Это не лечат врачами

      Хаджиме протирает ладонью запотевшее зеркало над раковиной и смотрит на свое отражение. С волос после душа капает на не менее мокрые плечи, где уже лежит тяжесть выбора, от которой не спасет ни горячий душ, ни полноценный здоровый сон до полудня. Эта ноша будет давить и преследовать, пока не разрешится четким исходом. Подавленное выражение лица Ойкавы так и стоит перед глазами. Хаджиме мнется в какой-то тупой беспомощности, а затем выкручивает вентиль с холодной водой и промывает распаренное лицо. Трет кожу почти до боли, будто это поможет избавиться от чувства вины перед Тоору и всплеска неприязни к себе же.              Отключив воду, Хаджиме упирается руками в край раковины, смотрит, как скатываются в отверстие слива крупные капли. Вот бы и его проблемы просто утекли и исчезли. Вроде номера Кумико, заставляющего стоять тут сейчас и разрываться в решении удалить его или все же оставить.              Наспех вытеревшись, Хаджиме возвращается в спальню. Мобильник, брошенный прям посреди кровати, будто назло первым делом попадается в поле зрения. Подойдя и схватив его практически с остервенением, Хаджиме ищет в списке контактов Кумико и замирает в растерянности над строкой с ее именем.              Жмет, удерживает, получая список из вариантов: удалить, заблокировать, поделиться и прочие ненужные функции. Зачем так много, если даже с одной из них сложно определиться?              — Блять… — ругается в раздражении Хаджиме, откидывает, так ничего и не сделав, мобильник обратно и сам плюхается на край кровати.              Прячет лицо в ладонях, злится, ерошит влажные волосы. Так и тянет что-то разбить, сломать, выплеснуть зудящую ярость, но на деле сплошное бессилие. Хаджиме смотрит в стену, будто может сквозь нее увидеть Ойкаву, проверить, чем тот сейчас занят. На корню подрубает желание пойти к нему в комнату и, не стучась, отворить дверь, а после молча лечь рядом, взять за руку и просто заснуть, наконец поддаваясь усталости. Но тело не двигается, потому что Хаджиме не хватает ни храбрости, ни уверенности. Не хватает, возможно, всего-то шага — самого трудного — до конечного выбора.              Натянув на голое тело спальные шорты, Хаджиме выключает свет и с головой накрывается одеялом. Пусть уходящие сутки скорее закончатся.       

~~~

      Тоору не понимает, как вести себя. Они ведь не ссорились с Иваизуми, между ними не произошло разногласий, никто ничьих обещаний не предал. Разве что Тоору вновь сам обманулся. Только расстояние между ним с Ива-чаном опять растянулось словно на километры. Они вернулись в исходную точку, где были скорее простыми соседями по квартире, которых свели обстоятельства. Вроде как люди живут в общежитиях и пересекаются по нужде только на кухне, да и то если не рассчитали время, чтобы не встретиться.              Тоору не хочет лезть первым, не хочет навязываться. И притворяться, будто все в абсолютном порядке. Потому что сам он — в совершеннейшем хаосе, как если бы кто-то разобрал его по кускам, а потом собрал наспех, закрыв глаза, по пути растеряв пару важных деталей. Он едва выполняет привычные функции, действует скорее на каких-то заранее вложенных в мозг алгоритмах, как робот. Как в те дни, когда все валилось из рук, когда сам готов был упасть — до того, как повторно обрел Иваизуми.              Выходные они проводят практически порознь, лишь с утра вместе выйдя в парк на пробежку, но и то едва перекидываются короткими фразами, а затем Иваизуми с бесспорного разрешения и согласия Ойкавы отправляется на работу в клуб Нариты.              Они чаще молчат нежели разговаривают: как за ужином, так и за кофе во время завтрака. И обмениваются едва ли не стандартными фразами. Вечера не проводят вместе: рано расходятся, никаких кино и приставок, никакого массажа, словно все это было в другой, безоблачной жизни. Словно это только приснилось Тоору.              