how sad it is for you, I'm all yours

      Резко сев на кровать и прибрав к рукам коробку, О’Коннел уложила её на свои колени. Уже собравшись открыть и лицезреть содержимое, внезапно до юной леди дошло, что, возможно, коробка предназначена не для неё. —Мисс Питтерсон, а что это за коробка? — неловко усмехаясь, и делая вид, будто ей совершенно неинтересно, что же там, спросила девушка. —Оу… Я, секунду, простите.. Вы не смотрите пока, что там, — смущенно из-за ширмы пролепетала Мишель, после этого тихо прошептав: —Оказывается, без камеристки снимать такие платья очень затруднительно…       Темноволосая, услышав это (удивительным образом, О’Коннел имела хороший слух) посмеялась себе под нос.       Внимание снова привлекла коробка, но девушка смиренно сидела в одной и той же позе — сложив руки в замок и широко расставив ноги, она смотрела в пол, не двигаясь. На самом деле, Билли опасалась, что заставит Питтерсон чувствовать себя неловко своими действиями, поэтому она, можно сказать, ждала команды, когда же уже можно шевельнуться.       Послышались неуверенные шаги, и темноволосая, чуть ли не демонстративно смотря в пол и закрыв глаза, крикнула: —Можно смотреть? —Нужно,— неловко-насмешливо произнесла юная леди, переминаясь с ноги на ногу.       О’Коннел резко подняла голову, осматривая дочь помещика. За секунду на лице темноволосой образовалась улыбка, которую скрывать она не собиралась: Мишель, находясь в нескольких метрах от работницы, сдерживалась в смехе, левой рукой придерживая на груди синюю рубашку, а правой, за пояс удерживая тёмные штаны. Все эти одежды чуть ли не падали с юного тела, что изначально было облачено лишь в по размеру сидящую комбинацию. —Мне немного велико,— с доброй улыбкой хихикнула Питтерсон, покрепче сжимая рубашку на груди.       Воздух сотряс заразительный смех, а после неразборчивое: —Вам очень идёт! —Благодарю,— исполнила реверанс рыжеволосая, надевая свои запачканные полусапожки без помощи рук.       Все ещё не отойдя от смеха, Билли, убрав руки от лица, вся красная и недоуменно-довольная, спросила: —Куда же Вы, Мисс? —Нужно переодеться в те одежды, что мне по размеру и,— лицо Питтерсон за секунду стало задумчивым,— прошу прощения, а сколько времени? —Около девяти часов утра, Мисс,— с легкой улыбкой сказала Билли, чувствуя, будто только что позаботилась о девушке.       На лице Мишель тут же отобразилась гримаса лёгкого ужаса и страха, после чего она, прикрыв рот и подбегая к входной двери, протараторила: —Господи боже, у меня занятия с гувернанткой через полчаса! Мисс О’Коннел, простите, умоляю простите, но я вынуждена бежать. А это, — поспешно указала девушка на коробку,— откройте как только я уйду. И не пытайтесь вернуть мне это. До скорого!       Не дождавшись ответа от темноволосой, Мишель поспешно выбежала из дома, придерживая на себе одежды. А Билли сидела в недоумении, и только когда дверь захлопнулась, юная леди вскочила с кровати и, открыв дверь, спешно выкрикнула: —До свидания!

А милой Мишель и след простыл.

***

      Питтерсон бежала по пыльной дороге, думая, как же она выглядит сейчас в глазах других:

«Боже, бегу одна, сломя голову, в мужской одежде, вся запыхавшаяся и испуганная. Только бы папеньки дома не оказалось, не знаю, как оправдаюсь перед ним.»

      И действительно, некоторые работники удивлённо оглядывались на девушку, явно подозревая что-то не то. Внутри у рыжеволосой кипело волнение, возбуждение, будто совершила только что нечто запретное.

