Новые люди

Роксана

Ночью всегда жарко. И из-за этого я ненавижу лето. Да и начало осени. И весну тоже. Я люблю прогулки с папой, но погода — это единственное, что меня беспокоит и бесит. Хорошо, что мне не надо брить ноги, волоски светлые и тонкие, уже давно сгорели на солнце и я так благодарна за это своей природе, иначе бы я еще и ненавидела себя саму. Перед тем, как пойти спать мы с отцом стали ходить по тропинкам и искать красивые кадры. Он всегда много чего рассказывает о камерах, выдержках, контрастности и прочем, но для меня это пролетает мимо ушей. Может поэтому я до сих пор не знаю, как правильно делать хорошие снимки. У него простое деревце превращается в дерево из сказки про эльфов и маленьких фей, на траве невидимо для человеческого глаза появляются капельки росы, а в глубине чащи вырисовываются еле касаемые воздуха очертания неизвестного чудища, и целая серия снимков ведет историю про таинственный лес с необъятным лешим, что живет на берегу озера и дружит с русалками, что рассказывают ему слухи о своих соседках, порхающих феях, в свою очередь состоящих в дружеских отношениях с эльфами-защитниками, что каждую ночь шерстят лес и вылавливают незваных гостей, превращают в древесную пыль, дабы поддерживать силы своего магического убежища. Отец всегда был и остается этаким товарищем сего мира: он сам нерукотворно создал его, и только он знает и умеет, как заходить за ширму нашего пространства и замечать то, что мне пока не удается и по сей день. Он же считает, что меня ждет множество остановок в автостопе по собственному творчеству и своей личности. Он говорит, что первое неразрывно связано с другим, два человека не могут изобразить один и тот же стакан одинаково и это делает нас, людей, такими уникальными индивидуумами, чтобы кто не говорил. Это мне напоминает одного преподавателя с маминого коллегиума; он давил на реалистичность изображаемого, чем очень выводил мою маму, которая всегда была за индивидуализм и особый взгляд. Она тоже, впрочем, много чего ненавидела. И чем чаще я выхожу на улицу, тем сильнее ее понимаю. — Я так и не узнал, как у тебя дела в школе? — Все в порядке. Я вроде подружилась с некоторыми одноклассниками… Ну, скорее они со мной, чем я с ними. — Это тоже хорошо. Когда с тобой хотят дружить, это всегда показатель твоей личности. — А если со мной хотят дружить из корыстных целей? — А это показывает уже личность того, что хочет с тобой дружить с таких намерений. Рано или поздно он проколется, и ты сама поймешь, каким он был говнюком. — Может мне надо что-то вынюхать о тех, кто хочет со мной дружить? — Зачем? — Узнать с каких намерений они хотят со мной дружить. — Хм… Отец, как и обычно, задумчиво обкусывал губу и посмотрел на еле проглядывающиеся звезды. Он мне и созвездия всегда показывает, а потом я прихожу к Нафане и она исправляет его рассказы о Близнецах-Медведицах и Сороконожке, что льет воду на Льва. Наверное, от него у меня и есть привычка выдумывать всякое. — Кто те одноклассники? — Новички, как и я. Три брата. Один старше на год. Двое — близнецы. — Из какой они семьи не знаешь? — Вряд ли бы малоимущая семья могла себе позволить родить столько сыновей. — Не согласен, некоторых нехватка денег не останавливает. — Кошмарно… Но эти вряд ли такие. — Они чем-то интересуются? Увлечения? Отец, как всегда, оценивает всех по их досугу. — Мы не настолько близки. — Жаль. Хобби один из показателей хорошего человека с чистыми намерениями. — А если у какого-то художника есть желание убивать, чтобы добывать с жертв кровь для написания картин? — Чистые намерения не вредить людям я имел в виду. — А если художник много раз был пойман на мошенничестве? Есть же в искусстве много художников, что убивали, хулиганили, крали. Мама рассказывала, что Караваджо был еще тем живодером. — Это для своего времени он был живодером, для нас он мелкий хулиган со случайной смертью. Как по мне он больше раскаивался за содеянное, чем переступал закон. — Значит, я не смогу узнать их настоящие намерения? — Смотри по ситуации. Хорошие