Новые люди

— возьми трубку возьми трубку возьми трубку На часах могло бы быть час ночи, но кладбища в этом городе не имеют даже нормальных дорожек, о какой часовне может идти речь? Девушка с волосами, собранными в уже давно растрепанный пучок, припорошена земляной пылью, с ободранными коленями пытается дотянутся телефоном до невидимой заветной точки, где будет ловить сигнал. Оказалось, что из свежевыкопанной могилы сложно выбраться. Почему об этом не пишут предупреждения у ворот самого кладбища? — Чарли! На том конце неразборчимо промычали: — тычеорешь…- прошло еще пару секунд ворчливого кряхтения, — ты время видела? — Видела. Чарли… — Да. — Алло, Чарли! — Лад, тебя плохо слышно, — парень повернулся на живот и протер сонные глаза. — Чарли! — девушка яростно прыгала на глубине ямы, снова пытаясь дотянутся до нужной точки. — У меня проблема! — Ммм… Парень мелодично пропел и встал с кровати. Снова выдвигаться на подвиги. — Дитя сатанинской природы решило вспомнить святые времена? — Не смешно! Я упала в могилу, вытащи меня отсюда! Тут сыро, холодно, грязно, — девушкин голос срывался на хрипоту, — я утром должна быть дома! — Лада, — безразлично сказал друг, — сколько раз я тебе говорил не идти на кладбище ночью. Особенно, ночью. Тем более, ночью. Сколько можно… — Если ты меня заберешь, обещаю больше никогда на кладбище не буду ходить ночью! Только днем! Девушка продолжала кричать. — Мг, — буркнул парень, — и со мной. И только со мной. Куда ехать? — На Осипок. — Сейчас приеду. Никуда не уходи. — Постараюсь, — девушка оглядела размер ямы и спрятала телефон в куртку. Оскар натянул штаны, спустился к двери дома, накинул кожанку и захватил ключи от машины. На мосту не должно быть много машин, если остановит патруль, документы спрашивать не должны, а если уж так, то о выписке из психушки молчать. Бабушка все уши прожужжала, что загребут. Загребут и хуй с ним! Уже и так бояться нечего, можно отдохнуть хотя бы в больнице от этого ебаного Ада. Одно плохо: заставят есть таблетки, ходить на лечение. Первый и последний раз был таков: привезли под уколами, положили на кушетку и оставили так, пока не оклемаешься, оклемался, иди и жри свои таблетки. Ни черта не осталось из воспоминаний, кроме того, как поднял нож на отца, а тот заперся в ванной. А после какой-то гомик в палате показывал всем свой обрезанный член и предлагал его пососать. Удивительно, как он еще моим положением не воспользовался. Да заводись уже! Мама, конечно, понадеялась на наш вкус и не удивилась, услышав, что мы выбрали Гелендваген старого образца, новой сборки, сами нашли проверенного продавца, документы есть, кожаный салон, люк, кондиционер, о встрече уже договорились, можно хоть сейчас выезжать в Закарпатье на смотрины. Все при параде, хозяин на ломоном украинско-не-понятно-чем расхвалил, делал як для себя, мотор працює як чеси, и не грама масла не жере, коробка працює гарашо переключається плавно, тільки оригинальні запчасти, грошей ні жалів, життки і олії з всіма фільтрами змінені, кузов перекрашував, шпаклівки ніде немає и нова гума, все до останньої лампочки-кнопочки працює. Теперь мы ездим на бандитской колымаге с пятью сидениями, пряча при патруле Андрюху где-то между передними и задними сиденьями. Зато самые блатные, выше всех небес. И выше всех цен на дизель. Который скоро закончится. Начнем шароебинг в поисках мелочи! Мама должна была оставить деньги в бардачке, она иногда может забывать о паре бумажек. Двести гривен, шестьсот… У