Трое в лодке, не считая хорька

Жить с Антоном Арбузовым — это всегда иметь шоколадные конфеты на кухне и заводить десяток будильников специально для него. Это постоянно выуживать его яркие свитера и футболки из своей части шкафа, закупаться исключительно мятной зубной пастой и смотреть дурацкие второсортные ужастики, ну потому что «это же такой трэш, что даже смешно. Вам разве не смешно?» Жить с Антоном Арбузовым — это привыкнуть к тому, что три-четыре раза в год он просто не возвращается вечером в их съемную квартиру и пишет сообщение: «Я в Калининграде», а после пропадает со всех радаров на пару дней. Или даже на целую неделю. Он не отвечает на звонки и сообщения, не пишет в чат и по возвращении редко рассказывает, чем все эти дни занимался. Жить с Антоном Арбузовым — это в такие моменты его отпускать и ни в чем не сомневаться. Жить с Димой Щепиным-Ростовским — это собирать по всей квартире кружки с остатками кофе, постоянно стукаться пальцами ног о гантели и обнаруживать распахнутые в квартире окна даже зимой. Это освобождать место в шкафу для его очередной новой пары кроссовок и заказывать ужасную пиццу с ананасами, выслушивая, что ни хрена они не понимают в колбасных обрезках. Жить с Димой Щепиным-Ростовским — это привыкнуть к тому, что он звонит посреди рабочего дня и просит отвезти его в больницу. — Ребра, — рапортует он коротко, и голос хрипит от боли, но даже не видя его, Миша знает, что Дима лыбится во все щи. Миша же длинно выдыхает. — Да, ладно ты, ничего серьезного, наверняка трещины, так что меньше чем за месяц зарасту, ну. Жить с Димой Щепиным-Ростовским — это привыкнуть к тому, что чаще всего поездки в больницу — это и правда ничего серьезного. И что на нем все заживает, как на собаке. И Бестужев заезжает за Димой в спортивную школу. Смотрит, как тот ковыляет по снегу, пытаясь ступать плавно и не делать лишних движений, как пацаны, которых он обучает тайскому боксу, толпятся на крыльце, орут что-то ему вслед, но Дима не оглядывается, лишь поднимает руку и демонстрирует им средний палец. И даже это простое движение вызывает у него гримасу боли. — Ну и кто из этих дылд тебя уделал? — спрашивает Бестужев, кивая головой и открывая Диме переднюю дверцу. Тот криво ухмыляется, морщится, но не издает ни звука, устраиваясь на сидении. Стреляет глазами. — Что, хочешь за меня отомстить? — интересуется весело, и Миша только головой качает. — Да я сам виноват, — говорит, когда они выруливают со двора. — Сам попросил пожестче и меня не жалеть, и прощелкал клювом. Петров захерачил с ноги. Но отлично так, хвалю, — Дима смеётся, точнее пытается, потому что тут же стонет, прижимает ладонь к груди. Миша морщится и втягивает воздух сквозь зубы, будто это его ребра простреливает болью. Пожестче? Дима, блять. Машина останавливается на светофоре, и Миша смотрит на Щепина. — Дим, ты же знаешь, что Антон вернётся? — Бестужев наблюдает за реакцией друга, вот только реакции особой нет, Дима лишь стискивает кулаки на коленях и отворачивается к окну. — Мы это обсуждали. Ему просто нужно побыть одному, без нас. Просто несколько дней наедине с собой. — Или больше, — роняет Дима, все так же глядя в окно. — Ну больше, чем на неделю, он не пропадал никогда, ты же знаешь. — Знаю, — голос звучит глухо, и Щепин уперто продолжает на Мишу не смотреть. — Просто ненавижу, когда он так делает. Миша протягивает руку и накрывает ладонью кулак. — Ты же понимаешь, что дело не в нас? Вместо ответа Дима дёргает плечом и тут же матерится яростным шепотом от боли. А Миша не может удержаться, чтобы его не поддеть. — С сексом в честь возвращения блудного сына ты, похоже, в пролете, — и смеётся, когда Дима бросает на него свирепый взгляд. На утешение это мало похоже, ведь секс после возвращения Антона и правда всегда выходит просто чумовым, будто Арбузов привозит с собой все безумие штормового моря. Мише даже кажется, что в первые дни после возвращения у него соленая кожа, что пахнет он морем и глаза у него ярче и голубее. Будто он чертова русалка, которая чахнет и блекнет без солёной воды. Да, мишины слова звучат как издевательство, но все дело в том, что он немного на Щепина злится. Он просто не может не злиться каждый чертов раз, когда тот падает в свое привычное саморазрушение. Дима же вдруг ухмыляется и наконец смотрит на Мишу. — Ничего, — говорит. — Я посмотрю, — и от двух этих простых слов Бестужева обдает жаром. Возникающие в голове картинки очень отвлекают от дороги, и Миша с усмешкой думает, что Щепин ему за его злорадство отплатил сполна. Врач подтверждает трещину в ребре, и по дороге домой они затариваются обезболивающим. Напичканный ими Дима устраивается в гостиной на диване и весь остаток дня и вечер гоняет Мишу по всей квартире: за подушкой, за пледом, за чаем, за телефоном и еще за одной подушкой. Сидящий на диване и обложенный этими самыми подушками, как какой-то восточный принц, Щепин в лучших традициях капризного ребенка жалуется, что в чае мало сахара, что подушки у них кирпичные и «Миш, ну что ты все бегаешь, побудь уже со мной. Только захвати на кухне яблоко» В конце концов Бестужев падает с ним рядом на диван, осторожно пристраивает голову на его коленях и заявляет, что в ближайший час он не сдвинется с места. По телику в очередной раз начинается реклама, и Дима его выключает. Тишина разливается по квартире. Они лежат и слушают шум машин за окном и гудение лифта, Дима зарывается пальцами в волосы Бестужева и вдруг говорит: — Неужели ты не думаешь о том, что он сейчас там может быть с кем-то другим? Что он не морем любуется, а чьей-нибудь задницей. Мише почему-то веселит эта формулировка, но он даже не улыбается. Он знает, откуда в Диме эти сомнения, весь этот страх быть брошенным и забытым. Вся его жизнь до встречи с ними приучала Щепина к тому, что уйти может каждый: отец, подружка, друг. Поэтому Миша не смеется, он просто говорит: — Нет. Я ему верю. Он поднимает голову и смотрит на Диму, тот хмурится, кусает губы, смотрит в куда-то в стену, будто ему там Антона транслируют, наконец вздыхает, переводит взгляд на Мишу и выдыхает совсем тихо. — Я просто боюсь, что когда-нибудь он к нам не вернется. И от этих слов, от этого испуганного взгляда Мише становится так больно в грудине, будто это ему с ноги заехали по ребрам. Он садится и придвигается к Щепину, пытается подобрать слова, чтобы прогнать эти идиотские страхи, но слова разбегаются и не даются, и он просто прижимается губами к губам, целует едва ощутимо, медленно, надеясь вытеснить все сомнения своей нежностью и любовью. И Дима обхватывает его голову рукой, с выдохом подается навстречу и тут же стонет от боли, откидывается обратно на подушки. — Черт, я нынче и правда вне игры. Миша улыбается и соскальзывает с дивана. — Ничего, справлюсь сам, — говорит и устраивается перед Димой на коленях, оттягивает резинку его штанов и наблюдает, как в черных глазах вместо страха загорается желание и предвкушение. Жить с Димой Щепиным-Ростовским и Антоном Арбузовым — это каждый чертов день умирать от любви к ним и возвращаться к жизни от их любви.