люди очень тихие, передвигаются бесшумно, а их действия иногда настолько маленькие, что их и незаметно среди кучи кричащих людей, что норовят принести бед, хоть и слышно от них лишь о благе. — Ты так сложно стал рассказывать. — Тогда нам стоит идти спать. Мы много сделали за день. Мы дошли со штативом и фотоаппаратом обратно до нашей стоянки. — Те парни кажутся бесшумными. — Приглядишься и поймешь, кто они. Всему свое время. Мы сошли с дорожки и стали идти по высокой траве, приближаясь к палаткам. — Ночью будет холодно. — Знаю, теплая куртка со мной. — Молодец, что взяла. Я достала свою палатку и стала стелиться. Пока я пыталась разложить палатку, в правом ухе что-то защекотало. Отмахнув мысль, как долго ванна не видела меня, я бросила взгляд вдаль. Среди деревьев я разглядела темный еле прорисовавшийся высокий силуэт, будто взрослого мужчины. Подумала показалось. Высокая черная тень с явно длинными волосами и очень широкой спиной или… Сидящий на корточках, будто в засаде человек, чье лицо как я не пытаюсь прищурить свой взгляд, не читается. Стало не по себе. Я не часто боялась того, чтобы за мной кто-то следил издалека. Я не решилась посмотреть еще раз в проем между деревьев и старалась присвоить мысль, что это всего лишь мое воображение. Зайдя наконец в разложенную палатку, я достала спальный мешок из рюкзака, тепло зашелестело материя ткани. Шорох напоминал дыхание. Явное ритмичное дыхание. Шух. Фух. Шух. Фух. Шух. Фух. Я обернулась. Сзади палатка и отец, что достает свою теплую куртку с сумки. Закат уже давно перестал заливать розовой краской пики сосен, небо постепенно из голубого перешло уже в темно-синее с зеленым отливом, лишь звезды и полный месяц давали понять, где мы находились на этой природной карте. Я резко обернулась, на тот самый проем между деревьев, в множестве оттенков темноты я различила лишь редеющие кусты и стволы сосен. Видимо, причудилось. Бывает и не такое. В один из вечеров, когда я оставалась дома одна мне показалось, что на втором этаже, у отца, начали падать коробки. Отдаленные перешептывания скрип. «Что ты наделал?», «Оно само». Шаги, шаги, гупающие шаги. Скрип. Я спряталась под кровать, забыв про одеяло и подушку, прячась за комками пыли. После я услышала громкие голоса за забором — соседи рассыпали золу с мангала и браня друг друга, пытались все убрать. Отец разложился ко сну, залез в спальный мешок, я только начала в него укладываться, как снова в шорохе услышала дыхание. Я испуганно замерла в ожидании очередного шух-фух. Прислушиваясь к легкому ветру, шуму, что создавал отец, разлаживая свои вещи, шелесту полузасохших травинок и самому звуку воздуха, все сложилось в отчетливый монотонный гул. Голос, низкий и покойный, мычал. мммммммммммммммммммммммммммммммммммммммммммммммм — Что случилось? — отец заметил мое оцепенение. — Мне кажется я кого-то слышала. — Возможно куропатка пробежала. — А вдруг это медведь? — прямо сама я удивилась от такого вопроса. — У нас они не водятся. — Кабан. — Тут их тоже нет. — А вдруг…? Я пыталась вспомнить какие еще животные у нас могут жить, но никто не пришел на ум. Я увидела взгляд отца: он терпеливо ждал, пока я договорю. По-доброму его глаза смотрели на меня из противоположной палатки. — Мне кажется, я видела человека. — Ты думаешь, за нами наблюдают? Я боялась рассказать о своих опасениях. — За все походы сюда мы встречали лишь местных, содержателей домиков. Может у кого-то и вправду птица сбежала, и они ходят ищут. Или молодежь возвращается с гулянок. Самое страшное, что с нами может случиться, это мороз. Но ты сама видела, какая сегодня была погода. Мне хотелось ему верить, и я с облегчением согласилась. — Нам нечего бояться, — улыбнулся он, — если снова что-то услышишь это будет лишь шелест деревьев и травы. Сегодня будет легкий ветер. — Хорошо, — успокоилась я. — А завтра в три утра… — Знаю, на рассвет. — Будем ловить с той полянки, что возле поваленных деревьев. — Да. Обязательно. — Сладких снов. Набирайся сил. — Спокойной ночи. Тоже набирайся сил. И мы легли.

