Это не лечат врачами

      Через день Иваизуми выписывают. Тоору радуется, собираясь его встречать, но вместе с тем и волнуется. Подозревает: Ива-чан сам напросился на выписку. Врач, впрочем, не противится — с Ива-чаном даже медики не в силах поспорить, — но дает наставления, запрещает нагружать руку и вообще использовать до полного выздоровления. Обязует приезжать первые дни на перевязку.              — А можно самим дома делать? Я мог бы ему помочь, — вызывается Тоору, почти с надеждой спрашивая разрешения у врача. И боковым зрением глядит на Иваизуми, но тот в лице не меняется, однако Тоору почти ожидает сопротивления хотя бы из вредности.              — В целом процедура не вызывает сложности, так что при соблюдении всех мер и правил, думаю, смена повязки в домашних условиях не составит проблем. Я напишу, что вам потребуется, а вы можете купить все необходимые препараты для обработки, — поясняет врач, сидя напротив за рабочим столом, тут же начиная заполнять формуляр на экране компьютера.              Когда рецепт выписан, оба, попрощавшись, выходят из кабинета и спускаются к пункту аптеки на выходе из больницы.              — Я и сам в состоянии менять повязку, — произносит Иваизуми, шагая рядом. В здоровой руке сумка с вещами, небольшая, легкая. Тоору даже с ней жаждал помочь. Но промолчал, понимая, как в штыки, без сомнения, отреагирует Иваизуми. Тоору не планировал задевать его гордость. Главное, чтобы Хаджиме не напрягал руку с ранением. — Не стоит утруждаться. Но… спасибо за предложение.              — Ива-чан, опять ты за свое, — улыбаясь, говорит Тоору, крепко держа в пальцах рецепт. — Я хочу тебе помочь, это не обременительно. Даже, скорее, наоборот. Хочу за тобой поухаживать.              — Мне не нужна нянька, — бурчит Иваизуми.              — Ты как обычно воспринимаешь всё близко к сердцу, — отвечает Тоору. Сегодня его приподнятое настроение не испортят даже привычные колкости Ива-чана. Это почти их традиция — держит в тонусе. Тоору тем более уже в курсе, как тот по-настоящему злится, а когда, как сейчас, просто дуется, что так и тянет ущипнуть Иваизуми за щеку. А после провести по ней всей ладонью, огладить контур скул и челюсти пальцами. Мазнуть по слегка шершавым губам.              Поцеловать их…              — Ладно, подожди в машине, пока я заскочу в аптеку, — просит Тоору, вынырнув из мимолетного залипания на лице Иваизуми. Дает тому ключи от машины и скрывается за дверью аптеки, чувствуя, как не совсем беспричинно в груди ритмичнее бьется сердце.              

* * *

      — Возможно, некоторое время тебе придется просить Ячи готовить, — говорит Хаджиме уже в машине, сидя на пассажирском сиденье. Ему непривычно, но вести, управляя одной лишь нерабочей, левой рукой, откровенно опасно. Да и Ойкава радостно светится, словно тому дарована великая почесть. — Я могу помогать, но… — Хаджиме приподнимает руку в перевязи. — Управляться с ножом проблематично.              — Зачем тебе Ячи, если есть я? — довольно замечает Ойкава. — Вдвоем мы справимся, Ива-чан, не волнуйся.              — Я уже опасаюсь за кухню и сохранность твоих пальцев, — подкалывает Хаджиме, не удержавшись.              — Просто поверь в меня. Думаю, я способен тебя удивить, — отвечает Ойкава, шаловливо подмигивая.              Когда следующим утром Хаджиме застает раньше обычного проснувшегося Ойкаву готовящим тамагояки, он действительно впечатляется: то ли факту, что завтрак по итогу оказался съедобным, то ли состоянию, в котором Ойкава оставил кухню, явно не с первой попытки добившись кулинарных успехов.              — Вкусно? — в ожидании интересуется Ойкава, едва Хаджиме глотает первую ложку сваренного вдобавок к яичным рулетам мисо-супа. В распахнутых глазах Ойкавы плещется столько радости, что разочаровать его абсолютно бессовестно, равносильно тому, как ударить ребенка.              — Приемлемо, — сдержанно отвечает Хаджиме. И снова черпает ложкой. — Надеюсь, не попаду повторно в больницу теперь уже с отравлением.              Ойкава сначала на мгновение зависает, будто обдумывая, как реагировать, но после облегченно смеется. Хаджиме улыбается следом, отчего-то сложно сопротивляться.              — В таком случае попадем туда вместе, — шутит Ойкава, уплетая свою еду с удовольствием. Явно горд тем, что у него самостоятельно получилось.              — Не готовь больше один, — чуть серьезнее просит Хаджиме. — Зови меня утром.              — Тебе неприятно, что я о тебе забочусь? — тут же выпаливает Ойкава, а по его лицу, все еще выдерживающему улыбку, мелькает тень легкой обиды.              — Не в этом дело. Просто… чувствую себя бесполезным. Ты здесь хозяин, а не… — изо рта чуть не вылетает «прислуга», но Хаджиме вовремя исправляется, говоря: — работник.              — Ладно, я только рад, если мы будем готовить вместе. Я все еще слабо ориентируюсь в собственной кухне, — с почти стыдливой усмешкой, признается Тоору.              