впрямь была похожа на ангела. Подвенечное платье, словно сотканное из самых воздушных обрывков облаков, медленно несло её вперед, к нему навстречу. Павел расправил плечи: несколько мгновений, и Михаил Игнатьевич передаст свою дочь ему в руки — последний шаг, после которого жизнь хрупкого создания будет обязан охранять ее супруг. Не без удовольствия Пестель наблюдал, как блестят нити с янтарными каплями на бледной коже Анны Михайловны, и как очаровательно в этом сочетании смотрятся её глаза. Высшее искусство. Они проходят ступени к алтарю медленно, словно мгновение увязло в этом самом алтаре. Павел ощущает небывало остро, как ладонь его невесты легко переходит из ладони отца к нему, будто видит со стороны, как склоняется сам и целует её пальцы, ловит трепетание ресниц и мягкую улыбку. — Вы сегодня необыкновенно очаровательны, Анна Михайловна, — произносит он негромко, так, что даже отец его будущей супруги не слышит, можно было бы и обойтись без лишних любезностей, но слова сами слетают с языка и повисают между ними. — В такой день просто преступление выглядеть иначе, — Анна делает шаг, и они оба предстают пред святым отцом. Гости замирают в предвкушении. Длинный обряд бракосочетания в этот раз не кажется таким обыденным и скучным процессом. Пока произносятся клятвы, Варюша роняет слезы, да и Елизавета Ивановна тоже стоит с платком, время от времени поднося его к лицу. На фоне этого потухшие глаза Владимира выглядят уж слишком неуместно, однако это вновь остается вне человеческого внимания. Гораздо важнее то, что происходит сейчас у алтаря. Святой отец произносит последние слова, прежде чем венчальные короны пропадают с голов молодых. Павел открывает бархатный футляр, где на подушечке лежат рядом два обручальных кольца: на их изготовление сил ушло не меньше, чем на украшения для венчания, потому что романтичная душа Павла Ивановича требовала педантичной точности во всём будь то внешний вид или значение драгоценных камней. На непокрытую перчаткой ладонь Анны Михайловны скользнуло кольцо из серебра, усыпанное мелкими камнями граната и изумруда по всей поверхности. Следом и второе кольцо наконец обрело своего хозяина, однако для себя Павел избрал украшение более поэтичное: наверное, не в духе закалённого тяжестью службы военного подбирать кольцо, напоминающее о супруге, но Пестель всё же останавливает свой выбор на камнях янтаря, таких же, которыми он сегодня с утра осыпал свою невесту в качестве свадебного подарка. Теперь ровные и гладкие они украшали его палец в обрамлении серебра, благородного и не темнеющего, и собирали в себя блики света. О том, что янтарь символизирует горячую любовь и яркое солнце, Павел узнал гораздо позже, когда оба кольца уже лежали в футляре на полке и приковывали к себе взгляд несколько раз на дню. Их первый поцелуй тоже происходит невероятно правильно. Древний ритуал, скрепление брака, свадьба душ, которая считалась священной — это ли не самое верное и самое правильное, то, о чём гордость поведать детям и окружающим. Павел запоминает этот поцелуй навсегда: как священник объявляет их брак заключенным перед самим Господом, как он мелко подрагивающими пальцами убирает назад легкую фату и заправляет за уши светлые локоны, как берет Анну за ладони и осторожно тянется навстречу, как накрывает ее мягкие губы своими губами и целует, чувствуя секундные промедления в работе сердечного механизма. Запоминает и то, как блестят трогательной влагой глаза супруги, когда он отстраняется, но не выпускает её ладоней. Это заключительный момент, и его значимость осознают оба. Теперь они муж и жена, клятва принесена и закреплена в небесной канцелярии. С этой самой секунды не существует Брагиной Анны Михайловны, как не существует холостого адъютанта Пестеля. Павел дарит супруге осторожную улыбку. Перемены неизбежны, но эта, наверное, самая приятная. souviens-toi de l'éternité — гласит гравировка под обручальным кольцом. В поместье молодожены едут отдельной каретой, никто из родственников не посягается увязаться с ними, даже после самого венчания не подходят, лишь наблюдают издалека, как молодой адъютант ведет за руку свою супругу к повозке и как они первыми удаляются к теперь уже их общему дому. Поздравления и разговоры успеются, но столь сокровенные мгновения после венчания просто необходимо разделить только на двоих. К себе в экипаж Пестель предусмотрительно не берет алкоголь — ни вино, ни шампанское, — потому что путь неблизкий, а волнение и тряска в совокупности с опьянением могут сыграть злую шутку, так что он не искушает раньше времени ни себя, ни Анну Михайловну. — Вот и всё, — первым начинает он, когда церковь скрывается за одном, и стук копыт заглушает другие звуки. — Официальная часть позади, остается стерпеть шум празднества и пьяных гостей, а после спокойствие. Шутка или нет, но весь остаток дороги они не расцепляют рук, вовсе сняв перчатки. Никто не намеревается разрушать это ненавязчивое касание, будто подкрепляющее