Dearme, foile beanna

      Меня разбудил назойливый гул — жужжание пчелы, осы или какого-то другого крылатого создания, черт его разбери.       Голова казалась ватной, тяжёлой, будто налитой свинцом. Я попыталась шевельнуться и тут же вскрикнула — острая боль пронзила висок, словно раскалённый гвоздь вонзился в кожу. Глаза распахнулись сами собой.       Камень, на котором лежала моя голова, был испещрён бурыми пятнами запёкшейся крови. Я осторожно коснулась виска пальцами — под ними ощущалась небольшая рана, уже схваченная тонкой корочкой. Скрипя зубами, я приподнялась на локтях, откашлялась, выплюнув на землю комок песка вперемешку с густой, вязкой слюной. Села, оглядываясь.       Вокруг раскинулся редкий лесок — тонкие стволы деревьев, усыпанные молодой листвой, пропускали солнечные лучи, а сквозь ветви виднелась наезженная колея дороги, изрытая следами телег.       Я рухнула на небольшую поляну, усеянную камнями и пожухлой травой. Высоко в небе, над бескрайней равниной, пылало солнце — гигантский раскалённый диск, чей свет дрожал в воздухе, искажая всё вокруг слепящей дымкой.       «Где я? Что это был за чёртов портал?» — мысли путались, сердце колотилось в груди.       Я снова коснулась виска — опухшего, горячего. Боль отозвалась резким уколом, вырвав у меня тихий стон.       «Похоже, здорово приложилась о землю», — мелькнуло в голове.       Решив встать, я тут же пожалела об этом. Тело отозвалось новыми вспышками боли — спина, бёдра, рука ныли от ушибов. Песок забился повсюду: в волосы, под одежду, даже в глаза, которые теперь слезились и чесались.       Осторожно распрямив ноги, я снова вскрикнула — тупая боль прострелила правое колено. Подтянув подол юбки, я осмотрела его: ссадина, мелочь, но кровоточила.       «Прилетела неслабо, но кости вроде целы, — успокаивала я себя. — Уже хорошо. Ушибы, пустяки. Надо вставать».       Кряхтя, как древняя старуха, я поднялась на ноги. Но стоило выпрямиться, как мир качнулся — головокружение ударило в виски, и я едва не рухнула обратно. Пришлось ухватиться за ближайший ствол, чтобы не упасть.       «Где я, чёрт возьми? Как отсюда выбраться? Куда идти? Может, остаться на месте и ждать помощи? — я тут же отмахнулась от этой мысли. — Нет, нельзя. Надо двигаться, понять, где я».       Решение пришло само: выйти к дороге и идти вдоль неё. Любая дорога куда-то да ведёт. Подняв глаза к небу, я заметила, что солнце чуть поблекло, укрывшись за лёгкими облаками, а его жгучие лучи уже не так слепили.       Шаг за шагом я побрела вдоль колеи. Боль постепенно притупилась, отступив на второй план, но её место заняли жажда и голод — сосущее чувство в желудке и сухость во рту, будто я проглотила горсть песка.       «Голод и жажда — просто прекрасно! То, что нужно в такой момент!» — мысленно огрызнулась я, сжимая кулаки.       Прошёл час, может больше, а вокруг — всё тот же пейзаж: лес по бокам, кусты, изредка мелькающие в траве, и бесконечная дорога. Ни намёка на жильё, ни следа цивилизации — только отпечатки копыт и колёс в пыли. Жажда становилась невыносимой. Солнце, вновь вырвавшееся из-за облаков, напекло голову, превратив горло в пересохший колодец. Казалось, невидимые тиски сжимают его всё сильнее, челюсти сводило судорогой, а потрескавшиеся губы дрожали.       «Нет, только не слёзы, не сейчас, — твердила я себе. — Надо идти. Я должна. Иначе пропаду».       Но силы покинули меня. Ноги подкосились, и я рухнула на землю, даже не успев понять, как это случилось. Очнулась от жара — солнце палило нещадно, раскаляя камни подо мной. Сколько я пролежала — минуту, час? Время растворилось в зное. Сил встать не было. Мир поплыл перед глазами, и тьма снова накрыла меня.       Не знаю, как долго я лежала среди камней, сотрясаемая ознобом, уткнувшись лицом в пыль. Тело высохло, как пустынная трава, воля к жизни угасала, растворяясь в равнодушной пустоте.       Я не шевелилась, когда послышалось ржание лошадей и грубые выкрики. Не дрогнула, когда тяжёлые руки ощупали меня, сгребли в охапку. Не отозвалась на тряску телеги и громкие вопросы, что гудели надо мной.       Меня затащили на телегу, укрыли грубой попоной, пахнущей землёй и лошадиным потом. От человека с тяжёлыми руками веяло навозом и сыростью, но даже это не тронуло меня.       Осталось лишь безразличие — холодное, глухое, абсолютное.