Это не лечат врачами

      Тоору просыпается от собственного крика. Вскакивает, дрожит, часто дышит — почти задыхается, потому что горло словно сжимает чужая ладонь. Холодная, крепкая, сдавливающая до паники цепкими пальцами страха.              Он думал, что кошмары наконец отступили.              Зря надеялся. Они просто изменили сюжет.              Они выжидали, пока Тоору потеряет бдительность, слишком расслабится — вспомнит, как радоваться, — чтобы сломать, напав со спины. Вгрызться в мозг острыми клыками. Вонзиться тонкими иглами. Разбередить, подавить. Растоптать.              Тоору практически в панике. Картины из сна так реальны, будто можно потрогать, протяни только руку. Он хватается за голову, трет виски, весь сжимается, валится набок, подтянув к животу колени. Тоору по-настоящему страшно. Мысль, что он здесь сейчас абсолютно один, выбивает из легких остатки воздуха. Тоору рвано вдыхает, он на грани истерики. Слишком резко, слишком нежданно опять вскрылись почти зажившие раны. Мозг не справляется.              Не справляется Ойкава.              Пересиливая слабость, свинцом тянущую его ко дну, Тоору встает — чуть не падает — и плетется на кухню. Наливает воды, едва не выронив стакан из ладони. Пальцы хреново слушаются. Тоору пьет воду большими глотками, от неосторожности и в спешке давится. Бросает со звоном пустой стакан в раковину. Опирается руками на край. В глазах стоят слезы. Он действительно плакал — рыдал. И кричал. Умолял, чтобы все было неправдой. Но очнувшись, так и не чувствует облегчения.              В желудке мерзко скручивается узел, посылая сигналы рвоты. Тоору думает, что его точно стошнит. Нависает над кухонной раковиной, кашляет, но желудок оказывается сильнее, чем его чертова, в трещинах и надломах психика.              Нестерпимо хочется позвонить Иваизуми. Просто услышать сквозь расстояние его голос, убедиться, что с ним все в порядке. Что Иваизуми жив. Потому что мозг, словно в насмешку, продолжает прокручивать вспышками кадры: как Иваизуми падает на грязный пол ринга, как Кьетани его добивает. Как Иваизуми уносят прочь на носилках. Тоору не успевает его спасти. Тоору просто прикован цепями к месту, впаян ногами в бетонный пол. Тело сопротивляется любому движению — ему не сдвинуться, не побежать вслед за носилками. Он плачет, просит не забирать Иваизуми. Просит того не умирать. Но поздно. Он будто слышит, как сердце билось, но любой звук пропал. Иваизуми окончательно мертв. И эта сцена повторяется снова, и никогда Тоору не в силах Иваизуми спасти. Он видит кровь, разбитое вдрызг лицо, поломанное, без признаков жизни тело. Иногда удается прикоснуться к холодной коже, а потом смотреть, как чужая, густо-алая кровь растекается пятнами на своих руках.              Тоору глядит на ладони — чистые, но он видит фантомы той крови. Включает воду, трет руки, умывает лицо в надежде, что станет легче.              Надо. Позвонить. Иваизуми…              Тоору понимает, что если сейчас наберет его номер — тот вряд ли ответит. А может, возьмет телефон и заслуженно с недовольством ему пробурчит нечто вроде: «ты что, совсем сумасшедший звонить еще до рассвета?» И вероятно, опять назовет тем глупым прозвищем. Но эта идея зудит. Не дает успокоиться.              Тоору возвращается в спальню и набирает номер больницы. Дежурная медсестра отвечает, что пациент Иваизуми в порядке, никаких жалоб не поступало, часы визита начинаются с десяти утра. Тоору благодарит и кладет трубку. Слегка отпускает, но не окончательно. Ему остается вытерпеть еще пять часов до момента, когда он сможет поехать в больницу. И желательно забрать Иваизуми, если врачи разрешат.              Ведь Иваизуми обещал пойти с ним в парк на свидание.              Тоору кое-как засыпает снова, хотя и боится увидеть прежние образы. Но тело полностью вымотано, и чтобы появиться перед Ива-чаном, ему нужно постараться взбодриться.              Будильник звонит в десять, бьет набатом в мозгу. У Тоору кружится голова, он едва отрывается от подушки. Но рад даже мелочи — он спал без сновидений. Это уже достижение.              Тоору чувствует вялость, но не может позволить провести день в постели. Плетется и залезает в душ, врубая напор на максимум. Струи бьют по лицу, отрезвляют, постепенно вливают по каплям жизнь в тело. Кофе как еще один важный допинг. Тоору дергает уголком губ — Иваизуми отругал бы его, потому что он вновь глушит кофе на завтрак, заливая им голодный, пустой желудок. Но к еде совершенно не тянет. Тоору не уверен, что готов проглотить что-то тяжелее жидкости. Возможно, он пообедает с Иваизуми — его присутствие разжигает в Тоору признаки жизни.              Сначала Тоору планирует вызвать такси, неуверенный, что готов вести сам, но вспоминает, как не любит кататься в общественном транспорте, даже если на нем висит плашка бизнес-класса. Тачку, на которой за ним приезжал Иваизуми и которую пришлось бросить на улице, еще надо забрать. Она менее яркая, не так привлекает внимание, как его элитный спорткар, но Тоору, впрочем, без разницы — на такси он категорически поехать отказывается, особенно если нужно будет везти Иваизуми обратно домой.              