Хаджиме и сам удивляется, как хорошо освоился в его доме. Не только по мелочам, вроде того, как уверенно он ориентируется в содержимом каждого шкафчика и разномастных емкостях, стоящих на полках в кухне, которая не выглядит уже безликим и унылым шаблоном из мебельного каталога, потому что успела впитать в себя ароматы десятков совместных ужинов и ленивых, уютных завтраков. Как он быстро привык для Ойкавы готовить и просто болтать с ним обо всем без разбору за трапезой. Он здесь и сам был не то чтобы нянькой, о чем со злости впервые при встрече думал, скорее, как компаньон для Тоору. И это становится чрезвычайно обыденным. Это не бесит, не выглядит для Хаджиме чужеродным — в какой-то момент незаметно перестало казаться вынужденным обязательством.              Он здесь обжился.              Он, черт возьми, ощущает когда-то холодную и бездушную квартиру Ойкавы комфортным для себя домом. Тем, которого давно не хватало. Где после дня порознь семья собирается вместе. Это… пугает? Если только немного. Потому что Хаджиме сам позабыл, как приятно это бывает.              Он окончательно перестает ждать подвоха, удара в спину, что вот-вот Ойкава надает ему тупых поручений или вынудит выполнить какую-то грязную работенку. День ото дня Хаджиме понимает: он и правда просто живет здесь, готовит, возит Ойкаву в офис и ездит, иногда за компанию с Ячи, в магазин за покупками. С ней же он мимоходом обсуждает происходящие изменения — они с Хитокой быстро становятся кем-то вроде добрых приятелей. А с Тоору же они смахивают на давних соседей нежели на людей, подписавших контракт о работе.              Ойкава… Главная головная боль Хаджиме. Этот парень становится близким, неотъемлемой частью их общих будней. Обязательным элементом. Или кусочком пазла, которого — хоть и трудно в этом признаться — оказывается, Хаджиме не хватало. Тоору все еще время от времени включает режим богача и разбалованного наследничка, но Хаджиме понимает, что больше в шутку — старая, привычная маска, от которой не выходит мгновенно избавиться. Подтверждая свои наблюдения, Хаджиме становится невольным свидетелем, как Ойкава работает, на глазах превращаясь в мужчину с деловой хваткой. В разговоре по телефону с кем-то из бизнес-партнёров по ту сторону линии его голос заметно меняется, становится взрослее и жёстче, меняются мягкие интонации — Хаджиме с трудом узнает в этом хватком и твердом парне привычного Дуракаву. В деле Тоору вмиг становится другим человеком: серьезным и строгим (это выглядит до абсурдности привлекательно). Резкий контраст невольно впивается в мозг Хаджиме мыслью: Ойкава только с ним ведет себя так… по-дружески?              И теперь тот буквально взваливает на себя заботу о Хаджиме. Его действия вызывают противоречивые чувства. Иваизуми отвык, что кому-то не плевать на его самочувствие, на его нужды.              Что возможно, кому-то действительно требуется и не в тягость его присутствие рядом.              — Ива-чан, ты что, самостоятельно пытался побриться? — обеспокоенно, чуть нахмурившись, интересуется Ойкава, когда они снова утром встречаются вместе на кухне.              Подходит и касается кожи, возле места, где ранка, чуть прохладными пальцами. Потом, словно опомнившись, отстраняется, но не опускает руку. Ждет разрешения? Хаджиме и так уже не пытается увернуться, принимает попытки Тоору играть в нечто личное. Пускает в свою зону комфорта. Его близость прекратила бежать током по нервам, она греет оттаивающее сердце Хаджиме. Одомашнивает.              — Почему не попросил помочь? — продолжает Ойкава, склонив голову набок и смотря осуждающе. И, возможно, слегка обиженно.              — Может, мне и в туалет тебя звать? — хмыкает Хаджиме и тянется к кофеварке. Щелкает кнопкой включения, наполняя кухню жужжащим звуком и бодрящим ароматом молотых зерен. — Вдруг член не удержу в одной руке.              — Если понадобится, то и в туалет, — парирует с вызовом Ойкава и складывает на груди руки, хотя уголки губ едва дергаются в желании улыбнуться.              Он не знает, что на него находит, но от лицезрения самодовольной физиономии Ойкавы Хаджиме внезапно прыскает.              — Ива-чан, я между прочим серьезно, — заявляет Ойкава. Разворачивается к плите, включает и шагает, обойдя Хаджиме, к холодильнику. — Буду брить тебя. И мыть голову. Сам ты не справишься. И не спорь, — предупреждая отказ, командует Ойкава, тыкая в грудь Хаджиме указательным пальцем.              Иваизуми правда не нужно, чтобы с ним нянчились. Он не настолько немощный, у него уже были травмы, когда руки плохо работали после боя. Но слова застревают в глотке. Хаджиме просто идет по пути наименьшего сопротивления — Ойкава слишком настырный, он и без спроса ворвется в ванную, если потребуется, так что Хаджиме глотает свои возражения. Не так уж и плохо, когда есть на кого положиться.              — Надеюсь, молчание в знак согласия, — удовлетворенно, явно не сомневаясь в победе в этой маленькой битве, говорит Ойкава.              Еще одна причина для удивления открывается после завтрака: Ойкава не едет в офис.              — Пока ты восстанавливаешься, я буду работать из дома. Они и без меня несколько дней справятся, — с легкостью говорит Ойкава, быстро печатая что-то в своем ноутбуке прямо на кухне.              «Ну да, — думает Хаджиме, в недоумении сидя напротив. — Огромная корпорация без тебя выдержит, а меня одного ты оставить не мог, будто я прикован к постели».              Действия Ойкавы вводят Иваизуми в смятение, заставляют задаваться вопросами. И главный из них: почему? Хаджиме правда хочет найти ответы.              