«Будто я украла булки в пекарне у папенькиного знакомого…»

      Наконец, добежав до дома и много раз постучав в дверь, Мишель увидела перед собой смуглую горничную в светлом фартучке. Та смотрела на дочь помещика с невероятной гримасой: только-только открыв дверь, брови её потянулись вверх от удивления, руки застыли, а глаза бегали, осматривая необычный внешний вид. —Мисс?… —Тихо, прошу, скажите мне две вещи: папенька дома?,— получив ошарашенно-отрицательный кивок, Мишель волнительно продолжила,— А Мадам Розали ещё не приехала? —Приехала, Мисс, не давеча как четверть часа назад, — на автомате ответила горничная. —Господи боже, будьте добры, проведите меня в мои покои и позовите Аннабель, пожалуйста,— прислуга снова кивнула и, испуганно помогла девушке войти в дом.

***

      Забежав в свою девственно-белую комнату, Мишель упала на жесткий матрас кровати с балдахином. Её щеки горели от непонятного стыда, будто то, о чем все подумали, было правдой. Отчего-то было так страшно, так боязно, что кто-то узнает. Что узнает?

Видимо, есть, что узнавать.

      От себя почему-то стало противно. Мишель показалась себе какой-то отвратительно пошлой, неправильной, отчего хотелось снять с себя эту одежду.       В комнату зашла горничная — женщина тридцати лет, с острым, фигурным лицом и зелёными глазами. Если кратко — Миссис МиЛорд, что уже десятилетие являлась для рыжеволосой принцессы чуть ли не членом семьи. —Мисс Питтерсон, Лулу передала мне, что Вам надобна моя помощь, — спокойно отчеканила женщина, подойдя к кровати и держась рукой за опору балдахина.       Девушка приподнялась с кровати на локтях и, задумчиво-растрепанная, спросила: —Аннабелль, скажи — я противная? — горничная резко вскинула брови от удивления, но Питтерсон продолжила, — Ты чувствуешь отвращение, смотря на меня? Я кажусь тебе пошлой? —Что на Вас нашло, Мисс Питтерсон? —Матери нет рядом, Аннабелль, зови меня Мишель, — не замечая вопроса, произнесла девушка, — Ответь же мне. Присядь.       И Миссис МиЛорд, кратко улыбнувшись, села на край кровати, уложив руки перед собой: —Ты не отвратительна, Мишель. Что произошло, что с тобой?       Питтерсон задумалась в действительности: что с ней?       Ответ был прост и ясен (во всяком случае, для самой Мишель) — её симпатия к Билли, настораживала. Девушка не могла ничего с собой поделать, ведь это просто симпатия к просто девушке. Они друзья. Они верные и близкие подруги. Да, Мишель замирает от некоторых прикосновений О’Коннел. Да, они часто кокетничают друг с другом, поспешно краснея. Да, сердцебиение рыжеволосой учащается, как только она ловит на себе взгляд Билли.       Но они друзья.

Черт.

      Это было странно, страшно, глупо, пошло. И много других эпитетов, которые Мишель могла подобрать к тем чувствам, что испытывала к темноволосой. Ей вдруг стало стыдно, что она вообще использовала оборот «испытывала чувства». Это все действительно странно.

«Я должна понимать, что тó, что я испытываю — необычно, и в крайнем случае, дико. Ещё давеча, я читала романы, где именно так изображали…»

      Озарение пришло, а точнее, прибежало, быстро. Оно стало ужасным и удивительно пугающим.

«Любовь.»

      Никто такого не чувствует. Везде есть два начала — мужское и женское. Да и, Мишель всего 16, что только не придумает бурная фантазия. Этого не бывает. Все это глупость и пошлость, которую почему-то смогла позволить себе рыжеволосая.       Да, Билли ей симпатична. Но как человек, и только.       И им обеим стоит вбить это в голову. —Мишель? — с загадочной улыбкой вывела из мыслей женщина. —Скажи мне, Аннабелль: человек может видеть и чувствовать то, чего раньше нигде и никогда не встречал? — задумчиво спросила Питтерсон, надеясь, что Миссис МиЛорд конечно же ей ответит так, как нужно. —Человек, дитя мое, существо разумное, и на этой планете не первый год. Всё, что мы чувствуем, делаем, уже изобрёл до нас Господь Бог, — Мишель недоуменно посмотрела на женщину, хмуря брови, — Да-да. Абсолютно все. Нет чего-то «не такого».       Мишель решила отложить анализ этой реплики на потом, ведь что-то Аннабелль сказала верно, хоть рыжеволосой и не верилось. —Принеси мне любое мое платье, Аннабелль. У меня занятие с Мадам Розали, — безэмоционально произнесла Питтерсон. —Конечно.