Не гонит, следит аккуратно за знаками, сигналами светофора — сегодня для этого требуется куда большее количество концентрации. Когда впереди виднеется здание госпиталя, сердце Тоору машинально заходится в нетерпении.              Вымучив лучшую из возможных сейчас улыбок, он одаривает ею медсестру в приемной. Взбегает по лестнице на второй этаж, где расположена палата Иваизуми, шагает к двери. Распахивает на вдохе, чтобы его поприветствовать.              Но палата абсолютно пустая.              Тоору пронзает липким страхом, бьет резким уколом в висок.              Он на миг зависает, думает.              — Тоору? — голос со стороны.              Иваизуми. Живой, явно выспался, выглядит замечательно, даже несмотря на перевязь, в которой висит для удобства рука.              Тоору чувствует, как обмякает тело. Паника отступает, но сердце все еще шало стучит в груди. Кажется, даже скачет давление, потому что в глазах легкая дымка.              — Эй, Тоору! Что… черт, обопрись на меня, — говорит Иваизуми обеспокоенно.              Тоору улыбается. Кажется, он едва не грохнулся от усталости, скачка напряжения, как система, которая перегрелась и чуть не лопнула, послав к чертям все верные алгоритмы работы. Тоору почти не заботит сейчас свое состояние, он до глупости рад, что рука — та, что не ранена, — держит его вокруг пояса. Что Иваизуми прижимает его к себе, помогая добраться до постели в палате. Иваизуми усаживает его поверх одеяла, говорит, что сейчас позовет кого-нибудь из персонала.              — Ива-чан, не надо, пожалуйста. Мне уже лучше, просто… не важно, — останавливает его Тоору, схватив за край свитшота, в который одет Иваизуми.              — Да какого хрена? На тебе лица нет, — отвечает Иваизуми, но стоит, не уходит. — Ты чего ночью делал? Ты себя вообще в зеркале видел, нет? Да ты любого ёкая отпугнешь.              Садится рядом, вздыхает. Тоору замечает хмурую складочку у него на лбу.              — Ты спал?              — Да, — кивает Тоору и добавляет: — Просто сон плохой приснился. Трудно было снова заснуть.              — Зачем тогда приперся? — интересуется Иваизуми, но без осуждения. Скорее, наоборот. Тоору надеется, что не выдает желаемое за действительное.              — Увидеться хотел. Убедиться, что с тобой все хорошо, — честно признается Тоору, разглядывая лицо напротив.              — А чего мне сделается? Вот, — показывает на раненную руку, — с перевязки возвращался как раз, когда тебя встретил. А ты на ногах еле стоишь. Дуракава, — бубнит после промедления Иваизуми.              Тоору улыбается, уже ярче, естественней. Рядом с Иваизуми он заряжается. Мог бы — обнял бы его, но тот вряд ли позволит, а рисковать Ойкаве чуточку боязно.              — Переживаешь за меня, Ива-чан? Мне приятно, правда, — говорит Тоору. — Прости за мой вид.              Опять накрывает ладонь Иваизуми. Тот, скорее рефлекторно, дергается — возможно, думает, что Ойкава случайно, — но исправляет ошибку. Тоору радуется даже подобной мелочи — Иваизуми уже не бежит от него, не отталкивает. Неужели он близится к цели приручить его, пусть и мелкими шажками? Иваизуми все еще нужен Тоору сильнее, чем сам нужен Хаджиме.              — Забей, твое смазливое лицо даже сутки без сна не исправят, — хмыкает Иваизуми.              — А ты мастер делать комплименты, Ива-чан, — Тоору смеется. Особенно когда замечает мимолетный намек на смущение в выражении Иваизуми. Ради этого стоило утром собрать себя по кускам и приехать в больницу.              — Где это ты нашел комплимент? — возмущается Иваизуми. Того и гляди на щеках выступит румянец. И Тоору хочется еще больше его подразнить.              — Ты сам же сказал, что мое лицо настолько красиво, и ничто не в силах это испортить, — перефразируя, отвечает Тоору. — Ты сегодня очень любезен, Ива-чан, я рад. А еще…              Тоору слегка наклоняется, чтобы приблизиться к Иваизуми. Тыкает кончиком пальца в хмурую складочку на переносице.              — Ты тоже выглядишь гораздо симпатичнее, когда не строишь из себя буку.              Иваизуми шлепает его по руке.              — Хотя ты нравишься мне любым, — заканчивает Тоору.              А потом зависает молчание. Иваизуми встает и подходит к окну, дистанцируется. Тоору с сожалением смотрит на свою ладонь, одиноко лежащую поверх одеяла. Тепло кожи Хаджиме испаряется с нее в мгновение ока.              — Врач сказал, что мне следует провести в больнице еще пару дней. Рана якобы серьезная, и нужно проследить восстановление, — говорит Иваизуми, переводя тему.              — Без тебя дома будет одиноко, — замечает Тоору. — Но твое здоровье важнее.              — Тебе тоже все-таки не мешало бы заглянуть к врачу, — обернувшись, советует Иваизуми.              