Это не лечат врачами

      Забирая Ойкаву из офиса Хаджиме моментально отмечает его нездоровый вид. Интересуется, спрашивает: всё ли в порядке. Волнуется. Не ради банальной вежливости, а потому что давно уже не плевать на Ойкаву.              — Я просто устал, Ива-чан, — с вымученной улыбкой на куда более бледном чем обычно лице отмахивается Ойкава, садясь на пассажирское кресло и сразу прикрывая глаза. — Работы много, а я не выспался.              — Снова кошмары? — тут же уточняет Хаджиме. Пока не заводит машину, стоит на парковке. Возможно, по пути стоит заехать в аптеку, но для этого нужно понять, что конкретно происходит с Тоору.              — Нет, просто бессонница, — отвечает Ойкава и хлопает Хаджиме по коленке без скрытого смысла, тот вряд ли сейчас вообще горазд хоть о чем-то серьезно мыслить, кроме постели в самом ее базовом назначении. — Не беспокойся. Хотя мне приятна твоя забота.              Медленно обернувшись, смотрит на Хаджиме в полглаза и расплывается в улыбке, которая очевидно дается тому с трудом.              — Ужасно выглядишь, — бросает Иваизуми.              Не в обиду, конечно, но Ойкава мгновенно с легким сарказмом парирует:              — Оу, прости, забыл утром сделать витаминную маску, завтра исправлюсь.              — Я не о том, — исправляется Хаджиме, следя как Тоору присползает вниз по сиденью и прикрывает ладонью глаза. — Я имел в виду у тебя вид болезненный. Может, заедем в клинику?              — Нет, Ива-чан, мне просто надо постоять минут десять в душе, поесть твоей замечательной стряпни и лечь спать, — отвечает Ойкава, а в голосе уже почти нет шутливости. Будто слегка раздражен, но пытается сдерживаться.              Хаджиме больше не давит. Ойкава упертый. Пока лучше оставить его и не мучать еще сильнее вопросами. Но важно приглядывать, следить за меняющимся самочувствием. Хаджиме включает зажигание и выруливает на дорогу, ведущую к дому.              В итоге Ойкава зависает в душевой на добрые сорок минут. Хаджиме, закончив с готовкой, заходит в спальню Тоору. Закрывает глаза, считает мысленно до пяти и стучится к ванную комнату.              — Тоору, ты как? В порядке? Не перегрелся? — кричит Хаджиме сквозь дверь. Прикладывает к ней ухо, но вода не журчит. Наверное, все же набрал ванну и лежит внутри, отмокая.              Но в ответ тишина.              — Тоору?! — громче окликает он. Дергает ручку. Незаперто. — Тоору, я вхожу.              В помещении ванной тепло: видимо, было напаренно, но теперь температура слегка выше комнатной. Голова Тоору, чуть спадая к плечу, покоится на бортике поверх полотенца. На полу поставлен пустой бокал, судя по цвету капель — из-под вина.              Хаджиме ощущает, как невольно учащается сердцебиение. Он в два широких шага оказывается возле Ойкавы, берет того за лицо и проверят. Фух, ну естественно, дышит. Просто заснул, дурачина. Но Хаджиме все равно машинально чувствует облегчение. Садится на широкий край ванны, аккуратно треплет Ойкаву по щеке, чтобы не напугать резким движением.              — Эй, просыпайся, вода остыла.              Ойкава перекатывает головешку, кряхтит.              — Давай-давай, дрыхнуть в кровати будешь, — подгоняет Хаджиме.              Вынимает затычку под водой с уже опавшим пенным слоем и следит, как Ойкава промаргивается. Хочется его отругать, но не место. Сначала, думает Хаджиме, нужно доставить Тоору в кровать, вряд ли в таком состоянии тот прежде согласится поужинать.              — Ива-чан, подай полотенце, пожалуйста, — мямлит с просьбой Ойкава и упирается ладонями в бортики, чтобы подняться. Так что когда Хаджиме оборачивается, Ойкава уже во всей красе, в полный рост предстает перед ним без намека на скромность.              — На, прикройся, — ворчит Хаджиме, протянув тому полотенце, а сам, хмурясь, отводит взгляд и пялится на незатворенную дверь.              Он часто посещал общественные бани, видел парней в душевых клуба, ничего в том особенного. У мужиков где потолще, где покороче, но в целом все ж одинаково. Только тело Тоору почему-то в мгновение вызывает желание не подглядывать, не нарушать что-то столь личное. И щекам почему-то жарче, но это, конечно (иначе не может быть), из-за повышенной температуры в ванной.              