* * *

      Тоору закрывает ноутбук и потягивается. Несмотря на работу, он вымотан меньше обычного. Остаться с Хаджиме дома было верным решением.              Он выходит из кабинета, где работал все часы после обеда. Ива-чан, судя по шороху, чем-то занят в своей комнате. Дверь приоткрыта. Тоору заглядывает, ловит взглядом сидящую спиной к нему фигуру Хаджиме и следом стучится, чтобы не показалось, будто он нагло подглядывает.              — Занят? — любопытствует Тоору и тут же замечает в здоровой руке Иваизуми гантелю. — Ива-чан, тебе же нельзя напрягаться! — возмущается он и без приглашения врывается в комнату.              — Только поврежденную руку.              — Никакую! — протестует Тоору, нагло выхватывая из пальцев Иваизуми снаряд. — До полного выздоровления только прогулки на свежем воздухе.              — Не делай из мухи слона, я в норме, иначе меня бы не выписали, — парирует Иваизуми. Хватает с кровати маленькое полотенце и обтирает им шею. Вряд ли он ограничился только гантелями, у него было достаточно времени для тренировки. Упертый! — Ты что-то хотел?              — Пришел позвать тебя вместе готовить ужин, — отвечает Тоору, невольно залипая на рельефно очерченных бицепсах Иваизуми. Рукава на футболке закатаны, выставляя напоказ четкие контуры мышц.              — Ладно, — без проблем соглашается Хаджиме. — Только заскочу в душ.              — Я помогу, — тотчас же воодушевленно предлагает Тоору              — Забей, справлюсь, — отмахивается (естественно) Иваизуми.              — Ты стесняешься? Или просто противна моя забота?              Этот вопрос словно отбрасывает их назад после десятка шагов навстречу. Против воли Тоору в мгновение ощущает укол досады. Неужели их прогресс в отношениях не больше, чем просто фантазия?              — У-ф-ф, — Иваизуми вздыхает, проводит ладонью по лицу, чуть ерошит на голове волосы. — Я уже, кажется, говорил, что… нет, мне непротивно то, что ты для меня делаешь. Но… черт… не получается по щелчку к такому привыкнуть. Просто такие вещи слишком…              — Что? Слишком интимные? — заканчивает за него Тоору. Неужели только ему подобное не кажется неприемлемым?              — Да. Наверное.              — Ива-чан, я всего лишь помою твои волосы, — с улыбкой замечает Тоору, шагая ближе. Кажется, Иваизуми немного смущается, это вливает в Тоору дозу дополнительной храбрости. Он берет ладонь Хаджиме и тянет того за собой в направлении ванной. — Пойдем, обещаю, тебе понравится.              

* * *

      — Поднимай руки, помогу тебе снять футболку, — командует Ойкава, вставая напротив, и ждет. А потом дергает бровью и спрашивает с хитрой ухмылкой: — Или собираешься мыться в одежде?              Хаджиме мешкает, его внезапно выбивает из равновесия энергичность и хватка Тоору, без сомнения не намеренного выслушивать возражения. Его увлеченность даже пугает.              Хаджиме не стесняется своей наготы. На ринге, как и любой боец в клубе, он всегда выступал исключительно в шортах, на его тело пялились десятки незнакомых людей, женщины пожирали его глазами, но Хаджиме было глубоко наплевать. Ему есть чем гордиться, его физическому состоянию можно только завидовать. Но с Ойкавой — так близко и тесно в одном помещении — чувствуется иначе. Он не один из безликой толпы, он кто-то… особенный. Его присутствие влияет на Хаджиме, шлет странные, еще неясные импульсы. Это не тот четкий набор эмоций, как в день первой встречи: гнев, злость, раздражение… ненависть? Сейчас Хаджиме затрудняется с расшифровкой, не может декомпозировать спектр своих ощущений. Но в чем он точно уверен — Ойкава уже не чужой для него. И пролегавшая между ними граница постепенно стирается, блекнет, а странная связь, что сплела их, едва Хаджиме переступил порог этого дома, крепнет.              В итоге Хаджиме послушно выполняет просьбу, позволяя Ойкаве себя раздеть.              — Хороший мальчик, — шутливо хвалит Тоору, бросая футболку в корзину с грязным бельем. А потом оборачивается и добавляет, кивая на ноги Хаджиме: — Шорты тоже, белье, так и быть, можешь оставить.              — Если хотел попялиться на меня, мог прямо так и сказать, я бы, может, и не отказал, потешил твое любопытство. Необязательно делать вид, будто это все ради помощи, — все-таки язвит Хаджиме, одной рукой стаскивая вниз шорты.              Ойкава только одаривает его мимолетным взглядом, мол, больно надо, попутно включая воду и настраивая температуру.              — Забирайся, чего стоишь? — удивляется Ойкава, когда Хаджиме продолжает маячить столбом у того за спиной.              Когда Иваизуми перешагивает через бортик, Ойкава, кажется, машинально поддерживает его за спину, но он не придает этому жесту значения. Просто касание — Ойкава любит тактильный контакт. Хаджиме, впрочем, не так уж и против. Привык.              — Не горячо? — уточняет Ойкава, начиная поливать водой чуть откинутую назад голову Хаджиме.              — Нет. Спасибо, — заверяет он.              Его куда больше волнуют длинные пальцы Тоору, аккуратно, заботливо перебирающие пряди, позволяя воде пропитать все волосы. Как Ойкава мягко, с легким нажимом массирует кожу, иногда мимоходом опускаясь чуть ниже на шею и скользя по влажным плечам, убирая капли, которые все равно неминуемо стекают обратно.              — Подожди, — прекращая поливать, говорит Ойкава и кладет лейку душа внутрь ванны. — Принесу что-нибудь из своих средств.              — А чем тебя не устраивает мой шампунь? — недоумевает Хаджиме, поднимая вопросительный взгляд на Тоору, и припоминает: — Кажется, ты говорил, что тебе нравится, как он пахнет. Уже нет?              — Ну, раз уж я пока отвечаю за мытье твоей головы, то позволь мне выбирать что использовать. Я люблю ухаживать за волосами, — беззаботно отвечает Ойкава, вытирая руки полотенцем. — А твои слегка жестковаты, нужно это исправить.              — Нормальные волосы, я всем доволен, — препирается Хаджиме, будто Ойкава заявляет, что ему с такой мочалкой на голове нужно срочно побриться налысо.              — А будут еще лучше, просто поверь мне, — с хитрой полуулыбкой парирует Ойкава, покидая ванную.              «Я только и делаю, что раз за разом позволяю себе довериться, — думает Хаджиме, когда за Тоору закрывается дверь. — Как бы однажды за это не поплатиться».              Хаджиме действительно хочет надеяться, что Ойкава в конечном счете его не предаст, не выкинет на обочину, как мусор или как вещь с истекшим сроком полезности. Он ведь доверил Тоору гораздо больше, чем возможность помыть свои волосы — по контракту в руках Ойкавы фактически находится потрепанная до лоскутов жизнь Хаджиме, которую сам Тоору зачем-то помогает ему сшить кусок за кусочком.              Ойкава возвращается быстро, принеся с собой целую охапку каких-то флаконов и склянок. Ладно, думает Хаджиме, в конце концов, Ойкава щеголяет вполне густой и здоровой копной на своей дурной голове, вряд ли эта обойма примочек в его руках сделает волосам хуже.              Зато мытье из короткой, занимающей у Хаджиме обычно не больше четверти часа процедуры, превращается в полноценную церемонию по уходу. Ойкава увлеченно наносит на волосы содержимое то одной, то другой брендированной бутылки, заполняя помещение ванной всё новыми ароматами. Кое-что Хаджиме на удивление узнает по запаху, который в разные дни исходил от самого Ойкавы.              Тоору осторожно намыливает ему волосы, то и дело проверяя, чтобы пена не попала в глаза. Тщательно, не спеша промывает пряди. Будто развлекается и случайно, но отчего-то Хаджиме в это не верит, задевает уши, проводя по хрящику кончиками пальцем, а после подушечками больших оглаживая линию шеи. Вновь массирует кожу на черепе, иногда скрябая ногтями по поверхности — вымеренно, чтобы не поцарапать, — отчего на спине и руках Хаджиме непроизвольно высыпают мурашки. Иваизуми никогда не относился к породе людей, ловящих какой-то особый кайф от прикосновений даже во время секса, но реакция на контакт с Тоору выходит слишком естественной, тело автоматически отзывается и расслабляется. Хаджиме боится облечь в слова охватывающие его ощущения, но мысли созревают вопреки позволению — он наслаждается, пусть и не признается в этом вслух.              За свои годы Хаджиме испытывал достаточный спектр прикосновений: болезненных — от ударов на ринге, от побоев в случайных уличных драках; снимающих напряжение, для банальной сексуальной разрядки — от ласк мимолетных любовниц, чьих лиц он уже и не вспомнит, как, впрочем, и то, что он чувствовал (а чувствовал ли?), когда их пальцы притрагивались к его телу. И те, и другие оставляли отметки на коже: ссадины, синяки, царапины от ногтей особенно страстных женщин… Никто не заботился о его комфорте, неважно — секс или бой — контакт был договорным, где каждый получал конечную выгоду.              Но действия Ойкавы словно пропитаны нежностью, бескорыстной заботой. Наверное, странно, но от происходящего навевает детством, когда волосы Хаджиме еще мыла мама. От этого до опасного веет… любовью?              — Ива-чан, зажмурь глаза, я смою пену, — просит Ойкава, заставляя Хаджиме вернуться в реальность. Он правда размяк под ловкими руками Тоору.              Накопившийся в помещении ванной комнаты пар и теплая вода согревают. Но, кажется, больше тепла излучает Тоору, когда Хаджиме ловит блаженное выражение на его красивом лице, пока тот повторно тянется к вентилям, чтобы скорректировать температуру. Опять уточняет: не горячо ли? И, получив заверение, что все в порядке, искренне, радостно улыбается. От этого у Хаджиме сводит скулы в желании… растянуть губы в ответной улыбке? Или в попытке сдержать рот на замке и не вякнуть какую-то обидную глупость, чтобы только разбавить окутывающее их двоих невесомое — слишком интимное, но без примеси секса, сугубо семейное — состояние близости.              