***

Опоясывающее ощущение холода и жара схватило меня в панике. Я проснулась и обнаружила, что мой спальный мешок мокрый от собственного пота. Как всегда. Я сняла куртку, носки и осталась в одной кофте и штанах. Стало легче, но вдалеке зашелестели листья. В палатке продолжало быть тепло. Я повернулась на другой бок, обняла куртку для удобства, спрятала нос в теплый капюшон и расслышала тихий и протяжный вой. Наверное, чья-то собака, подумала я. Мои уши напряглись, мышцы на черепе схватились мертвой хваткой, я почувствовала, как стало неудобно в районе затылка. Шух. Шух. Фух. Шух. Ух. Фух. Фух. Сбитое дыхание. Не в нескольких шагах. Не за стволами сосен и редеющими кустами. И не у хозяев домиков. За тканью хорошей, дорогой палатки стояла псина и громко дышала. У собак есть четкая манера дышать, быстро, раскрыв пасть, тоненькая слюнка течет по длинному тонкому языку. Но эта псина дышала не как собака. Тяжело, громко, размеривая каждый раздробленный вдох и выдох. Ей явно было очень тяжело проделывать столь легкое действие. Фантазия моделировала вид этого чудовища: огромное, мохнатое, в половину с меня. Из туннеля сознания прибежала, спотыкаясь мысль, что это далеко не животное. Мой страх немного скрипнул, как только до моих ушей донесся словно иголочка тонкий звук. У. У. Уууу. УУ. У. Чудище заскулило. Как настоящая собака. В голову сразу пришли истории о людях-каннибалах, что съели своих соратников от холода и голода, эта костлявая волосатая тварь умеет имитировать голоса и точно пришла по мою душу, потому что я теплокровный сочный кусочек плоти, который сможет утолить ее голод. Псина стала шелестеть травой, и тяжело выдыхать через нос, будто ей в ноздри попала пыльца. Животное выдыхало с усилием, шелест не прекращался, по земле раздавались тяжелые удары увесистой лапой. Оно пыталось рыть землю подо мной? — Страх безмятежен, — услышала я голос в своей голове. Такой же, когда вышла от психолога. Между проспектом и городским национальным университетом. Тень от здания. Напротив, тюремные казармы. Сыро и вязко, в дырах в асфальте лужицы от дождя, что был за день до. И снова пилящий скулеж. Что еще значит страх безмятежен? Откуда ты вообще знаешь? Зачем тебе сейчас об этом думать, когда сзади тебя стоит огромное не-пойми-что? А вдруг оно не страшное? Последнюю мысль расслышала отчетливо, хоть я отнеслась к ней с недоверием, но она звучала убедительно. Вертиго. Здесь. И он хочет съесть тебя. Девочка, какой сейчас год, чтобы верить в такие сказки? Даже блюстители порядка не поверили тому самому «перевертеню», когда он сказал, что ему пришлось съесть свою семью, я тебя умоляю, оглянись и пойми, что сзади только ветер, да трава. И я оглянулась. Резко, без колебаний, как пластырь содрать после укола в вену. Одно лишь «но» мешало моему проявлению бесстрашия: за моей палаткой действительно стояло Оно. На четырех лапах, увеличивающейся и уменьшающейся от собственного дыхание, покачивающейся существо, чьи очертания еле вырисовывались на полотне множества оттенков ночной палитры; луну не так давно затянули тучи, но ее пробивающегося полного света было достаточно, чтобы рассмотреть, что передо мной. Как можешь заметить, оно не нападает. Оно ждет. Какого черта оно ждет? Чтобы ты вышла и ему не пришлось расходовать энергию на эту дурацкую палатку! Если бы Оно хотело, уже бы напало. Палатка не настолько прочная. Сколько уже можно ждать? Просто выгляни! Теперь мы стали