недавно выстроенный союз, а Павел, придирчивый к себе до самых мелочей в причинно-следственных связях, даже не пытается объяснить себе собственное поведение. Ощущение другого человека рядом вдруг дарит спокойствие и умиротворение, поэтому, наверное, давать оценку своим поступкам здравомыслящие супруги не спешат. — Не хотите спать? Можно подремать, пока мы в пути, боюсь, этого еще долго не удастся. — Нет, благодарю, — качает головой Анна, глядя в окно на скользящие мимо тени деревьев и пролетающие пейзажи. — Сейчас уже совсем не хочется. — И правильно, — в дороге Павел позволяет себе расстегнуть пуговку на мундире, нарушая военный порядок. В самом деле, раз уж женился, стоит привыкать, что супруга рано или поздно увидит тебя таким, каким не видал никто. И лучше не шокировать друг друга внезапными открытиями, а постепенно и неторопливо открывать границы. — Раз уж мы теперь муж и жена, — словосочетание непривычно теплится на языке, — хочу попросить изъясняться на "ты", когда мы наедине или в кругу друзей и семьи. Если, конечно, это удобно. — Удобно, — соглашается с ним супруга, — и ради бога, не зови меня больше Анной Михайловной, когда того не требует ситуация. В самом деле, даже дома меня так не называют, а тут супруг... Как угодно, только не по батюшке. — Ты редко изъясняешься на других языках, отчего? — Мой отец языков не знает, а оттого, что всю жизнь в России, воспылал небывалым патриотизмом и сокрушается, когда слышит в высшем свете иные языки. Называет их "французской бранью" и "приличным сквернословием". Нас с сестрами воспитывал также, Татьяне вовсе запрещал языки учить, а когда очередь до нас дошла, маменька и другие родственники убедили, что дурного ничего не будет. Дома иностранные слова строго воспрещались, но Вы не беспокойтесь, я ещё Вам надоем... То есть тебе. Так быстро освоиться в новом дозволении было непросто, и оба уже предвкушали постоянную путаницу в обращениях, однако это испытание принималось легко и с энтузиазмом. Подумаешь, ошибиться пару раз и перейти на высокопарный тон: то, что вскрывалось за этим, с лихвой компенсировало неудобство. — Тогда давай определимся, — Павел сменил положение ладоней, но руки не отпустил. Оба старательно не обращали внимание на то, как именно они сидят: обратить, и вот уже неловко, лишнее внимание к доселе невиданному жесту. — Предпочитаешь какую-нибудь форму имени? — Нет, а ты? — И я нет. — Тогда так и поступим, — Анна задёрнула занавеску, спасаясь от яркого слепящего глаза солнца. — Тем более, что форма имени самая незначительная вещь сейчас. Если что-то будет не так, всегда можно сказать, верно? Иначе для чего природа придумала нам голосовой аппарат? — Именно так. Когда приедем, будет совсем немного времени на передышку. Практически с порога потащат за столы, а там тосты, два-три обязательных танца, подарки, и всё это затянется часов на пять, — без особенной радости вещал Пестель, задумчиво вглядываясь в узоры на обивке сидения напротив. — Само собой наш танец, танец с родителями, как того полагает этикет, может, с парочкой особенно навязчивых гостей. Затем я покажу тебе дом и окружающую территорию, чтобы ты понимала пределы своих владений. Хотя сегодня, думаю, нас не хватит на полную экскурсию, так что поездку по деревням придется отложить до ближайших времён... Павел осёкся. Свадьба безусловно прекрасное событие, хоть и выматывающее, а еще немного раздражающее обилием человеческого внимания, но более все-таки приятное, однако в их прекрасной и великой державе существовали свои традиции, которые нарушать не любили, но его, прогрессивного молодого человека, они порой вводили в ярчайшее непонимание и даже смешила. Однако все-таки столь тонкие моменты стоило в первую очередь обсудить с супругой, потому что начинать совместную жизнь с конфуза или того хуже с непонимания не хотелось, а оно бы непременно возникло, если не решить всё спокойно и взвешенно, когда рядом нет глаз и ушей, когда никто не тянет в уголок поговорить и не кличет по делам. — Ты не подумай ничего, — начинать издалека тоже не лучшая затея, но так выходит мягче и будто бы понятнее. Говорить о таких важных и сокровенных вещах всё ещё непривычно и незнакомо, однако для человека, повидавшего так много, почти не страшно, только слегка волнительно: вдруг скажет что-нибудь не то? — Я озвучу это лишь для твоего спокойствия и безопасности. Если вдруг ты не готова, или не хочешь,то мы можем отложить первую брачную ночь, это не проблема... — Всё верно, это не проблема, — чересчур спокойно кивает Анна, и её внимательные глаза смещаются на супруга, оглядывают, будто стремятся отыскать истину. А когда находят, она спокойно накрывает из замок из рук второй ладонью. — Я готова. Если вдруг мне вздумается изменить своё решение, я тебе обязательно скажу. Но ответь, к чему мне бояться человека, которому я так легко вверила свою жизнь? Ко мне, кажется, только сейчас приходит мысль, что это всё взаправду, и теперь наш брак навсегда. Это не