Они словно парочка сладких молодоженов на пике романтики. Какого черта, в самом деле, творится?              «Кто мы, ответь? — от непонимания хочется крикнуть Хаджиме, но он, конечно, (трусливо?) молчит. — В каких отношениях? Все это выходит за рамки обычной работы».              Иваизуми трет глаза влажными пальцами.              «Кто я в действительности для тебя, Тоору?»              — Что-то не так, Ива-чан? — бесхитростно, почти что наивно беспокоится Ойкава и стирает со лба Хаджиме стекающую мыльную пену.              Будто читает мысли. Считывает настроение.              Его озабоченный взгляд проникает сквозь стену давно сломленной, почти рухнувшей безразличности. В нем Хаджиме видит (он не уверен, хочет ли ошибаться) желание — просьбу? — не бояться подпустить Ойкаву ближе. Еще глубже в личное, туда, где Иваизуми держал дверь закрытой, но Тоору терпеливо пытается достучаться.              «Да всё не так, если задуматься, — пробегает в уме Иваизуми. — Я, который живу в твоем доме; ты, с энтузиазмом моющий мои волосы. Мы оба, такие разные, из разных слоев, казалось бы, у нас нет ничего общего. Так почему мы ведем себя, будто всё правильно?»              Но вслух лишь:              — Сделай, пожалуйста, воду чуть холоднее.              Можно воспринимать это как часть работы, как выполнение прихоти господина, который пытается играть в благодетеля, но почему-то думать об Ойкаве в подобном ключе уже кажется Хаджиме подлостью.              «Черт, просто признайся, что тебе это… нравится», — сам себя подлавливает Иваизуми.              Закрывает глаза, наклоняет слегка назад голову и позволяет Ойкаве сполоснуть от шампуня волосы.              — Спасибо, — благодарит Хаджиме.              Надоело сопротивляться. В конце концов, Ойкава и правда старается. Навряд ли произойдет катастрофа, если Иваизуми передаст ситуацию под его управление. Иногда нужно просто расслабиться.              — Брось, Ива-чан, я рад, что могу быть полезным, — отвечает Ойкава.              Иваизуми не видит его, только чувствует, как плавно и бережно пальцы опять и опять скользят сквозь мокрые пряди, но почему-то по голосу кажется — Иваизуми почти уверен, — что Тоору в легком смущении улыбается. Радуется, что Хаджиме принимает и ценит его заботу.              Перед глазами вспышкой из памяти всплывает знакомое выражение, которое автоматически накладывается на Тоору. Вновь — будто Хаджиме уже видел подобное. Где-то в давно прожитом времени.              

* * *

      Тоору хочет провозиться с волосами Иваизуми еще немного времени, предложив сделать маску, но лимиты его терпения не безграничны, и тот отказывается. Без враждебности, скорее с налетом усталости, напоминает, что они еще должны успеть приготовить ужин. И Тоору сдается исключительно в этот раз. Ждет, пока Иваизуми быстро принимает душ уже в одиночку, а когда тот появляется из ванной комнаты одетый лишь в боксеры (кажется, Ива-чан уже не планировал застать Ойкаву у себя в спальне), заставляет Иваизуми сесть на кровать, чтобы вытереть тому волосы.              Мысль, что Хаджиме теперь пахнет его личным шампунем, разделяя один на двоих аромат, доставляет Тоору иррациональное удовольствие. Вроде такая мелочь и глупость, но она словно бы их сближает.              А еще Тоору силится слишком уж откровенно не пялиться на Ива-чана, не облизывать взглядом крепкое, разгоряченное после душа тело, не пытаться якобы невзначай прикоснуться ногой к его колену. И не думать о том, как было бы здорово усесться сверху, чтобы стать максимально ближе. Притянуть полотенцем за шею, вплотную к себе, прижаться губами в губы, лизнуть, подразнить, раззадорить. А потом разрешить ему делать всё, что захочет.              Тоору не строит ложных надежд, но, возможно, стрелка на шкале его шансов уже не стоит замертво на нуле. Он и так достаточно близко, надо уметь дорожить настоящим, потому что опасно быть слишком жадным.              — Иди лучше переоденься в сухое сам, — отвечает Иваизуми, когда Тоору опять настаивает помочь с одеждой.              Футболка и правда намокла, но не критично. Тоору намек понимает и более не навязывается, не желая испытывать, каковы пределы покладистости Ива-чана сегодня вечером.              — Ладно, встретимся на кухне, — соглашается Тоору, в последний раз промакивая полотенцем волосы Иваизуми. — Сегодня я хочу тонкацу с соусом и фасоль с рисом.              — Может, лучше все-таки обойдемся доставкой? — предлагает Иваизуми с оттенками недоверия. Все еще сомневается в навыках готовки Тоору.              — Нет, — без колебаний отказывается Ойкава, полный самоуверенности. — Я ведь уже доказал, что способен справиться с приготовлением еды. Признай, Ива-чан, я не так уж и плох в этом.              — Сделать тамагояки может и школьник, — хмыкает Иваизуми, поднимаясь с края постели.              — Ну, в любом случае ты уплетал его с удовольствием, — пожав плечами, победоносно заявляет Тоору и добавляет, прежде чем оставить Иваизуми одного в комнате: — Спорим, сегодня ты попросишь добавки, отведав моего тонкацу?              Иваизуми не отвечает, но провожает его красноречивым взглядом в стиле «вот и посмотрим». Тоору, прикрывая за собой дверь, лишь смеется. И думает: он обязательно постарается порадовать Ива-чана своими умениями.              Оба появляются на кухне приблизительно минут через десять. На Тоору свободная рубашка и домашние шорты, которые едва виднеются из-под края. Знает, что выглядит соблазнительно. Он сделал это намеренно. Ребячество? Тоору не отрицает и получает в награду реакцию Ива-чана, который бегло окидывает его взглядом, явно оценивая и, кажется, положительно. Особенно когда внимание Иваизуми задерживается на длинных ногах Тоору, а потом тот, словно опомнившись, прокашливается и отворачивается, делая вид, будто что-то внезапно ищет.              Сам Иваизуми одет привычно: спортивки и черная майка, снова во всей красе выставляющая напоказ его мускулы. Как же Тоору желает, чтобы эти руки его обняли! Тесно прижали, грели и успокаивали. Просто крепко держали, даря ощущение безопасности. Нужности. Прогоняли прочь одиночество. Даже если тот мальчонка из детства Тоору вовсе не Иваизуми — неважно. С Хаджиме он, кажется, обрел свою новую тихую гавань. Новый маяк, который не позволит пойти ко дну.              — Я заранее подготовил мясо, — информирует Тоору, подходя к холодильнику.              Достает свинину, овощи, ингредиенты для соуса, передает все Иваизуми.              — Пока я занимаюсь отбивными, сделаешь соус? — спрашивает он, глядя на Ива-чана. Тот на странность тихий, просто кивает и добавляет: ладно.              Тянется к шкафу за миской, чтобы замешивать там все составляющие. Тоору чуть улыбается: ему нравится эта уступчивость.              — Может, включим музыку? Не возражаешь? — вновь первым заговаривает он и тут же тянется к портативной колонке, когда Иваизуми бросает «валяй».              Еще пара секунд и кухня наполняется звуками какого-то инструментального трека — Тоору сам не знает чей он, просто мелодия когда-то понравилась, и он сохранил в свой плейлист.              — Кстати, как дела у Хитоки-чан? — интересуется Тоору, увлеченно отбивая лежащее на доске мясо. — Ты чаще меня с ней теперь видишься.              — У ее друзей недавно родился ребенок, так что она на пару дней ездила к ним в гости на празднование в свой родной город, заодно встретилась с родителями, — рассказывает Иваизуми, попутно добавляя в миску, где уже ждет томатная паста, соевый соус и тертый имбирь. Почему-то о других он говорит гораздо охотнее и свободнее, чем о себе.              — Ива-чан, а ты когда-нибудь задумывался о собственном ребенке? — ляпает Тоору, мгновенно сожалея, потому как боится отпугнуть Иваизуми подобным вопросом. Снова он лезет в личное, на закрытую от него территорию. — Прости, это не мое дело, — тут же извиняется он, начиная усиленно натирать готовый кусок мяса специями.              — Хм, вряд ли с моим образом жизни мне стоило бы обзаводиться потомством, — как ни странно, но Иваизуми, обдумав, отвечает, словно пропустил последние слова Тоору.              Ойкава пытается сопротивляться, но сказанное лишь разжигает его любопытство. Ива-чан редко соглашается затрагивать темы касательно своей биографии. Но, может, сегодня тот сделает исключение? Тоору рискует.              — Ты… ты ведь родился не в Токио, верно? — любопытствует он, сбоку смотря на Иваизуми, медленно перемешивающего то, что вскоре должно превратиться в тонкацу соус.              — Ага, приехал сюда, когда стукнуло восемнадцать, — не скрывает Хаджиме. Окунает палец в тарелку, пробует, чуть кривится и тянется за сухим чесноком. Его откровенность против воли ускоряет пульс Ойкавы.              Он едва сдерживается, чтобы не выпытать прямо: «Откуда? Может, ты, как и я, родился в Сендае? Может, ты был тем моим единственным другом, который исчез так внезапно, оставив исключительно воспоминания?»              — Ты скоро дыру протрешь, если будешь так долго втирать в мясо соль, — в качестве замечания упрекает Иваизуми — специально ли, нет — переводя тему обратно к нейтральной.              — Ох да, прости, я отвлекся, — Тоору откладывает отбивную в сторону и берет вторую.              