И Тоору думает: возможно, ты прав. Но мой врач немного другого профиля.              — Кстати, Ива-чан, тебе, наверное, понадобится что-нибудь из одежды. Скажи, что тебе нужно, я привезу завтра или заеду еще раз вечером, — предлагает Тоору и зевает.              Возле Иваизуми спокойно, его нещадно размаривает, и организм срочно требует отдыха.              — Мне нужно, чтобы ты выспался, потому что вообще не соображаешь и болтаешь какую-то чушь, — говорит Иваизуми и кивает головой на кровать. — Снимай обувь и ложись здесь. В таком состоянии ты вряд ли доберешься обратно до дома.              — Уложишь меня? — спрашивает Тоору. Наверное, даже при смерти он не сможет отказать себе в удовольствии позаигрывать с Ива-чаном.              — А колыбельную тебе не пропеть? — язвит Иваизуми. Шагает к двери, запирает ту на замок, видимо, чтобы им не мешали.              — Я не против. У тебя красивый голос, — гнет свою линию Тоору.              Обменивается с Иваизуми взглядом — тот непреклонен. Тогда Ойкава наклоняется, развязывает кроссовки и укладывается на кровать.              — А ты чем займешься? — любопытствует Тоору, подложив ладони под щеку.              — Почитаю или посмотрю что-нибудь. Не знаю. Какая разница. Спи уже, — отвечает Иваизуми. Придвигает к кровати стул, садится и кладет ноги на край.              Тоору закрывает глаза. Ива-чан близко, можно не беспокоиться.                     

* * *

      Когда Ойкава почти падает в обморок, Хаджиме едва успевает того подхватить. Господи, и за что ему подобное наказание? Еще и отнекивается, якобы все в порядке. Ага, очень заметно, особенно по уставшим и красным, кажется, больше чем накануне глазам. Хаджиме верит, что Ойкава не врет, будто спал. Но чувствует: не договаривает.              В душу лезть без разрешения Хаджиме не привык. И все же стоило настоять и позвать врача, потому что Ойкава сейчас сочетается с больничной палатой гораздо больше.              Почему он такой помятый, измученный? Неужели нападение того мудака настолько выбило Ойкаву из колеи? Или причина его состояния… Нет, Иваизуми на корню рубит подобное предположение. Ну на кой Ойкаве так мучиться из-за Хаджиме? Кто он ему, чтобы так изводить себя? Еще и приперся, дурак, хотя еле стоит на ногах. Будто Хаджиме здесь валяется в коме. Ойкава правда винит себя, будто это он причина ранения? Да, он сам навлек на себя неприятности. Но отправил в больницу Хаджиме тот отброс с ножом. Неудачное стечение обстоятельств.              «Прости за мой вид».              Дуракава, как есть. Еще извиняется.              Хаджиме отвечает, что такое лицо сложно испортить. Он не слепой — отрицать привлекательность Ойкавы абсолютная глупость. Это данность, подарок природы, повод для чьей-то любви или зависти. С фактами не поспорить.              Ойкава принимает это как комплимент. Хаджиме против воли смущается. Этот павлин бессовестно над ним издевается, а потом добивает своим «ты мне любым нравишься».              Хаджиме не выдерживает и отдаляется. Ему требуется расстояние. Иногда Ойкавы становится критически много. Иногда он опасно близко, и Хаджиме не понимает, как действовать. Он не то чтобы злится — скорее, боится, что слишком расслабится. Ойкава уже (увы?) не чужой, но все еще за границами личного.              Хаджиме не стремится его обидеть, уже нет желания — давно испарилось — идти вопреки. У Хаджиме имеется совесть, достоинство и здравый смысл. И возрастающий уровень благодарности, особенно когда, даже падая от усталости, Ойкава снова заботится и предлагает привезти сменной одежды.              Боже, только пусть сначала чертов упрямец проспится. Хаджиме тоже не чуждо сочувствие и банальная человечность. Его беспокоит, хоть, может, и не обязано, состояние Ойкавы. Хаджиме буквально командует тому сейчас же поспать. Закрывает дверь, контролирует — Ойкава к счастью не спорит. Иногда до странного поразительно, что Хаджиме при своем положении будто имеет над Ойкавой влияние.              Впрочем, иногда в этом определенно есть польза, притом для самого Ойкавы.              Когда тот засыпает, едва смыкаются веки, Хаджиме наблюдает, убеждаясь, что Тоору не притворяется. И ловит себя на мысли: тот выглядит совсем беззаботным юнцом — мальчишкой — когда безмятежно спит.              Тоору выглядит… милым.              Хаджиме отворачивается, трет глаза, включает на ютьюбе рандомное видео — подборка каких-то фильмов — и пялится в экран абсолютно бессмысленно. Минуты утекают, меняются картинки перед глазами, а мирное лицо Ойкавы без спроса влезает в череду посторонних кадров. Хаджиме, будто подсматривая, переводит взгляд на спящего Ойкаву. Тот лежит в прежней позе, чуть подтянув к животу колени, и кажется до нелепости беззащитным.              Хаджиме мысленно чертыхается, ставит на паузу и берет плед, чтобы накрыть им Тоору. Застывает над ним на секунду, а потом тянется и убирает со лба упавшие пряди, скользнув подушечками по теплой и мягкой коже.                     

