Спина к спине

Над головой у Мадемуазель полыхнула знакомая лиловая вспышка, и сердце в груди забилось от нечаянной радости. А потом сверкнула вторая, ослепительная и огненная, и на душе стало ещё легче. Но юная Лебо, краем глаза наблюдавшая за братом, всё не отрывалась от того, что занозой засело в её мыслях и заняло их почти без остатка. Борьба со смертью. Дело всей её жизни, дело чести, внутренний порыв, рождённый добротой, открытостью и колким чувством вины. Она должна была — во что бы то ни стало! — сохранить клетки мозга. Это самое главное, самое важное. Громкий боевой клич Руж, звук удара и падения тела на землю — прекрасная зеленоглазая мадам Лебо умела, если что, дать сдачи. И уж тем более, когда нужно было защитить своего ребёнка. Мадемуазель давно примирилась с женой отца и знала, что Руж и для её спасения не пожалеет жизни, но не о том думала в тот миг, а о своей способности исцелять, которая вернулась так же неожиданно, как и исчезла недавно. Туман рассеялся, а дар возвратился. Вот только не слишком ли поздно? Ведь мозг начинает отмирать спустя несколько минут после того, как перестанет получать кислород. А сколько прошло с тех пор, как мсье Крид умер? Ребекка пыталась понять это, но стремительно теряла силы. Она ведь вливала их и вливала в неподвижное тело своего пациента, а тот всё так и лежал, ничем не давая понять, что может воскреснуть. *** Скотт Саммерс глядел вокруг и невольно думал, что у него, верно, беда с очками. Всё пространство вокруг было сплошь усеяно то неподвижными, то всё ещё шевелящимися телами исполинских червей, их частями, обрывками ленточных щупалец. И оставалось лишь подивиться тому, что в этаком кошмаре обошлось всего лишь одной жертвой — Саблезубым. Да и тот ведь должен ожить, по идее. Циклоп, Колосс, Кристина и отважные молодые ребята вовремя пришли на подмогу, обезвредив девчонку-морлока. Наведённый ею туман рассеялся, а к Людям Икс вернулись все их силы. Это сделало возможным победу над полчищем хищных тварей, хотя ведь и без своих привычных суперспособностей все они как-то выстояли и смогли защититься. Даже дети, вон, целы, и к ним уже спешит Хэнк — несколько нелепый в своей синей шерсти и белом медицинском халате, но давно снискавший и уважение, и любовь всех товарищей. Там, кажется, девушка одна у Гамбита — Рейчел — довольно сильно поранена, а Мадемуазель вся в крови и почти без сознания. Говорит, вроде, что-то Зверю… Скотт подошёл поближе, чтобы уловить смысл её слов, но всё, что удалось разобрать из слабой, отрывистой речи юной врачевательницы — это что-то вроде: «…ещё можно спасти… не хватает ресурсов для восстановления… переливание… преднизолон… дексаметазон… глюкоза… ты же знаешь, Хэнк… прошу, попытайся…». Саммерс не сразу понял, о ком речь. Потом только, когда мохнатый врач с большим трудом оторвал юную Лебо от растерзанного трупа Виктора Крида, догадался, с чем не желает смириться самоотверженная Ребекка. Саблезубый не оживал. Видимо, слишком долго пробыл под тем самым воздействием, которое блокировало способности. Брат его, Росомаха, уже был практически невредим, да и у Берны Крид из следов недавней битвы сохранились лишь засохшая на коже кровь и многочисленные прорехи на одежде. А бывший убийца, вокруг которого понуро сидели близкие ему люди, так и лежал без признаков жизни. Логан хмурился, кусал губы и не знал, куда деть несчастный взгляд — ведь у него больше не было брата. Когтистая женщина, не скрывая горьких слёз, шептала что-то. Кажется: «Это всё неправда, я сказала тебе неправду» — но Циклоп предпочёл не вслушиваться в слова, произносимые, судя по всему, слишком поздно. Его отвлёк довольно громкий, хоть и сдавленный крик Гамбитовой дочки: — У меня нет ни одной серьёзной раны, Хэнк! Не надо меня лечить! А невредима я только потому, что мсье Крид спас меня и Оливера. Ему помоги! Его ещё можно — можно! — вернуть к жизни, слышишь ты! Девочку успокаивал и МакКой, и