Это пройдёт

Сколько не старайся, результат никогда не будет достигнут. Всегда чего-то будет недостаточно, и рано или поздно запал исчезнет без следа. Словно его и не было. Раз — и всё. Так навсегда и останешься на одном месте. Он продержался почти месяц. Целый месяц! Учил, зубрил, пытался понять — и всё насмарку. Все старания, мечты и надежды — всё пропало. Какой ещё вуз, даже в колледж не возьмут. Нужно было думать раньше. Стараться, не лениться и не отвлекаться. Давно нужно было подумать о том, что будет, когда закончится школа. Не нужно было пялиться в окно на уроках, нельзя было пререкаться с особенно бесячими учителями, от которых зависит будущее. С чего бы им теперь проявлять сочувствие? Двойка по английскому выделялась на фоне четвёрок и пятёрок настолько сильно, что Сева хотел вырвать её вместе с листом. Швырнуть чёртов дневник в грязь и прыгать на нём, пока окончательно не втопчет в землю. «Это, чтобы ты лучше старался», — сказала противная англичанка, когда он не ответил ни на один из её вопросов по тексту. Он просто забыл! Две контрольные подряд, тест по литературе и итоговый норматив по физре — где тут о чём-то вспомнишь?! Он устал, не спал полночи и даже забыл поесть перед выходом. Домашка по английскому — это последнее, о чём ему хотелось думать. Была бы у него репутация отличника, и такого бы не случилось. Ольга Степановна знает его слишком долго — прекрасно помнит, какой он на самом деле лентяй. Сколько раз он срывал ей уроки своими глупыми шутками, сколько раз заваливал тесты и не учил слова. Чего он сейчас от неё хочет? Понимания? Она только посмеётся, если узнает, куда он собрался поступать. Лужа под ногами вдруг оказалась невероятно глубокой. Кроссовки в считанные секунды промокли насквозь вместе с носками и сложившимися гармошкой джинсами. Внутрь завалились камушки. Отлично. Просто замечательно. Дверь, как всегда, оказалась открытой. Мама сидела на кухне и разговаривала с подружкой по телефону. Коврик почему-то непривычно чистый — только сегодня пропылесосили — пол практически сверкал. — Тома, да где мои пельмени?! Отец дома. Сидит перед телевизором в зале и не может самостоятельно дойти до кухни. Всё, как обычно. Кроссовки никак не хотели стаскиваться без помощи рук. Мокрые носки так и липли к стелькам, а чёртов коврик ездил туда-сюда, заставляя терять равновесие. — Всеволод, это ты? Иди посмотри, чем там мать занимается! Не вовремя. Или да? — Сам сходи! — в голосе ни капли злости, но и неуверенности уже давно нет. Всё настолько естественно, что эмоции просто отсутствуют. — Не груби давай! Тоже мне! И всё. Никаких оскорблений, обещаний расправы и нравоучений. Ничего. Раньше бы сразу вылетел, схватил за шиворот и оттолкнул. Нет больше страха — есть только смирение. Почти три года исключительно словесных перепалок. К чёрту. В зале пол тоже казался чистым. Ковёр идеально выбили, даже стёртые места не так выделялись на фоне общей картины. — Ты куда в обуви?! Ещё и в грязной! Мать только убрала. Не обращать внимания. Походить по кругу, обойти всё, что только можно, и даже не смотреть в ту сторону. — Ты оглох?! Вот оно. Отец вскочил на ноги, если это можно было так назвать. Лишний вес уже давно давал о себе знать. — Пошёл отсюда! Толстые пальцы сомкнулись на руке с такой силой, что не зашипеть было невозможно. Вторая рука приземлилась на затылок и резко толкнула, заставляя опустить голову. Сева запутался в ногах, пролетел через всю прихожую и упёрся в стенку, кое-как удержавшись на ногах. Боль в сжатой руке, кажется, проникла до самой кости и только нарастала. Отец хлопнул стеклянной дверью, отчего противный звон разлетелся по всей квартире. На кухне приглушённо возмутилась мама, но сразу же продолжила разговаривать по телефону. Кроссовки всё же поддались. Надо было бы их почистить, но ему так не хотелось. Носки отправились в машинку. — Сева, там каша на плите. Возьми себе огурчики в холодильнике. Покушай. Он так хотел есть, но теперь это невозможно. Зачем она это сказала? Могла бы промолчать, не обратить на него внимания. Он бы поел, но сейчас совсем не хочет выполнять её тупые приказы. Рюкзак почти бесшумно приземлился на кровать. Носить учебники в выпускном классе — это зашквар. Стол привычно усыпан какими-то бумажками, тетрадями и парочкой книжек. Где-то в этом завале виднелся монитор и разноцветная кружка с недопитым чаем. Сева плюхнулся на стул и покрутился, устало глядя в потолок. Чёртова двойка и невыученный текст. — Ты почему грязную обувь так и кинул?! Кто её за тебя мыть будет, мама?! Встал и вымыл! Безразличие, полный игнор и явная демонстрация того, что не собираешься ничего делать — вот оно. Отец закипает, но ещё недостаточно. Сейчас швырнёт эти кроссовки ему на кровать или прямо в лицо. Неизвестно, что хуже. — Ты меня слышишь вообще?! Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! Совсем от рук отбился! Не отбился — наоборот, взял себя в руки. Целый месяц держит, но никто и не заметил. — Мне тебя поднять?! Давно ремня не получал?! Так я тебе устрою. Конечно. Почти три года пустых угроз. Каждый день — будто пластинку заело. Уже даже неинтересно и воспринимается всё, как игра, в которую невозможно выиграть. — Тома, иди посмотри, что он с новой обувью сделал! Чтоб я ещё раз деньги выделил! Будет босиком ходить! Вот и всё. Ушёл на кухню. Никакого представления не будет. Даже обувь швырять уже не осталось терпения. Или сил. Компьютер включался невероятно долго. Хотелось выместить на нём злость, но это так бессмысленно, что аж обидно. — Я твои кроссовки помыла и поставила на балкон, не забудь завтра. Ты так и не покушал? На часах уже почти восемь вечера, домашка так и не сделана — пофиг. Какой смысл стараться, если всё равно ничего не получится? Уже через десять минут перед носом появилась тарелка со слишком большой порцией каши, толстым куском колбасы и двумя маринованными огурцами. Он столько не съест. Этого бы на два раза хватило. — Да что опять с этим телевизором?! — Не кричи, Сева уроки учит. Вздох, полный отчаяния, сам по себе вырывался из груди. Ничего он не учит — открыл учебник для вида, разложил тетради. Всё, чтобы его не трогали. Пускай думают, что он занят и ему нужна тишина. Лишь бы не лезли. Девять вечера. Завтра проверочная по английскому и две самостоятельных по русскому и истории. Всё это придётся сдавать после выпуска, но до него ещё далеко. Шесть месяцев. Он всё успеет. — У тебя батарейки есть? Сева даже не повернулся, молча указал на комод и тихо сказал: «В верхнем ящике». Отец неуклюже протиснулся между шкафом и кроватью, открыл ящик, перерыл всё вверх дном и только потом заметил батарейки, всё это время лежащие на самом видном месте. — Я сегодня двойку получил. — По чём? — По английскому. — Чтоб исправил. Протиснулся обратно, бесшумно закрыл дверь. Сева всё же крутанулся на стуле, отрываясь от игры в телефоне. В зале возобновился звук телевизора, мама что-то увлечённо рассказывала. — Мам, помоги с русским, — Сева плюхнулся на подлокотник кресла, опёрся локтём о мягкую спинку. — Тут дохрена каких-то древних слов, может ты знаешь? — Интернет тебе на что? — ожидаемо пробурчал отец, хотя мама уже взяла в руки учебник и карандаш. — Столько платим, а ты только в игрушки играешься. — Тебя не спрашивал. Медленный поворот головы, неверящий взгляд. Кажется, отец хотел что-то сказать, но слова застряли из-за непонимания происходящего. — Сева! — мать легонько стукнула его по предплечью и посмотрела так, будто он сделал что-то ужасное. — Не разговаривай так с отцом. — Почему это? Я с ним не разговаривал, а он лезет. — Ты грубишь! — Не грублю, я просто отвечаю. Это он бесится, потому что привык, что на работе все его в задницу готовы поцеловать. — Так, всё! Убежать нет ни единого шанса. Всё тело будто замирает, потому что отчётливо знает, что должно произойти. Он чуть ли не падает на маму, пытаясь отодвинуться, но рука смыкается на плече раньше, пока вторая пытается поймать ускользающее запястье. — Пусти! — Коля, ну что ты делаешь? В комнату его приходится тащить. Отбиваться не получается, от боли в руках обидно до слёз. Отец швыряет его на кровать, рычит, чтобы он успокоился, и для устрашения всё же хватает ремень со стула, заваленного одеждой. — Сейчас же не перестанешь, будешь рыдать уже из-за больной задницы! Под рукой удачно оказался рюкзак. Он, конечно, не долетает — кидать по-настоящему слишком страшно. Но и это срабатывает. Левую руку опять пронзает острой болью, ремень хлопает по ноге. Очень больно, но это только подпитывает злость. Хочется ещё. — Успокойся! Его встряхивают, опять толкают так, чтобы он идеально смог отбиваться. Отец всё ещё пытается держать его за руку, но когда получает пяткой по ноге, снова рычит и на этот раз замахивается сильнее. Ремень опять прилетает куда-то на бедро. Сбоку. Боль расползается по всему телу и долго не уходит. Отец пытается перевернуть его на живот, но он сопротивляется, вопреки тому, чего всё это время добивался. Снова получает по ногам, а потом отец почему-то уходит. Слёзы ещё долго льются на сложенные под лицом руки и на кровать. Нос заложило, дышать почти невозможно. В зале отец рассказывает матери, как ему всё это надоело, а та отвечает, что сын просто хочет внимания. Не хочет он внимания. Если бы мог, жил бы один в каком-нибудь подвале и никогда не высовывался. Хорошо бы весь мир поразила какая-нибудь чудовищная катастрофа: по улицам гуляла бы радиация, все жили в бункерах и боролись с радиоактивными крысами. Он был бы счастлив общаться с роботами и верной немецкой овчаркой. — Вот, смотри, правильно? Мама, конечно, сделала вид, что ничего не случилось. Аккуратно присела на кровать, сунула ему учебник в лицо. Из-за заплаканных глаз буквы разбегались, но он всё же заметил пару ошибок и ничего не сказал. — Спать уже пора, не сиди долго. Ну их, эти уроки. Дверь снова закрылась, от света лампы заболели глаза, но он всё равно досидел до двух часов ночи и вызубрил чёртов текст.