разговоры и не мимолетные фантазии, посмотри, у нас на руках кольца, мы прямо сейчас едем в дом, который теперь наш. n'est-ce pas fou? Её улыбка сквозит игривостью и каким-то беззаботным любопытством: в самом деле, всё, что ожидает их впереди, такое новое, совсем неизведанное, и как, скажите мне, ужиться под одной крышей с совершенно посторонним человеком, который вдруг оказался твоим супругом, еще и в счастии и согласии? Ведь люди порой и по крови родные, а сторонятся, на всю жизнь разругаются и более не разговаривают. А здесь и быт держать в узде, и мыслями делиться, и быть надежным плечом для того, кого теперь до гробовой доски звать своей семьей. Павел смотрит на их ладони, где теперь две супруги и всего одна своя, улыбается в ответ и тоже накрывает их второй, на которой красуется янтарное обручальное кольцо. — les fous changent le monde. Я не подведу твоего доверия. Праздник начинается сразу по прибытию. Гостей много, Анна ощущает это при первом взгляде на торжественно украшенный зал — не продохнуться. Лица незнакомые, кроме пары тёток-дядек из дальних родственников она не узнает никого. Зато в зале много военных, мундиры пестреют там и тут, добавляя красок в белизну свадебных декораций. Неудивительно, ведь её супруг не просто адъютант, но очень влиятельный, окружающий себя полезными и весьма одаренными персонами. Аплодисменты взрываются по разным сторонам, стоит появиться в поле зрения молодоженам, незнакомцы приветливо улыбаются, но пока не решаются докучать своим вниманием. Анна думает, что им благодарна не одна она. От смены обстановки немного кружится голова, от того факта, что она теперь замужняя женщина тоже, и она с небывалым облегчением усаживается посередине большого и роскошного стола рядом с Павлом, наконец ощущая землю под ногами. Гости спешат последовать их примеру: у каждого за этим столом есть определенное место, выделенное исходя из статуса, степени родства и близости к молодым, система удобная и нерушимая. Хотя сейчас Анна Михайловна отдала бы всё, что угодно, чтобы её отец находился чуть дальше, чем через один стул, хвала матушке, догадалась усесться с дочерью и оградить от лишней болтовни супруга. Однако, вопреки традициям первое слово на торжестве взял не абы кто, а сам Павел, видимо, вновь дав волю своей прогрессивной жилке и позволив такую вольность хотя бы на свадьбе. В конце-концов это его праздник, их праздник, а официальная часть давно позади, так что вряд ли его кто-то осудит. Пошепчутся, и ладно. — Дорогие друзья, родители, сослуживцы и остальные гости, — начал он, поднимаясь с места. Его светлые глаза сегодня будто вобрали в себя всю силу солнца и стали ещё светлее, ещё чище и привлекательнее. Будто по мановению волшебной палочки все присутствующие затихли. — Благодарю вас всех, что почтили нас своим присутствием. В этот день случилось невероятное — я женился, — он шутливо улыбнулся, и по столу прокатились тихие смешки. Даже Брагин-старший усмехнулся в свои седые усы. — Событие и вправду невероятное, верно, кто бы мог подумать? Но некоторое время назад мне посчастливилось встретить девушку, которой удалось невозможное. Когда я встретил Анну Михайловну, я подумать не мог, что однажды мне захочется обзавестись семейством. Служба у меня непростая, опасная, да и времени на знакомства никогда не хватало. Но совершенно случайно мы завели с ней диалог, и хоть при первом нашем разговоре она ещё не спешила удивить меня своими глубокими познаниями и степенью образованности, я с удивлением осознал для себя следующее: меня впервые слушают не с благоговением или насмешкой, а просто по-человечески, пытаются понять, что я ощущал в те или иные периоды моей жизни, о чём переживаю, чем заняты мои мысли. Она не испугалась моих откровений, и в ту секунду я понял, что если мне и суждено жениться, то я изберу именно её, потому что понять мой непростой характер более не сможет никто, — его ладонь раскрылась, взгляд устремился на супругу, и та доверчиво вложила свою руку в ответ. — А сегодня Анна Михайловна Брагина стала Анной Михайловной Пестель, и вот уже несколько часов живет наша небольшая семья. И потому на правах счастливого супруга я поднимаю первый тост: давайте же выпьем за мою жену, прекрасную, умную, чуткую и невероятную женщину! По залу прокатился звон бокалов, крики "ура" и "виват", и собравшиеся дружно отпили вино из личных запасов Павла Ивановича. Следом началась трапеза, подали горячее, стремительно заполнялись тарелки, и в легком гуле переговоров наступила короткая пауза для передышки. Впрочем, несколько любопытных время от времени поглядывали на молодых, улыбались и возвращались к своим разговорам. — Всё хорошо? — негромко спросил Пестель, почти на самое ухо, склоняясь возле супруги, чтобы не привлекать и так надоедливое внимание. — Да, вполне. Хороший тост, кажется, все в восторге, — Анна неловко улыбнулась кудрявому молодому человеку на другом конце стола, который слишком долго, почти неприлично долго на