Это пройдёт

«Это пройдёт» — так говорила мама, когда у него в очередной раз поднималась температура, когда болело горло или зубы, когда он подвернул ногу, возвращаясь из школы, и даже тогда, когда во всём районе отключили воду из-за аварии. Всё проходит: боль, упадок настроения, томительное ожидание и плохая погода. Не стоит ни о чём беспокоиться, не стоит думать, что это навсегда. Главное — это перетерпеть. Стиснуть зубы, зажмуриться, крепко сжать одеяло… Ничто не бывает вечным. Каждый раз наступает новый день, обиды забываются, притупляется боль. Глупо на этом зацикливаться, глупо думать, что так будет всегда. Но когда событие происходит вновь, сложно поверить во что-то хорошее. Когда в любой момент чувство страха, безысходности и желания и вовсе не существовать в этом мире может вернуться и заставить позабыть о всякой гордости. Когда это происходит, он уже не чувствует себя самим собой. Плевать, что о нём подумают, что будет дальше в не особенно примечательной жизни. Хочется только сбежать и спрятаться. Не под кроватью — нет. Никогда нельзя прятаться под кроватью. Хочется уменьшиться, отключиться, продемонстрировать, что страдаешь сильнее, чем следует. Попытки вызвать жалость никогда ни к чему не приводят, но они и не прекращаются. Снова и снова — будто в этот раз мучитель поймёт, что поступает неправильно. Он не поймёт. Его это только раззадорит. Он найдёт новый повод упрекнуть, унизить и напомнить, что он-то всё делает правильно. Снова и снова — от этого никуда не деться. Подняв голову и взглянув на забитые бельём и ненужным хламом коробочные балконы, Сева чуть не расплакался. Сейчас, наедине с самим собой, он мог себе это позволить. Слёзы сами просились наружу, губы начинали дрожать, и он никак не мог это контролировать. Мысли о том, что ему уже давно пора вернуться домой, не давали покоя. Он вдруг представил, как прямо сейчас мама качает головой и соглашается со всеми доводами уставшего после работы отца. Как она кивает, когда он говорит, что «это уже ни в какие ворота». Представил, как соседка, прибежавшая сразу же, стоило увидеть разбитое окно, жалуется и сетует на то, что у таких порядочных людей никак не мог вырасти такой отвратительный сын. Представил, как ругается с родителями Зубастик, чей мяч Сева случайно пустил не по той траектории. Всё он виноват, но в то же время и нет. Если бы Ярик Каштанов, он же просто Каштан, живущий в первой квартире, вдруг не вспомнил о своём соседе сверху и не позвал его играть во дворе, ничего бы не случилось. Он остался бы дома, поел и доучил заданное на завтра стихотворение. Поиграл бы в компьютер, сходил в душ и спокойно лёг спать, не переживая о том, как улечься так, чтобы мягкий матрас не впивался в свежие синяки. Но сейчас на улице уже темно. Он просидел в чужом дворе непозволительно долго, пропустил ужин. Теперь он не успеет доделать домашку, выучить это чёртово стихотворение и собрать рюкзак — у него не будет сил. Ноги никак не хотели идти. Асфальтированная дорога с множеством ям, оказывается, всё это время была почти полностью исписана мелками. Сева смотрел на неумелые рисунки и вспоминал, как и сам любил радовать маму, изображая её на земле. Она всегда смеялась, просила нарисовать ещё и папу, и Сева рисовал. Хмурого, с тонкой полоской губ вместо привычной в рисовании улыбки — мама и с этого смеялась. Входная дверь оказалась открыта, в прихожей было темно. Сева как можно тише стянул кеды и, воровато оглядываясь, на носочках подошёл к своей комнате. Рука так и замерла на дверной ручке. Отец, сидящий перед телевизором в зале, столкнулся с ним взглядом. Не злым и даже не хмурым. На подлокотнике рядом с ним уже покоился широкий бледный ремень. — Где был? — спросил отец и вдруг начал подниматься. Сева быстро распахнул дверь в свою комнату и вбежал внутрь. Все правила оказались забыты, когда единственным спасением виделось только пространство между полом и уже слишком низкой для того, чтобы он под ней помещался, кроватью. — Всеволод! Отец не успел схватить его за ногу, но всё равно опустился на колени и