Новые люди

Роксана

— Какие у Вас проблемы? Один вопрос приводит вечно в ступор. Проблемы. Что беспокоит. Жизнь беспокоит. — Не знаю. Хочется составить список. Беспокоят кошмары, будущее, настоящее. Прошлого и так нет. — Не знаете, с чего начать? Вы же почему-то сюда пришли? Пришла. Другого выхода нет. Его нет. Всего нет. Жизни нет. В январе мы спокойно гуляли по дворикам. Почему он всегда выбирал дворы я так и не спросила. Он тихий, спокойный, немного надменный. Наверное, не любил внимание. Всегда отпускал мою руку на людях. Боялся чего-то. Или кого-то. Своих родителей. Подходя к его дому мы прощались за углом противоположного дома, что перекрывал окна его квартиры. Он упоминал, что ему не нравятся расспросы родителей. Он не хотел говорить с ними на тему отношений. Мы никогда не ссорились — он не любил споры, лишь полемику — он не хотел видеть моих слез и истерик. Он успокаивал. Говорил, что у меня все наладиться. Не нужно требовать от себя многого. А эти подростковые темы лишь так, ненужный песок. Пьянки, любовь, секс и все то, что мы видели в той квартире. Он так и не записал мой номер, а на незнакомые номера он никогда не отвечал. Снова чего-то боялся. Что было бы, если бы он жил сейчас? В июне не стало. Всего не стало. Я до сих пор помню его окровавленное лицо, как он лежал на асфальте. И с каким криком и гулом уезжала машина, которая его сбила. Он не дошел восьми шагов. Я была на противоположной стороне улицы. От его дома. Его улыбка, глазенки радостные, и теперь его глазенки в крови. Он не дышит. А его теплые руки, теплые, как чайник, гревшие меня зимой и летом теперь остывают. По проступающим венкам уже не течет кровь. Уже ничего не течет. Все замерло. Как и я. Тогда. Возле его тела. Трупа. Костей и кожи. Его волосы. Я хочу к ним прикоснуться. К жестким и пышным. Завернутыми в полухвост. И они тоже в крови. Из головы текла кровь. И машина приехала. И его теперь нет на асфальте. Меня уводят. И он снова и снова появляется передо мной. — Почему вас беспокоит его смерть? Он был противным. В свои 17 лет у него только начали появляться волосы на лице. Недобритая пизда. От него исходил какой-то странный затхлый запах. Как будто он жил в коробке с грязным бельем… не удивлюсь, если и от меня запах похожий идет. Я не моюсь уже который месяц. Иногда от него пахло едой, печеньем. В особенности, печеньем. Или тортами. — Вы не ответили на вопрос. … Я не знаю. — Вы считаете себя виноватой в его смерти? Нет. — Кто виноват в его смерти? — Те, кто сбили его. Это были молодые люди. Явно на наркоте. Был прохладный, но солнечный вечер. Дверь захлопнулась. Я ушла. Я скучаю по его пошлому оскалу. Я хочу снова нюхать этот затхлый запах. Чувствовать его не бритую бороду упирающуюся мне в затылок. Почему я? Почему это? Мама умерла, когда мне было 13. Я так и не поняла, почему она умерла. Кухня. Жирные стены. Она на грязном полу. Папа еще в разъездах, он обещал, что мы скоро переедем в его маленький частный домик. Телефон есть, но я не знаю номер. Я постучалась к соседям: «Мама упала. Помогите». Хорошо, что уже был поздний обед. Все были дома. Она так много говорила о том, что эти люди глупые, плохие… Я не могу вспомнить моменты, когда бы она не говорила мне, что с этими или с теми людьми нельзя общаться. Даже о Саше я не говорила ей. Я знала ее указку, но внутри что-то отзывалось и желало сделать все наоборот. Я этого не понимала, до сих пор не понимаю. Психолог говорит, нужно искать причину проблем в детстве. А я не помню детства. Точнее помню, но очень фрагментарно, отрывками. И даже эти отрывки мне не кажутся чем-то странным, неправильным. Я всегда была возле мамы. Не то, чтобы она меня окружала нежностью и заботой, но всегда уделяла мне внимание. Когда могла. Я не помню хороших моментов, помню лишь что-то ужасное. Эти воспоминания перемешались и нужно хорошо подумать, что есть плохо, а что хорошо. Может я вырасту и буду лучше понимать, что со мной происходит.