нее смотрел. Видимо, стоит привыкнуть. Их чета ещё очень долго будет привлекать внимание. — А ты? — Павел услужливо наполнил их тарелки едой, получив одобрительный взгляд от Варюши, но его, кажется, даже и не заметил. Как и своего кудрявого друга, не военного, но находящегося в кругу служивых людей с небывалой простотой, почти по-свойски. — А меня можно даже не спрашивать. Я в восторге от всего, что сегодня происходит, — их взгляды пересеклись, и Анна наконец благодарно улыбнулась. — Спасибо тебе. В самом деле, я и представить не могла, что моя жизнь так обернется. — Побереги комплименты, тебе сегодня тоже тост говорить, — шутливо улыбнулся Павел, отправляя в рот кусочек ароматной курицы. Безусловно приятно. После трапезы гости стали стекаться в зал из-за своих мест, и Павел с Анной поднялись следом. Вольности вольностями, но существовали традиции, которыми пренебрегать было нельзя: одной из таких традиций были первые танцы. Пока гости разбирали бокалы с вином, оркестр заиграл, и первые звуки музыки наполнили зал. Михаил Игнатьевич шагнул к дочери, протягивая ей ладонь в накрахмаленных перчатках. Анна сделала реверанс и приглашение приняла. Отец вывел её на середину зала, и пара закружилась в танце; в то же мгновение к Павлу, не отрывающему взгляда от танцующих, подошли трое молодых людей. — Очаровательная у Вас супруга, Павел Иванович, — заглянул ему за плечо кудрявый юноша с пронзительными ореховыми глазами. Он сощурил их в две щелки и широко улыбнулся, покачивая ладонью в такт музыке. — И где Вы нашли такой самородок. — Кондратий Федорович, — Павел обернулся и протянул ладонь товарищу, парируя ему такой же широкой улыбкой. За спиной он заметил ещё двоих: князя Трубецкого и Сергея Муравьёва-Апостола, которые не спешили бесцеремонно прерывать покой хозяина и предпочитали наблюдать молча. — Сергей Иванович, Сергей Петрович. Счастлив, что удалось выкроить время и посетить наш праздник. Молодые люди шагнули ближе к хозяину торжества. Оба Сергея тоже были в парадных мундирах: случай располагал, обычаи приговаривали, да и сами мужчины никогда не противились уготовленной им судьбы — служили также честно, как и Павел Иванович. Кондратий весело блеснул глазами, опрокидывая в себя бокал вина, пока Пестель пожимал гостям руки. Его карие радужки всё смотрели в центр зала, где грациозно и легко выделывали фигуры Анна Михайловна со своим папенькой, душа поэта, не чурающаяся красоты, наслаждалась прекрасным действом без всяких угрызений совести. — Прелесть! Belle cygne. — Друзья мои, не возражаете, если сегодня мы не будем о нашем деле? — тактично поинтересовался Павел Иванович, впрочем, обращаясь больше к Трубецкому и Муравьёву-Апостолу. На восторженные речи Рылеева он только лукаво улыбался, мол, знаем, Кондратий Фёдорович, потому столько приготовлений, чтобы среди убранного в лучших традициях зала невеста блистала и ловила самые изысканные комплименты, которых не получала ранее. — Вовсе нет, Павел Иванович. К тому же смею согласиться с нашим другом-литератором, Анна Михайловна в самом деле la beauté est comparable à une belle fleur, — Сергей Трубецкой напоминал старшего брата или по крайней мере покровителя, потому как на Кондратия Федоровича с его несдержанностью смотрел снисходительно и внимательно считал выпитое, чтобы хотя бы в высшем свете литератор не натворил дел. Шутки шутками, но одно дело их собрания и разбитая посуда, а другое дело — свадьба, событие важное и явно не заслуживающее такого впечатления. — Вам несказанно повезло с супругой. — И как так вышло, Pacha, что Вы остепенились ранее нас, — Сергей Иванович подал голос только сейчас, и теперь неспеша цедил вино из своего бокала, наслаждаясь возможностью подтрунивать над своим товарищем. Ведь избранницу все трое, кроме Пестеля, искали давно, да так и не нашли по сей день, а тот так ловко и неожиданно сначала стал женихом, а теперь вот, женился, познает семейное счастье во всей его красе. — Да, в самом деле, — вдруг обернулся к ним Кондратий Федорович, до этого совсем не заинтересованный ни в одном слове из их разговора. — Вы, кажется, Пал Иванович, и словом не обмолвились о том, что нашли себе партию, и вдруг мы получаем приглашения на Вашу свадьбу! В самом деле, сначала подумал, что это снова балуется Никита Муравьёв. — Что Вы, друг мой, какие тут шутки? Я человек не суеверный, но тоже не люблю говорить раньше времени. А то ведь как бывает: ты понарасскажешь, а после всё пойдет к чёрту на куличики. А теперь смотрите, как славно, — умиротворенно и спокойно говорил Павел Иванович, кажется, вовсе не оскорбившись упоминанием Муравьёва, с которым у него были свои счеты. — Но где же Алексей? Я намеревался познакомить вас всех с моей дражайшей супругой, а он где-то пропадает. — Я здесь, — Алексей Юшневский, ближайший друг и соратник Павла Ивановича, возник словно из-под земли. На самом деле никакого секрета здесь не было: разговорился, заболтали общие знакомые, так и не добрался до друзей