Трое в лодке, не считая хорька

Первая татуировка появилась у Димы в возрасте семи лет. Ему набил ее в дымину пьяный батин друг на их же кухне. Набил иглой, по приколу, потому что мелкий Дима отца боготворил и хотел быть похожим на него во всем, а тот был расписан, как чертова матрёшка. Именно поэтому Дима, не моргнув глазом сказал «хочу», когда этот пьяный дружок выдвинул свою гениальную идею — наколоть на Диминой руке крест, именно поэтому терпел, хотя ему было больно, терпел, сцепив зубы и цепляясь пальцами за табуретку. За что был вознагражден одобрительным отцовским взглядом, от которого светился потом не меньше недели. На самом деле  его отец был говно человек и не имел ничего общего с теми благородными преступными элементами из девяностых на которых так активно дрочит российский кинематограф, вот только понял это Дима значительно позже. Когда отец, зарвавшись и перейдя дорогу не тем, сбежал из страны, оставив жену и сына. Задолго до этого у Димы на спине появился дракон. Он начал бить его, когда впервые победил в соревнования по тайскому боксу. Дракон взмахивал крыльями от правой лопатки до левой и выпускал вдоль позвоночника столб огня. Татуировка была масштабной, цветной и очень натуралистичной, так что понадобился не один сеанс для того, чтобы пробить одну только чешую. Каждая новая победа добавляла дракону красок и деталей. А потом отец сбежал, и четверка крепких молодчиков завалилась к ним с матерью с простым вопросом «Куда?». Ответа у них не было. Молодчики поверили в это только тогда, когда пересчитали Диме все ребра и прошлись битой по коленям. Восстанавливался Щепин после этого визита долго и мучительно, но в конце концов стал почти как новенький. Вот только это блядское «почти» в виде коленей, закрыло ему дорогу в большой спорт, и все Димины мечты и планы пошли по пизде, а он сам почти на год ухнул в холодную ненависть и злость. Через год мать собралась с духом и оформила развод, а Дима добил дракона на спине. Таким образом он перевернул эту страницу своей жизни и готов был жить дальше. В конце концов у него еще было столько места на теле для новых впечатлений, свершений и подвигов. Дима не перебивал старые татухи, не избавлялся от них, они были его жизнью, каждым важным шагом и принятым решением, каждым счастливым событием, о котором хотелось помнить, каждым ножом в спину, о котором нельзя было забывать. Они были здесь, на его коже — все моменты, когда ехал крышей от счастья, моменты, когда хотелось сдохнуть. Венок из роз на рёбрах справа напоминал о первой любви и впервые разбитом сердце, стая волков на рёбрах слева о том, что друзья единственные не предадут. Десятки картинок по всему телу, и Щепин не планировал останавливаться. Поэтому, когда он встретил Тоху с Мишкой, на левой икре появилась высокая волна, а над правой ключицей фраза chasing mavericks. И то и другое — было напоминанием об их первом совместном отпуске в Марокко и о серфинге. Волна была про то чувство свободы, которое он ощутил, когда встал на доску, а слова были обещанием самому себе, что он еще вернется. Следующим он набил Арбузика. Хорек, свернувшийся калачиком, расположился под левой ключицей был о чувстве  дома, которое впервые за очень долгое время посетило Щепина. Тоха от этой татухи был в восторге, прикладывал хорька к Диме, ржал. — Как живой, блин, офигеть! — он тёрся носом о Димину грудь, утыкался в пузо хорька. — Арбуз, смотри, как он тебя любит! Больше чем нас. Нас на себе не нарисовал, а тебя нарисовал, вот это я понимаю, любовь. — Ревнуешь? — подкалывал Щепин. Арбузов приподнимался на руках, лыбился, глядя в Димины глаза — Немного, — и вопреки словам лез целоваться. Арбузик, прижатый им к Диме, возмущённо пищал. У самого Антохи изначально был только партак в виде якоря между указательным и большим пальцем правой руки, а потом Дима отвёл его к своему мастеру, и на правом же запястье появилась роза ветров. Когда она зажила, Бестужев завел привычку то и дело Антона в это запястье целовать. Антон хихикал «щекотно», жаловался, что чувствует себя девицей девятнадцатого века, того и гляди начнет в обмороки падать, но все они понимали, что ему эти поцелуи нравились. Дима же смотрел на этих двоих в такие моменты и задыхался от непривычной для него нежности. У Бестужева вообще была странная фиксация на татуировках. Странная, потому что сам он был чистокожий, словно младенчик, и татуировки бить не планировал вообще, а вот Диминых при этом очень балдел. Часто тщательно и не спеша выцеловывал рисунки, прижимался губами к розам на груди, обводил языком крест, а новые татухи постоянно прослеживал пальцами, будто открывая Диму заново. И этот внимательный, завороженный взгляд добивал Щепина, заставляя замирать и пережидать, когда же сердце перестанет так болезненно сжиматься от любви. В общем, Мишка был от татуировок без ума, но сделать себе хотя бы одну малюсенькую отказывался наотрез. А потом в один прекрасный день Арбузов вдруг ляпнул: — Хочу такую татуху! Дима посмотрел на то, что он держал в руках.  Был редкий для Питера жаркий, солнечный день, и они трое, прошатавшись по городу половину дня, упали на траву первого же попавшегося по дороге сквера, трепались о чем-то лениво, смотрели по сторонам и в небо. Дима сидел, скрестив ноги, Антон, вытянулся на расстеленной Мишкиной куртке, пристроив голову на Димины ступни, а Мишка сидел рядом. Он тоже посмотрел на то, что показывал им Антон. Это был хитрый узел, который он связал из Диминого шнурка кроссовки (и как только незаметно развязать умудрился?), шнурка от собственной толстовки и шнурка от капюшона Мишиной куртки. Узел был бело-розово-синий, похожий на замысловатую восьмёрку. — Интерпретировал фламандский узел, — пояснил Арбузов. — Один из самых старинных, а главное крепких узлов. Хорош для связывания тросов разной толщины. И очень про нас, мне кажется. — Миша протянул руку и взял узел, обвел пальцами, а Антон добавил задумчиво: — Это мы с вами. Втроём, сплетенные очень крепко, — он улыбнулся, тряхнул головой и повторил: — Хочу такую татуху! Дима разглядывал переплетение линий и чувствовал, как любовь к этим двоим мешалась со знакомо щекочущим ощущением, появляющимся каждый раз, когда он загорался идеей очередной татуировки. Он потянул из кармана телефон и сфотографировал узел. — Я в деле, — сказал.  Антон, задрав голову, разулыбался шире, протянул пятюню, а потом удивлённо уставился на Бестужева, потому что тот вдруг сказал: — Я тоже. — Да ладно, — вырвалось у Димы. — Ты наконец-то созрел! Миша улыбнулся, повертел узел в руках — Мне нравится идея, — сказал и посмотрел на Диму, потом на Антона. — Это и правда похоже на нас. Антон вдруг резко поднялся, рванулся к Бестужеву и, обхватив его ладонью за затылок, поцеловал. Димина нога, все еще привязанная к этому неуемному шнурком кроссовки, дернулась за ним.  — Идея классная, а освободить меня никто не хочет? Миша засмеялся в поцелуй, а Антон не глядя и удивительно ловко одной рукой развязал узел. И так же не глядя, притянув Диму к себе, поцеловал и его.