***

«Глупые мамаши бегают за своими дочерьми и сынками, как будто их дети длинные прямоходящие куклы, не умеющие говорить и действовать», — Анна I ехала в троллейбусе и наблюдала то, как мать стояла рядом с 12-летней дочерью. В то время, как Анна I ходила по магазинам ее дочь сидела дома и строила из конструктора замок, параллельно напевая заевшую мелодию из какого-то мультфильма. Она сидела под маминым кабинетным столом, из разноцветных блоков строила здание, которое уже доходило до высоты стола, и каждую детальку она рассматривала, и каждой находила место, и каждый раз радовалась, какой она хороший строитель и как всем будет здорово жить в ее новострое. Мамин стол был с торцовой стороны облицован фанерой: Анна I не хотела, чтобы книги, которые не помещались на полки стояли вот так у всех на виду. Поэтому Анна II чувствовала себя в полной безопасности, закрытой от глаз посторонних. Отец знал ее пристанище и приходил туда время от времени, играть с ней. Анна II не боялась его — ей нравилось, что отец уделяет ей внимание, пока мать работает или ходит за покупками. Анна I хотела, чтобы ее дочь всегда была рядом, но их желания не всегда совпадали. Анне II отчасти надоедал контроль матери и ей хотелось его сменять на добродушную улыбку отца. Геннадий любил свою дочь: эта любовь была отлична от материнской. Он с ней был открыт, прост, отвечал на ее детские вопросы. В отличии от матери, он был с ней на одном уровне. Он не старался быть выше ее или умнее, быть для нее примером. Он хотел быть ее другом. Ему хотелось выйти с ней на улицу и прогуляться по парку. Но он понимал, что после будет устроен скандал дома. Любое желание, связанное с его дочерью приводило Анну I в ярость. «Она моя», «Не смей к ней прикасаться», «Вам нельзя разговаривать», «Убью, если увижу рядом с ней». Он не хотел, чтобы этого слышала дочь, он не желал, чтобы она увидела, как после криков ему становится плохо. Как только начиналась ругань, он превращался в зверя: сам кричал, ругался, мог ударить, его трясло, в животе кололо иголками, а в голове стоял гул. Он считал, что все нормально. Ссоры становились громче, а приступы все страшнее. Анна I знала на что идет: под предлогом домашнего насилия со стороны мужа и его предполагаемыми проблемами с психикой аннулировать брак и сбежать подальше от этого дома. Во время игры Анна II сказала отцу: — Я видела, как ты бил маму. — Да, — он смотрел ей прямо в глаза и старался спрятать страх. — Почему ты ее бьешь? — Это не я ее бью, она меня вынуждает это делать. Она заставляет меня, быть таким. — Все мамы заставляют бить их? Геннадий покачал головой, отнекиваясь: — Так не должно быть. Бить друг друга это плохо. Ты не должна делать, как мы с твоей мамой. Это очень плохо. Очень. В его голове проносились моменты, как его отец избивал мать. После мать избивала его. После отец наговаривал ему, какая мать «пройдоха и шантажистка»: «Ничего не умеет, кроме как, нас изводить… Ну-ну, не соплявь, мужиком будь! — хлопает он его по плечу. — Ты еще своей бабе отомстишь за все эти бредни». — Так может быть, но так не должно быть. — Тогда почему такое есть, если оно плохо? — Не знаю. — Взрослые странные. Это же больно. — Ну, — замялся старший, — так все привыкли жить. Маленькая Аня нахмурила брови и насупила нос, добавив: — Не хочу. Я такого не хочу.