в то мгновение, когда они уже сошлись все вместе. — Прошу покорнейше меня простить за задержку. Павел Иванович, сердечный друг, поздравляю Вас со знаменательным днём, — он крепко пожал руку адъютанта и с удовольствием хлопнул его по спине. — Поразил, не ожидал я совсем. Приятно, очень приятно удивлен. Прекрасный союз. — Благодарю, Алексей. Но дождемся Анну Михайловну, желаю вас представить лично. Едва музыка стихла, Анна и Михаил Игнатьевич поклонились друг-другу, отец сказал что-то напоследок, о чём стоит только гадать, и отпустил дочь из своих ладоней. Коротко оглянувшись, она безошибочно нашла супруга и поспешила к нему. Павел гадал, было ли это простой нормой приличия, или же ей действительно было спокойнее рядом с ним, но решил, что в сегодняшнем дне ему лучше не задавать себе таких вопросов, а потому протянул ладонь, когда Анна была ещё совсем далеко, и легко притянул её к себе, как только супруга настигла их компанию. — Итак, прошу знакомиться: Анна Михайловна, моя супруга. Анна Михайловна, а это мои друзья — князь Сергей Петрович Трубецкой, Алексей Петрович Юшневский, Сергей Иванович Муравьёв-Апостол и Кондратий Федорович Рылеев, наш друг и прекрасный литератор. — А я-то гадаю, отчего этот мужчина так непозволительно долго на меня смотрит, чай не выкрасть ли меня хочет в день собственной свадьбы, — мужчины на остроумный ответ Анны Михайловны рассмеялись и расслабились: неловкости избежали, супруга у Павла Ивановича не только красивая, но и чувством юмора не обделена. — Вы, выходит, поэт? — Абсолютно верно, Анна Михайловна, — Рылеева ничуть не смутило замечание, сказанное в шутку, более того он, кажется, всерьез обрадовался честности новой знакомой и без труда вошел в колею беседы. — Поэт и литератор, совсем немного критик в силу возраста. Должен признаться, в Вашу честь впору оды писать. Пал Иваныч, не бросите мне перчатку, если вдруг мне вздумается писать поэмы в честь Вашей супруги? — Что Вы, какие дуэли? — Пестеля это в самом деле рассмешило. Ну вот, принимают его за ярого ревнивца, а он ни единого повода еще не дал. — Пишите на здоровье, если моя супруга не против. Что я, ханжа, в самом деле? Ну, а теперь, раз все познакомились, вы будете не против, если я ангажирую Анну Михайловну на танец? Кажется, пришел наш черёд. — На всё ваша воля и ваше торжество. — Благодарю, друзья. Анна Михайловна, — Павел осторожно взял её за руку, и они неторопливо вышли в центр зала. Разговоры вновь утихли. Их музыка была плавнее и грациознее, нежели первый танец, и такая смена определенно хорошо подходила ситуации. Реверанс, короткий поклон, и они сходятся, держась руками накрест. Анна ловно перекручивается, уходя за спину, Павел поворачивается, и когда супруга делает шаг назад, они оба оказываются лицом к большим окнам. Ладонь Павла ложится ей на талию, ладонь в ладонь, и чета Пестелей вальсирует взад-вперед, изредка поворачивая головы друг на друга. Анна, не верящая в магию и относящаяся к ней со скептицизмом, могла поклясться, что солнечные блики в это мгновение танцевали вместе с ними. Легкая улыбка, отражающаяся на губах супруга, была лучшей наградой, это момент абсолютного счастья, когда ещё неясно, что будет дальше, а прошлое ощущается так далеко позади, но в настоящем хочется раствориться и отдаться ему без остатка. И кажется, им это удается, потому что не существует ничего, кроме музыки, коротких шагов по паркету и чувства безграничной гармонии. Ладонь с талии пропадает, чтобы закружить Анну вокруг себя, а потом они сталкиваются лицом к лицу, и Павел снова легко ведет ситуацию: ловит супругу в свои руки, за секунду устанавливая классическую позицию вальса, и вот они уже широкими шагами кружатся по комнате. Светлые локоны колышутся от легкого ветерка и движения, они разводят руки в стороны, складывая их в подобие лодочки, кистями проводят замысловатые окружности, сплетая их в какой-то особенный манёвр, а затем снова вальс, снова искринки в глазах напротив и тихий смех, когда совсем кружится голова. — Je n'aime pas danser, mais avec toi c'est un plaisir suprême, — когда они снова сходятся, шепчет Павел, вызывая совершенно неописуемы чувства в душе молодой супруги. Наверное так женщины ощущают себя императрицами, когда в их жизни появляется кто-то абсолютно немыслимый и распахивает дверцу в сказку, о которой раньше можно было вычитать только в любовных романах. Любовными романами Анна Михайловна не болела, больше философией или поэзией, но менее прекрасным от этого наваждение не становилось: надо отдать должное, Павел Иванович не только мастерски управляет делами полка, он и кудесник что надо. — Alors dansons plus souvent. Через два часа танцев, тостов и подарков молодым, со столов убрали тарелки и блюда, перенесли их в укромный уголок, составив там для игры в карты. Туда стеклись все взрослые гости праздника: перекинуться пару раз картишками желающих нашлось много. Для молодых же соорудили импровизированную сцену, повесили занавес, а перед