Это не лечат врачами

      — Дамы и господа! Вы все отлично знаете и ждете его на нашем ринге! Давайте же встретим его аплодисментами! Кентаро «Бешеный Пес» Кьета-а-ани!              Зал ликует. Буквально бесится в каком-то зверском экстазе, когда на ринг выходит высокий, отлично сложенный парень с суровым взглядом глубоко посаженных глаз. Выбеленные волосы с двумя выкрашенными в черный цвет полосками от виска до виска придают ему не столько стиля, сколько агрессивности, хотя, казалось бы, куда уж больше, невольно думает Тоору.              Ойкава вообще хреново понимает, почему он оказался здесь — в подпольном бойцовском клубе, который содержит какой-то богатый ублюдок, чьего имени Тоору даже не помнит, хотя Маки и называл. Только Тоору насрать. Смотреть на расквашенные в кровь и мясо рожи не доставляет ему ни малейшего удовольствия. Так еще раз — какого черта он тут делает?              Ебучий Маки. Да, это все он. И почему только Тоору все еще верит в его обещания, мол, зрелище будет — закачаешь, а девки там что надо. Ну-ну. Хотя женщин здесь и правда подозрительно много. Кровожадные самки, пришедшие попускать слюни на подтянутые тела и, вероятно, выплеснуть неудовлетворенность своей унылой светской жизнью.              Пока Ойкава в который раз мысленно костерит чертова Маки, сидя в первом ряду так называемого vip-сектора, зрители свистят, улюлюкают и выкрикивают имя этого Пса, который коротко подпрыгивает, разминаясь с такой кислой мордой, будто весь этот обезьяний ор и цирк пиздецки его раздражает. Может, и так.              Тоору тоже тошно.              Башка болит. Вокруг слишком шумно, а они уже успели изрядно надраться в баре, хотя сам Тоору выпил не так уж много. Видимо, это издержки разгульной жизни, всратого распорядка дня и отголоски болезненного детства. К слову, и пойло-то было весьма дерьмовое, прям как окружающая теперь Ойкаву обстановка. Как все эти зажравшиеся дикари в ожидании кровавой каши.              Тоору мутит. Так почему бы не встать и не свалить?              Взять такси — и насрать, что в этих душных, вонючих общественных толчках на колесах он не ездит уже, кажется… сколько там лет прошло? Хотя неважно. Но ему лень ждать водителя. Сюда они прикатили на тачке Маки, поэтому выбор у Тоору невелик. Ему бы просто вернуться домой и завалиться спать. Без душа. Без ужина. Живот и без того мерзко крутит, не хватало еще, чтобы он выблевал всю еду за день на свои неоправданно дорогие простыни, на которых спать-то грешно, не то что испражнять содержимое собственного желудка.              Маки и Матцун внезапно взрываются хохотом. Тоору в душе не ведает, о чем те двое вообще разговаривают и что могло вызвать подобную реакцию. Хотя… много ли нужно двум пьяным вдрабадан парням, особенно когда те, кроме бухла, успевают снюхать в толчке какую-то срань. Пфф, думают, Тоору не в курсе, раз сам он отказывается глотать подозрительные колеса? Впрочем, их дело.              Тоору… почти насрать.              Матцун ему даже нравится, он чем-то похож на Ойкаву. Они оба не признаются в том, негласно молчат, но оба знают, каково это — прийти с другой стороны. С той, где денег хватает лишь на продукты и оплату коммуналки. Где приходится завышать возраст, чтобы получить подработку, чтобы помочь родителям сводить концы с концами. Где ты не спускаешь за вечер сумму, на которую вся семья может прожить едва ли не целый месяц.              Они не говорят о таком. Делают вид, что забыли. Или что этого вовсе не было.              Маки же родился с толстой пачкой йен в жопе.              Именно Маки тянет их в этот нелегальный зверинец, где люди разбрасывают бабки, наблюдая с остервенелыми физиономиями, как бойцы на ринге рвут друг другу глотки словно бешеные уличные псы, только лишь чтобы развлечь публику и, вероятно, заработать в итоге жалкие гроши, подвергая жизнь опасности.              