***

— Анна, Вы заставляете меня восхищаться, — парень среднего роста, по лицу ему было лет 20, фотографировал скульптуру, над которой Анна I работала четыре года. — Это моя работа заставлять людей восхищаться. Я всегда к этому шла, — она стояла где-то в сторонке, не хотела мешать фотографу. Она была одета в длинную бордовую юбку и белую блузку свободного покроя, ободок темнозеленого, болотного, цвета собирал волосы, уложенные в длинный хвост. Хотелось выглядеть нарядно на выставке. — Анна, я хочу сделать вам выгодное предложение, — парень подошел поближе к женщине. Его затылок сравнялся с ее подбородком. — Вами заинтересовалась мастерская у нас в Украине. Вы можете не только творить, но и преподавать у нас в ВУЗе. Надеюсь, вас ничего не стесняет, чтобы согласится на такое? Любимый ребенок, ненавистный муж, ужасная семья. Он смотрел на нее снизу вверх, улыбался, как малое дитя. Его улыбка напоминала ей о Роксане. Убежать. Убежать. Убежать. Далеко. Не знать, где их найдут. Зачем. Они не найдут. Они сами убегут. Не найдут. Не найдут. — Я посмотрю, что с этим можно будет сделать, — она ответила ему эмоцией похожей на улыбкой. Она знала, что не умеет улыбаться, но вежливой и дружелюбной хотелось быть. — Я загляну к вам на следующей неделе. Ведь вы всегда же в мастерской? — Конечно. Каждый день. — Прекрасно. Увидимся. — Увидимся, — он забрал свой штатив и отправился в следующий зал. «Эдуард Котэнко, — сказала она про себя. — Приятно было познакомиться». На следующей неделе приехали родственники отца Геннадия. Дядя и сестра; с ними еще должна была приехать дочь сестры, но та училась все выходные. В далекие годы, когда родителей не стало, дядя Василий воспитывал Григория и его сестру, Марту. Сейчас, будучи в преклонном возрасте, дядя Василий сидел в коляске и мог время от времени перемещаться по дому на своих ногах. Перенеся два инсульта, он мог еле разговаривать, не сильно соображал и, наверное, немалое позабыл из своей жизни. Иногда он читал журналы о природе вместе с Мартой, иногда смотрел телевизор, а иногда просто спал в кресле. На тот момент, Анне уже исполнилось одиннадцать. Она тайком от матери пряталась в отцовском кабинете и слушала на кассетном проигрывателе песни, которые Геннадий специально записывал в своеобразные кассетные «плейлисты». Это был русский рок — ДДТ, Кино, Чайф, Любэ. Песни были легкими, добрыми и нравились Анне. Она закрывала плотно дверь, знала, где брать кассеты, как включать проигрыватель, залезала на кресло, брала альбомные листы, которые всегда хранились вместе с карандашами в одном из выдвижных шкафчиков отцовского стола. Играла «Родина» и девочка рисовала воображаемый пейзаж. На поллиста раскинулось зеленое поле, посередине лилась речка, где-то сверху светило солнце, и к нему тянулись люди. Они летели прямо к нему, простенькие фигурки. Яркий солнечный свет покрывал их тела, Большое Солнце как будто их съедало. — Аня! Аня! Ты где? Спрятаться было негде. От матери никак не спрячешься. А может… — Аня! Требовательный голос Анны I ворвался в кабинет. Она осмотрела комнату, недовольно выключила магнитофон и ушла, захлопнув дверь. Аня скукожившись за выдвигающимися шкафчиками медленно выдохнула. Матери нравилось, что ее дочь рисует, но музыка мужа ее бесила: «Безвкусная бардовщина». Тем более, это был кабинет мужа. Разве она не может работать в кабинете матери? Там все для этого есть: и тишина, и несколько скульптур, с которых можно рисовать и нужные книги по композиции, рисунку. Когда голос матери утих, девочка вышла из кабинета отца и шла к своей комнате. Анна II проходила мимо комнаты деда Василия. Ее заинтересовало его лицо. Оно не было пожухлым, на нем не было морщин, несколько складок под глазами и под носом, у губ. У него была жесткая щетина, которую не брала простая станочная бритва, поэтому приходилось тете Марте его брить специальной машинкой. В комнате был включен телевизор. Шла передача про животных — отец рассказал, что дядя любил ходить по лесу, у него