***

—Боже, Мадмуазель, что с Вами сегодня? — строгая женщина стояла напротив девушки, злобно смотря на рыжую макушку, — Читайте дальше. —Il est allé à la fenêtre et a vu un beau jardin dans lequel il y avait beaucoup de belles fleurs, — нахмурив брови, читала книгу Мишель. —Вы произносите так, будто я не Мадам Розали, а Фрау Розауцер! — повысила голос гувернантка, поправив прическу, продолжила, смягчив голос, — Мягче. Произносите мягче.       Обычно, французский развлекал её. Вся эта книга, словно букварь. Проста до ужаса. Была. Отчего-то, сейчас возникли трудности. Это злило и расстраивало Питтерсон ещё больше, заполняя черепную коробку отвратительными самоуничижительными мыслями.       Всегда, каждое занятие их проходило налегке. Почему именно сейчас все так ужасно? Ответа нет.

Почему?

      Потому что в голове, черт возьми, был совершенно не французский. В голове были мысли о своей отвратительности, пошлости. Все это было несерьезно. И, господи, Билли должна это тоже понимать. Сегодня Мишель выглядела ужасно — бежала по территории поместья в мужских одеждах, будто, простите меня, провела с мужчиной ночь. Её все считают грязной и очень опошленной, ужасной для своих шестнадцати лет.       А если все эти люди узнают, что это не одежка мужчины, это мало что поменяет. Скорее всего, даже добавит некоторые вещи. Теперь Питтерсон точно не ошибалась — ей противна она сама, Билли, и их совместные разговоры.       Она расставит все точки над «и». —Мадмуазель! Вы вообще слушаете меня? Я говорю читайте, — заносчиво сказала гувернантка, закатывая глаза, — Вы сегодня слишком растеряны. Мне придётся поговорить насчёт этого с Вашим отцом.       Ну и пусть. Пусть поговорит. Это наоборот хорошо: скорее всего, папенька её накажет, и будет рыжевласка сидеть в своей комнате, беспрерывно читая книги, и после рассказывая прислуге об их смысле. Все это пойдёт ей на пользу, и не будет никаких мыслей, и не будет она рассуждать, что верно, а что нет. Незачем юной особе, да ещё и голубых кровей, нести в голове такие дурные мысли. Они друзья, были и будут. И вся эта симпатия — лишь желание обрести истинного друга, а не сыновей отцовских друзей. —Хорошо, — без эмоций произнесла Мишель, тяжело вздыхая.

***

—Что это такое?! Гувернантка, лучшая, что я смог найти, и ты так относишься к занятиям?! Как ты смеешь? — Аксель был красный от злости, размахивая руками и повышая голос настолько, что у человека непривыкшего, наверняка пошла бы из ушей кровь, — Это не гоже, Мишель. Эту неделю ты сидишь дома, и читаешь те книги, что выберет тебе Мадам Розали.       В прихожую вбежала женщина, аккуратно придерживая маленький листок, на котором кривым почерком был выведен список произведений. —Вот, Мистер Питтерсон, — показательно передала бумагу Мадам Розали, презрительно-зло посматривая на Мишель, — Здесь десять книг. Две из них на французском. Через неделю я приеду, и мы с Мисс Питтерсон проведём беседу об их содержании. —Конечно, Мадам, — спокойно сказал Аксель, складывай лист бумаги и кладя его себе в карман брюк. Подойдя к входной двери и, обняв жену, он, уже собираясь выходить, сообщил, — Я еду в город. Мишель, ты сидишь дома.       В ответ девушка легко кивнула, смотря в пустоту. Её заботило совершенно не наказание, а она сама. Юной девушке хотелось отмыться от того позора, что зашёл в её голову. Это странно, мерзко, и никогда больше Мишель не позволит себе что-либо, кроме делового общения с Мисс О’Коннел. —Мишель, иди в комнату, — спокойно, с улыбкой произнесла Дервилла, — К тебе позвать Аннабелль? —Не стоит, — медленно промямлила девушка, поднимаясь с кресла и направляясь к лестнице.

