пыльные крылья

      То ли это желчь по венам, то ли зависть, но Стеллу скручивает, когда Скай так нежно смотрит на огненную фею.       Это глупо.       Это ревность?       Стелла сжимает искрящиеся кулаки.       А потом выдыхает — ядовитая кобра под ребром перестаёт кусать острую кость; холодная солнечная принцесса остаётся один на один со своими бриллиантами и рубинами, аметистовыми кольцами и таким знакомым ощущением звенящей пустоты. Стелла больше не тает. Не тянет живот ей от объятий эраклионского наследника с поцелуями своими сладкими, томными, с глазами цветом, что любимые сапфировые сережки под слепящим светом.       Он, как часть ее, треть, отделяется, плененный волосами Блум, буто пламенем — всего лишь светлячок во тьме, вырвавшийся из позолоченной клетки. Теперь глядят они с разных сторон, — такие единые в прошлом — и Скаю кажется, Стелла без него точно пойдёт ко дну, слишком взгляд у неё обреченный, слишком сильно трусится у неё губа. Он бы даже сорвался, правда, прибежал, прилетел, приполз, услышав ее тихий плач, как делал это ранее; он бы сделал ради неё все, словно верный щен, влюблённый до потери сознания, да только вот Блум улыбается робко с соседнего столика в кафетерии, и сердце, до этого покорённое солярийским солнцем, внезапно пропускает удар.       — Иди к ней, — говорит Стелла, ровная, как струна, натянутая, но не смотрящая на Ская абсолютно.       Ее профиль — точнее лезвия клинка, и каждая родинка на нем так знакома и так далека теперь; не прикоснуться, хотя вроде бы и хочется, но даже подойдёшь — ослепнешь.       — Ну же, давай. Не заставляй девушку ждать, — у них ведь и волосы одинаковые, и оковы золотые, у них будущее заклеймено — общее, и Скаю поэтому слишком трудно сделать шаг в неизвестность, провалиться в девочку-Питерс, полукровку, лишнюю и неправильную. Он мнётся на месте, — в радиусе привычного солнца Стеллы — ждёт ещё команды какой-нибудь, подтверждения, дозволения: — Я не люблю тебя, Скай. Иди.       Это молот по наковальне?..       Треск разорванной связи?..       Связки?..       Или зубы, что крошатся под давлением друг о друга от обиды и боли?       Больше не интересно. Больше не нужно. Когда Скай удаляется, время сглаживает его лицо, проглатывает силуэт, и момент этот, в детстве кажущийся началом тотального распада, отличается необычайной закономерностью, послушностью. Стелле будет ещё долго одиноко, реветь она будет в закрытой спальне, икая и подвывая, но в конечном итоге она окажется как никогда права.       — Я не люблю тебя больше,       мой       солнечный       мальчик.       Пора тебя отпустить.