меня должны были остаться деньги с того раза… Сука, не дай Боже (прости меня, Сеня, атеисты тоже грешат) те файлы сольются в руки долбоящеров, которые готовы запятнать свою репутацию натуралов, ради моей грязной славы. Знаю этих любителей порнухи. Может какой-то сайт с запрещенной сети и купит то извращенство. Вряд ли эти школодрочеры умеют таким пользоваться. Деньги. Третья колонка, дизель. Пять литров. Сука, два часа ночи. Утро будет веселым. Учителя думают, что мы такие умные из-за школьных знаний. На улице больше узнаешь, тут никакие котангенсы не помогут обуздать этот пиздец. А они вообще о чем-то таком думают? Да, спасибо. Хорошей ночи. Отец и мать в школу не ходили. У них вся жизнь была в спорте. У нас часть была на домашнем обучении, но бабушка настояла на школе, вдруг мы аттестат не получим. Так сказать, на всякий случай. Всего боится. Лучше бы боялась, что мы станем наркоманом, шлюхой и… Я не знаю, что происходит с Лехой. После этой Светки он стал тряпкой. Я понимаю, он добрый, искренний и прочая ванильная срань, но раньше он был смелее. К нам было дело забегают старшаки в седьмом классе и говорят, что с нами будут драться мудни из соседней школы. Мудни и сами не знали, что собираются с нами драться, это было понятно по тому, как они зассали к нам подходить. Я — дрыщ с дурью в башке, Сеня еще худее с ДжекиЧановскими штучками, и Леха с грант-батманом в челюсть. Я единственный уже тогда был устрашающего роста (седьмой класс…пятнадцать лет…где-то под метр девяносто был точно), мелочь выросла до метра семидесяти, но наши еле сформировавшиеся рожи уже пугали. Мутные типы из соседки мчали через дорогу, когда нас видели. Может не надо было прям так сильно кричать, когда мы их видели?.. А нехер! Тогда мы каждый день орали под Slipknot, Korn и прочую лабуду, что смогли отрыть на сайтах, где сохраненные названия файлов выглядели как коды для взлома паролей. Были желание, энергия, заряд, что мы тогда под этой дурью не творили. Мы могли вылезти из дома и отправиться на край города на всю ночь. На краю, на берегу, где-то с частными домами, мы залезали в зеленые чащи и включали динамики на всю. Резало по ушам, через маленькие телефоны мало что внятное услышишь, поэтому мы кричали звуки, не зная текста, полностью отдаваясь скрежетящему грохоту, что еле мог себе позволить динамик уже не кнопочной, а сенсорной Сони Эриксон. За нас учится гроулу никто не собирался. Иногда к нам примыкала Лада. Потом эти побеги привела нас к тому, что мы сами стали играть, Леха мог мелодию внятную слабать на соло, Сеня шабашит по барабанам, Лада еле одолевает старую ритм-гитару нашего деда, а я как всегда ору, иногда Лада просто писала текстики, и мало играла. На выступлениях дважды вроде сорвал горло. Митч Лакер и Кори Тейлор. You only live once и The Heretic Anthem. Святые времена. У меня уже почти стерлась картинка с обложкой третьего альбома с сумки, что я до сих пор ношу в школу. Как хорошо, что бабушка тогда была в гастролях, но отчитала тогда тоже щедро, когда узнала, но нам было похуй. И всем было похуй! Сейчас начинается бадья по типу что скажут другие, у них же есть чувства, у них есть то, это, а потом начинается «Подумай о себе, я беспокоюсь». А не похуй ли? У меня есть чувства трахаться с той же Ладой, но я понимаю, насколько это противно и ужасно и не собираюсь… Да, я тоже в дерьме! Так… где это дыра? Что за любовь к походу на кладбища? Церковники настолько любят гулять под луной? По нашим кладбищам только