Новые люди

Дом, в котором живет семья Чарловых, состоит из двух этажей. На первом этаже (со стороны входа, слева направо) находятся кухня с гостиной и ванная комната. На втором этаже расположились вторая ванная комната, спальня родителей, комната парней и каморка. Хотя это скорее камора. Заходя в эту камору можно сразу встретить старый шкаф. На его дверцах были вставлены стекла, но теперь они замерли на створках, разбитые на несколько сотен кусочков, как будто по ним били кулаком. Напротив шкафа стоит складное напольное зеркало, с уже давно засохшими потеками от плевков. Видны разводы, его несколько раз мыли. Между зеркалом и шкафом маленькое окошко, на узеньком подоконнике которого стоит пепельница с недокуренной тонкой сигаретой с клубничным вкусом. Пепельница дочиста вымытая, а от сигареты еще идет дым; пепла совсем мало. Слева от зеркала стоит громоздкий кабинетный стол. На нем лежит бумажная папка с чистыми листами А4, рядышком отдельный лист на гладкой подставке; на нем изображена простым карандашом девушка. Ей на вид лет 15-16, личико миловидное, пышные, чувственные губы, изящный нос и большие, по-кошачьи миловидные глаза. Ее тоненькое обнаженное белесое тело обрамлено каштановыми кудрями, резко выделяющимися на серо-белом рисунке. Над столом, на стене красуется еще одно молодое личико. Это простенький портрет, только недавно нарисованный. Голова на три четверти, слегка запрокинута назад, шея оголена, легкая ткань черной полупрозрачной блузки лежит на ее маленьких, гордо раскрытых плечах, а на их остроугольных краях лежат волнистые волосы. Девушка уже выглядит более взрослой, взгляд опытный, заинтересованный. Ровно тридцать сантиметров состоит расстояние от левого края стола до стены комнатушки; впритык к стене стоит пианино, рядом, в чехле, акустическая и электрогитара. Гриф электронной, выполненный в виде длинных дьявольских рогов (или крабовой клешни), выглядывает из чехла. Рядом с инструментами, у следующей стены, стоит книжный шкаф доверху забитый художественной литературой: русская, украинская, зарубежная на русском, оригиналы на английском, перевод «Войны и мир» на французском. По середине стоит широкая кровать, чье изголовье в виде подушки упиралось в табурет для пианино. На светло розовом постельном белье лежал Чарли. Его черные волосы рассыпались по постели, взгляд уставлен в белый потолок. Тишина. Он мог так лежать несколько часов, ничего не думая, ничего не хотя, ничего не слыша. Это не апатия — хотя, в качестве побочных эффектом она упомянута в таблетках, которые он принимает — это не депрессия и даже не ступор. — Хочу тишины. Он мог бы часами, заниматься в спортзале, лишь бы была тишина. Ходить по городу — лишь бы никто не трогал, никто не ехал, не бегал, не кричал, моторы не гудели, а шаги не были слышны. — Пройдет. Прошла боязнь грязи, прошла компульсия теребить телефон в руках, дрыгать ногой, рисовать линии на бумаге во время паники. — Все пройдет. По ресницам прокатилась слеза. Раз. Два. — Не хочу. Не могу. И все снова. И снова. — Сколько можно? Вроде не о чем. Не надо жить. И жизни нет. Какая жизнь? Когда доходит все до мании? Мания ли это? Мания, ни мания все равно страшно. Раз — лишь мысль. Два — лишь действие. Три — надо еще! Опять, снова, вновь. Пошли, давай, вставай, нет, сядь, уйди в себя, к тебе приду, убьют, захотят, привет, уйди, зачем, пошли, сядь, стой, стой, сядь, запрись, умри. — Мысли. Я все придумываю. Это всего лишь мысли. Их нужно контролировать. «Вам нужно отдохнуть в тишине, Оскар. Вы нуждаетесь в отдыхе». — Я сильный человек. Стойкий. Но долго это длится не сможет. Тишина. Отдых. Прошел час, на улице начинается дождь, сгущается серость. Чарли продолжает лежать и рассматривать комнату. Книги. Сколько их было прочитано? У матери имеется большая библиотека в кабинете. Какие-то книги перекочевали к нему. — Все не то и жизнь не та, — он повернулся на бок, в сторону стола, — и любовь эта дрянная, ничего не решает — еще хуевее. Хочется все стереть, вместе с мозгами, не хочется ничего помнить и все начать сначала. Ага. И все снова по кругу. А, если все помнить, голова распухнет от нереалистичности, все будет бесить, вдруг еще истерика начнется. Ну его нафиг. Лучше ненавидеть себя и свое отражение, а под конец помереть от ЗППП, как не тру рок-звезда. От наркоты меня глючит, нельзя из-за соревнований и лечения, остается только ебля в жопу возле гаражей. Оскарик, да ты пропащий человек. Столько стереотипов разбивается, а лучше не становится. Весь такой накаченный, а самооценку так и не накачал. Весь такой с мышцами, а мозги еще варят. Мысль на мысль не кладется. Все из противоречий: а может сюда, а вот и нет, тупик, сюда, нет, нужно это сделать, а может сюда, ну куда ты прешь, зачем тебе это нет тебе это нужно конечно идиот неразвитый умеешь придумывать проблемы. Хватит! — Что ж ты делаешь? Любить себя не умеешь. Жить еще нужно, а гробишь себя эмоциями и мыслями. Умрешь, братья на кого останутся, мать. Отец то дело левое, уйдет-проживет. А Она что будет делать? Шутки про трассу и стриптиз сбудется, Она продолжит глушить коньяк и виски, курить, ходить без нижнего белья. Даже пусть Она ходит по кладбищам, но кто Ее оттуда ночью будет увозить? Помниться, Она в два часа ночи звонила мне, чтобы я Ее забрал, потому что Ей было страшно. Она спряталась в кустах, среди могил. Как сейчас помню: Ее еле слышный хриплый голосок донесся из зеленых хащ «Я здесь. Забери Меня». У него снова пошли слезы. В позе эмбриона он рыдает и утирает слезы ладонями. — Не хочу. Не хочу. Хватит! Хватит!