Реми, и добежавшая, наконец, до них Кристина. Но Мадемуазель никак не желала отступаться. Она рвалась назад, туда, откуда её силой забрали не больше минуты назад — к пациенту, которого не удалось спасти. Кристина, обнимавшая любимую воспитанницу, грустно оглянулась на мужа и его погибшего старшего брата, потом в упор посмотрела на Хэнка и своим мягким, спокойно-рассудительным голосом попросила: — Попробуйте, мистер МакКой. А мы поможем. Зверь, с сомнением глядя то на миссис Хоулетт, то на юную Лебо, то на мертвеца, которого ему предлагалось каким-то образом оживить, наконец, выдохнул и без тени уверенности сказал: — Хорошо. Девушек в лазарет Карточного Домика, а Крида в реанемобиль — он оборудован и оснащён лучше, чем здешний медблок. Носилки, Реми, — обратился он к Гамбиту, который разрывался между женой с плачущим ребёнком, Мадемуазель и раненой Рейчел. — Вели принести сюда носилки, живо! — Я принесу! Не дожидаясь, пока это поручат кому-то другому, с места неожиданно сорвалась одна из учениц — обычно колкая и всем на свете недовольная мексиканка — и побежала в сторону Карточного Домика. *** Кристина умело обрабатывала и перевязывала раны на руках и груди своей бывшей подопечной. Но когда дошла до следов, оставленных явно не щупальцами червей, а когтистой пятернёй, замерла и опешила. — Я сама виновата, Кристин, confie* — девочка была довольно терпеливой, хотя время от времени всё же вздрагивала и резко вздыхала от неприятных процедур. — Наделала и наговорила столько глупостей, что и признаться стыдно. А мсье Крид хороший человек — я в это верю. Я это вижу! Ему нужно только помочь… — Ожил бы сначала, — угрюмо буркнул Росомаха, который только что вошёл в медблок с хмурым, не вселяющим надежды видом, и в голосе его послышался болезненный скепсис. — Никогда ещё такого не было, чтоб больше пятнадцати минут проходило с момента смерти. Мы даже соревновались с ним в своё время — кто быстрее очнётся. В лазарете, где Хэнк около получаса назад быстро осмотрел и оказал первую помощь Рейчел, а потом поспешил в передвижную реанимацию, повисла сгустком тягости напряжённая тишина. Нарушила её спустя минуту Кристина. — А про глупости — это теперь ясно всё, — сказала она, благоразумно сменив тему. — Черви эти, оказывается, на мозг так воздействуют, что заставляют своих жертв совершать необдуманные поступки. Такой у них способ охоты. А девушка-морлок, которая их на вас наслала, давно уже следила за всеми нами. И червей своих пасла и возле Карточного Домика, и возле Берлоги. Поэтому-то все и наговорили друг другу ерунды и дел всяких натворили. На кого-то сильнее подействовало, на кого-то слабее… Это морлок Калибан рассказал, он помог нам очень, без него всё неизвестно как закончилось бы. — И всё же… — Мадемуазель понурилась и даже вздрагивать при перевязке перестала. — Я очень хочу попросить у мсье Крида прощения! Кристин, когда закончишь, я пойду к нему. Я должна присутствовать. — Детка, ну куда тебе! — Кристина, присев возле девочки, заглянула ей в лицо, кое-где ещё так и не отмытое от засохшей крови и грязи, протёрла ей лоб и щёки очищающей салфеткой и добавила. — Мистер МакКой всё равно не пустит. Ты же знаешь, как он всегда беспокоится о тебе. И мы все волнуемся не меньше. Ты же исцелять начнёшь, а ведь сама еле сидишь сейчас. Это сильно вредит твоему здоровью. Никогда о себе не думаешь. — Honnête*, Кристин, я только узнаю, что с ним. И мадам Крид надо поддержать. Представляю, как ей сейчас плохо. Миссис Хоулетт вздохнула, встала и подошла к мужу, который тяжёлым взглядом буравил пол под своими ногами. Кристина обняла его, давая почувствовать не только свою любовь и поддержку, но и надежду на будущее, которое сейчас жило в её большом, тяжёлом животе. Логан едва заметно растянул губы в короткой, как миг, улыбке и прижал жену к себе. С удовольствием стиснул бы крепче, да берёг от всего на свете: и от других, и от себя самого. Даже