Тоору с души воротит.              Еще раз — почему он, блять, все еще здесь?              — А теперь сюрприз! — голос заводилы хуком ударяет по ушам Ойкавы, заставляя зажмуриться. Микрофон слегка фонит, на долю секунды по залу пролетает мерзкий скрежет, но кажется, лишь Тоору и замечает. Неужели опять подступает блядская мигрень? Только бы не сейчас. — Многообещающий новичок, впервые в нашем клубе! Давайте поддержим его! Иваизуми-и-и Хаджиме-е-е!              Новичок пролезает между канатами и встает по левую руку от рефери. Пес Кьетани злобно хлещет по Иваизуми взглядом, разве что не рычит. Тот же смотрит, будто провинившись, в пол, сцепив руки в замок. Будто его насильно вытолкали на ринг, думает Ойкава. Впрочем, кто знает? Ведь сам Ойкава оказался же здесь по чужой прихоти.              Когда Иваизуми поднимает голову, сердце Ойкавы не пропускает удар. Нет. Скорее пробивает дважды, и Ойкава неиронично думает, что окружающая духота довела его до приступа.              Духота. Шум. Вонь из микса сигаретного дыма и приторного парфюма. Изнуряющая его одним лишь воспоминанием о ней мигрень. Бухло, в конце концов. Но не блядские же глаза этого Иваизуми, отчего-то такие знакомые.              Тоору торкает. Цепляет. Как крюком за брюхо.              Он внимательно смотрит на Иваизуми в надежде понять, почему этот чертов парень так привлекает его буквально по щелчку пальцев. Почему его глаза — озлобленные, но обреченные — вызывают в Ойкаве странные чувства, трудные для привычной идентификации и выходящие из разумного спектра? Неужели алкоголь так разъел Ойкаве мозги, что он допускает — недолго, буквально на две секунды — будто мог видеть этого Иваизуми раньше? И почему ему это кажется сейчас таким важным?              — Тоору, ты чего завис? — Маки машет перед его лицом рукой. — Хочешь поставить на свежее мясо?              И ржет. Тоору хочется всадить ему кулак в рожу.              — Не, чел, завалить Бешеного Пса нереально. Он зверюга. Демон, — хмыкает Матцун.              Но Иваизуми побеждает.              Обойма выверенных ударов в голову и корпус. Дозированная жестокость, ее ровно столько, сколько требуется для превосходства. Для выживания. Чтобы выбить себе победу. И, кажется, зуб Кьетани — Тоору не следит за Псом, наблюдая лишь за Иваизуми. Его тело — идеальное сочетание гибкости и литых мышц. Влечет и пугает, манит и заставляет забыть как дышать на короткий миг. Его движения быстрые, почти молниеносные. Они несут победу. Но говорят о большем. Страхе проиграть? Желании — нужде — выиграть бой?              Кьетани бьется из последних сил, но почти валится с ног. Его глаза сочатся яростью от разъедающего гордость поражения, а из ран на разбитом лице сочится кровь, такая же, как на сбитых костяшках Иваизуми. Пса превзошли. Унизили и ударом впечатали в измызганный ринг. От последнего — контрольного, как выстрел в висок, — удара, когда Иваизуми, подпрыгнув, вбивается коленом в нос Кьетани, у Ойкавы по спине бежит колкая дрожь, а желудок сжимает рвотным спазмом. Но Тоору рад — горд? — что Хаджиме превосходит злобного Пса.              Рефери взмывает его руку в воздух, хотя и сам Иваизуми едва держится на ногах. Он шатается, его ведет, голова клонится к груди. Иваизуми сплевывает бурые сгустки на ринг и тяжело дышит. Он почти без сил. Зато Пес валяется у него в ногах, пуская кровавые пузыри. Пес повержен.              Ойкава машинально кривится от вида того месива, в которое Пес Кьетани ответно размудохал лицо противника. Ойкаву подташнивает, и настоящая, нефантомная рвота подступает к глотке, когда выскочившие на ринг громилы подхватывают неподвижное тело Пса, а его выбитая из сустава рука неестественно кривится в районе плеча и волочится по полу, на что всем абсолютно плевать. Теперь он мусор. Некондиция. Истративший свой срок хранения расходный материал.              Сегодня герой вечера — Иваизуми.       