***

Театральный кружок продолжал действовать. Катя принимала участие в каждой пьесе. Даже если это была роль массовки, она пробовал все. Некоторые отрывки она заучивала наизусть, — на уроках литературы она блистала знанием текста. — Опять наша Катька выпендривается, — знакомые мальчишки со двора подкалывали, а девочка лишь видела место выступления, там ее цель, там ее роль, как бы не говорили другие. Отец приходил вместе с матерью на пьесы, которые ставили на школьной сцене. На хмуром лице Владимира Ильича всплывала еле уловимая, но серьезная улыбка, когда на сцене появлялась Катерина. Дочь занималась любимым делом и он это чувствовал; его душа была спокойна. Мать же гуляла в своей голове. Дочь на сцене, а она что? Да ничего. Живем. Всю жизнь ее не спрашивали, что она будет делать, что она хочет. А сейчас так и подавно. Она своим путем, муж своим, дочь своим, сыновья своими. Все у всех по своему. Зачем кого-то тревожить. Доброе утро, что будешь кушать, удачи на учебе, пока, привет, что будешь кушать, помочь с учебой, пора ужинать, пора спать, спокойной ночи, отдыхай. И опять. И опять. А зачем что-то менять? Зачем? Все же хорошо. Можно жить. Не боясь. Под крышей. В тепле. Все в порядке. Когда спектакль закончился, зал аплодировал, некоторые даже встали со своих мест, другие же постеснялись своего безучастия и тоже неловко встали с кресел. На сцену вышел ведущий, озвучил имена тех, кто принимал участие в постановке. Когда озвучили имя и фамилию Катерины несколько детей из классов начали радостно свистеть и выкрикивать. — Дочь… — прошло слово в мыслях Владимира. Тихое, робкое, неуловимое, но высеченное на сердце добрыми и теплыми руками памяти. — Так вот оно что. Дома собрался стол праздничный: парочку вкусных блюд, компот, звучали чоканье стаканов, — у Владимира была непереносимость спиртных и газированных напитков. Сивилла сидела за праздничным столом и тихо в душе плакала от маленького семейного счастья. Неужели прошли эти года смертей и боязни за свою худую шкуру. По ночам ей снились братья и сестры, давно умершие, недавно уехавшие. Ее не тревожило, что о ее боли знают лишь отец с матерью, чья память мало-помалу осыпалась, как слабый цветок. Ее могла понять лишь она сама. Скрытная любовь, о которой даже не догадываются дочь, сыновья и муж. Она была счастлива всему, что имела. К сожалению, ее нрав, характер не мог показать на публику, что она чувствует. Жизнь не позволяла, а сейчас уже не получается. — Мам… — Да? Она проходила мимо комнаты дочери и услышала, как Екатерина ее зовет. Она вошла в комнату и села на кровать, в которой уже готовая ко сну, лежала Катя. — Почему у тебя нет эмоций? Сивиллу не удивил этот вопрос. — Так получилось. — С тобой что-то сделали? Мать не хотела говорить то, что произошло. Она опустила глаза, на ее лице оставался жесткий налет безразличия. — Сделали. — Расскажи! — девочка поднялась с кровати и заинтересованно глядела на мать. — Эти рассказы не для сна… — Я не хочу спать! Расскажи! — Катя… — Расскажи! — Что за крики? — в комнату вошел отец. — Она не хочет рассказывать, что с ней было! Я хочу узнать, почему моя мать это холодный камень! Последние слова задели Сивиллу за живое. Впервые за долгое время ей захотелось заплакать. Дочь чувствовала, что имеет полное право так говорить. — Катерина, не говори глупостей. Твоя мать такой же живой человек, как и мы. — Владимир подошел к жене и положил свою ладонь на ее плечо. — Ее история достойна, чтобы ее рассказали. Но не на ночь. Женщина положила на его ладонь свою. Дотронувшись до уже загрубевших старых рук, она вздохнула с облегчением. Катерина успокоилась и послушалась отца. Выйдя из комнаты дочери Сивилла кинулась на грудь Владимиру. — Спасибо, — в ответ он обнял ее, положив ладонь на ее голову. — Не за что, — послышалось ее учащенное дыхание. — Пообещай, что ей расскажешь. Она посмотрела на него безразличным лицом. У глаза дернулся нерв. — Она должна знать, почему живет.