протянул свою длинную руку. Сева больно ударился головой о выступ, подтянул ноги и вцепился руками в противоположную ножку. Изо всех сил сжал её и прижался спиной к давно истёртым обоям. Не помогло. Рука всё равно настигла его и крепко вцепилась в штанину. Сева закричал, попытался отбиться, но только больше разозлил мучителя и пожалел о том, что, как всегда, струсил. — Чтоб тебя! — рявкнул отец, так и не сумев оторвать его руки от ножки кровати. Сева почувствовал несколько хаотичных ударов по ногам, зажмурился, когда его снова резко потянули, но пальцы не разжал. — Сейчас же не вылезешь, я тебя убью, гадёныш! Слёзы всё же брызнули из глаз. Пальцы разжались, потому что чужая рука вдруг дотянулась до плеча и дёрнула с такой силой, что в глазах заискрило. Грубые пальцы впивались в кожу, словно хотели её оторвать. — Нет! Пусти! — Сейчас как пущу! А ну вылез! Всё тело пронзило острой болью, из горла вырвался хрип. Стоило лицу соприкоснуться с холодным одеялом, и сразу стало понятно — не получилось. Попался. — Отец в милиции работает, а он соседские окна разбивает! Первый удар всегда был самым болезненным. Боль расходилась по всему телу. Чувствовалась даже на кончиках пальцев. Крик сам по себе вырывался наружу. — Ори-ори, чтобы все соседи услышали и подумали, что ты ненормальный! Закусить одеяло, сжать его пальцами и терпеть. Скоро всё пройдёт — это не навсегда. Сейчас будет больно, но потом станет легче. — Чего ты ревёшь, ты что, девчонка?! Это не рёв — это вой. Глухой и отчаянный. Мама не любит такое слушать, потом опять будет ругаться и говорить, что у неё сердце разрывается. Но ему больно. Очень больно. — Сколько я ещё должен буду из тебя всю эту дурь выбивать?! До старости?! Больно. Слишком больно, терпеть уже нет никаких сил. Злые удары один за другим отбирают желание жить. — Как ты в армию пойдёшь, нытик такой?! До армии ещё семь лет. Это долго. Очень долго. Долго-долго-долго. Это никогда не прекратится. Ничто никогда не закончится. Глухой стук, шарканье тапок по ковру, громкий хлопок дверью. Закончилось. На одеяле огромное мокрое пятно, но слёзы всё текут и текут. Холодно и противно, всё лицо то ли в слюнях, то ли в соплях, но сам одеяло не постираешь — нужно ждать, пока мама загрузит машинку. Она это не скоро сделает. На выходных, если повезёт. Придётся спать с этим ужасным пятном. — Мой бедненький, — мама всегда приходит. Всегда, но слишком поздно. Ему уже больно. Давно больно. — Не плачь. — Что ты там с ним сюсюкаешься?! Никто уже не будет обращать внимания на эти крики. Мама будет гладить его по спине и по волосам. Она не уйдёт, пока он не успокоится. — Что же ты так? Пошли бы на школьник и поиграли там. Раиса Андреевна так расстроилась — она ведь только ремонт сделала, а вы всё испортили. Теперь нам за её окно придётся платить, а ещё ведь кредит и Юлькина квартира. Где нам на всё денег набраться? Я только-только нам с тобой новые зимние ботинки присмотрела по скидке. Тебе же зимой совсем не в чем ходить. Слёзы со временем всё же заканчиваются. Боль утихает. Завтра в школе будет сложно сидеть на вечно шатающемся твёрдом стуле. Придётся стоять на переменах, заставлять себя не кривиться, медленно спускаться по лестнице и прятаться, чтобы не идти в столовую. Нужно взять с собой бутерброд. — Ты ещё и уроки не учил? Давай быстро. Спать уже пора, а ты ещё и не мылся. Как пришёл со школы, так и валяешься в той же одежде. Хоть бы переоделся. На то, чтобы подняться, нет никаких сил. В комнате ужасно светло, лампа светит прямо в глаза, отчего их неприятно щиплет. Родители уже давно спят, за окном кто-то громко смеётся, лает собака. Нужно дойти хотя бы до ванной, облить голову, чтобы завтра не идти с грязной, стянуть с себя одежду. Но сил нет. В горле давно пересохло настолько, что становится больно глотать. Живот урчит, потому что пюре с котлетой в школьной столовой недостаточно на весь день. Завтра. Он всё сделает завтра. Свет выключит завтра. Подушка невероятно мягкая. Самая мягкая на свете. Так приятно зарываться в неё лицом. Так приятно наконец-то уснуть.