Трое в лодке, не считая хорька

— Санчо, не спи! Какого черта ты засыпаешь?! Сашка Рябинин, он же Санчо, он же неповоротливая улитка, а не человек, валится на мат и пораженно пялится в потолок, совершенно нахально игнорируя все Димкины возмущения. Димка одобрительно хлопает по плечу его соперника и склоняется над мальчишкой.  — Голову включать будем? Думать хоть иногда? Санчо морщит нос, фокусирует взгляд на тренере. — Ну какое включать мозг, Дмитрсаныч?! Уже полдвенадцатого, мой мозг спит! Не пизди, хочется сказать Щепину, но, во-первых, это непедагогично, а во-вторых, Димка выпрямляется, смотрит на огромное табло настенных часов и офигевше присвистывает. Так и есть, 23:25. А ведь только недавно 20:00, кажется, было. Куда ухнули все эти три, часа Щепин совершенно не понимает, поэтому ошалело встряхивает головой и протягивает Рябинину руку, помогая подняться. Пялится в окно, за которым темень, не разбиваемая ни одним фонарем. Почти полночь, черт. Удивительно, что уборщица не гремит рассерженно ведром. — Ну все, по домам, — мальчишки срываются с места так резво, что Димино «завтра не вздумайте прогулять» повисает уже в совершенно пустом зале. Дима ещё раз ошарашенно встряхивает головой, проводит ладонью по лицу. Вечная песня перед соревнованиями: совершенно теряет счёт времени и мальчишек загоняет до седьмого пота. И это, конечно, может и не совсем правильно, но зато результативно. Главное теперь до этих результатов дожить, а не окочуриться от недосыпа. Щепин еще раз кидает взгляд на часы, высчитывая количество полноценных часов сна, и заходит в небольшую каморку, которую делит с парой других тренеров. Кроме него в ней, конечно же, никого, и он матерится рассерженно, когда замечает, что телефон сел, натягивает куртку, рассеянно глядя на ворох бумаг на столе и размышляя о том, что лучше провел бы десяток тренировок с самыми безнадежным пацанами, чем пытался вытряхнуть из начальства бабла, чтобы вывезти ещё одного «внепланового» участника на соревнование. Расставаться с деньгами его начальство очень и очень не любит, но Дима просто так сдаваться не собирается. Перебирая в голове аргументы завтрашнего неминуемого спора, он закрывает кабинет, пройдя по темным коридорам школы, оставляет ключ у охранника и выходит на улицу. Тут же ежится от пронизывающего ветра, швыряющего ему в лицо снежную крупу, накидывает на голову капюшон и понимает две вещи: что жрать хочется зверски, а еще уметь телепортироваться. Шлепать по такой погоде до метро, а от метро до дома, Щепину совершенно не улыбается, но севший телефон херит все мечты о такси, а телепортация, увы, не его конек, поэтому он длинно выдыхает, зарывается руками в карманы и шагает с крыльца. Мишин силуэт он замечает и узнает за сотню метров до подъезда, тот как-раз прикладывает ключ к домофону, и Щепин припускает трусцой, чтоб его нагнать. Бестужев открывает дверь в тот момент, когда Дима притормаживает и гаркает: «Дядя, сними воробушка». Миша даже не вздрагивает, смотрит со своей верхотуры, усмехается устало, но не произносит ни слова. Потому что у Щепина соревнования на носу, а у Михи сдача проекта ебанутому заказчику, и не ночует на работе он только потому, что это против правил бизнес-центра. А так, кажется Диме, переселился бы офис с парой костюмов и зубной щеткой, и навещали бы они его с Тохой в короткие обеденные перерывы.  Дима усмехается этой мысли, привалившись к стенке лифта, а Миша вдруг наклоняется и с выдохом утыкается лбом между его шеей и плечом. Ему для этого хорошей такой буквой зю изогнуться приходится, но, видимо, достали на работе в край, и Дима кладет ладонь на его светлый затылок, ероша влажные от снега волосы, и косится на ухо, которое успело покраснеть от холода, пока Миша шел от машины до подъезда. — Опять все исправил? — спрашивает, оглаживая затылок. Бестужев согласно мычит и, кажется, матерится. — Хочешь я ему вьебу? — интересуется Дима крайне серьезно. Мишка смеётся глухо в плечо, чуть поворачивает голову, стреляя левым