В понедельник, когда Хаджиме везет его в офис, они слушают радио, только это не заполняет давящую тишину от молчания. Тоору порывается завести разговор, сказать что-нибудь легкое, ненавязчивое, но боится услышать в ответ то, что не хочет. Что сделает лишь больнее.              — Заеду за тобой вечером, — говорит на прощание Иваизуми, не снимая с руля ладоней. — Удачной работы.              — Спасибо, — благодарит Тоору, но медлит, не покидая машину. — Тебе тоже на тренировке. Не утруждай себя сильно.              — Не буду, я все-таки только наставник, — напоминает Иваизуми, хмыкнув. И это, кажется, первое за последние дни проявление чего-то более яркого, чем монохромная вежливость и простые приветствия.              Тоору коротко улыбается.              — Ну… пока, Ива-чан, — прощается, открывает дверь и быстро выходит.              — Тоору, постой! — неожиданно прилетает сзади, заставляя Ойкаву обрадоваться и сглотнуть, чтобы отправить на место подскочившее сердце.              Обернувшись, встречается с Иваизуми взглядом.              — Ты забыл бенто, — сообщает тот и приподнимает в руках сумку, которую Тоору действительно положил на сиденье сзади, и этот факт напрочь выпал, потому как в голове Ойкавы сейчас слишком тесно от более насущных мыслей.              Иваизуми первым шагает навстречу, передает сумку с бенто, но не садится обратно в машину.              — Спасибо, Ива-чан. Было бы обидно сегодня остаться в обед без приготовленной тобой еды, — искренне признается Тоору. И ждет, будто надеется, что забытое бенто было только предлогом, но Иваизуми молчит, а после откашливается, словно в неловкости. — Еще раз спасибо, мне пора. Езжай осторожно, ладно?              — Конечно.              Тоору вплоть до двери в здание офиса спиной чувствует взгляд Иваизуми, запрещая себе надеяться, что это хоть что-нибудь значит.       

~~~

      Каждая минута молчания кажется Хаджиме пропастью, которая разверзлась из случайной крошечной трещины за мгновения. Перепрыгни ее — и рухнешь. Но по ту сторону — Ойкава. Только что если тот не подаст руку? Хаджиме почти не сомневается, что Тоору обиделся. Нет, не так — Ойкаву обидел сам Хаджиме, пусть и невольно. Его самого завалило лавиной сомнений, из-под которой не выбраться, и день ото дня слой становится только толще.              — Что хочешь на ужин? — нарушая словесный вакуум, по пути домой вечером после работы интересуется Хаджиме.              — Я не очень голоден, — отвечает Ойкава, пожав плечами, а затем поясняет: — После встречи с партнерами успел перекусить с папой, давно мы не ели с ним вместе, — и в голосе ощущается настоящая радость, несмотря на усталость. — Так что сегодня выбирай на свой вкус.              — Ладно, тогда можно взять китайской еды на вынос, а завтра приготовлю что-нибудь свежее, — предлагает Хаджиме, перестраиваясь в соседний ряд перед светофором для поворота.              Ойкава соглашается без вопросов. Хаджиме надеется, что это не выдумка, не отмазка, хотя тот и правда выглядит утомленным. Галстук расслаблено болтается вокруг шеи, развязанный сразу, как только Тоору занимает пассажирское кресло. Не жалуется привычно с порога, что день был забит под завязку задачами, что затянулись очередные переговоры, что стопка документов и папок как будто вовсе не убывает, а новенький секретарь по ошибке принесла ему не тот кофе.              — Но бенто был очень вкусный, — бодрее добавляет Ойкава. — Спасибо, что делаешь их для меня.              — Ты же ведь не поешь нормально, если тебя не заставить, — ворчливо усмехается Хаджиме. И это уже похоже на оттепель. Возможно, внезапно сковавшая их с Ойкавой корка льда наконец-то трескается? — Как ты вообще еще гастрит не схлопотал?              — Ну, знаешь, в ресторанах тоже иногда сносно кормят, — парирует Ойкава и даже оглядывается, хотя до этого будто нарочно пытался смотреть исключительно в лобовое стекло и на фары впереди едущих автомобилей.              — Ага, если ты соизволишь дойти до них, вспомнив, что не употреблял ничего, кроме кофе, — подкалывает Хаджиме. Кажется, это первый настолько полноценный их диалог с чертовой пятницы после клуба.              — Поэтому я рад, что ты обо мне заботишься, — благодарно произносит Ойкава, только какого черта Хаджиме между строк читает такие минорные ноты?              В этот вечер они перед сном проводят чуть больше времени. Хаджиме по просьбе коротко пересказывает обстановку в клубе, между делом они с Ойкавой комментируют новости, которые зачем-то для фона включают, опустошая свои коробки с лапшой на вынос. Но после каждый все-таки снова скрывается в своей комнате, пожелав доброй ночи друг другу.              — Тоору? — окликает Хаджиме, хотя дверь за спиной Ойкавы почти закрылась.              Тот, как и утром, оборачивается в легком волнении, что не скрывается от Иваизуми.              — Да?              — Ты… хорошо спишь? Кошмары больше не мучают? — все-таки задает вопрос Хаджиме.              Ойкава будто задумывается, но затем мягко улыбается.              — Нет. Мне вообще последнее время ничего не снится.              — Хм. Хорошо. Ну… доброй ночи.              — И тебе, Ива-чан. Спи сладко, — желает Ойкава, одаривая Хаджиме волной тепла.              Несмотря на интенсивную тренировку, в которой ему пришлось принять непосредственное участие, чтобы на примере показать Тацуе и Гошики, как правильно укрываться и уходить от удара, Хаджиме не ощущает готовности отрубиться, едва дотронется до подушки.              Когда телефон на тумбочке дребезжит от вибрации, Хаджиме, утирая полотенцем лицо, удивляется, кому он понадобился поздним вечером. У парней из клуба есть его номер, но вряд ли те будут беспокоить без реально важной причины. С Нао Хаджиме уже сегодня общался, да и брату запрещено часто пользоваться телефоном, тем более, что они надеются вскоре встретиться.              «Привет, Хаджиме-кун! Это Кумико, из клуба, помнишь меня? Надеюсь, ты не из ранних пташек, и я тебя не разбудила. Просто ты так и не позвонил, ну вот я и решила взять инициативу в свои руки. Если не против вместе выпить и немного расслабиться, то, может быть, встретимся? Я сегодня свободна»              Прочитав сообщение, Хаджиме сглатывает и еще с полминуты тупо пялится в погасший экран мобильника.              Что ей ответить? Да и вообще, стоит ли? Она правда предлагает исключительно выпить или же…? Хаджиме сжимает пальцы на переносице, жестко массирует, но решение не приходит. Прислушивается: в комнате Ойкавы тихо. Впрочем, их разделяет еще одно помещение, так что сказать с уверенностью не получится. В любом случае оставлять Кумико без ответа просто невежливо. Не то чтобы Хаджиме сильно мучила совесть, но девушка не виновата в его личных загонах.              Он снова оживляет экран мобильника, открывает чат с Кумико, замирает над строкой текста и все-таки набирает:              «Привет. Да, конечно, помню. Извини, был занят работой. Если я приеду приблизительно через час (не могу выйти прямо сейчас), будет нормально? Если да, напиши адрес».              Отправить. Назад пути нет.              Хаджиме блокирует телефон и отбрасывает в сторону, словно тот жжет кожу после содеянного. Отчасти, наверное, так и есть. Правда вот, жжет сообщение — совесть, а не физически. Хаджиме пытается оправдать себя, что имеет полное право на встречу с Кумико. Ойкава не накладывал вето на попытки встретиться с кем-то прочим.              «И поэтому ты ждешь момента, когда можно по-тихому, как дезертир, выбраться, чтобы тот не заметил», — упрекает себя в мыслях Хаджиме.              Он и правда прислушивается к шуму в спальне Ойкавы — ни шороха. А мобильник вновь оживает уведомлением: Кумико ждет и готова встретиться в любое удобное время, что наводит Хаджиме на конкретные мысли. Готов ли он, если дело наберет обороты? Настолько ли требуется пресечь мысли об Ойкаве, что ради этого стоит запрыгнуть в постель к первой же женщине? Раньше Хаджиме мало задумывался, не ища отношений, лишь удовлетворяя потребности. Может, и теперь весь сумбур в голове исключительно по простой причине, что он давно не был близок с кем-то?              