распекать её за недавний риск никакого желания не было. Если брата всё же не удастся спасти, то эта милая мягкая женщина и ребёнок останутся его единственной семьёй. Хоть насколько-то… Ну, я пойду, — тихонько, чтоб не вызвать у взрослых ненужной ей реакции, бросила Мадемуазель и, морщась, встала с кушетки. — Да не надо никуда идти, Бекки, — негромкий, подуставший голос немного напугал девочку и заставил остановиться; в дверях, прислонившись к косяку, стоял Хэнк и, кажется, собирался сказать нечто важное. Всё трое, взрослые и девочка-подросток, застыв, воззрились на него в ожидании то ли приговора всем надеждам, то ли амнистии. — Что? — не выдержал Хоулетт, невольно подавшись вперёд. Зверь не стал мучить близких своего пациента, и ответ дал сразу же. — Началась регенерация. *** Циклоп и Колосс на машине Лебо увезли усыплённую Корни к Джине, чтобы та, пока девица не очнулась, попыталась поработать с её подсознанием. Леку на всякий случай взяли с собой — мало ли что. А Джеффри и близнецы-невидимки, на каждом шагу чертыхаясь и подтрунивая друг над другом, убирали червячьи трупы подальше от Карточного Домика, чтоб потом Саммерс вернулся сюда и сжёг их. Ладно, сейчас подкатят остальные «медвежата», и неловкость перед девушками разделится ещё на множество частей. Так будет проще, конечно, «геройствовать» на ниве совсем не геройского дела. С другой стороны, все девчата ведь живы, даже Рейчел ничто, говорят, не угрожает. А это главное! Джефф про себя усмехнулся и с новыми силами принялся за дело. Кто о чём — а молодые люди о своих зазнобах… Кто о чём… А Мадемуазель, крепко прижатая к боку Гамбита, Генри МакКой, который предпочитал, чтоб его называли Хэнком, и Хоулетты в обнимку с заплаканной Берной Крид стояли возле мобильной реанимации и чего-то ждали. — Регенерация началась, — повторил Зверь свои недавние слова и добавил, — и нет сомнений, что завершится полным восстановлением. Но есть один нюанс… — Что? — Росомаха всегда был немногословен, но когда терял душевное равновесие, речь его становилась особенно отрывистой и грубой. — Не тяни кота за причиндалы, Хэнк, не то худо будет! Учёный и врач прекрасно понимал, что угроза давнего друга не будет исполнена и является всего лишь следствием его нервного возбуждения, но вновь, как и недавно в медблоке, томить не стал. — Его личность может быть полностью стёрта.  — Как это? — высказал Хоулетт то, что читалось во всех взглядах, обращённых к доктору. — Как я с амнезией ходить будет? — Круче бери, Логан, — чувствовалось, что говорить всё это Хэнку не хочется, но такова уж участь того, кто взялся быть медиком. — Боюсь, что связи между клетками головного мозга могли пострадать или вообще разрушиться во время столь длительного кислородного голодания. Организм-то восстановит все свои органы, ткани и функции, но Крид может остаться без памяти совсем. Как младенец, как чистый лист. Его, может быть, и двигаться нужно будет заново учить, и разговаривать. Я ничего не утверждаю, но всё же призываю быть готовыми к этому. — Хочешь сказать, мой брат оживёт, но останется дураком? — голос Джеймса стал ещё грубее, хотя оснований набрасываться на МакКоя у него не было, и жена, чтоб успокоить, ласково погладила его по напрягшемуся могучему плечу. — Не думаю, — Хэнк, не смотря ни на что, сохранял самообладание и продолжал терпеливо, ровно излагать свои мысли. — Со временем всё придёт в норму, особенно при должной реабилитации, однако прежнего Виктора Крида вы можете уже и не увидеть. Зато попробуете вылепить из него, как скажет Бекки, очень хорошего человека. — Мы его любым примем, — заверила Кристина, отойдя от своего мистера Хоулетта и приблизившись к подавленной миссис Крид. — И во всём поможем. Так ведь? Та кивнула, натянуто улыбнулась сквозь слёзы и еле слышно пробормотала: «Но мне будет не хватать того, кого я полюбила». — А если мы попробуем помочь ему? — вдруг встрепенулась Мадемуазель, отчего