ним расставили в полукруг стулья: играли в шарады. — Боря, — поймал за руку брата Павел, — на правах следующего по старшинству ребенка передаю тебе все полномочия и доверяю окончить праздник. Если что, там, в углу, щебечет молодой человек — это Кондратий Федорович, у него изумительный талант забалтывать толпу. Пойдет что-то не так, смело проси его о помощи, он не откажет. — А ты? — Борис доселе не видал такого, чтобы жених сбегал со своей же свадьбы. — А я проведу время со своей дражайшей супругой. Видишь, она утомилась, не могу же я оставить её здесь, на растерзание гостей? Адъютант откланялся брату и незаметно скользнул к Анне Михайловне через весь зал. Она сидела неподалеку от оживленно болтающих молодых людей, которые уже во всю распределялись по командам для первого раунда. — Я возьму Сергея Ивановича, — улыбался Кондратий, кивая себе за спину Муравьеву-Апостолу. — Князь, Вы точно играть не намерены? — Нет, благодарю, я лучше понаблюдаю, — привычная снисходительная улыбка и скрещенные на груди руки, почти неудивительно, как и тот факт, что участия в общих забавах Трубецкой не принимал. — А я тогда, — Варюша, набирающая вторую команду, задержалась взглядом на сестре, с сожалением вздохнула, что в её команде не будет столь находчивого участника, а потом заметила Владимира, что стоял неподалеку. — Владимир Иванович! Идем-те ко мне! — Весело здесь у них, — Павел возник у жены за спиной, мягко опустил ладони на спинку стула и с улыбкой взглянул на резвящуюся молодежь. — Отчего не играете? — Не знаю, как-то не хочется, — честно ответила Анна Михайловна, поправляя перчатки на ладонях. — Меня выматывают долгие и шумные мероприятия, да и, признаться, я не была на подобных уже довольно давно. — И часто у Вас свадьбы, Анна Михайловна? — поинтересовался Павел Иванович, не теряя прежнего веселого настроя. Стулья постепенно пустели, а гости делились на две фракции: те, которых себе под крыло избрал Кондратий, и те, которые отныне были в команде Варюши. Так или иначе, все находили забаву очень занимательной: новые люди, контакт с которыми не установлен, а работать придется сообща. — Нечасто. На моей памяти это первая моя женитьба. А здорово Вы придумали, кажется, лучше занять молодые умы и не получилось бы. Вы посмотрите, какие все тут фантазеры, сколько в них энергии. — Выходит, мы с Вами вместе с Сергеем Петровичем старики? — тихий смех над ухом вызвал и у Анны Михайловны улыбку: прекрасно, что её супруг в столь хорошем расположении духа. Мысль о том, что торжество нравилось им обоим в равной степени, приятно грела сердце. — Послушайте, сейчас все побегут искать реквизит для своих представлений, так что, если Вам хочется сбежать, то лучше сделать это сейчас, иначе незамеченными остаться не получится. Заговорщицкие улыбки и смешинка во взгляде подбивают на авантюру. Анна крепко цепляется за мужнину ладонь и тихонько поднимается со своего места. Из зала они почти крадутся, не желая быть остановленными кем-нибудь из собравшихся. По крайней мере сбежать от отца будет тяжелее. Сергей Петрович, будто заметив настрой молодожен, ловко переключает внимание на себя, определяет жребием, чья команда начнет первой, а сам изредка поглядывает себе за плечо. Когда Анна с Павлом проскальзывают за дверь, они слышат отзвуки его голоса: — А ну, про императора не шутить! Кондратий Федорович, я Вас знаю. Они торопливо идут по коридорам в сторону жилых комнат, комнат хозяев дома. Идут за руку, Павел ведет, а Анна Михайловна только с улыбкой оглядывается по сторонам. — Боюсь, мы уклонились от намеченного плана, и теперь экскурсию придется перенести на завтра. Но ты не печалься, на завтра у нас дел никаких, проснемся, позавтракаем, а потом уже пойдем на обход территории. Гости все уедут спозаранку, может, задержатся Кондратий с Сергеем Петровичем, им путь неблизкий. А остальные точно уедут чуть свет. Большая лестница вела на второй этаж, где было тихо и спокойно, до туда почти не долетал гул праздника, а если и долетал, то дальше первых комнат не доходил. Времени миновало много, на дворе стоял уже поздний вечер, и закатное солнце мягко освещало лица беглецов. В самом деле, что может быть приятнее такой авантюры прямо в день свадьбы? Наверное, ничего, потому что только в волнительных и слегка неправильных вещах возможно было обрести единство и какую-никакую близость. Прав был Борис, со свадеб молодые по обыкновению не сбегали. Павел остановился посередине коридора и бегло огляделся. Преследовать их и не думали, вряд ли кому-то было дело до того, что супруги скрылись так скоро, если и хватятся, то под самый конец. — Куда бы тебе хотелось: сегодня мы можем остановиться у тебя или у меня в покоях, — находились комнаты рядом, далеко ходить не нужно, но выбрать было необходимо. И Анна решила, что, пожалуй, сегодня она переживет, не увидев собственные покои, но в том, чтобы остаться на ночь в комнате супруга было что-то непреодолимо манящее. Конечно, противостоять собственным