* * *

      Первое, что ощущает Тоору, едва пробудившись — он выспался. По-настоящему. Без сновидений мозг отключился и получил свою дозу сна. Конечно, вряд ли ему удалось проспать так уж долго, но тело и разум однозначно чувствуют улучшение.              Тоору потягивается, а потом окончательно продирает глаза — ну и вид у него, наверное. Тут же смотрит на Иваизуми. Откинувшись затылком на спинку стула, тот спит. Рот чуть открыт, одна рука, что на перевязи, лежит на животе, вторая — болтается сбоку. Тоору улыбается: ну как в таком положении можно заснуть. Наверное, потом все тело будет болеть. А все потому, что он занял кровать.              В голове пробегает непрошено мысль: Иваизуми мог бы лечь рядом.              Нет, не мог, сам себе отвечает Тоору. Наверное, тот сам не заметил, когда заснул. Тоору понимает, что впервые видит Иваизуми спящим. Странно подобному радоваться, но Тоору хочется впитывать разные мелочи, связанные с Ива-чаном.              А еще Иваизуми накрыл его пледом. Этот факт тоже греет.              Тоору садится, тихо опускает голые ступни на пол, но сбоку все равно, разбуженный, доносится голос Хаджиме.              — Проснулся, — не спрашивает, просто констатирует вслух. Морщась, разминается, садясь на стуле ровнее.              — Да, спасибо, что разрешил вздремнуть здесь, — благодарит Тоору.              — Ты спал всего… — Иваизуми переводит взгляд на циферблат настенных часов, проверяя. — Три часа. Тебе явно требовалось больше.              — Просто признайся, что хотел бы еще понаблюдать за моим красивым спящим лицом, — подкалывает Тоору. — Хотя, кажется, это было довольно скучное зрелище, учитывая, что ты и сам выбрал сон.              — Я просто устал смотреть в телефон. Прикрыл глаза на секунду. Я не спал, — отрицает Иваизуми.              Смешной. Будто бы Тоору его упрекает. Он бы с удовольствием провалялся в постели весь день только вдвоем. Просто лежал бы, обнимал Ива-чана, возможно, болтал бы о чем-то неважном или даже молчал, с ним хорошо и без слов. Иваизуми, словно личный остров спокойствия. Его оберег.              — Может, пообедаем вместе, прежде чем я уйду? — предлагает Тоору, начиная обуваться. Он и так задержался, хотя готов провести возле Иваизуми все время до выписки. — Кажется, внизу вполне приличный кафетерий. Что скажешь?              — Думаю, мой обед входит в обслуживание палаты, — отвечает Иваизуми, массируя затекшую шею свободной рукой.              — Я могу купить что-то и подняться. Если ты, конечно, не возражаешь, — уточняет Тоору. Он правда не хочет навязываться, но чувствует — очень надеется, — что Ива-чан все-таки не откажет, ему тоже не слишком весело оставаться здесь в одиночку.              — Если так жаждешь поесть больничной еды — валяй, — пожимает плечами Иваизуми, а потом уточняет, заставляя Тоору довольно улыбнуться: — Спуститься с тобой?              — Да, — Тоору кивает. — Было бы здорово.              Аппетит и правда просыпается после порции сна, напоминая Тоору о том, что на завтрак была лишь тревога. В итоге Иваизуми предлагает остаться в кафетерии, якобы чтобы не таскаться туда-обратно. Тоору устраивает любой из вариантов. Вокруг не так уж много посетителей, поэтому им никто не мешает. Тоору обещает вернуться вечером, сразу, как закончит несколько дел. Иваизуми бросает: тебе решать.              — Не беспокойся, я просто передам тебе вещи и сразу уеду, не буду мешать, — чуть холоднее произносит Тоору. Настроение Иваизуми как озеро — где-то от него стынут ноги, если заплывешь глубоко, но оно ласкает, если стараешься плыть по нагретой солнцем поверхности. Тоору не всегда понимает, где проходит граница.              — Да не в тебе дело, — отнекивается Иваизуми, отложив вилку, потому что есть палочками левой рукой оказалось трудной задачей. — То есть в тебе, но… в смысле не нужно ради меня мотаться сюда дважды. Если ты вдруг считаешь себя виноватым — не стоит. Я сам был неосторожен, пытаясь остановить того ублюдка. Со мной бывало и хуже… сам знаешь.              — Ива-чан, я делаю это не из чувства вины… не только из-за него, — объясняет Тоору. — Я твой друг, я ведь уже говорил.              Думает: наверное, он звучит жалко. Только как объяснить то, что он чувствует, находясь с Иваизуми, как ни с кем другим?              — Ладно, — соглашается Хаджиме и больше не пытается возразить. — Тогда напиши мне заранее, я скину список того, что мне пригодится.              — По рукам, — оживляется Тоору. — Надеюсь, тебя скоро выпишут. Ты ведь задолжал мне свидание.              