Да и какого, блин, черта Хаджиме это вообще смущает? Подумаешь, вскользь увидел член Ойкавы. Не лучше, чем у других, золотом не обмазан. Ну, более розовый, вполне ровный, тоньше, но, возможно, длиннее, хотя это навскидку.              Хаджиме трясет головой. Блять! О чем он вообще сейчас думает, господи!              Плеск воды, когда Ойкава вылезает и перешагивает через бортик, слегка отрезвляет.              — Осторожнее! — восклицает Хаджиме и ловит под локоть поскользнувшегося на мокрой плитке Ойкаву. — Блин, нехер пить было в таком состоянии. Что у тебя в башке творится?              Злится, срывается. Это бесит, потому что отчасти причиной тому тревога, но есть в этих эмоциях и доля неловкости, в которой Хаджиме рефлекторно винит бессовестного Ойкаву с его чертовым розовым членом.              — Ива-чан, прости, — искренне извиняется Ойкава, отчего Хаджиме получает еще один выстрел по совести. — Поможешь дойти до спальни? А то какая-то странная слабость в теле.              И смотрит так, будто реально подразумевает возможность отказа. Отвесить бы ему подзатыльник, думает Хаджиме. Но вместо этого обнимает за пояс — кожа в каплях воды, теплая, влажная… обнаженная — и выводит из ванной.              — Надеюсь, сам сможешь одеться? — интересуется Хаджиме, усаживая Ойкаву на край постели. Тот кивает.              — Спасибо.              И опрокидывается навзничь на одеяло, как был, в полотенце на бедрах.              — Оботрись нормально. И не лежи так. Продует, — наставляет Хаджиме, никак не в силах бросить Дуракаву и уйти уже наконец обратно на кухню, чтобы поужинать в одиночестве.              — Ладно, — обещает Ойкава, хотя сам уже глаза прикрывает. Точно заснет ведь. Ну за что это всё Иваизуми, он же не хренова нянька.              «Да кого ты обманываешь. Всё равно не оставишь его», — проносится в голове Хаджиме.              — Ива-чан? — буквально на выдохе окликает Ойкава.              — М?              — Сваришь какао? Нет аппетита, но хочу чего-нибудь сладкого и горячего, только не чая. Если несложно, конечно, — добавляет тот. Вертит головой, встречаясь глазами с Хаджиме. Сейчас, даже если бы он ненавидел Тоору, и то бы выдержка треснула под таким взглядом.              — Глупости не мели. Пф, сложно, — фыркает Хаджиме. — Сейчас приготовлю. Точно не будешь ужинать?              Ойкава лишь молча в отрицании мотает головой.              — И оденься, — напоминает Иваизуми, и только затем выходит из спальни.              Когда он возвращается минут через десять с кружкой, Ойкава, уже в пижаме, лежит на боку, скукожившись в позе зародыша. Одеяло — спиханное в ногах, хотя кажется, что Тоору мерзнет. Хаджиме тихо ставит какао на тумбочку, накрывает Ойкаву, но тут же чувствует на руке касание.              — Полежишь со мной немного?              — Думал, ты отрубился, — признается Хаджиме, а потом легонько подталкивает Ойкаву. — Двинься.              Тот отползает под одеялом, но Иваизуми ложится поверх.              — Я какао принес. Будешь?              Ойкава кивает.              — Садись тогда, а то захлебнешься. И проверь сначала, что не горячо, — предупреждает Хаджиме, передавая кружку.              — В самый раз. Спасибо, — благодарит Ойкава.              Выпивает все подчистую до донышка.              — Засыпай теперь, — говорит Хаджиме. Наплевать, что еда остыла, наверное. Разогреет в микроволновке, когда уложит Тоору. — Побуду здесь пока.              И первым берет Ойкаву за руку, переплетая вместе их пальцы.              Хаджиме сам едва не отключается, ожидая прихода сна Тоору. Вздрагивает, когда тот ворочается уже спящим, и тихо выходит. Ужинать тоже уже не особо и хочется. Возможно, поздновато. Возможно — одиноко без Ойкавы. Хаджиме берет из холодильника порционный онигири и направляется к себе в комнату.              