желаниям сегодня она не решилась. Покои Павла делились на две комнаты: первая была гостевой с небольшим столиком, креслами, сервантом с посудой и большими картинами по стенам, вторая же представляла собой просторную и уютную спальню. Оказавшись внутри, первое, что бросилось в глаза — это большая постель, устланная белыми свежими простынями, а по бокам две маленькие тумбы с подсвечниками. В углу стояла тканевая ширма для переодевания, чуть правее комод с круглым зеркалом, напротив, у другой стены, мягкий широкий диван с обилием подушек, по центру столик как в первой комнате и два резных стула. Окна были незашторены, и Анна Михайловна подошла к ним, выглядывая в сад. Свежий воздух из открытых ставней ударил в лицо, заставляя сладко зажмуриться; впервые ей показалось, что она в раю, так близко было ранее неведанное счастье. А потом сквозь пелену наслаждения на талии оказались сильные ладони супруга, и рай перестал казаться призрачным. Теплые губы коснулись её виска и Анна более не смогла открыть глаз, так и стояла, положив ладони на узкий подоконник. — Нравится? — спросил Павел, глядя в окно, где летали по ветвям вишен редкие певчие птицы. В ответ ему еле уловимый кивок головой и ладонь, накрывающая его руку. Тепло в груди приятно контрастировало с прохладой за окном, из приоткрытого окна на первом этаже ещё слышался шум гостей и доносились редкие возгласы, среди которых можно было угадать голоса их друзей. — Очень. У тебя здесь так красиво. — У нас, — исправил её Павел Иванович, проводя носом по светлым волосам чуть выше виска. — Это теперь и твой дом тоже, всё, что здесь находится, твоё. И я тоже. Павел удивился сам себе, сколько сентиментальности разбудил в нём этот день, венчание, танцы и время, проведённое с супругой. Как он внезапно стал нежен и обходителен, сколько осторожности появилось в каждом его жесте по отношению к Анне Михайловне. Всё это казалось невозможным, но было реальностью, и едва уловимый запах от кожи жены тоже был реальностью. В отражении оконной рамы он уловил её легкую улыбку и нежность затопила его грудь. Павел наклонился, еле ощутимо коснулся носом её шеи и поцеловал в изгиб, посылая легкую дрожь по спине. Поторопиться было страшно, спугнуть нежное создание ещё страшнее, поэтому каждое последующее движение обдумывалось наперед несколько раз. Однако Анна в самом деле не пугалась, только пальцы сжимались поперек его ладони, будто стараясь найти опору. Павел понимал: земля из-под ног уходила и у него тоже. Короткая россыпь поцелуев по шее, ладони на талии и горячее дыхание — удовольствие доселе неизвестное, запретное до брака и до того самого суженного, кого ожидают все молодые девицы. Павел был нежен, его пальцы мягко распустили свадебную прическу, рассыпав по плечам светлые завитки, поднялись к плечам, огладив их любовно, незаметно потянули за шнуровку на талии. Тугой корсет ослаб, позволяя дышать. Воздух вокруг сгустился, каждое движение давалось с трудом, будто в потоке. Анна обернулась к супругу на свой страх и риск, однако почти не задумываясь. Они столкнулись взглядами, и тёмно-серые омуты захлестнули её. Взгляд Павла был нежным и внимательным, немного опьяненным не то от выпитого вина, не то от невероятности ситуации. Впервые Анна Михайловна посмотрела на него как на мужчину: красивого, статного, желанного, а теперь полностью принадлежащего ей. Впервые её мысли посетило то, как невероятно шел адъютанту его мундир, как красивы были загрубевшие ладони, как широки были его сильные плечи. Анна коснулась пальцами его эполет — он не шелохнулся, лишь наблюдал, — провела выше, к воротнику, и остановилась подушечками у тонкой полоски кожи. Её рука вскоре оказалась в плену его ладони, и Павел склонил голову вбок, касаясь губами костяшек. Незамысловатое изучение друг друга приводило в восторг, в животе крутило от волнения и предвкушения, вот она — свобода: смотреть, пока не насмотришься, касаться и получать ответ, а впереди головокружительное удовольствие. — Боже Всевышний, — сорвалось с губ Павла, теплившего ладонь супруги возле своей щеки, и Анне показалось, что она слышит стук его сердца сквозь воздух и плотную ткань мундира. Вдали зазвенели колокольчики на гостевых повозках. Перед глазами были только вишни губ и почти незаметная между ними белоснежная улыбка. Ладони тяжелели, почти одновременно опускаясь ниже, сначала на уровень груди, потом вниз, а расстояние между ними всё меньше и меньше; Анна до последнего смотрела из-под опущенных ресниц, как ближе наклоняется к ней прекрасное лицо супруга, как разглаживаются складки на его лице, а губы дышат жаром, и этот жар захватывал разум. Как и в первый раз, они коснулись друг друга осторожно, робко приникая губами, почти целомудренно, только ладонь на талии крепко прижимала ближе. В груди глухо стучало сердце, намереваясь выскочить. Незаштореное окно перестало волновать, о его существовании забыли, и оно отчаянно желало напомнить о себе, посылая молодоженам легкие