смелее. Помни. Страх безмятежен. Опять ты за свое. ДА ВЫГЛЯДЫВАЙ УЖЕ. Сидя на земле, мое лицо поравнялось с холкой еле дышащего животного. — Зачем ты сюда пришел… — прошептала я про себя. Он был похож на большого черного мохнатого волка. Его густая шерсть торчала иголками, будто он только что побывал под проливным дождем. Его голова была наклонена глубоко вниз, у него не хватало сил стоят на лапах, потому поднимать на меня свои глаза он не смел. Дыхание прерывистое и тяжелое, он действительно старался убрать с носа маленькую и прилипучую помеху. Все происходило при пробивающемся лунном свете и было сложно разглядеть темные детали. — Тебе помочь надо, — жалостливо пропищала я. Ты сумасшедшая! Не пойми куда тянешь руки! Ему плохо и ему нужно помочь. Тебе же будет легче. Да хватит на нее давить! Кто еще из нас двоих на нее давит? Это не больше чем ее ПртПщыб? %№алХ… Я протянула руку в сторону животного, не решаясь подняться с влажной земли. Фух. Ух. Ух. Щух. Оно тебе ничего не сделает. Это лишь большое животное. И оно здесь, чтобы получить от тебя помощь. Оно пришло именно к тебе. Ни к дому местных. Ни к твоему отцу. Оно пришло именно К ТЕБЕ. Я уперлась ладонью об влажную траву и дотронулась кончиком пальца до шерсти черного зверя. Его дыхание остановилось. Он замер. Затаился. Он оказался таким мягким. И теплым. Он так же перестал шататься. Он понял, что ему захотели помочь. БЕРЕГИСЬ. Фух. Шух. Фух. Шух. Он показал мне свою морду. Все так же наклонившись к земле, он поднял на меня свои глаза. Яркий зеленый свет, будто два фонаря, стали меня изучать. Он заинтересованно, повел своими огромными ушами. И вновь замер. Следующий ход твой. А его ходом будет сожрать твою руку. Я положила всю ладонь на местечко между его ушей и нежно медленно погладила его. Капец ты даешь… Он аккуратно отошел от моей руки и наконец-то поднял свою голову, обнажая плечи и грудную клетку. Из которой капала кровь… Жидкость. Светящаяся зеленая жидкость. Начиная от плеча, до груди у зверя была огромная вспоротая дыра, из которой торчали куски когда-то живых мышц, были видны раздробленные грудные кости и внутренности: доли легких монотонно пропускали воздух, а в глубине них кровоточило сердце. Именно из него и сочилась зеленая слизь. Ему явно было больно из-за этой раны, его скулеж не был громким, но был слышен, он старался его как можно тише воспроизводить, и он все еще был в состоянии стоять, наклонять, поднимать и опускать голову. — Че за ху… АУУУУУУУУУУУУУУУУУ Он смог. Дай Боже сил вынести этот пиздец. Смотря четко на меня, он сбоку обошел место, где я сидела. Уу. У-у-у-ууууу. Он хочет, чтобы ты пошла за ним. Да, нам же не хватало прогулок ночью по лесу под лапку с ебаным волчарой! — Подожди. Подожди меня. Я быстро вернулась в палатку, надела носки и обулась. Встав на ноги, я поняла, как ошибалась, когда надела кроссовки тем утром: ночная роса, влажная земля, холодный воздух, — все было против этой странной и таинственной прогулки. Ты можешь снять обувь. Ты очертел?! Ты все равно намочишь ноги. Я подошла к ждущему меня животному, и только тогда поняла, насколько этот волк огромный, почти в половину моего роста, он смотрел на меня и моргал двумя горящими фонарями, которые по всей видимости и освещали нам дорогу в ту темную ночь, так как луна все продолжала прятаться за тучами и изредка насмешливо выглядывала. Животное подставило свою голову под мою ладонь — от мягкости его шерсти