Утро бьет Хаджиме по голове, словно обухом. Сновидения были разрозненные, липкие, после таких физически хочется отряхнуться. Возможно, не стоило ложиться с кинутым в желудок одиноким онигири, но поздно после драки махать кулаками. Хаджиме бредет в душ в надежде побыстрее смыть эту пленку ночного морока.              Только выйдя из душа — да, все-таки идеальный метод для бодрости, — Хаджиме отмечает, что Ойкава должен был встать еще минут двадцать назад, но в квартире слишком уж тихо, ни звука, а ведь Тоору обожает погреметь на кухне посудой. Быстро одевшись, Хаджиме проверяет, что не ошибся: спальня Ойкавы по-прежнему заперта, да и сумка, которую тот вечером бросил прямо в прихожей, так и лежит на месте.              Хаджиме снова окутывает волнением и тем вязким чувством тревоги, которое он испытывал накануне и утром, проснувшись. Не стучась, но медленно он открывает дверь спальни Ойкавы. Окна зашторены, под одеялом, натянутым почти по самые уши, так что торчит только макушка, отчетливо виден силуэт Ойкавы, снова скукоженный. Хаджиме садится на край — ноль реакции.              — Тоору? — сначала просто зовет, не трогая. Безуспешно. — Тоору, на работу проспишь, вставай.              Касается плеча и чувствует, как Ойкаву мелко потряхивает.              — Так, все-таки заболел, — констатирует Хаджиме и проверяет лоб. Но тот негорячий, с холодными каплями пота, на жар не похоже.              — Ива… Ива-чан, — еле-еле выдавливает Ойкава.              — Я вызову врача, потерпи, — просит Хаджиме, поднимаясь с кровати, но тут же соображает, что у Тоору, вероятно, свой личный семейный врач. И нужно уточнить, какой у того номер.              — Нет, — возражает Ойкава. Переваливается на спину, и на лицо смотреть страшно, весь белый, словно за ночь осунулся, и с трудом подавляет импульсы боли. — Это… мигрень… Таблетки в ящике. Верхнем. Достань… пожалуйста.              И зажмуривает глаза.              Хаджиме вспоминает, как одна из тетушек вечно жаловалась матери на мигрени, приходя в гости. Тогда он мало понимал, что это значит, но тетушка выглядела ужасно. Лучше, чем Ойкава в эту минуту, но судя по его виду — у него как раз активная стадия.              — Погоди, сейчас.              Хаджиме роется в ящике и находит блистеры без упаковки. Название, конечно, ни о чем не говорит.              — Эти? — уточняет он, поднося таблетки ближе к Ойкаве. Тот кивает. — Сколько?              — Давай две, — тихо отвечает Ойкава.              — Не давай две, а точно, сколько прописано? — злится Хаджиме. — Кто их назначил? Твой психотерапевт? Может, ему позвонить?              Ойкава вновь мотает башкой. Дурачина же!              Хаджиме хватает его мобильник — к счастью, на том нет блока — и ищет в списке контактов доктора Сугавару. Ойкава не реагирует, прячась под одеялом.              — Тоору, здравствуй, — раздается по ту сторону трубки бодрый и вполне молодой голос. Почему Хаджиме думал, что тот должен быть старше?              — Эм… добрый день, Сугавара-сенсей, это Иваизуми Хаджиме… Друг Ойкавы, — представляется он.              — Да, Иваизуми-сан, слушаю вас, — голос мгновенно меняется на серьезный. — С Тоору что-то случилось?              — Да, у него приступ мигрени, ему плохо. Я нашел таблетки, но не понимаю, сколько ему давать, а он, кажется, просит больше, — выпаливает Хаджиме. Будто ябедничает старшим, но дело отлагательств не терпит. Смотрит на контур тела Тоору под одеялом, аж сердце невольно сжимается.              — Ох, снова… — вздыхает Сугавара. Ясно, видимо, кошмары были не единственной проблемой для Ойкавы. Доктор уточняет название препарата, убеждаясь, что это именно тот, который он выписал ранее, а после наставляет: — Одну сейчас, вторую в обед и далее на ужин только после еды. Даже если он не захочет и не сможет поесть, приготовь ему теплое подслащенное питье. Обязательно проветри комнату, убери источники прямого света. При возможности помассируй ему виски, лоб, шею и плечи. Либо приложи холодный компресс, а лучше действуй комплексно.              Хаджиме, насупившись, внимательно слушает. В целом, ничего сложного, разве что нужно потревожить Ойкаву, но все это ради его же блага.              — Может быть, стоит вызвать врача?              — Если состояние не стабилизируется, позвоните мне снова, я свяжусь с семейным врачом Ойкавы, — дает указание Сугавара. — А пока позаботьтесь о нем, Иваизуми-сан. Тоору очень ценит вашу помощь. Спасибо.              Хаджиме даже теряется. Ойкава, видимо, много разговаривал о нем с доктором. Интересно, о чем конкретно? Впрочем, Сугавара явно доверяет своего пациента ему в попечение.              — И вам спасибо, Сугавара-сенсей. До свидания, — прощается Хаджиме.              Отложив телефон, приносит из кухни стакан воды, выдавливает таблетку из блистера и протягивает Тоору.              — Выпей.              Ойкава вылезает из кокона одеяла, тянется и беспрекословно выполняет указание Хаджиме.              — Сейчас вернусь, — предупреждает он и теперь идет в ванную за компрессом.              Уложив прохладное полотенце на лоб Ойкавы, Хаджиме присаживается возле него и осторожно касается головы. Кончиками пальцев выводит круги по вискам, по контуру лба над компрессом. Помедлив, опускается вниз по шее, массирует низ затылка. Ойкава тихо, коротко стонет, но лицо выглядит чуть расслабленней.              — Лучше? — интересуется Хаджиме, вернувшись обратно к вискам.              — Да, — с выдохом отвечает Ойкава. — Спасибо, Хаджиме.              Иваизуми почти удивляется. Тоору, кажется, лишь второй раз называет его по имени. Непривычно. Но словно еще шажок по шкале близости. Он не против.       

~~~

      Никогда еще Тоору не думал, что приступ чертовой мигрени, которая вновь укладывает его на лопатки, может не только мучать и изводить болью, но подлить в водоворот тошнотворного состояния ложечку сладкого меда. Первый день Иваизуми буквально выхаживает его, и сквозь завесу сна и полуреального восприятия окружающей обстановки Тоору даже ловит секунды счастья, что его любимый человек рядом. На вторые сутки, когда мигрень заметно сдает позиции, Иваизуми по-прежнему готов выполнить любую просьбу и оберегает покой Тоору, но сам он уже не может бессовестно пользоваться таким отношением. В какой-то степени наоборот хочется скорее выбраться из постели и показать, что в этом целиком заслуга Ива-чана.              Несмотря на загруженность в офисе, Тоору с позволения отца решает взять внеплановый, но без сомнения крайне необходимый в его состоянии отпуск. Да и Суга-сан активно советовал сменить обстановку, так что Тоору бронирует номер в гостинице на горячих источниках в Сидзуоке. Конечно, для них с Ива-чаном вместе, тому тоже следует устроить восстановительную реабилитацию после того, как сняли повязку. Конечно, Иваизуми сначала отнекивается, но Тоору — ему почти стыдно, честно, — чуть давит на совесть, что его, мол, еще иногда атакует слабость, и не хочется одному оставаться в номере без присмотра. Возможно, он звучит жалко, но уже откровенно пофиг. Тоору отчанно хочет отдохнуть на источниках с Иваизуми.              Ехать решают не своим ходом, а сев на синкансэн, так даже быстрее, и никому не требуется сидеть за рулем два с лишним часа, следя за дорогой.              — Я думал, ты забронировал номер, а не целый дом, — войдя в их отдельное бунгало, стоящее на расстоянии от пеших троп, удивленно произносит Иваизуми.              — Мы приехали сюда спокойно провести время, и соседи в эту картину не вписываются. Тем более, я специально выбрал источники такого формата. Купаться с кем-то еще в онсене я тоже желанием не горю, — довольно отвечает Тоору, оставляя чемодан возле входа и сразу шагая к широкой кровати.              Жаль — односпальной, но иначе было бы наглостью. Он уважает требуемое Ива-чану пространство. Хотя, невольно проносится в голове Ойкавы, даже одной кровати хватит для двух взрослых мужчин, если лежать очень близко. Правда, впустую об этом мечтать вряд ли стоит.              До ужина еще остается достаточно времени, и Тоору решает провести его, нежась в источнике. Он первым начинает раздеваться, а затем замечает вопросительный взгляд Иваизуми.              — Пойдем купаться, — зовет Тоору, сбросив свитер.              — Может, ты пока один? — явно сомневается тот и мнется возле своей постели.              — Нет, Ива-чан, мне будет скучно, — капризничает Тоору. — И вдруг я перегреюсь, утону и захлебнусь, а потом…              — Ладно, понял я, — прерывает Иваизуми со вздохом и лезет в сумку. За плавками. Тоору тихо хмыкает себе под нос. Он всегда посещает онсен раздетым полностью.              К источнику ведет короткая тропа сразу от раздвижной двери в задней части дома. Вокруг много зелени, сама территория окружена деревянным забором, над источником нависает чуть покатая крыша, оставляя возможность любоваться вечерним небом. Тоору на пару секунд прикрывает глаза и вдыхает полные легкие свежего воздуха. Идеально. Особенно когда за спиной раздаются шаги догнавшего его Иваизуми.              Не оглядываясь, Тоору сбрасывает полотенце на краю онсена, мелькая голой задницей, и осторожно опускается в воду. Блаженство.              — Ива-чан? — он оборачивается и смотрит, почему замешкался Иваизуми. Тот продолжает стоять на тропинке с полотенцем в руках, которым будто прикрывается. Забавный. — Ну чего ты? Присоединяйся. Или ты что… стесняешься?              — Да не стесняюсь я, — ворчит Иваизуми, вызывая у Тоору улыбку, и лишь тогда забирается рядом.              Откинув голову на край онсена, Тоору прикрывает глаза и отдается приятным ощущениям. Омываемое горячей водой источника тело быстро расслабляется, даруя засиженным в офисе мышцам легкость, словно чьи-то ласковые руки мягко массируют каждый участок. Пар очищает легкие и будто выветривает из головы все мысли. А в тишине, нарушаемой разве что плеском воды и умиротворяющими звуками природы, почти плечом к плечу с Иваизуми под закатным небом чувствуется особая атмосфера уединения.              — Надо было заказать напитки, — сетует Ойкава.              — Могу сходить, — вызывается Иваизуми, и Тоору рефлекторно кладет под водой ладонь ему на ногу, останавливая.              — Не надо, потом уже.              Иваизуми просто пожимает плечами, едва реагируя на касание, внешне по крайней мере.              — Как хочешь.              Ужин доставляют буквально через десять минут, как они заканчивают с купанием — Тоору и здесь старается максимально избегать взаимодействия с другими отдыхающими на территории комплекса, поэтому заранее заказал еду в номер.              — Ива-чан, давай наденем юкаты? — воодушевленно предлагает Тоору, выуживая из шкафа предоставляемые для гостей халаты.              Как ни странно, Иваизуми не спорит и не отказывается, просто берет из рук юкату, тут же надевая ее на себя. Тоору залипает мгновенно. И бессознательно пялится с явным желанием снять юкату обратно, чтобы добраться до вожделенного тела, практически завидуя бездушной материи, что та может касаться тела Иваизуми вместо него.              Вдох-выдох.              «Контролируй себя, Тоору».              За трапезой болтают немного. Иваизуми любопытствует, как часто Тоору прежде бывал на источниках, а потом внезапно делится воспоминанием, что сам впервые ездил с родителями будучи маленьким, еще до начальной школы. А затем уже отмечать день рождения одного приятеля гораздо позднее. Конечно, ни один из источников не дотягивал до текущего уровня.              — Спасибо, что пригласил.              Благодарность Иваизуми застает Тоору врасплох. Слова мягким теплом растекаются в груди, так что жутко тянет Ива-чана обнять. И сказать, что Тоору готов отвезти Иваизуми на каждый источник в Японии, если это доставит радость. Но Тоору лишь улыбается.              — Я счастлив, что тебе нравится.              Из-за выпитого алкоголя в черепушке ближе ко сну растекается вязкий кисель, но в то же время витает легкость. Иваизуми же выглядит практически трезвым, хотя тоже пригубил пару рюмок саке.              Тоору поднимается из-за стола, но голова кружится, и его резко ведет в сторону.              — Да ты убьешься когда-нибудь! — конечно же, опять ворчит Иваизуми, ловко успев подхватить Тоору. Вот оно умение бойца быстро и резво двигаться и реагировать на ситуацию, полезно и в обыденной жизни.              — Ива-чан, можно я немного обниму тебя? — просит Тоору, уже обвивая того руками. Укладывается щекой Иваизуми на плечо и стоит, привалившись.              — Плохо? Тошнит? — спрашивает тот с беспокойством. Ну или просто опасается, что ужин по стечению обстоятельств может выйти наружу.              — Нет… вроде бы, — отвечает Тоору и тут же икает, а после смеется. — Но давай постоим так еще немного, если не возражаешь.              Иваизуми молчит, стоит столбом, но не противится. Но затем Тоору чувствует, как повыше поясницы аккуратно опускаются ладони Хаджиме. Тепло его крепких, сильных рук и пока еще слегка неловких, нерасторопных, возможно, сомневающихся, но таких желанных для Тоору объятий греют не только отделенную лишь слоем юкаты кожу, но и буквально лучиками проникают в самое сердце, которое всегда спешит биться чаще вблизи Иваизуми. Каждый, пусть даже маленький жест и попытка ответить Тоору взаимным расположением бесконечно ценна и подпитывает надеждой, что ожидание и чувства Тоору вполне не напрасны.              — Ложись уже, — произносит тот негромко.              — Останешься со мной?              — Я и так с тобой, — хмыкает Иваизуми, но добавляет: — Куда денусь-то.              Тоору нехотя отлипает от его тела и шагает к постели. Ложится, занимая лишь половину, и ждет, когда Иваизуми разместится рядом. Тот медлит недолго, а после укладывается сбоку, подпирая ладонью голову и сверху вниз взирая на лицо Тоору.              — Как голова?              — Мутит немного, — честно признается Тоору. — Но зато, когда выпью, обычно сплю без сновидений.              — Только не говори, что именно так и справлялся раньше, — с нескрываемым осуждением говорит Иваизуми.              — Нет, конечно, — сначала почти возмущается подобным предположением Тоору, но стыдливо уточняет, вспоминая свои загулы по барам с Матцуном и Маки: — Редко.              — Дуракава, — вздыхает Иваизуми.              А потом ложится целиком, головой на подушку, и обнимает Тоору рукой поперек живота.              — Когда мне было плохо, я вспоминал того мальчика, с которым дружил в Сендае. Его образ иногда помогал мне отгонять кошмары, прятаться от них. Будто он защищал меня, даже когда мы давно потеряли связь, — делится Тоору.              Проводит ладонью по лежащей на нем руке Иваизуми от локтя до пальцев, да так и оставляет сверху. Будто тот опоясал его ремнем безопасности. Ива-чан теперь его новая гавань спокойствия.              — А что бы ты сделал, узнай, где тот мальчик находится сейчас, кем он стал? — любопытствует Иваизуми. Даже в приглушенном освещении номера и сквозь легкую дымку опьянения Тоору в вопросе чудится не только праздное любопытство для галочки, но словно блеснувшее в глазах Иваизуми ожидание, отразившиеся в чуть насупленных по привычке бровях, сошедшихся на переносице. К чему бы это?              — Что бы я сделал...? — и сам задумчиво повторяет вопрос Тоору, а затем пожимает плечами. — Вероятно, попытался бы встретиться и поблагодарить его. Расспросить, как он живет. Но вряд ли он меня еще помнит, — усмехается Ойкава. Поворачивает голову к Хаджиме и полушепотом говорит: — К тому же теперь у меня есть ты, Ива-чан.              Тоору поддается моменту и тянется к губам Хаджиме. Почему-то сейчас нет сомнений, что тот позволит, дарует Тоору подобную вольность. Возможно, из-за обволакивающих добротой глаз Иваизуми, которые так пронзительно смотрят и сами как будто невольно ловят взглядом с готовностью приоткрытые губы Тоору. А может быть, причина кроется в алкоголе, который подстегивает Тоору в его тайной страсти, подпитывает жаром кураж, и нет сил сопротивляться желанию.              Ладонь Тоору оглаживает щеку Хаджиме, а губы соединяются — наконец-то! — на пару мгновений, заливая Тоору волной эйфории. Однако еще доли секунды, и Иваизуми все-таки избегает контакта.              — Тоору, прости, но… я не могу, — Иваизуми извиняется, хотя его лицо по-прежнему катастрофически близко. Тоору сглатывает, тормозит настырно подступающие слезы. — Не сейчас. Я не готов к такому.              