Предупредив Кумико о приблизительном времени, когда будет на месте, Хаджиме собирается, ждет на случай, если Ойкава все-таки не успел заснуть, и наконец осторожно выходит. Не включает в прихожей свет, аккуратен в каждом движении. Самому тошно за такое почти ребяческое поведение, но ведь лучше, если его уход так и останется для Ойкавы тайной.              Взяв со стола брелок сигнализации автомобиля, чуть не роняет тот на пол, но успевает подставить руку. Вроде не шумно. Фух, выдыхает. До нелепости напоминает моменты, когда кто-то наоборот возвращается поздно, обычно пьяным, и не хочет, чтобы его застали супруг или родители. В общем-то, думает Хаджиме, на обратном пути тоже следует быть вдвойне осторожным, даже если по выходным Ойкава не подрывается рано.              Замок тихо пикает, когда Хаджиме отпирает дверь. Еще раз: ключи, документы, телефон, бумажник — все на месте.              — Ива-чан? — удивленный голос сзади ледяной волной окатывает Иваизуми. — Что… что случилось? Куда ты? — недоумевает Ойкава.              Хаджиме мысленно чертыхается и медленно разворачивается. Открывает рот — тишина. В голове лишь идиотские оправдания. Ну а врать Ойкаве он просто не в силах.              — Прости. Разбудил тебя? — прежде всего интересуется Хаджиме, словно это поможет отложить объяснение.              Ойкава шлепает по полу босыми ступнями, подходя ближе, зажигает свет в коридоре, яркостью ослепляя на миг обоих. Ойкава, чуть взъерошенный, но не сонный, как полагал Иваизуми, в светлой пижаме — кажется, новой, отмечает он мимолетно. Смотрит в растерянности, явно в ожидании ответа. Продолжая топтаться в дверях, Хаджиме знает: надо сказать все прямо и не увиливать. Так или иначе все выйдет наружу.              — Нет, это не из-за тебя, я просто не мог уснуть, — объясняет Ойкава и, шагнув максимально близко, вскользь притрагивается к руке Хаджиме. — Но куда ты собрался так поздно?              И вглядывается пристально, с беспокойством.              — К девушке, — честно, без уловок выпаливает Хаджиме.              Видит, как за доли секунды меняется лицо Ойкавы, словно тот получил пощечину. Скинув оторопь, Тоору отводит руку, прекращая касание, молча кивает в подтверждение собственным неозвученным мыслям, поджимает губы и пытается, как и всегда, улыбнуться.              — Отлично. Здорово, — отвечает Ойкава, и его голос звучит заметно выше по тону, буквально сочится неискренностью. — Она правда тебе понравилась? Я рад. Удачного свидания, — тараторит он, слегка пятясь. — Передавай привет. Хотя нет, прости, хах, это лишнее. В смысле она ведь меня даже не знает. В общем, хорошего вечера, Ива-чан. Если не успеешь на завтрак, напиши, я… Неважно.              Он качает головой, а щеки, кажется, сводит судорогой от того, как сильно Ойкава пытается удержать на лице готовую распасться на осколки улыбку.              Может быть, думает Хаджиме, запрети тот сейчас покинуть квартиру, устрой Ойкава истерику, сцену ревности, даже если бы тот приказал остаться, выстави ультиматум — Хаджиме бы послушался, подчинился. Будто так смог бы снять бремя выбора, перекинуть ответственность на другого.              Но Тоору лишь молча обнимает себя руками в охапке. Успокаивает? Умоляет не двигаться, не кидаться на Хаджиме, слёзно прося не бросать его? Хах, много чести. У Ойкавы Тоору достаточно гордости. А вот у Хаджиме, кажется, кончилась, потому в его голове, словно подстегивая, вновь звучат мерзкие, хлесткие интонации Маки: Ину-чан, ты грязь под ногами Тоору, твое место на улице, даже рядом стоять не следует.              — Ладно… Тогда я пойду? — не утверждает, все еще на каком-то последнем вздохе надежды или упорства будто бы спрашивает разрешения.              — Ага, — коротко позволяет Ойкава, кивая. — Развлекайся.              И провожает Хаджиме потухшим, остекленевшим взглядом.              «Ты ничтожество, — награждает себя единственным заслуженным титулом Иваизуми. — Даже не пёс, потому что у тех есть верность».              