самоубийцы должны ходить. Пока найдешь могилу, сам загнешься. Всем действительно похуй лишь на одну вещь. Дырявый забор. — Витька, поддай земли! А вот и нет. Дядьки уже засыпали подкоп, видимо, они и вырыли яму, где сейчас сидит Лада. Насколько тупо будет попросить их откопать дыру, чтобы я добежал до новой могилы, куда угодила моя закадычная подруга? — Ты чего шастаешь здесь? — Мужики, у меня тут беда случилась. Дочь угодила к вам на могильник через эту дыру. — Еще один обдолбыш. Проваливай! — Мужики, я серьезный человек. Вон машина стоит, сами видели, что подъезжал. Моя дочурка по глупости залезла на кладбище и где-то там упала в новую могилку. — Да, рыли сегодня. — А ну ша! — Да мужики, помогите, дочке завтра на занятия, а она из-за своих дружков в могилу угодила. Выручите, могу заплатить даже. — Сколько? Хитрый оказался дядька… Придется отдать накопленные. — Штука. — Идет. Давай подъезжай к воротам, достанем твою никудышную. — Спасиб, мужики. — А сколько дочке лет? — Да 17 исполнилось. — И в такую темень пускаешь? — Да сама убежала. Замки давно не менял. — Эт правильно. Сейчас они такие, борзые уродились. Только по пацанам и бегать. — Недавно видал, как одни к нам зашли и целовались на могильном камне. Тут никто никому не нужен, а им и подавно. Извращенцы. — А ты чего это с длинными волосами? — Да езжу, выступаю с музыкой. — А. Как Ария? — Именно. — Про что поешь хоть? — Как и надобно. Про самое важное. Жизнь, свобода. — Это верно. — Не жизнь, а собачье дерьмо это. — Олежа, не возлагай. — Да ну его. Ищите вашу дуру. — Ты уж на него не серчай, он немного у нас с похмелья. А ты вижу молоденький. — Да есть такое. Рано жизнь нюхнул. — Бывает. Я тоже рано семью завел, а потом уже и работать надо было. Сейчас покажу новенькие могилки. Это на краю той тропы. Пиздец тут, конечно, морок. Как они без фонарей ходят?.. — А вы без фонаря управляетесь? — Да уж знаю эти земли, как свою пятерню. Я тут еще с девяностых работаю, столько здесь полегло. Больше, конечно, цыган всяких, заполонили все, пропащие. Видал кованые хоромы в начале тропки? Биндюжник местный, отмыли ему комнату с ажурами, со скамейкой, на замке, так там такую каменюку поставили. Даже Христа на зад прицепили, уморная безвкусица. Но бывали и хорошие люди. Спортсмены разновсякие, видал огромный камень в конце дороги? Бывали когда-то по горам ходили, группа известная, от, названия не упомню, восходили и пропали. Еле нашли, сюда привезли. Пять человек их было, хорошие ребята, знал одного из них через рукопожатия третьих лиц, так сказать. А чутка подальше от них Жаботинский. О, какие люди в нас, слыхал? — Слыхал. Им Шварценеггер еще вдохновлялся. — Это да. Я жил когда-то в доме, где и он жил, уехать пришлось, денег уже не хватало. Мы хороший народ, а об нас так ноги вытирают. Тьфу! Хоть бы получку дали в этом месяце. Вот новенькие. Ну, где твоя дочурка? Спектакль начинается. — Ладуся, откликайся. Папочка за тобой пришел. Утром в школу, мама будет плакать. Вылези, дуреха. — Я здесь! Я немного уснула. — Ща вытащим. Держи веревку. — И потянули. — Земля мокрая! — Давай, малая, не боись. Со своими чмырями шастать страха нет, а здесь ссыкуешь. Подтягивайся. — Еще. Давай. Сильнее ручонками. — Есть! — Вот и молодчины. Пошли обратным путем. — Погнали. Дома подлатаем, утром новенькой будешь. За куртку не боись, такую же достану. И чтобы больше из дому не бегала, поняла меня? — Мне хотелось… — А я сказал, перехочется. Мать до истерики доведешь, так