Тоору прикрывает глаза, молча кивая, а его пальцы еще трогают кожу на щеке Иваизуми. В груди мелкой трещиной расходится боль и горечь. Что же... Тоору сам обманулся, поддался слепому влечению. Это не вина Ива-чана, но все-таки трудно унять обиду.              — Я понимаю. Правда.              — Прости, — повторяет Иваизуми.              А затем оставляет невесомый поцелуй в уголке губ Тоору, обнимает крепче, позволяя спрятать лицо у него на груди.              — Когда мне было пять лет, моя мать умерла, — неожиданно начинает рассказывать Иваизуми. Тоору даже отвлекается от ощущения нахлынувшего разочарования и прислушивается, замирая. — Сначала я жил с отцом, но он много работал, и чтобы я не оставался постоянно один и был под присмотром, моя тетка забрала меня к себе домой, будни я проводил у нее. У них с мужем не было детей, а меня она очень любила. Но через пару лет отец вновь женился, плюс ко всему у него появился шанс перевестись в другой город, и он в итоге принял решение переехать.              Тоору, кажется, едва дышит, боясь сконфузить или сбить Иваизуми с повествования. Тот, почти бессознательно, водит кончиками пальцем Тоору вдоль позвоночника, и это еще одна из важных причин, почему он отчаянно страшится испортить текущий момент.              — Естественно, отец готов был забрать меня, но тетя убедила его, что мне лучше остаться с ней, иначе я опять буду без присмотра. Я тоже не возражал, да и отец, кажется, обрадовался возможности. Он любил меня, но понимал, что тетя права. Да и я не хотел менять школу. Поэтому для меня с его переездом особо ничего не изменилось.              Иваизуми замолкает, делает паузу, а потом произносит фразу, от которой у Тоору сердце пружинит к глотке, грозясь задушить его:              — А еще через год я встретил тебя.              Тоору немного отодвигается, задирает голову, чтобы посмотреть в глаза Иваизуми.              — Так это действительно был ты? — с легким надломом в голосе спрашивает Тоору.              Иваизуми кивает.              — Почему… почему ты не сказал раньше? — удивляется Тоору. Не обижается, пока вообще трудно переварить. Но он не ошибся!              — Думал, что мое признание лишь обременит тебя. Да и я уже далеко не тот мальчишка, который отбил тебя от старшаков, — хмыкает Иваизуми. Отводит челку Тоору в сторону, задерживается пальцами у виска. — А ты…              — Изменился? — первым задает встречный вопрос Тоору.              — Теперь кажется, что не очень. Но когда только встретил тебя, не узнал, — не скрывает правды Иваизуми.              — Почему ты все-таки исчез из Сендая? Отец решил забрать тебя? — возвращается к его истории Тоору и снова утыкается лбом в районе ключицы. Слишком много эмоций, лишних вопросов, которые и вовсе уже задавать поздно и не имеет смысла. Лучше пока плыть по течению.              — Муж тети - канадец, в Японию изначально прилетел из-за работы. И как раз в тот год ему предложили выгодное место обратно на родине, поэтому они с тетей приняли решение жить там, хотя бы на время контракта. Само собой в таких обстоятельствах я уже вынужден был присоединиться к отцу. Тетя сильно переживала, но я заверил, что все нормально, я смогу позаботиться о себе. Она многому научила меня по хозяйству, так что я умел обращаться с плитой и продуктами. Таким образом из Сендая я переместился в Нагано.              — А новая жена отца? Она была не против твоего появления?              — Ну… — заминка Иваизуми настораживает Тоору. — Она была заметно моложе отца, целый год они жили исключительно вдвоем, а тут появился я. Она относилась ко мне без особых эмоций. Мы общались по необходимости, а большую часть времени я проводил либо в школе, либо на улице, либо у себя в комнате, занимаясь уроками.              Тоору машинально представляет маленького Иваизуми, который одиноко запирается в спальне, читает книги или играет в видеоигры. От этой картины Тоору тоскливо. Как было тоскливо и ему самому в те годы после исчезновения Хаджиме.              — Мне жаль, — произносит Тоору, словно в истории Иваизуми виноват непосредственно он, и стискивает в ладонях края его чуть распахнувшейся на груди юкаты.              — Почему же? У меня были друзья в Нагано. Да и внимания мачехи я не жаждал, — спокойно поясняет Иваизуми, продолжая рисовать на спине Тоору хаотичные линии. — А через два года она родила ребенка, моего сводного брата, которого в основном нянчил именно я. Мне было чем заняться. Она его лишь кормила, иногда брала на руки, когда тот плакал, но чаще всего жаловалась отцу на дикую усталость и то, как она не справляется. Так что менять подгузники, готовить смесь и греть молоко до правильной температуры я научился еще в десять лет.              — А отец? — уточняет Тоору. Неужели тому было плевать, что жена так откровенно спихивает свои прямые обязанности матери на плечи его старшего сына?              — Он правда много работал. Мы и так жили неплохо, но он был трудоголиком, привык, не мог без работы. Возможно, это и довело его. Отец погиб в ДТП, когда поздно возвращался из офиса уставшим и вымотавшимся. Как потом говорили полицейские, он, вероятно, заснул за рулем и столкнулся со столбом. Погиб на месте. Мне в ту пору было уже шестнадцать.              От того, как Иваизуми рассказывает о потере отца почти без эмоций, вероятно, запретив их себе, чтобы проще было справляться, Тоору на душе тошно. Смерть своего биологического отца он принимал едва ли не как подарок, но от осознания кончины мужчины, которого никогда не знал лично, почему-то невероятно печально. Возможно, из-за мысли, что Ива-чан подростком остался совсем один, без родителей, с маленьким братом на попечении — вряд ли мачеха взялась за его воспитание.              — В итоге в доме отца я кое-как дожил до восемнадцати и в результате сбежал сюда, в Токио. Мы с мачехой… не ужились, — находит, вероятно, наиболее мягкое слово для описания их отношений Иваизуми. — Она открыто заявляла, что не собирается корячиться на работе, чтобы кормить чужого ребенка, хотя тогда я уже год как ходил на подработку даже в ущерб учебе. — Ива-чан саркастично хмыкает. — Она и о родном-то сыне в принципе не планировала заботиться. Но я брата очень любил. И люблю. Он тогда сильно огорчился, узнав о моем переезде, но выбора не было. Я еще не мог обеспечить нас обоих. Но обещал, что обязательно заберу его к себе, как только заработаю достаточно денег. И я намерен выполнить обещание.              — Но ведь у Нариты ты дрался около года, то есть приблизительно с прошлой осени, — понимает Тоору, найдя несостыковку.              — Нет, в долг к Нарите я влез не по этой причине. Нао, мой брат в смысле, серьезно болен, и ему требовалась операция, которую его мать отказалась оплачивать, заявив, что раз я так опекаю Нао, то пусть сам вот и занимаюсь счетами от клиники. И единственным способом, как быстро достать деньги, тогда стали бои у Нариты.              Информация о жизни Иваизуми лавиной накрывает Тоору. Он столько не знал о нем, а теперь тот доверился, позволил разделить старую ношу.              — А где сейчас Нао? Надеюсь, он… жив? — с опаской спрашивает Тоору, вновь поднимая на Иваизуми взгляд.              — Да, конечно, но по-прежнему обитает в больнице, — с сожалением сообщает Иваизуми. — У него, кстати, день рождения скоро, и я писал ему, что постараюсь его навестить.              — Обязательно, Ива-чан! — восклицает Тоору. — И если позволишь, я поеду с тобой.              — Зачем? — удивляется тот, вздернув бровь.              — Хочу познакомиться с Нао, естественно. Он ведь единственная семья, которая у тебя осталась.              — Ну… теперь у меня есть еще и ты, — отзеркаливая реплику, отвечает Иваизуми с полной серьезностью.              Тоору едва хватает терпения, чтобы не броситься Иваизуми на шею, не зацеловать до отключки, не задушить в объятиях — выдержка трещит так громко, что, наверное, слышно за пределами префектуры, а может, и всей орбиты. Тоору крепче сминает в кулаках ткань юкаты Хаджиме, жмется ближе и шепчет, задевая шею губами:              — У тебя всегда был я. Даже когда ты на время меня забыл.