внутри меня расплылось миролюбивое тепло, что раздало огонь по всему моему телу. Мне наконец-то стало спокойно, и я широко улыбнулась, от того всепоглощающего удовольствия, что стало произрастать у меня в груди и стремилось залезть в каждый уголок моего тела. У. Уууу. Заскулив он направился в глубь тропинки, возле которой мы с отцом и расположили лагерь. Тропа шла к высоким соснам, чью высоту я никогда не замечала. В ту ночь был поистине великолепный лес, пики деревьев будто достигали неба, которое нежно обнимало их и дружно с луной они танцевали вальс по кругу, а звезды как пайетки на подоле платьев облаков кружились вместе с ними улетая в бесконечную зелено-синеву такого глубокого неба. Волк ожидал меня. И я подбежала к нему. Дорога была ровной, прежние ухабы и горки сгладились, мы прошли половину прямого пути, и луна наконец показала себя. Тени от деревьев упали на наш путь, и я смогла четче разглядеть спину животного. Его шерсть была спутана. Вьющаяся шерсть танцевала на его теле, пока он с частым скулежом шел, вымеряя шаги. Он оставлял после себя ярко-зелёные светящиеся капли крови, на которые я старалась не наступать. Тропа сосен закончилась — началась листва. Как только я заметила деревья, мне стало не по себе. Два разных леса отделяла четкая выкошенная линия на земле, будто ее каждый день постригают газонокосилкой. Я посмотрела назад, пройденная дорога казалось такой родной и спокойной, там хотелось остаться, ибо, устремляя взгляд на лиственные вьющиеся кроны деревьев, углубляясь в палитры зелено-синего леса, единственным желанием было убежать прочь. Я отступила от разделительной линии подальше к соснам. Внутри арки листвы волк смотрел на меня. Его морда поменяла свой эмоциональный окрас. Пока мы шли по ровной дорожке в свете луны, его пасть показывала радость, то сейчас он заинтересованно округлил глаза, его рот был закрыт, и он трижды оглянулся на лес. Он знал, что за этими деревьями. Он знал, что нас там ждет. Нам нужно туда. И как можно скорее. Луна снова спряталась и на этот раз окончательно, светили редкие звезды и темнота неба. Все, что можно было разглядеть были зеленые волчьи глаза. И огромная рана, из которой кровоточило сердце. — Я дальше не пойду! — крикнула я ему и от моего зова с крон деревьев ввысь взлетели пробудившиеся птицы, что своим криком заполонили мой слуховой канал. Я видела, как с верхушек деревьев поднимаются черные маленькие силуэты и всполошившись кружат над нами. Часть из пернатых пролетало мимо между мной и волком, разделяя нас друг от друга. Снова прозвучал знакомый скулеж. — Пойми же ты меня! Мне страшно! Я боюсь идти туда! Даже, если я пойду с тобой! Я присела на корточки и закрыла уши ладонями — крики пернатых слышать было невыносимо больно. Они все кричали и кричали, своим карканьем нанося порезы на мое дико стучащее сердце, что никак невозможно было унять, от страха сковало все тело, а в голове закопошились голоса. Трусихатрусихатрусихатрусиха штаны подтяни, а то споткнешься ничего не умеешь сама сделать беги беги к своему папочке у него теплее он для тебя все а я для тебя ничего а кто будет работать над собой а кто будет сам решать свои проблемы вот мама умрет посмотришь какой мир ужасный вот увидишь как без мамы плохо плохоплохоплохоплохо плохая девочка плохая девочка убегай отсюда убегай пока есть силы а то волки загрызут и останешься изнасилованной всякими зеленоглазыми иродами в лесу посреди теплотрассы