Гамбит даже немного опешил, хотя и привык к этим частым внезапным озарениям. — Как помочь, ma fille? Лечить не позволю, и точка! — Реми прав, — безапелляционно поддержал Гамбита Зверь, — состояние многих твоих органов уже очень сильно не соответствует фактическому возрасту. Ты процентов на тридцать износила сердце. Только не говори, что годам к двадцати хочешь нас покинуть. Мы не позволим, так и знай. — Да я не о том, Хэнк, — юная Лебо улыбнулась, тому, верно, что она всем так дорога, и возразила. — Меня просто тётя Джина кое-чему научила недавно. Хочу попробовать. Лечить не буду, jure.* Кристин, дядя Логан, мадам Крид, пойдёмте со мной. И девочка повела троих взрослых к открытым задним дверцам микроавтобуса, внутри которого накрытый простынёй и подключённый к множеству аппаратов и капельницам, лежал всё ещё неподвижный Саблезубый. *** В доме было темно и довольно холодно — камин не мог прогреть все помещения, да и погас он уже, не выдержав голода. На полу у дальней стены лежал и скулил ребёнок. Все руки его были в крови, в липкой и резко пахнущей… Вместе с кровью из чистой детской души уходили остатки света, остатки любви, доброты и всего того хорошего, чем одарила его мать-природа. И со всем этим крохотный комок боли, одиночества и обиды ничего не мог поделать. Он хотел вырасти большим и сильным, но при этом надёжным и справедливым. Он желал бы стать грозным и упорным, но при этом любящим и заботливым. Он с удовольствием сделался бы гордым и вольным, но в то же время готовым прийти на выручку всякому, кто будет в этом нуждаться. Ему так мечталось признать самого себя тем, кем он и был — человеком. Хотел… Но всё это утекало, сочилось из ран снаружи и внутри, покидая его навсегда, оставляя гулкую, никому не нужную пустоту, и в пустоте этой — жадную и вечно голодную озлобленную тьму, от которой не скрыться, которой всё мало, мало, мало… Помогите, кто-нибудь, помогите! Подойдите, просто подойдите и остановите эту кровь, зашейте сердце, пока в нём ещё есть хоть что-то. Разве много мальчику надо? Не за̒мок же он просит, не стол волшебный со сладостями, не скакуна арабского, не гор золотых. Просто подойдите, подойдите, кто-нибудь!.. Но он один, на холодном полу, у погасшего камина. Нет у него очага, нет отчего дома. Только холод и пустота. И зверь внутри — лютый и страшный зверь… А кровь течёт, текут и слёзы: глупые, никчёмные слёзы, вымывающие последние капли надежды. Где найти теперь этот свет? Чем заполнить опустевшую душу? Кровью? Кровь на руках… Да, теперь вечно так будет, вечно. И не убежать от себя, не скрыться. Никем и ничем не спастись. Ну, помогите же, помогите хоть кто-нибудь! Лишь злоба внутри. Только боль. Забыть бы… Но что это? Чьи-то руки осторожно поднимают его с пола и держат, прогоняя надоедливую зябкость. Такие сильные руки. Такие надёжные… А вот кто-то гладит мягкой, нежной ладонью по голове, по спутанным волосам. И не брезгует. И так хочется думать, что не было ничего дурного в жизни, вот только эти самые пальцы, которые вытирают слёзы со щёк и прогоняют скорбь из сердца… Вот что-то ласковое коснулось израненных пальцев, и они перестали болеть. Они больше не просят крови. Так приятно и так непривычно… И кто-то душит его в объятьях, шепча: «Всё неправда, Виктор, неправда. Я люблю тебя таким, какой ты есть, и никто другой мне не нужен». Маленький мальчик, который вспомнил, наконец, своё имя, открыл глаза и увидел всех тех, кому он был дорог и от кого теперь принимал в дар всё то, что потерял когда-то. И ему вдруг захотелось быть большим и сильным, но при том надёжным и справедливым; грозным и упорным, но при этом любящим и заботливым; гордым и вольным, но в то же время готовым прийти на выручку; самого себя признать человеком и остаться им навсегда. В нём вновь, как и когда-то очень давно, был свет, много света. И много сил, чтоб жить дальше. Прав был тот, кто сказал, что любовь хорошо на него влияет.