мне потом отхватывать. Я терпеть не буду, я сразу по куполу щебану, будешь знать. И своим упырям передай, что еще один поход, яйца оторву. — Да я и так знаю. — Правильно, так дочь и должна жить. А то привыкнет к дерзости, мужика так и не найдет. — А вот и найду. Уже есть! — И кто ж такой? Ну-ну, давай, заливай. — А такой. На машине, высокий, сильный, всего на год старше меня. Грозный, как скала и вообще, деньги уже зарабатывает. — Работа есть и это главное, все остальное прибудет. Умница дочурка-то. — А то. Вся в меня. Залезай. — Спасибо вам, дядя. — Да не за что. Береги, дочку. А ты своего папку. Хороший мужик, заботливый. Сейчас мало таких. Все по сексам бегают, не то, что раньше. — Со мной не побегает. И вам спасибо за помощь и за добрые слова. Бывайте. Наконец-то отъезжаем. Боже. — Это что за цирк был?! — А ты как думала, папка дурака из себя умеет делать. — Да прекрати! — Сама любишь шутки про папочку, а заиметь не хочешь? — Идея хорошая, но у меня их и так трое. И все с алиментами. Лучше молчать, чтобы еще какую-нибудь ерунду не сварганить. Уже почти три часа. Спать дико хочется. Коленки грязные, уставилась в окно, тоже спать хочет. И зачем только по кладбищам ходить? — С чего вдруг зашла на могилы? — Хотелось. — Снова на цветы смотрела? — Нет. Хотелось побыть в тишине. — Дома плохо? — Приедут бабушка с мамой тишина пропадет окончательно. Я хотела полежать на скамейке возле могилы. И ей ведь никогда не страшно. Меня оставь возле могил я и дороги назад не вспомню от паники. Однажды уже ходили вечером, потерялся в кущах, а она куда-то убежала, шутить вздумала, с ума сходил. Здесь камень, там камень, кресты разного вида уродств, темнеет все сильнее, и я стою, как вкопанный, будто я попал во временную петлю и это кладбище больше, чем город и вся страна, ветки-ветви, деревья-кущери, и лица умерших без эмоций вглядываются в одну точку, а потом резко на меня. Тогда еще туман был, осень, каждый мой нервный канал умирает от лишнего скрежета в этой непролазной тишине. Так она потом решила еще подшутить и спугнуть меня высоким воем, стала кричать, будто ее кто-то тащит в землю, а я и думать не могу, руки по швам и две клетки пульсируют: СПАСАТЬ и СТОЯТЬ кричат, запутываются в клубке. Потом вижу, как она подходит ко мне, я на земле калачом лег, пальто своим укрылся и ждал, пока этот кошмар-какофония закончится. После этого я на кладбища с ней не хожу. До этого раза. А она ходит по дорожкам, знает, как возвращаться, где какая калитка, кто где лежит, какие эпитафии, истории придумывает о мертвецах, шутя, что слышит их голоса, когда ложится на скамью. Вот здесь парень разбился на мотоцикле, хорошо учился в школе, умник в математике, по нему брат очень сильно скорбит, что сам был неучем, отец пьющий, мать простая женщина, красильщица на заводе. Вот здесь парень с туберкулезом, есть жена и сын, кумиром был Гитлер, хотел такую же прическу, как у него и рисовал хорошо, есть сестра, худенькая, ибо ей лень жевать, постоянно в обмороки падает, а бабушка еще голубиным мясом кормила, почему и сам не знает. И прочие рассказы. Она умеет сочинять, вечно с тетрадкой ходит, говорит на телефоне ей не удобно, сразу мысли улетают и клавиатура это не ручка, души в этом нет, надо писать так, чтобы ничего не мешало внутренним чувствам. Трогать бумагу, трогать ручку, вникать в запах — целый обряд — спрятаться в углу, пока бабушка с мамой ссорятся из-за религии и кидаться словами, пока все не иссякнет. Много текстов песен