И подмигивает Иваизуми, чья бровь забавно подскакивает на лоб, мол, такого не было. Но Тоору почему-то не сомневается — эти дни ожидания будут стоить каждой минуты.              Попрощавшись с Иваизуими, Тоору спускается на парковку, садится в машину и набирает номер, о котором последние месяцы не вспоминал. Доктор Сугавара Коуши был хорошим другом семьи Ойкава, и единственным психологом, кому Тоору мог доверять.              — Тоору, здравствуй, рад тебя слышать, — раздается по ту сторону как обычно добродушный и мягкий голос Сугавары. — Как ты? Все хорошо? Ты давно не звонил.              — Суга-сан, — произносит Тоору и понимает, что как ни пытается скрыть, его тон заранее все выдает за него. — Мне снова нужна ваша помощь. Я могу сегодня… сейчас приехать?              Раздается различимый шелест страниц: доктор Сугавара всегда пользуется исключительно бумажными ежедневниками и записными книжками, а следом прилетает ответ, произнесенный куда более серьезным тоном:              — У меня как раз отменился ближайший сеанс, поэтому я в твоем распоряжении, Тоору. Приезжай, буду ждать тебя.              — Спасибо, Суга-сан. Думаю, доберусь через минут двадцать.              — Конечно, я предупрежу Киеко, чтобы она сразу провела тебя ко мне в кабинет.              Тоору отключается, заводит автомобиль и выезжает с больничной парковки.                     

* * *

      В приемной Сугавары Тоору встречает Киеко — секретарь доктора — и без лишних вопросов проводит посетителя в кабинет. Сугавара встает им навстречу, когда оба заходят, жмет руку Тоору и просит Киеко принести им по чашке чая.              Тоору присаживается в уже привычное кресло, где раньше провел далеко не один сеанс, разбирая свои проблемы по косточкам, вороша темные сгустки памяти. Пока Киеко готовит чай, Сугавара спрашивает Тоору, как поживают родители, говоря, как жаль, что давно не удавалось увидеться с ними и стоило бы всем вместе поужинать. Рассказывает, как его маленький сын Тобио учится в садике, и показывает Тоору фото. Он лишь дважды видел мальчонку лично, тот был слегка зажат при знакомстве, а после весь вечер держался рядом с Тоору и едва не расплакался перед уходом. Тоору никогда не задумывался о собственных детях, и даже не потому, что не сможет жениться на девушке по любви — доктор Коуши тоже, к примеру, живет и воспитывает Тобио со своим давним партнером, с которым те познакомились еще в средней школе.              Наверное, Тоору смог бы заботиться о ребенке, если бы у него и дальше был Иваизуми. Тоору не сомневается ни на секунду — однажды Ива-чан будет прекрасным отцом.              — Хорошо, думаю, пора поговорить о тебе, — начинает Сугавара, когда Киеко, принеся чай, удаляется. Он держит в руках записную книжку, хотя редко вносит заметки в процессе сеанса, всегда внимательно слушает. Тоору, каким бы отчаянным ни было его положение, всегда проникается аурой успокоения, излучаемой Сугой-саном. Ему можно довериться. — Расскажи все, что считаешь важным, а потом мы обсудим и постараемся найти решение.              Тоору кивает.              — Кажется, мои кошмары вернулись.              — Снова приснился твой отец? — уточняет Сугавара, на секунду нахмурившись.              — Мой отец — Ойкава Хиро, а тот… человек, — Тоору едва сдерживается от грубости, буквально выплевывая последнее слово, — просто донор биологического материала. Но нет, — Тоору делает глубокий вдох, — сегодня во сне я видел не его, а смерть дорогого мне человека.              Тоору делает паузу, и Сугавара ждет. Всегда чувствует, когда стоит дать время, а когда поддержать и задать нужный вопрос, чтобы подтолкнуть в требуемом направлении.              — В моей жизни появился кое-кто очень близкий, хотя мы знакомы не так уж и долго, но я быстро привязался и… меня тянет к нему, я имею в виду не только физически, мне комфортно с ним, будто я давно его знаю.              — Ты любишь этого человека? — прямо спрашивает Коуши.              Тоору задумывается.              — Да, это правда похоже на любовь, — он впервые озвучивает вслух, даже себе, тот ворох эмоций, что копошится внутри с момента появления Иваизуми. — Но, думаю, я боюсь того, что чувствую. Это приятно, я счастлив быть рядом, но одновременно мне страшно, потому что, вероятно, никогда не получу взаимности.              — Но сейчас вы вместе?              — Да, нас связывают… — Тоору спотыкается. Он может хоть сотню раз назвать себя другом Иваизуми, но что в действительности представляют их отношения? Тоору привык быть откровенен с доктором Сугаварой. А для этого требуется быть честным с собой. — Скорее, это следует назвать рабочими отношениями, но я считаю себя его другом. Пытаюсь им быть.              