Беседа слегка затухает, и это печалит Тоору, особенно факт, что, кажется, это именно он разрушил всю атмосферу. Но Иваизуми его удивляет.              — А что насчет тебя? — тот оглядывается, встречаясь глазами с Тоору, отчего у него на полтакта быстрее под ребрами пробивает сердце. — Ты все-таки наследник компании. Наверное, обязан жениться, продолжить род, что-то вроде этого, как полагается во влиятельных семьях.              А вот подобного Тоору не ожидал.              — Тебе действительно интересно? — его рука застывает с зажатой в ней перечницей.              Тоору интуитивно готов услышать «нет», но:              — Скорее, любопытно, правда ли богачи живут так, как показывают в сериалах, — хмыкает Иваизуми, заканчивая наконец с соусом и отодвигая от себя миску. Берет другую, одной рукой ловко разбивает яйцо о край и тянется к шкафчику за сухарями для панировки.              — Нет, мои родители весьма лояльные люди, — делится Тоору, отложив перец и вновь орудуя молоточком для отбивания. — Они не давят на меня вопросами о женитьбе и вообще особенно не лезут в личную жизнь. Среди знакомых отца еще встречались те, кто вступал в договорные браки, но, по-моему, эта практика уже устарела. Если ты сам, конечно, не стремишься с какой-то целью. Но чтобы насильно… Извини, но, видимо, я развею миф.              — Переживу, — заверяет Иваизуми. — Я разогрею масло.              Пока Ива-чан стоит возле плиты, Тоору тщательно обмакивает каждый кусочек мяса в яйцо, а затем обваливает сухарями. Он любит максимально хрустящий слой панировки в тонкацу, поэтому старается не пропустить ни крошечного пустого участка. Когда масло закипает, он берет мясо щипцами и укладывает в сотейник, стараясь не обжечься.              — Ива-чан, включи рисоварку, — просит Тоору, следя, как корочка на тонкацу зарумянивается при жарке. От этой картинки во рту машинально копится слюна, а желудок урчит в предвкушении трапезы. — Я закончу с мясом и быстренько приготовлю салат.              — Если ты планируешь просто насыпать в тарелку фасоль, то, увы, но это не будет считаться салатом, — подкалывает Иваизуми, наполняя чашу рисоварки зернами риса.              — Вообще-то, он по рецепту моей мамы, она научила меня, — горделиво признается Тоору, выкладывая готовые тонкацу поверх салфетки, чтобы те впитали лишнее масло. — Уверен, Ива-чан, ты оценишь.              — Ладно, если салат окажется съедобным, так и быть, может, признаю, что ты не окончательно безнадежен.              — Вот увидишь, — обещает Тоору. И чувствует необъятную легкость, когда Иваизуми смеется вместе с ним, пусть и более сдержанно.              Кухня в итоге все активнее заполняется аппетитными запахами, а настроение Тоору — ожиданием уютного совместного ужина с Ива-чаном.              — Эй, глянь-ка сюда, — зовет Иваизуми, когда Тоору отходит от плиты и шагает, сокращая расстояние между ними.              Оборачивается, оказываясь в опасной близости от лица Ива-чана, и замирает, когда тот касается и стирает что-то с его щеки пальцами. Кажется, и сам Иваизуми не сразу понимает, в каком положении они застывают. Тоору, не отрывая взгляда, смотрит в глаза напротив — тонет в их обволакивающей глубине. Иваизуми не отворачивается, не отводит обратно руку, так что Тоору по-прежнему чувствует его пальцы на коже. Время вообще будто бы замирает, умещаясь в одну секунду, замораживает их двоих в этом мгновении.              Тоору готов подавиться выпрыгивающим из грудной клетки сердцем. Всё прочее резко меркнет на фоне — музыка, запахи — только фатальная близость Хаджиме имеет значение. Тоору тянется убрать со лба его все еще влажную челку. Поддается моменту, и… губы едва мажут по губам Ива-чана. Всё правда длится не дольше короткого щелчка пальцами.              Взгляд Иваизуми меняется на испуганный. Тоору не успевает сказать и слова, когда тот срывается и спешно выходит из кухни.              Когда его фигура скрывается в коридоре, Ойкава, отмерев, опирается руками в столешницу, взволнованно дышит, но мозг противится анализировать, только пульсирует обвинением: Тоору, ты всё испортил! Момент… ужин… начавшие налаживаться отношения с Иваизуми.              Бежать за ним? Объясниться? Но что сказать? Ха, Ива-чан, это лишь шутка? Мой глупый розыгрыш? Я не планировал поцеловать тебя? Это ошибка, случайность, ты все неправильно понял?              «Но я хотел!» — ясно гремит в сознании.              Тоору хочется плакать.              Он механически плетется в прихожую и ищет в ящике комода оставленную с прошлого срыва пачку. Найдя, достает сигареты и зажигалку, смотрит в закрытую дверь комнаты Иваизуми и не может сдвинуться с места. Боится усугубить ситуацию. Трусливо прячется обратно на кухне, распахивает балконную дверь и даже не ежится от дуновения вечерней прохлады.              