глазом. Такой уставший: синяки под глазами и морщинками в уголках век, которые Дима, не удержавшись, касается пальцами. — Хочу, — отвечает Бестужев так же убийственно серьезно, Дима кивает, а Миша снова смеется, выпрямляется и под скрежет открывающихся дверей лифта коротко целует его в губы. Квартира встречает их приглушённым светом, теплом и Арбузовым, топчащемся в прихожей в обнимку с Арбузиком. Свет из гостиной бьёт сбоку, подсвечивая и очерчивая тенями тело Антона, и Дима, стягивая куртку, автоматически оглаживает взглядом острые ключицы, мышцы живота и подвздошные кости, с которых соскальзывают антоновы домашние штаны. Он поддергивает их одной рукой, другой прижимая к себе хорька, и выдыхает: — Ну наконец-то, я уж думал, вы меня тут одного бросили. Он сонно моргает, раскрасневшийся, помятый, зевает и следом за ним смешно вытянув розовый язык зевает Арбуз, а Дима понимает, что они оба спали уже, но почему-то подорвались, их вот встречают. — Ты чего не спишь, поздно уже, — словно читает его мысли Бестужев и вешает пальто на вешалку. — Мы с Арбузом по вам соскучились, — бубнит. — А ещё Димка наверняка со своими экстремальными тренировками забыл про ужин, так что я приготовил, только разогреть сейчас нужно. Живот Димы, словно в ответ, урчит, а сам Дима благодарно и восторженно выдыхает: — Тоха, я тебя люблю!  Антон вздергивает брови, улыбается. — А Арбузца? — интересуется, утыкается носом в хорька, блестит довольно глазами. — Он мне, знаешь, очень помогал. Ну в меру своих хорячьих сил. В смысле спал в своем гнезде и не путался под ногами. Дима с Мишей смеются, а Диму накрывает такой большой теплой волной, что он, не сняв кроссовок,  шагает к Тохе и, обхватив его за затылок, целует. Невыносимая нежность щекочет горло, и Щепин выплескивает ее всю, скользя языком по языку, коротко целуя в нос и приподнятые в довольной улыбке уголки губ, проводя носом по скуле и вдыхая любимый запах. Любовь вытесняет усталость, тяжело ворочается в груди, ударяет в голову, и Дима тонет в ней, захлебывается и целует, целует Антона, будто только эти поцелуи не дадут ему окончательно пойти ко дну. Целует не спеша, нежно, чуть задевая зубами нижнюю губу, но Антон отвечает так охотно, так крепко жмется к нему бедрами, обхватив за шею свободной рукой, что нежность незаметно, но неумолимо сменяется желанием, от него тяжелеет внизу живота, и поцелуи становятся отчаянными и мокрыми. Антон стонет низко и умоляюще, впиваясь пальцами в кожу, и выдыхает «скучал», прежде чем больно потянуть зубами нижнюю губу. Щепин рычит, и рвано выдыхает, когда чувствует, как сзади в него вжимается Миша. И Дима, откинувшись на него, задирает голову, подставляя губы под губы Бестужева, а себя под руки Арбузова. Миша целует его, сжав пальцы на талии, Антон забирается ладонью под все слои одежды, сам же Дима, скользнув руками под резинку его штанов, сжимает его ягодицы, вжимает его в себя. Стон Антона мешается с его шумным выдохом, и тут его живот снова издает урчание. Тут же следом еще, кажется, более требовательное и возмущенное, а главное такое громкое, что Антон отстраняется, замирает на пару секунд и прыскает, ржет заливисто, откидывая голову, а Миша ухмыляется и говорит: — Пожалуй, ужин все-таки в первую очередь. Дима коротко ржет и соглашается. Сжимает сонного хорька, которого ему вручает Арбузов, прежде чем скрыться на кухне, стягивает кроссовки, коротко кусает Бестужева в плечо и, устроив Арбуза в его гнезде, идет мыть руки. На кухне устраивается за столом на любимом месте у самой двери и опять, черт возьми, начинает тонуть в любви и нежности. Они снова начинают топить его с головой, когда наблюдает, как Антон разогревает ужин, а Мишка наливает воду в чайник, когда слушает их смешную и вечную перепалку об овсянке на молоке или воде, и отчет Антона о том, как Арбуз себя сегодня вел. Вся усталость от бесконечного и безумного рабочего дня растворяется в этих любви, нежности и ощущении того, что здесь и сейчас Дима на своем месте. Дима дома.