***

      Уже несколько часов Питтерсон сидит неподвижно. Её кровать уже не кажется такой удобной, а книга интересной. Как назло, Мадам Розали выбрала не интересные детективы, или может, любовные романы — на ум этой женщины пришёл «Кáмо грядéши» Генрика Сенкевича, «Оцеола, вождь семинолов» Майн Рида и подобные непонятные произведения. Единственное из списка, что хоть немного было знакомо рыжеволосой — «Преступление и наказание» Фёдора Достоевского (в переводе, конечно).       Сейчас девушка, сидя над первой книгой, яро старалась сконцентрировать внимание на страницах, а не на темноволосой особе и их взаимоотношениях.       Впрочем, осознание когда-то должно было прийти. Вечно так не могло быть. Да, Билли ей симпатична. Да, их флирт вызывал у Мишель необъяснимые чувства.

Но это неверно. По крайней мере, для девушек.

      Из размышлений вывел лёгкий стук в окно, от которого Питтерсон в подозрении нахмурилась. Тихо сойдя с кровати, девушка подошла к окну, пытаясь выяснить, откуда появился стук (учитывая, что проживала юная леди на втором этаже, вопросов было достаточно).       Открыв окно, высунувшись из него и осмотревшись, рыжеволосая не увидела никого. Лишь виноградники вдалеке, поля табака и гору рабочих. Была бы она сейчас в Англии, можно было бы выпить чаю… —Мишель! — послышался голос снизу.       Резко опустив голову, Питтерсон заметила Билли, всю в пыли и грязи, уставшую и раскрасневшуюся, что скромно махала. —Я пришла навестить Вас, — с легкой улыбкой сказала темноволосая, смотря исподлобья, — Я слышала, что эту неделю Вы будете в доме. Но ничего, Вам не стоит волноваться — как Вы ушли, я тотчас отнесла Ваше платье Миссис Джард. Она отстирает это глупое пятно.       Билли выглядела так неловко-приятно, застенчиво, но в тоже время так отважно и смело… Невольно, даже не реагируя на слова девушки, Мишель просто смотрела на нее, подперев щеку рукой. Темноволосая кажется ей такой невероятной в этот момент, настолько притягательной, что примеров юная леди не может и привести.

«Это так благородно. Она не побежала за мной тогда, бросив свою работу, но сейчас не забыла про меня. Решила навестить. Она пришла сюда, после тяжелого дня, вся грязная и уставшая, только лишь чтобы сказать, что отдала мое платье Миссис Джард».

      От этих мыслей на лице рыжевласки появилась застенчивая улыбка. Нечего скрывать, ей было приятно это внимание.       Дружеское внимание.       Пожалуй, Мишель забылась. Билли отвлекла её от верных и правильных мыслей, навевая дурные.       За секунду радостно-довольное лицо переменилось на легко хмурящееся, холодное. —Благодарю Вас, Мисс О’Коннел, — немного дрожащим, но безэмоциональным голосом произнесла девушка, стараясь не смотреть в глаза Билли (возможно, опасаясь увидеть грусть и обиду в её глазах), — А теперь можете дальше идти работать. Удачного дня.       Немного впав в ступор, темноволосая, на секунду нахмурившись, продолжила: —Я хотела ещё кое-что сказать тебе насчёт того подарка, — Мишель встала показательно, давая понять, что ещё несколько секунд, и окно закроется, но О’Коннел это мало остановило. Хоть ее настрой и был немного поубавлен, она, уже без улыбки, решительно продолжила, пытаясь заглянуть прямо в глаза собеседницы и выяснить, что же не так, — Спасибо тебе. Это самая ценная вещь, которую я имею сейчас.       Услышав в ответ молчание и звук закрывающихся ставней, ошарашенно-грустная работница тихо добавила: —Если конечно не считать встречи с тобой.