написала, большая часть, конечно, про то, какой я крутой и красивый, и как мы всех нагнем в этом грязном шоу-бизнесе, но я считаю, кто мы такие, чтобы втирать носы дядькам, будучи при этом сопливыми старшеклассниками. Что-то она показывала только мне, что-то прячет… Видимо, то песни о том, как она любит меня. Лад, прости, я еще не в том состоянии, чтобы адекватно анализировать свои чувства и понимать то ли я чувствую, что должен. Не хочется путать чувство потрахаться с чувством более изящным. Приехали. — Тебя донести до ванны? — Да. — Слушаюсь, принцесса. Заулыбалась, маленькая. Мне почему-то становится тепло, когда беру ее на руки и осознаю телесно нашу разницу в росте. Она как проворный котенок, вечно бегает-прыгает, с волнистыми длинными волосами, растрепанная, в канаву может угодить, потом ее доставай оттуда, говори, как плохо себя ведет, в следующий раз не приду, и все равно прихожу. Как не прийти? Она же Лада. Владлена. Маленький сатаненок в черном платьице. Вредный, но такой желанный. В том то и дело, что желание есть. Я как всегда звереныш с чувством голода к чему-то грязному, а у нее церковные покровители суетятся рядом. Она уже давно с грехами и девственницей не назвать, но это наша грешница, что с нами была всегда и постоянно, до нас у нее никого не было и вряд ли будет. Придумала обряд, что раз мы трое братьев, то она станет нашей сестрой и будет все по честному. О какой честности тогда шла речь и понятия не имею. Они распивали коньяк, я как изгой сидел и наблюдал, пока детишки навеселятся. Отказывался от этих кровных уз, но во мне бурлило Оно. Оно всегда вылезает, когда начинается кипиш. Драка, секс, защита, помощь — я боюсь его, но Оно владеет мной, дышит во мне и каждый раз разговаривает, шепчет разборчивое и четкое, перекричать его хочу, и могу, Оно затихает, а потом снова восстает, мне приходится постоянно думать, иначе Я засну, и придет Оно и уже тогда Я никогда не вернусь.

***

— И как до тебя достучаться, девочка моя? Чарли прикладывал ватку с зеленкой на разодранные коленки Лады. — Ай! Больно! — Мне тоже больно, просыпаться в хер пойми какое время и искать тебя среди гробов. Лада, я не прошу тебя перекопать огород, покрасить дом или украсть миллиард, — он умоляюще взглянул в ее глаза, — пожалуйста, прекрати гулять кладбищем по ночам, — девушка стиснула губы и пожала пальцами голых ног. — Тебе нечего сказать? — девушка помотала головой, — пообещай, пожалуйста, больше не ходить на такие вылазки. Я переживаю за тебя. Попереживай и ты за меня — я не всегда в адекватном состоянии, чтоб помочь тебе. — Да, — девушка опустила голову и осмотрела свои зеленые колени. — Спасибо тебе. — Пожалуйста, — вздохнул он и положил пузырек зеленки на полку. Ванная комната дома у Лады просторная, играет голубыми красками кафеля и плитки. Белые шкафчики и керамика аккуратно вычищены, а в воздухе слышен запах лимона и мяты. Лада сидит на высоком табурете, что возле раковины, Чарли стоит рядом с ней. — Останешься со мной? — спрашивает она. — Да, чтобы твоя бабушка утром меня ссаными тряпками отсюда гнала. — Нет. Они звонили, и сказали, что приедут днем. Их вылет задержали. Она берет его ладонь и гладит за руку. — Мне хочется, чтобы ты со мной побыл. — Лад, не надо… Ее пальцы левой руки ныряют под подвернутый рукав его черной рубашки, а правая ладонь ухватилась за его талию. — Почему? Ты же ведь такой мясистый и накаченный, — на ее лице сверкает хитрая ухмылка. — Прекрати… — лицо Чарли краснеет и он