Путь до круглосуточного бара, где его уже ожидает Кумико, занимает приблизительно минут двадцать. Ночной Токио накануне выходных даже не пытается стихнуть, особенно ближе к центру, но дороги свободны, позволяя Хаджиме гнать машину, наверное, с нарушением скорости. Он сам не понимает, как соблюдает хотя бы часть из правил, полностью занятый мыслями об Ойкаве, о Кумико, о том, что сейчас делает и планирует. В голове словно прошло цунами, смыв все логичные доводы и выходы из ситуации. Иваизуми захлебывается и не знает, за что ухватиться. Где тот спасительный круг, который ему так нужен?              Припарковавшись, Хаджиме, прежде чем войти в бар, мнется у входа две-три минуты, стреляет у вышедших парней сигарету, делает несколько нервных затяжек до мерзкой горечи. Лишь после заходит. Кумико сидит у стойки в обтягивающем красном платье, волосы собраны на один бок, струятся по оголенной коже. В вырезе декольте в свете ламп поблескивает камушком подвеска, на лице довольно мало косметики, а Хаджиме наконец в деталях разглядывает внешность Кумико — та действительно симпатичная, отрицать глупо. В той, до встречи с Ойкавой жизни он бы радовался знакомству с подобной Кумико женщиной, в дополнение ко всему взирающей на Хаджиме с таким интересом.              «Она лучший из вариантов», — уговаривает себя Иваизуми, подходя ближе и целуя Кумико в подставленную в ожидании гладкую, мягкую щеку.              Бар оказывается лишь отправной точкой для их ночного свидания — Хаджиме не сомневался. В спальню Кумико они попадают уже приблизительно через полчаса после встречи, выпив всего по паре коктейлей.              Кумико, как и тогда в клубе, довольно настойчива, но без напора, будто всегда оставляя Хаджиме шанс остановиться. Ее пухлые, влажные губы ласкают его напряженную шею, ладони залезают под ткань джемпера. Она льнет, упираясь в его грудь пышным бюстом. Ее кожа теплая, шелковистая, изгибы тела такие плавные — все ее прелести должны были давно завести Хаджиме, заставить его возбудиться. Хаджиме списывает заторможенность на настроение, потому как сложно по щелчку перестроиться. Ему нужно чуть больше времени. Он впивается в рот Кумико далеким от нежности поцелуем, но ее, кажется, всё устраивает. Она тихо постанывает, вьется под прикосновениями. Когда Хаджиме резко от нее отрывается, Кумико первой шагает к постели и тянет Иваизуми следом.              — Можешь расслабиться, Хаджиме-кун, я о тебе позабочусь сегодня ночью, — подмигнув шаловливо, Кумико нажимает ему на плечи, заставляя сесть с краю.              Ловко расстегнув на спине молнию, та кокетливыми движениями стаскивает с себя платье, оголяя облаченную в красивое кружевное белье фигуру. Хаджиме пытается впитать ее образ, затмить им совсем не к месту возникающие в уме вспышки с именем Ойкавы. Перед ним готовая ко всему сексуальная девушка — не первая в его жизни, чтобы вести себя словно испуганный девственник. Упираясь коленями по обе стороны от бедер Хаджиме, Кумико садится на него сверху и опять целует. Хаджиме обнимает ее за тонкую талию, отвечает почти механически. Тихий шорох, одно движение — и бюстгальтер Кумико падает на пол, позволяя упругой груди обнажиться.              — Можешь потрогать, если желаешь, — подначинает его к действиям Кумико. Но не дождавшись мгновенной реакции, сама берет Хаджиме за руку и накрывает правую грудь его же ладонью. — Нравится?              Кумико очень игрива. Кажется, ей даже нравится быть ведущей. Не прекращая касание, тянется губами к уху Хаджиме, ласкает за мочку, опускаясь затем поцелуями вниз по шее. Когда рука Кумико накрывает пах Иваизуми, он вздрагивает. И понимает, что его тело едва реагирует, больше автоматически, возможно, по старой привычке и от того, что давно не было секса.              — М, твой большой мальчик устал, кажется, — мурчит Кумико, пальцами сминая его ширинку. — Я ему помогу взбодриться.              Она слезает с колен Хаджиме, плавно опускает перед ним на пол и озорно улыбается.              