Испортил…              Тоору чиркает зажигалкой, прикуривает с трудом от пляшущего на ветру пламени. Кашляет от первой затяжки — он не курил с той поры, когда впервые увидел в клубе у Нариты Иваизуми. Легкие сжимаются от сигаретного дыма, он же горчит во рту и глотке, но Тоору вдыхает в рваном ритме в глупой надежде хоть чуть-чуть успокоиться. Не помогает. Напрасно.              Противно. От мерзкого вкуса дыма и собственной жалости.              — Тоору?              Окурок едва не падает из успевших подмерзнуть пальцев и обжигает разлетевшимся пеплом кожу. Тоору порывисто оборачивается.              На пороге балкона стоит Иваизуми.              — Дуракава, если ты заболеешь, я с тобой нянчиться не собираюсь, — ругается Хаджиме, хмуро окинув его фигуру.              Вновь исчезает, оставив ошарашенного Ойкаву, но возвращается через минуту.              — На, обуйся, — кидает возле его голых ног домашние тапки, а следом бросает на плечи теплый плед.              Сам Иваизуми уже в толстовке.              «Он что, думал уйти?» — единственное, что относительно четко формируется в мозгу у Тоору.              Он все еще обескуражен происходящим, но замечает, что ступни и правда успели сильно замерзнуть. А шум вечернего Токио отчетливей долетает до слуха, с которого словно упала завеса.              — Спасибо, — лопочет Тоору, обувшись.              — Есть еще? — Иваизуми кивает на помятую пачку и встает рядом, опираясь локтями на перила балкона.              Тоору молча достает сигарету и передает ее Иваизуми. Тот сам прикуривает, крепко затягивается — Тоору следит, как ярко тлеет кончик — и с шумом протяжно выдыхает изо рта струйку дыма.              — Прости, — говорит Иваизуми. Стучит пальцем по сигарете, роняя вниз пепел.              — Нет, Ива-чан, это мне следует извиниться, — Тоору будто оттаивает, и слова рвутся потоком. — Я не понимаю, что на меня нашло. Прости, этого больше не повторится…              — Притормози, — громче прерывает его Иваизуми, коснувшись плеча. И когда он замолкает, говорит дальше: — Ты здесь ни при чем. Не надо оправдываться. Я… это я отреагировал грубо. Твоей вины в этом нет.              — Но я…              — Ладно, мы оба действовали необдуманно, устроит? — вновь перебивая, предлагает компромисс Иваизуми.              Тоору кивает. Нет смысла спорить. Он готов согласиться сейчас с чем угодно, если это позволит ему вернуть расположение Ива-чана обратно.              — Вот и всё. Замяли? — резюмирует Иваизуми и вновь затягивается, коротко передернув плечами. Тоору бы многое отдал за возможность вместе с ним закутаться в просторный для него одного плед, но, едва обжегшись, боится вновь оступиться.              — Конечно, — подтверждает Ойкава.              Они проводят в молчании ровно то время, пока Иваизуми докуривает сигарету.              — Так говоря, что я… нравлюсь тебе, — начинает тот, выбросив окурок прямо с балкона, — ты это имел в виду?              Не уточняет, но Тоору и без лишних слов ясно, о чем спрашивает Иваизуми.              — Да. Мне нравятся мужчины, — признается Тоору, посильнее запахивая на груди плед. Нет смысла скрывать, что и так очевидно. — В старшей школе я пробовал встречаться с девушками, но они абсолютно меня не волновали. Я почти сразу все рассказал родителям. Мне повезло, и они меня приняли, а отношение остальных меня мало заботило. Я не то чтобы афиширую это, но и никогда не скрывал.              Тоору делает глоток прохладного воздуха. Глоток храбрости.              — Ива-чан, если тебе это противно и… ты больше не захочешь жить здесь, со мной, то я пойму, — говорит, а язык будто пытается сопротивляться противоречивым словам.              — Выгоняешь? — искоса взглянув, с кривой ухмылкой спрашивает Иваизуми.              — Нет! — без колебаний отрицает Тоору. — Конечно, нет. Но я просто подумал…              — Не советую, у тебя это плохо в последнее время получается, — с ироничной издевкой замечает Иваизуми, наблюдая за его попыткой найти оправдание.              Тоору сначала теряется, а потом улыбается, ощущая волну облегчения, и пихает Иваизуми плечом. Ему достаточно уже того, что Хаджиме не чувствует отвращения. Рассчитывать на взаимность — безумие.              — Ты все еще голоден? — с надеждой интересуется Тоору. Стоять на балконе даже под пледом становится холодно, а после встряски голод, как ни странно, вновь напоминает о своем существовании. — Тонкацу вряд ли успели сильно остыть.              — Ага. И ты обещал особый салат, — напоминает Иваизуми, первым отрываясь от перил, и придерживает балконную дверь, чтобы пропустить Ойкаву.              — Непременно, — откликается он, перешагивая через порог. — Готовься, он точно попадет в список твоих любимых блюд.