Тоору вертит в руках чашку с пока что еще горячим чаем. Смотрит на свое искаженное отражение на поверхности и видит лицо мужчины, отчаянно жаждущего быть нужным.              — А что чувствует он? Ты спрашивал?              — Он точно не ненавидит меня, — Тоору невесело улыбается. — Возможно, чувствует легкую благодарность за помощь, которую я ему оказал. Хотя я сделал это без его разрешения, и изначально это стало причиной не самого лучшего ко мне отношения. Но потом он стал мягче, постепенно начал подпускать меня ближе.              — И поэтому у тебя появился страх его потерять? Или был еще какой-то толчок, пробудивший проблемы со сном и вызвавший кошмары? — доктор Сугавара как всегда бьет в цель.              — Вчера на меня напал грабитель, он угрожал мне ножом, а когда попытался ударить, то Хаджиме заслонил меня собой и был сильно ранен, — выпаливает Тоору, потому что мусолить подробности ему неприятно, даже малейшие воспоминания откликаются дрожью вдоль позвоночника. — Сейчас он в относительном порядке, и его жизни ничего не угрожает, но тогда я не знал и безумно испугался. Было страшно, что он мог не выкарабкаться. Страшно остаться без него.              — Но в кошмаре ты пережил его смерть, верно?              — Нет… точнее, я действительно не смог спасти его, но в иной ситуации. — Тоору отлично знает, что все сказанное никогда не распространится дальше стен кабинета, но на мгновение сомневается, стоит ли вдаваться в детали.              — Если не хочешь или тебе тяжело говорить, ты не обязан, — тонко считывая его настроение, говорит Сугавара. — Рассказывай лишь о том, что для тебя комфортно или то, чем ты считаешь нужным со мной поделиться. Но чем лучше я буду понимать ситуацию, тем быстрее смогу помочь.              — Я встретил Хаджиме, когда он дрался на нелегальных боях без правил. Какое-то время я наблюдал за ним, а потом, однажды, он проиграл и… его едва не убил противник. Уже тогда Ива-чан, — по привычке говорит Тоору, но тут же исправляется: — Хаджиме… в общем, он с самого начала вызывал во мне странные чувства, и мне тяжело было видеть, как с ним обращаются. У него был долг, который я выкупил, фактически заставив Хаджиме работать на меня. Но на самом деле мне лишь важно было вызволить его из той дыры, остальное уже не заботило. Я действовал эгоистично. Я просто хотел получить Хаджиме.              Тоору глотает чай, замечая как его будоражит это признание. За эти недели вместе, он и правда отчасти забыл, что просто желал присвоить Иваизуми себе. Его вел интерес, любопытство, которые пробудил Иваизуми, неясные импульсы, ложное узнавание и даже влечение — все это толкнуло Тоору ему помочь. Никакой романтики в его поступке, естественно, не было. Но он культивировал эту любовь, вырастил ее из базы, заложенной другими эмоциями. Тоору уверен, что он не путает, не обманывается. Возможно, эта любовь обусловлена душевным комфортом, которое дарит присутствие Иваизуми. И да, физическими данными тоже — Тоору почти не стыдно это признать.              — Но теперь я действительно очень сильно им дорожу, — резюмирует он, продолжая крутить в пальцах чашку. — Не хочу потерять его.              И в глазах снова щиплет от слез. Сколько раз он позволял себе эту слабость, сидя в кресле у Сугавары. Иногда эти слезы дарили избавление от заскорузлых страхов, иногда вскрывали душевные гнойники. И за это Тоору ценил доктора Сугавару, потому что тот безошибочно давил на верные точки, помогая освободиться.              — Ты когда-нибудь задумывался, почему именно рядом с ним чувствуешь себя подобным образом? Почему тебе комфортно именно с Хаджиме, с человеком, которого, как ты сам признался, знаешь еще довольно короткий срок?              Сугавара делает короткую пометку в ежедневнике и быстро его закрывает, заложив ручкой страницу.              Тоору оглядывается на окно. На улице самый разгар дня, отличная погода для пеших прогулок. Они с Ива-чаном могли бы пройтись по парку, и обязательно это сделают, как только Иваизуми выпишут из больницы.              Так почему он?              Тоору пытался и сам понять.              — Едва я увидел Хаджиме на ринге в тот вечер, на секунду мне показалось, что однажды я где-то уже его видел, — спокойно начинает Тоору, концентрируясь на невидимой точке на стекле.              — Только в тот день? Или после подобное чувство вновь возникало?              — Может, дважды. Не больше. Я все равно не верил, что это правда, — признается Тоору и опять цепляется взглядом за чашку.              — Почему же? Память хранит тонны воспоминаний, только мы не всегда способны в них разобраться, — произносит Сугавара. — Но давай попробуем. Хотя бы представь, где и при каких обстоятельствах вы с Хаджиме могли встретиться раньше?              Тоору неожиданно хмыкает.              — Это прозвучит ужасно, но с тех пор, как моя мать повторно вышла замуж за отца… за Хиро-сана, я стал жить в иной социальной прослойке. А Ива-чан… Хаджиме, он явно родился в обычной семье. Я живу в Токио с одиннадцати лет, сразу, как Хиро-сан увез нас с мамой из Сендая, я пошел в новую престижную школу, затем поступил в университет. И я точно уверен, что среди окружавших меня людей я никогда не встречал Хаджиме.              — Знаешь, как правило, человек помнит фрагменты событий из жизни, начиная приблизительно с возраста трех с половиной лет. Таким образом, у тебя в запасе, даже если мы округлим эту цифру до четырех, остается целых семь лет, когда ты мог встретиться с Хаджиме, — подсчитал Сугавара и улыбнулся.              — В таком случае он, как и я, должен был когда-то жить в Сендае. А я… — Тоору разочарованно фыркает, мотнув головой. — Хаджиме не любит говорить о личном. Я как-то пытался спрашивать, но он четко дал понять, чтобы я не лез. И я отстал. Не хотел его раздражать. Так что даже понятия не имею, где он родился. Знаю лишь, что ему тоже двадцать четыре. Но и в детстве мы…              Вспышка. Резкая, ошеломительная. Тоору не верит в подобные совпадения, но что если…              — Суга-сан, помните, я рассказывал вам о мальчике, который защитил меня от старшеклассников, когда я был еще в младшей школе? — спрашивает Тоору, посмотрев Коуши прямо в глаза с какой-то надеждой. И тот улыбается. Неужели он догадался об этом раньше и просто подталкивал Ойкаву, расчищал ему путь, помогал найти ключ к разгадке?              Сердце бьется чаще, а ладони потеют. Тоору впивается пальцами в собственные колени…              … Тот мальчишка, Тоору не знал его имени, они были знакомы не так уж и долго. Однажды тот просто вступился, когда пара отмороженных третьегодок задирала Тоору, почти доведя до слез. Тот был таким же мелким, но коренастым, и, как тогда показалось Тоору, невероятно крутым и храбрым, раз полез в одиночку против взрослых парней. Заслонив Тоору собой, он уверенно заявил, что побьет их, если те не уйдут. Так наивно и даже глупо, но в глазах Тоору это был геройский поступок. Кто-то в первый раз попытался его защитить. Оглядываясь назад, Тоору до сих пор поражался, что их не тронули. Пацан, что явно был лидером, лишь толкнул мальчишку назад, и они с Тоору вместе шлепнулись на асфальт. Кожа на разодранных из-за падения ладонях саднила от царапин, форма испачкалась, но Тоору боялся не боли, а гнева отца — того, кто когда-то не смог им быть. Тот ругал и цеплялся к ним с матерью почти без причины, его, кажется, раздражало само их существование. И Тоору подозревал: заявись он домой в потрепанном виде — ему сильно влетит.              — Пойдем ко мне, — позвал тогда мальчик. — Дома никого нет, сможешь почистить одежду. И я дам тебе пластырь.              Тоору посмотрел на него влажными, полными благодарности и восхищения глазами, кивнул и зашагал следом.              Всю дорогу они молчали. Дома новый знакомый, тоже едва обмениваясь словами, самолично помог Тоору обработать все раны, а затем и очистить форму.              — У нас есть ячменный чай. Хочешь? — спросил мальчик и полез в холодильник, когда Тоору радостно принял предложение.              Его не спешили выгонять, а он — уходить. Тоору понимал, что просто откладывает неизбежное, но в тот момент он чувствовал себя в безопасности. Вместе они посмотрели мультики, а после в тишине занялись домашним заданием. Тоору постоянно отвлекался на нового друга, следил, как тот, насупившись, читал задачи в учебнике и аккуратно писал ответы в тетради. Закончив — Тоору не сделал и половины, — они вместе вышли на улицу.              — Я провожу тебя, — уверенно заявил мальчик. А Тоору был только рад провести с ним еще чуточку времени.              Когда они добрались — их дома находились всего-то на расстоянии пятнадцати минут ходьбы, — Тоору с опасением посмотрел на окна квартиры. Хотелось схватить спутника за руку, попросить зайти вместе с собой. Остаться. Не бросать его на границе неизбежной опасности.              — Ну, пока, — тот лишь махнул рукой и начал разворачиваться, чтобы вернуться обратно.              — Подожди! — все-таки остановил Тоору и вцепился мальчишке в рукав рубахи.              — Чего тебе? — тот не злился, но Тоору на секунду почувствовал себя виноватым, что, наверное, с первой минуты лишь доставлял неприятности.              — Давай… давай еще погуляем? — выпалил чуть смущенно Тоору.              — Ладно, — спокойно согласился мальчик. — Сколько у тебя завтра уроков?              — Четыре.              — Я встречу тебя у ворот.              Тоору расплылся в улыбке.              — Я буду ждать.              С тех пор они виделись практически каждый день, гуляли по окрестностям, а потом мальчик доводил Тоору до дома. Рядом с ним Тоору забывался, отгораживался от проблем, от того кошмара, что творился в семье. Ему было весело, пусть даже они по-прежнему поразительно мало общались. Этот мальчишка был для Тоору тихой гаванью, его территорией безопасности — казалось, что с ним Тоору способен избежать любую угрозу.              Однажды тот появился весь в ссадинах и с большим кровоподтеком, так и не объяснив их происхождение, как и сам не расспрашивал о синяках Ойкавы, выглядывающих из-под манжетов школьной рубашки. После Тоору услышал в классе, что двух третьегодок отстранили от занятий за избиение ученика из другой школы.              А через месяц тот, кого Тоору считал едва ли не лучшим другом, просто исчез. Он даже ходил по памяти к его дому, но тот был пустым. Еще неделю Тоору по привычке ждал встречи возле ворот, но вскоре сдался. В ту ночь он впервые так горько плакал не из-за страха и побоев отца, а потому, что больно было совсем не физически…              … — Тоору? Тоору, ты здесь? — доктор Сугавара щелкает пальцами, привлекая внимание Ойкавы и возвращая его из лавиной накатившихся образов прошлого.              Неужели тем мальчиком был Иваизуми? Поэтому он показался, пусть на мгновение, но до боли знакомым? Поэтому сейчас, как и в детстве, Тоору инстинктивно тянет к нему, словно тот был его спасением? Его якорем. Образом, хранящимся в памяти, который отгонял прочь кошмары, когда иначе было не справиться. Именно по совету доктора Сугавары Тоору фиксировал память на тех ярких событиях, которые были его убежищем. Поэтому с появлением Иваизуми Тоору стал вновь лучше спать, стал ощущать спокойствие. А мысль о том, что Хаджиме мог погибнуть, пулей ворвалась в сознание, запустив старые триггеры.              — Да, простите, Суга-сан, — извиняется Тоору и сглатывает липкий комок, словно скатавшийся из осадка давно пережитой боли. А потом задает вопрос, от которого внутри разгорается лучик надежды: — Вы можете допустить, что тот мальчик и Хаджиме — один и тот же человек?              — Шансы есть. Твои чувства — это определенная реакция мозга, вызванная чередой импульсов, запущенных в момент, когда ты увидел Хаджиме. Они активировали процессы памяти, и вот один образ накладывается на другой, в результате чего ты видишь общие черты, по которым и происходит узнавание. Отсюда автоматически и набор ассоциаций, чувство влечения. Это рефлекс, — объясняет Сугавара. — Но память очень сложная материя.              Тоору прячет лицо в ладонях и устало пыхтит.              — Я запутался, — жалуется он.              — Лучшим вариантом будет откровенно поговорить с Хаджиме, — советует Коуши. — Но сначала ответь себе на вопрос: действительно ли тебе необходимо, чтобы Хаджиме и твой друг детства оказались единой личностью? Или Хаджиме нравится тебе независимо от этого?              Тоору трет лицо и смотрит на доктора Сугавару.              — Я бы хотел, чтобы это оказалось правдой, — признается Тоору. — Но даже если я ошибся, то… — глубокий вздох, — теперь хотя бы ясно, что именно зацепило меня в Хаджиме.              Тоору в смятении, но хоть части паззла все еще не окончательно собраны, ему, наверное, становится легче. Нужно время и, по возможности, честный диалог с Иваизуми, чтобы восполнить пробелы или же поставить в старой истории точку, которая, как оказалось при вскрытии, волочилась за спиной многоточием.              Перед прощанием Сугавара выписывает Тоору рецепт на снотворное и средство против тревожности. А еще просит звонить и не откладывать до обострения новый сеанс, волнуясь за Ойкаву не только как врач, но и как друг.              В салоне машины Тоору смотрит на время. Все же нужно еще поспать, чтобы вновь не пугать Иваизуми измученной физиономией. Тоору скидывает сообщение в «лайне», проверяет на навигаторе пробки на пути к дому и жмет на газ.              А в больничной палате Иваизуми читает послание: «Заеду в восемь, напиши, что привезти (кроме меня самого :)» и бессознательно улыбается.