Хоть бы что-нибудь дернулось в груди или пусть даже ниже от этой улыбки.              Но пусто. Штиль. Вакуум.              Хаджиме закрывает глаза, когда на джинсах вжикает молния. А под веками счастливое смеющееся лицо Ойкавы, которое в мгновение против воли сменяется маской без лучика радости, как сегодня ночью перед прощанием.              Хаджиме не уверен, что это знак свыше, но вибрация телефона останавливает губы Кумико в сантиметрах от его члена.              — Эм… прости, — извиняется он, поправляя белье на место. — Это может быть срочно. Работа, — поясняет он ради нелепого оправдания.              Вынув смартфон из кармана брошенной на пол куртки, Хаджиме тотчас ощущает, как в груди до предела сжимается пружиной тревога. На экране вызова имя Тоору.              — Слушаю.              И будто коленом в живот с размаху:              — Ива-чан, я…тут авария, — дрожащим, сбивчивым голосом с той стороны трубки. — Можешь забрать меня? Прости, что…              — Ты цел?! Где ты? — не дав договорить, выпаливает вопросы. Все равно ведь глупый Дуракава только зря начнет извиняться. Важно лишь, что он в порядке.              Хаджиме уже одной рукой влезает в рукав джинсовки, готовый выскочить из квартиры случайной — несостоявшейся, к счастью — любовницы.              Ойкава лопочет, что якобы не пострадал, а следом название улицы, видимо, сам неуверенный в точности своего положения, но все-таки Хаджиме быстро ориентируется. Это всего лишь в четверти часа езды отсюда без пробок.              — Я скоро буду, жди меня, ладно? Никуда не уходи, — наставляет Хаджиме, хотя понимает, что вряд ли Ойкава действительно позвонил, чтобы в итоге самому разобраться с проблемой.              — Ива-чан, спасибо, — тихо, с надломом, так что Хаджиме против воли себя накручивает картинами случившегося.              Он так навьючен, что едва вспоминает о сидящей позади него Кумико.              — Все в порядке, иди, — опережая его слова, говорит девушка, прикрыв грудь наброшенным платьем. — Думаю, там ты нужнее.              Не любопытствует и даже не злится. Наверное, если бы Хаджиме уже не отдал свою верность другому, он бы действительно попытался построить отношения с Кумико.              — Прости, — все равно извиняется перед ней Хаджиме.              Та кивает, одаривает его кроткой, такой контрастирующей с прежней дерзкой улыбкой.              — Удачи, Хаджиме-кун.              Слова Кумико застают его уже на пороге.       

~~~

      Закончив разговор с Иваизуми, Тоору еще долго смотрит в постепенно погасший экран телефона, на который из носа капает прозрачная капля. Тоору утирает лицо и чувствует себя глупым. Зачем он позвонил ему? Зачем испортил свидание? Тоору пытается убедить себя, что он бы не стал тревожить Хаджиме, если бы не авария. Фактически, ничего страшного: помял, врезавшись в столб, машину, и то не критично, да получил разве что сотрясение и ушибленный нос, неудачно впечатавшись в подушку безопасности, выскочившую при столкновении.              Да, решив погонять в раздрае по полуночному Токио, Тоору повел себя опрометчиво, безрассудно. Но оставаться в пустом доме после ухода Хаджиме было невыносимо, будто стены давили, он задыхался. Нужно было отвлечься, попытаться выбить из головы мысли о том, как сейчас где-то в чужой постели Иваизуми с какой-то девушкой. Еще беспечнее было влить в себя стакан крепкой выпивки — Ива-чан точно его прибьет, как только узнает. Тоору шмыгает носом и усмехается. Только в груди все равно очень больно и совсем не из-за травмы.              Повезло, что эта улица, особенно в такой поздний час, никем не используется: безликая, слишком маленькая, запасная и узкая, сбоку от основной дороги, где иногда мчатся сквозь ночной Токио другие автомобили, не замечая сидящего на тротуаре поникшего Ойкаву Тоору, обдуваемого прохладным осенним ветром. Он ежится: о теплой одежде тоже не позаботился, накинул толстовку прямо поверх пижамы.              Приближающийся шорох шин по асфальту заставляет его встрепенуться. Хлопает дверь, шум быстрых шагов.              — Тоору! — суетливо окликает его Иваизуми, а когда он поднимается на ноги, его нос уже через мгновение упирается в плечо Ива-чана.              От того пахнет тонким флером чужого парфюма, но Тоору все равно вминается почти всем лицом в его кожу чуть повыше воротника, вдыхает. Руки Хаджиме крепко обнимают его за спину, спасая от холода, пальцы пробегают сквозь спутанные волосы на затылке. И сейчас, в эту минуту, Ойкаве феерически безразлично, где и с кем тот проводил время раньше, если сейчас Иваизуми с ним рядом.              — Я с тобой, — словно вторя мыслям Тоору, шепчет Хаджиме, задевая висок губами. — Ты точно не пострадал?              Ойкава молча мотает головой в отрицании.              — Вызвал полицию?              Снова «нет» без единого звука. К черту все! Можно бросить машину, заняться аварией завтра, через неделю… в другой жизни. Но не сейчас, не когда Иваизуми так близко, только его, снова греет родными касаниями.              — Тоору, посмотри на меня, — ласково просит Хаджиме и пытается приподнять его голову. — Дай проверю, что ты в порядке.              Ойкава через силу, нехотя отлипает от плеча Иваизуми, поднимает замутненный взгляд, и под ребрами буквально распирает от чувства, о котором хочется кричать на всю префектуру, только он не признается даже шепотом: все еще страшно — страшнее чем раньше — что не взаимно. Но в глазах Иваизуми столько плавящей нежности, беспокойства и озабоченности, что броня Тоору раскалывается, срывает плотины, позволяя слезам литься потоком. Он пытается остановиться, пристыдить себя, но уже невозможно сдержаться. Он так долго пытался быть сильным, что теперь вся скопленная, прежде запертая глубоко под замком любовь без ответа выворачивает его наизнанку, ломает грудную клетку рыданием.              — Эй-эй, Дуракава, ты чего? — не на шутку пугается Иваизуми, хватая его за мокрые щеки ладонями. — Болит где-то? Плохо? Ну же, скажи, Тоору.              Ойкава только скулит, головой вертит, что нет — мне не больно, не так, как ты думаешь. Это не врачи лечат. Только ты один сможешь, Хаджиме.              Где-то позади воет сирена скорой, но она пролетает мимо, опять накрывая их двоих тишиной, нарушаемой обычным набором звуков ненадолго заснувшего города. Тоору страшится, что если откроет рот, то не остановится, вывалит залпом до единого все признания, погребая Хаджиме своей ненужной любовью. Тот по-прежнему сжимает его лицо в ладонях, вытирает пальцами идиотские, жалкие слезы.              А затем губ касаются поцелуем: настоящим, горячим, не мимолетным. Нос Иваизуми сталкивается с кончиком носа Тоору, трется, чуть мешается, но уже через секунду Ойкава даже имя, кажется, свое забывает. И единственная ясная мысль пульсом в мозге: Иваизуми меня сам целует.              Соль от слез попадает в рот, но Тоору никогда еще не казалось, что он хоть единожды испытывал подобные поцелуи: столь бесконечно вкусные, сладкие, лакомые. Он боится даже пошевелиться, чтобы по неуклюжести не развеять лучший из отрезков всей ранее прожитой жизни. Он не слышит ничего кроме дыхания Хаджиме, а затем полушепотом: «Прости, Тоору».              Легкие резко сжимаются, будто кислород перекрыли, но глоток облегчения искрами разносит приятную слабость по телу, потому что:              — Прости, что оставил.              И короткие поцелуи в висок, в щеки, в прикрытые веки с солёными каплями слёз на ресницах.              — Я больше не уйду. — Иваизуми упирается своим лбом в лоб Ойкавы и продолжает так же вполголоса: — Мне все еще сложно понять мои чувства к тебе. Они пугают меня, путают, и я теряюсь, не знаю, как это описать, черт возьми. Но я хочу быть вместе с тобой, если еще позволишь. Прости за то, что успел сделать больно.              Вкладывает Тоору слова в самые губы.              — Ты же ведь не делаешь это из жалости? — осторожно задает вопрос Ойкава. Отстраняется, ищет немой ответ в глазах Иваизуми. — Не поступай так. Так только больнее, чем если ты останешься рядом в качестве друга и просто позволишь любить себя.              — Какой же ты все-таки Дуракава, а, — хмыкает Иваизуми. Прижимается губами ко лбу Тоору ровно под челкой и вновь обнимает, словно держит самое дорогое богатство. — Едем домой, все остальное завтра. Мы оба устали, нужно выспаться.              — Я люблю тебя, Хаджиме, — наконец свободно признается Тоору, цепко впиваясь пальцами в куртку на спине Ива-чана.              — Я знаю, Тоору. Знаю. И я никуда не денусь, даю слово.              По пути домой Ойкава успевает задремать на пассажирском сиденье. Отрубается, наверное, почти сразу, потому что в тепле, укутанный в куртку Хаджиме, поддаётся плавной волне спокойствия, да и сил уже совсем не осталось после минувшей череды встрясок. Иваизуми рядом, ведёт машину. Не отпускать бы его вовсе, но держаться за руку неудобно, тем более тот признался, что тоже немного выпил и следует быть осторожным.              От парковки вплоть до квартиры Иваизуми ведет Тоору, обнимая за талию. Завтра всё-таки следует показаться врачу, но причина для слабости явно кроется в недосыпе и банальной истерике. Организм как лимонная корка, которую до последней капли выжали. Тоору чувствует, что глаза слипаются, но Иваизуми не отпускает. Тот сам снимает с Тоору куртку, опускается на колени и помогает стащить кроссовки. От этих обычных, банальных действий нутро обдает волной нежности.              — Так, мой руки и спать, — командует Иваизуми, практически дотащив Тоору до ванной.              И сам тоже рядом сует под текущую из крана воду намыленные ладони.              Тоору уже в пижаме, поэтому первым ложится и ждет, в предвкушении наблюдая, как Иваизуми спешно снимает джинсы и джемпер, кидает на ручку кресла и забирается рядом под одеяло. Сначала берет Тоору за пальцы, переплетает с собственными, и, в общем-то, они лежат практически как обычно. Тоору не мечтает о большем — не сегодня уж точно. Даже просто понимать, что Ива-чан выбрал его, уже многое значит.              — Между мной и той девушкой ничего не произошло, — негромко признается Иваизуми, смотря в потолок.              Собирается сказать что-то вдогонку, но Тоору, перекатившись набок, плотно прижимает к его губам пальцы, останавливая лишние оправдания.              — Тшш, Ива-чан, не нужно, — просит Тоору, между делом наслаждаясь касанием. — Забудем, ладно? Ты сейчас здесь, мне достаточно, правда.              Иваизуми свободной рукой берет запястье Тоору, подносит к губам центр ладони, целует, словно вновь без слов просит прощения, а затем сам оборачивается, чтобы оказаться лицом друг к другу. Пальцами отводит упавшую на лоб прядь волос, заправляет за ухо. Скользит кончиками по коже от виска, по скуле, через щеку, замирая в конце на губах. Обводит по контуру нижнюю, а затем молчаливо стреляет вниз взглядом и через секунду тянется за поцелуем. Придерживая за шею, мягко касается губ Тоору своими, неглубоко, будто на пробу, фактически изучает заново, а не в том взрыве эмоций, какой захлестнул их на улице. Тоору смыкает веки, утопая в тактильности, впитывая тихие вздохи, шорох тканей. Кажется, если он будет смотреть на Хаджиме, то вновь то ли расплачется, то ли просто глазам не поверит, поэтому отдается окутывающим его ощущениям.              Они так и целуются — абсолютно невинно, пока Иваизуми не начинает скользить ладонью от шеи вниз вдоль по телу. Тоору пробирает дрожь от волнения, но Ива-чан притормаживает и просто обнимает его под одеялом за пояс. Конечно, понимает Тоору, для Ивазуими оказаться в постели с мужчиной в подобном статусе явно в новинку, поэтому глупо думать, будто тот с головой бросится в омут. Однако даже просто лежать в обнимку, почти как раньше, доставляет Тоору блаженство.              Иваизуми с ним рядом. Надолго. В идеале — Тоору будет бороться за это — до конца жизни.              Когда сон окончательно настигает Тоору, он успевает только устроиться головой на теплой груди Иваизуми, обхватив того поперек талии, и наконец позволяет себе отключиться.