порывы ветра. Щёки раскраснелись: то, что раньше могло только присниться, теперь становилось явью. Под ладонью была крепкая мужнина грудь, на щеке его рука; он целовал так трепетно и осторожно, что терялась реальность происходящего. И всё же тело говорило — реально, тепло на коже шептало — ближе, а в голове ничего, кроме имени, роднее которого ничего уже не будет. Их тела соприкоснулись, сливаясь в горячем танце. Вскоре с неё пропало подвенечное платье, скорбно оставаясь на полу, за спиной стало мягко, и перина прогнулась, принимая в свои объятия разгоряченных любовников. Анна не помнила, как расстегивала пуговицы на мундире: вероятно, у Павла это получилось бы ловчее, сказывалась военная опытность, однако тогда терялось таинство происходящего, да и подрагивающие от напряжения пальцы вряд ли сейчас были бы полезнее. На полу оказалась и рубаха, а вместо неё крепкие мышцы и смугловатая кожа, испещренная белесыми шрамами, по которым было так восхитительно проводить пальцами. Оказаться обнаженными почти не было неловко, только самую малость непривычно, но правильность происходящего стирала любые заминки. Теперь всё ощущалось как процесс: то, как легко гладил тонкую кожу Павел, как собирал губами родинки, целовал грудь и запястья, как подставлялся под ласки сам. Оказалось, что Анне нестерпимо нравятся его волосы, и её пальцы путаются в них во время поцелуя, что ладони на спине вызывают приятные мурашки, а ещё целоваться невыносимо приятно, так, что и отстраняться не хочется. — Vous êtes la perfection, — шептал непрошенные комплименты Павел, одаривая касаниями губ плечи. В ушах шумела кровь, и кроме речи его речи, его прекрасного хриплого низкого голоса не оставалось ничего. Его голос закутывал в кокон сладострастия, желание довериться вытеснило прочие мысли. Белые простыни, чистые и невинные, такая же чистая и невинная Анна на них, а рядом повидавший жизнь и разные приключения супруг, кажется, только сейчас испытывающий истинное наслаждение. — Mon trésor, je n'ai pas rencontré une femme plus belle. У Павла была вполне очевидная особенность: он ревностно охранял своё, и если даже ему предложить выбрать между своим и чужим, он неизменно избирал первое. Сам факт того, что у него было это что-то, дарил молодому адъютанту такое счастье, что ему совсем не было дела до других. Своей супруги у него, конечно же, ранее не было, даже в женихи он никогда не набивался, а потому все интрижки и случайные связи моментально угасали перед тем, что он испытывал сейчас. Анна будто закрыла в его сердце пробоину, даруя ощущение целостности и спокойствия: ему не нужно переживать, потому что проснувшаяся в душе нежность не даст сделать ничего дурного. И Павел наслаждался и привыкал к этому ощущению — теперь эти ладони, глаза, губы, эта невероятная женщина станет его домом, будет сопровождать всю жизнь и оберегать, когда он сам не в силах. Едва ли можно сказать, что Анна не ощущала того же самого. Поэтому, когда Павел стал ближе, когда его тело прижалось к ней, она с замиранием чувствовала, как бьются их сердца, подстраиваясь под общий ритм. Раз. Два. Три. Её кудри разметались по кровати, а подбородок взметнулся вверх, опускаясь лишь иногда, чтобы поймать губы супруга в свой плен. Она крепко держала его за плечи, впрочем, без всякой необходимости, та если и существовала, то исключительно в её трепещущем сердце, ведь за те минуты Павел ни на миллиметр не стал дальше. Край вселенной оказался гораздо ближе, и теперь она концентрировалась в мужниной спальне, на его большой широкой кровати, где им предстояла еще не одна такая ночь. Звезды стыдливо заглядывали в окно и тут же пропадали, кокетливо подмигивая, звуки внизу затихли, и осталось лишь тяжелое дыхание с редкими вдохами, чтобы продлить момент чуть дольше, быть едиными на несколько секунд без лишних препятствий. Когда через некоторое время их головы опустились на подушки, а одеяло прикрыло обнаженные тела, Анна опустила голову на широкую грудь, силясь отдышаться. В её волосах затерялся короткий поцелуй, приятное, почти необходимое дополнение к сложившейся картине. — Мы уже день как женаты, — произнес Павел сверху, бросив короткий взгляд на часы. Ленивые поглаживания по плечу не прекращались, однако нестерпимо хотелось спать: день измотал их, а мягкая постель манила своим уютом. Засыпать в присутствии другого человека тоже было новшеством, но не доставляло неудобств, напротив, преподносило особенное тепло. Вслушиваться во выравнивающееся дыхание оказалось неожиданно умиротворяющим занятием. — Пока не целый день, скорее чуть больше его половины. Как бы нам не проспать первую годовщину. По комнате разнесся тихий смех Павла, и Анна вторила ему безмятежной улыбкой. И пока её не сморило сном, она думала, сколь же чудесно было повстречать на своём пути этого мужчину, и до чего прекрасно, что именно её он наделил честью быть его избранницей. Впереди их ждала долгая и счастливая жизнь. Оставалось лишь сделать всё правильно.