***

      Ойкава еще дважды заявляется в это ублюдочное место, которое почему-то вызывает в нем непривычное количество отвращения. Зачем?              Ответ прост — Иваизуми Хаджиме.              После того дня, когда Ойкава впервые видит Иваизуми, что-то червем грызет изнутри, выедает мозг и зудит. Ойкава бесится. Ойкава отвратительно спит и ворочается ночами. Ойкава курит до горечи на языке, что делает из ряда вон редко, и пьет, чтобы отрубиться и не думать о загнанном и отчаянном выражении глаз Иваизуми Хаджиме, стоящем перед его взором и въевшемся в сетчатку с тех самых пор, как Тоору замечает того на подпольном ринге.              Два боя, за которыми наблюдает Тоору, Иваизуми проводит почти легко, нокаутируя противников гораздо раньше, чем заведенная толпа получает удовлетворение от акта расправы. Иваизуми, в отличие от соперников, не бьется ради представления, он сосредоточен, сдержан и систематичен. Публике он не особо нравится, понимает Тоору. Иваизуми не жесток. Он не желает калечить, он желает лишь получить для себя следующий шанс. Кто-то из зрителей освистывает Иваизуми даже после победы и выкрикивает плебейские оскорбления.              Тоору озлобленно сжимает до боли собственные кулаки.              Поговорить с владельцем бойни получается лишь в свое третье одиночное появление в этой богадельне. Ойкава интересуется личностью Иваизуми. Никаких лишних вопросов, все сугубо по существу.              Ответ оказывается до ужаса прозаичным. Долг.              Иваизуми — бойцовский пес. У него на шее тугой ошейник с шипами внутрь. У него есть хозяин, по желанию дергающий за поводок и натравливающий его для забавы на псов куда менее подневольных, самолично выбравших путь на ринг, придя на запах крови.              Иваизуми не принадлежит себе. И Тоору теперь отчаянно желает, чтобы Хаджиме принадлежал ему.              Реванш между Иваизуми и Кьетани вызывает бурный ажиотаж. Пес помилован и получает шанс на реабилитацию. Ойкава выбирается в первый ряд, хотя от вида измочаленного, как и в первый их бой, лица Иваизуми физически дурно. Кажется, Бешеный Пес не настроен на повторное поражение. Он не дает Иваизуми опомниться, нанося град ударов, стараясь нанести максимальный урон. Правило на ринге одно — никаких правил. Убить или быть убитым. Третьего не дано.              Когда Кьетани натягивает брошенный ему кем-то из толпы кастет, никто не говорит и слова. Рефери будто ослеп (интересно, за какую сумму?). Все происходит до невозможности быстро.              Удар. Нокаут. Падение. Кажется, Иваизуми не дышит.              — Добей его! Прикончи! — надрывается кто-то, и остальные яро подхватывают.              Ойкава отчаянно вертит головой, пялится на рефери. Почему никто не останавливает гребаный бой?              Кьетани, уже победно скалясь, подлетает к распластанному на полу Иваизуми и размашистым ударом пинает ногой в живот. Иваизуми не шелохнулся. Пес опирается на одно колено, хватает Иваизуми за подбородок, приподнимая его голову с пола, и заносит руку с кастетом.              — Хватит!              Тоору почти не слышит себя и вряд ли его крик достигает ушей хоть кого-то вокруг. Все происходящее словно жуткая фантасмагория. Мерзкие искривленные лица, жаждущие крови. Жизнь человека для них — ставка, которая может сыграть. Смерть — всего лишь жалкий проигрыш. Страдание — веселое шоу.              Когда Кьетани ударяет Иваизуми, брызнувшая кровь оседает у Пса на лице, смешиваясь с собственной. Кьетани густо сплевывает, намеренно целясь в покалеченное лицо Иваизуми, а после, когда выскочивший из толпы явно под кайфом парень начинает мочиться на тело Хаджиме, Бешеный Пес заливается хриплым смехом.              — Вот, выпей водички, — издевается парень.              Тоору, оказавшись за секунды рядом, впечатывает кулак ровно ублюдку в нос.       

***

      Три с половиной миллиона йен — такова стоимость свободы Иваизуми Хаджиме. Все в этом мире имеет бирку с ценой, даже если это живой человек. И лучше быть тем, кто не выставлен на рынке судьбы.              Тоору отдает деньги без сожаления.              За сломанный нос того мудака он расплачивается лишь разбитой губой — их успевают вовремя растащить.              Разговор с хозяином Хаджиме до безобразия лаконичен: выплата долга, и Иваизуми — что бы там от него ни осталось после поединка с Бешеным Псом — принадлежит Ойкаве Тоору.              У Иваизуми отдельная палата и ежесуточный присмотр. Несмотря на жестокие побои, все раны и увечья совместимы с жизнью. А шрамы украшают мужчин.              Тоору не навещает его в больнице, но исправно интересуется его состоянием, а когда Иваизуми выписывают, лично приезжает забрать того на своей навороченной тачке, словно красуясь.              — Ты кто вообще такой? — без предисловий спрашивает Хаджиме, насупившись, когда Ойкава сообщает, что они вместе едут домой. К Тоору.              — Друг, — слегка улыбаясь, коротко отвечает Ойкава.              Новый хозяин. Но об этом Тоору молчит. Звучит больно уж гадко, не для того он вытаскивал Иваизуми из бойцовского клуба, чтобы вновь набросить на парня ошейник. Тоору не хочет настраивать Иваизуми против себя. Тоору хочет… подружиться? Тоору хочет понять, почему, как магнитом, его тянет к Хаджиме.       