аккуратно убирает руки подруги, — я снова на таблетках. Мне не нужны последствия. Он отходит от подруги, замечает как ее брови нахмурились, губы поджались. — И не надо обижаться. Девушка отворачивается и смотрит в сторону, будто друга нет в комнате. — Лада, — голос раздраженно завибрировал, — мне не до игр. Подруга наклоняет голову и смотрит на свои зеленые коленки. — Я и не играю. Просто хочу, чтобы ты побыл со мной до того, как мне снова запретят выходить куда-либо. Бабушка стала говорить, что мне нужно чаще посещать церковь, — парень вздыхает и подходит еще ближе к девушке, — я стала забывать свои обязанности. Которые мне и нахер не сдались. Перестала быть удобной, растеряла свою цель существования. Чарли гладит Ладу по волнам волос, что растрепанно собраны в огромном пучке. Пару заколок потерялись в земле, когда падала, еще парочка осталась у разбитой калитки. Одна точно валяется сейчас на сидении автомобиля. — Когда-нибудь это закончится. — Я боюсь, что это закончится. Тогда мне придется со всем этим справляться самой. — У тебя есть я, — друг взял ее маленькое личико себе в ладони и поднял к своему взгляду. Улыбчиво коснулся губами ее горбинки. — Чарли! — вредно запищала девушка. — А мне нравится твоя горбинка. — А мне нет! — Тогда почему ты улыбаешься? Чарли широко ухмыльнулся, показывая зубы, Лада стеснительно спрятала улыбку в ладоши. — Ты под таким углом похожа на кошку, — он наклоняется к ней и ей снова становится слышен запах клубничных сигарет, который исходит от его рубашки. — У тебя очень красивые синие глаза. Блестящие, большие. Голос Чарли звучал гипнотизирующе. Он играл своим грудным обертоном, пользуясь хрипотой в горле. С пыльным налетом, но теплые и мягкие слова аккуратно заползали в уши. — И красные щечки для поцелуев… — Прекращай! — засмеялась девушка и обняла друга, — и отнеси меня в постель. — Слушаюсь, моя принцесса. Продолжая держать ухмылку он отнес ее на руках до второго этажа, в ее комнату. — Непривычно входить сюда, — кладет парень Ладу на кровать, — на тебя не смотрят десятки глаз патлатых мужиков. — Бабушка обязала маму снять все плакаты. Теперь я живу как аскет. Только ты у меня остался. Чарли засмеялся. — Можем плакат вместе с мелочью сварганить. Новая группа! — он расстегивает и снимает с себя рубашку. — Спермотоксикозные мудилы! Не скоро, не на всех сценах, не в ваших городах! На последних словах он снял с себя штаны и кинул все на стул у туалетного столика. Лада сразу же потянула к нему руки. — Девушка, что вы себе позволяете? Некоторые за это тело бешеные деньги отдают, а вы вот так запросто его лапаете… — Имею право, — она стала шутливо тянуть его за руку к себе, Чарли особо не сопротивлялся, — мой друг — мое тело — мои правила. — Малышка, ну хотя бы полтинник заплати для приличия. Парень отвернул часть одеяла и залез к Ладе. Девушка сразу кинулась трогать его. Руками проводя от мышц плечевого пояса, пальцами дотрагиваясь до мышц шеи, она продолжала тянуть свои короткие коготки к грудной мышце аккуратно царапая загорелую кожу, и опускаясь вниз к заветным шести кубикам, подушечками лаская впалости. — А туда тебе нельзя. Чарли остановил своей ладонью ладонь подруги, что дотронулась до мышц паховой зоны. — И никакие надутые губки тебя не спасут. — Ладно, — промурчала Лада и обняла друга. — Я рада, что ты у меня есть, — прошептала она. — И я рад, — прошептал он в ответ, потянулся к лампе, выключил свет, но так до конца и не понял, в чем причина его радости.