***

      — Какое, блять, ты имел право распоряжаться моей жизнью?! — взрывается Иваизуми, когда наконец понимает, что Тоору его буквально купил.              Мечется, как загнанный хищник в клетке. Пинает пуфик в углу, но явно хотел бы пнуть Ойкаву. Он-то думал, что это Нарита позаботился о его выздоровлении, ведь мертвым Хаджиме не вернет ему долг. А в итоге он обязан незнакомому хлыщу. Будто Иваизуми вещь, которую можно передарить, а при желании и вовсе выбросить, когда надоест.              — Потому что захотел, — пожимает плечами Тоору, почему-то ни капли не сердясь на тон своего подопечного.              Захотел освободить. Не дать по-собачьи сдохнуть в той сраной дыре. Вытащить тебя из трясины, где ты прозябал. Потому что захотел тебя. Безраздельно и исключительно. Захотел, чтобы ты жил не по-скотски. Чтобы понять, почему мне оказалось не насрать именно на тебя.              — Что тебе от меня нужно? И не ври, что ты выложил такие бабки по доброте душевной, — фыркает Иваизуми, наконец остановившись напротив Ойкавы, но держа дистанцию. Неужели боится сорваться? — Я не буду убивать или впутываться в еще какие-нибудь грязные делишки. Ты понял?              Они с Тоору одни в спальне, которую Ойкава отводит Хаджиме в своей огромной для одного квартире. Для спасенного из рук живодеров пса Иваизуми слишком грозно скалится на руку спасителя. От страха? Или все же от злости, потому что теперь все для него враги?              — Понял. Но про тебя пока не решил, — прямо отвечает Тоору, сидя на краю постели.              Нога на ногу. Водит холеными ладонями по гладкой поверхности покрывала, чуть склонив голову к плечу. Силуэт Иваизуми на фоне окна кажется темным из-за светящего через стекло солнца.              — И шлюхой твоей я не буду. Лучше вернусь обратно к Нарите, — буквально выплевывает Иваизуми.              Тоору уверен, будь внезапно у Хаджиме достаточно денег для возврата долга, тот бы бросил их Ойкаве в ухмыляющееся лицо.              — Шлюхой? Ха! И откуда в тебе такая самоуверенность, Ива-чан?              — Меня зовут Иваизуми, — резко поправляет тот, услышав дурацкое прозвище.              Кличку. Совсем как у пса.              — А мне нравится Ива-чан. Можешь, кстати, звать меня просто Тоору.              — Мне поебать, как там тебя зовут, — отбривает Иваизуми.              Все еще скалится, рычит, но укусить не смеет. Умный песик. Такого можно надрессировать. Только Тоору не хочется. Бить, травить и наказывать — этим Иваизуми уже не сломить, да и Ойкаве от одной такой мысли тошно. Тоору хочется пройтись ладонью по вздыбленной холке, потрепать за ухо, погладить. Тоору хочется его приручить и одомашнить. Показать, что здесь ему не грозит опасность.              — И почему я, собственно, должен жить в твоем доме?              — Считай, что я тебя нанял на должность личного помощника, — поясняет Тоору, укладывая сцепленные в замок пальцы на колено. — Твои услуги могут быть необходимы мне в любое время суток. Поэтому важно, чтобы ты находился рядом.              И чтобы не вздумал взбрыкнуться, сбежать и наделать глупостей. Чтобы не бросил меня здесь в одиночестве и не вернулся обратно в тот ад, откуда я тебя полудохлого вытащил. Почему-то Тоору кажется, что Иваизуми нужен ему больше, чем он — Иваизуми.              — Мой адвокат уже готовит документы. Там будут прописаны все условия твоего жалования и содержания. Часть, конечно, будет идти в счет долга, а часть — тебе на личные расходы. Твое проживание здесь оплачено, не волнуйся. У тебя своя комната, — Тоору обводит рукой пространство, словно демонстрируя, — трехразовое питание и, впрочем, все что найдешь в холодильнике, тоже доступно. Я им редко пользуюсь. Даже не представляю, что там лежит. Кстати, — оживляется Ойкава, — ты умеешь готовить?              — Ты серьезно? — вновь едко фыркает Иваизуми, складывая на широкой груди крепкие руки. Красивые предплечья, выделяющиеся жгуты вен.              Тоору откровенно залипает.              Иваизуми вообще очень привлекателен физически, даже с учетом еще не сошедших до конца синяков на сердитом сейчас лице, и Тоору чуточку (нет) клинит.              — Я живу здесь один, но у меня есть приходящая кухарка. Только зачем мне платить ей, если я уже заплатил за тебя, а ты знаешь, как превратить продукты в еду? — ухмыляется Ойкава и почти машинально ведет кончиком языка по кромке зубов. Выглядит подозрительно хищно, и, наверное, сошло бы за флирт, если бы Иваизуми уделял Ойкаве хоть немного интереса.              — Ага, а если к тебе шлюхи приходят, им ты тоже больше не хочешь платить? — продолжает огрызаться Иваизуми, топчась возле окна. Обороняется, но явно чувствует себя загнанным в угол. Не позволяет себе расслабиться.              — Кажется, у тебя какой-то пунктик на шлюхах, Ива-чан, — лукаво замечает Тоору и вскакивает с кровати, шагая ближе к Иваизуми, отчего его брови насупливаются сильнее, а фигура каменеет. Будто Тоору может напасть, разорвать и съесть. — Или ты запал на меня и сам не прочь заменить их?              Тоору играет с огнем и наклоняется ближе к лицу Иваизуми — тот некритично ниже, зато крупнее, сильнее и шире в плечах. Он мог бы запросто сбить Ойкаву с ног, завалить на спину, придавив сверху. Доминировать. Заломить руки, сжимая запястья крепкими пальцами, покрытыми корочками ранок, прошептать горячим дыханием что-то опасное, вроде угрозы придушить, если Тоору еще хоть раз приблизится настолько близко без разрешения... Ойкава резко смаргивает морок порочно-будоражащих мыслей и втягивает носом: от Хаджиме веет горьковатыми остатками больничного амбре и чуть резковатым ароматом стирального порошка. Тоору едва укрощает импульс провести кончиком носа вдоль по его шее. А ведь он терпеть не может отдушки моющих средств, все его шмотки стирают в химчистке чем-то без запаха.              — Иди в жопу.              Иваизуми стойко выдерживает близость Тоору, ни один мускул не дергается на его лице, он лишь крепче сжимает красиво очерченную челюсть, по которой Тоору — словно ступая на лезвие — проводит линию пальцем. Иваизуми не дергается.              — Вынуждаешь, Ива-чан, ты же понимаешь, что назревает вопрос, в чью? — уже открыто забавляется Тоору, но тут же становится серьезнее, словно его внезапно осенила какая-то догадка. — С чего ты вообще решил, что меня может привлечь мужчина?              — Ты выглядишь как тот, кому без разбора, кого именно тащить в постель, — открыто отвечает Иваизуми.              Тоору опускает руку. Его не хлещет словами Хаджиме, не обжигает, как от обидной пощечины. Он почти не задет. Ключевое слово «почти», потому что несмотря на показушно развязный образ жизни, который Ойкава ведет, то, каким он себя намеренно вылепил для публики, на самом деле не имеет ничего общего с ним настоящим. Только Иваизуми не видит сквозь вылизанный фасад, сквозь деформированные эмоции Ойкавы, а Тоору пока по привычке не может отключить режим богатенького сучонка, вместо игрушек покупающего себе живого человека.              — Знаешь, Ива-чан, думаю, нам следует пройтись по магазинам. Купим тебе приличную одежду, хороший телефон, ну и что еще тебе может пригодиться, — меняя тему разговора, беззаботно произносит Тоору и отступает. Не боится повернуться спиной. Не потому что отважный, бесстрашный и пофигист. Но почему-то верит, что Иваизуми не тронет. Это написано где-то в глубине его зеленоватого цвета глаз, которые секунду назад смотрели на Тоору с вызовом и, кажется, каплей презрения.              — Мне ничего от тебя не нужно, — логично возражает Иваизуми.              — Ты, конечно, извини, но твой внешний вид не слишком подходит для того, кто должен находиться возле меня, — замечает Тоору, оборачиваясь и кивая на поношенные синие джинсы и обычную черную толстовку.              — А я и не вызывался с тобой под ручку ходить. Я сам мог решить свои проблемы, я не просил тебя влезать. Я тебя вообще знать не знаю. И не хочу быть обязанным какому-то левому типу, который от скуки не знает, куда деть свои бабки.              Иваизуми срывается с места и прячется за дверью уборной, запирая ту на замок.              Тоору молча и чуть ошарашено смотрит на закрытую дверь и понимает — заслужить доверие и уважение Иваизуми Хаджиме будет ой как непросто.