осталась собственная дача, которая теперь принадлежит Григорию и Марте. Анна наблюдала за тем, как у деда Василия медленно закрывались и открывались глаза, потом они застывали в закрытом положении — на некоторые время он засыпал, тихо сопя, опустив низко голову, доставая подбородком до самой груди — потом пробуждался, его глаза медленно один за другим открывались и продолжал с раскрытым ртом и слипшимися веками, смотреть на экран. Ей стало его жаль. Его жизнь затихла, застопорилась и с некоторых пор потихоньку угасает. Его мозг мало что понимал. Возможно, ему было 80, 86 или вообще 90. И вот она старость: сидеть на кресле парализованным и смотреть телепередачи, с расслабленной челюстью, как младенец. Она пошла в свою комнату в расстроенных чувствах: «Всех нас ждет такая участь». Она прошла спальню родителей и открыла дверь своей комнаты. Включив настольный свет, она направилась к шкафу, где лежали ее школьные учебники, книги по рисованию, блокноты для набросков. На одной из самых верхних полок, до которой ей пришлось дотягиваться, подставляя под ноги коробки, где хранится ее обувь, лежала папка с уже готовыми рисунками; она подложила лист к остальным, спрыгнула на пол, положив коробки обратно в угол, за шкаф и залезла на кровать. Ее комнатка была небольшой, что не устраивало Анну I, но сама девочка считала, что в самый раз. Все под рукой, идти далеко не надо. Противоположно к кровати была парта, маленький ноутбук. Возле кровати всегда лежала коробка с игрушками, которые маленькая Аня любила обнимать, пока отдыхала на кровати. У нее почти не было друзей. Она с кем-то общалась в классе, в художественной школе, но настоящими друзьями она никого не могла назвать. Они ведь просто общались. Она часто гуляла вместе с матерью по паркам, музеям, выставкам. Она любила такие вылазки. У нее имелась тогда маленькая фотокамера быстрой печати, и каждой прогулке причислялось три-четыре фотокарточки. После они отправлялись в специальный альбом, что как раз и хранился на одной из тех высоких полок. Он имел большую ценность для вдохновения. С возрастом она стала сочетать взятые идеи и образы, всегда придавая рисунку, впоследствии, картине свой смысл. Сначала идеи были оптимистичными. А потом все нарастало. Все больше, темнее и страшнее. В коридоре послышались твердые шаги матери, раздался стук в дверь: — Аня, собирайся. Нам нужно уходить, — Анна I достала рюкзак дочери и протянула ей. — Зачем? Анна I без толики эмоции ответила: — Скоро в доме будет пожар. Маленькая Аня, испугавшись, стала складывать свои вещи в рюкзак. Пенал, пару начатых блокнотов — мать взяла дочь за руку и сказала, что у них нет времени. — Выходи через сад. На часах было 20:56. Многие уже собирались отходить ко сну, все семейство, как по свистку, в девять часов должны были быть в кроватях. В темноте две Анны тихо крались к выходу. За садовой калиткой в несколько метрах, во дворах стояла неприметная, взятая напрокат, машина. В ней сидел Эдуард, в салоне играли Black Sabbath. Звучала Paranoid, когда мать и дочь сели в машину. — Можем ехать, — сбитым дыханием сказала Анна I и машина завелась. Под гитарное соло, они уезжали через дворы в аэропорт, и маленькая Аня наблюдала в своей голове за тем, как дом, который недавно был ее пристанищем, родной крепостью, начал дымиться, постепенно каждая доска, каждая шторка потихоньку занимались огоньком, переходя с одной комнаты в другую. Красное пламя вспыхнуло и взорвало газовые баллоны, что спокойно таились на чердаке, когда она уже была за километры от пожара. Машина завернула на проспект, и пересеклись с кричащей пожарной машиной. Аню начало трусить. Анины руки задрожали и она легла на заднем сидении, спрятав голову за своим рюкзаком, за своими блокнотами, то единственное и дорогое, что она смогла забрать. Отец, дядя Вася, тетя Марта, строгий дед, рассказывающий байки с фронта, и бабушка, распевающая старые песни с украинским акцентом. Ходьба под марш, интересные истории о Второй Мировой, разговоры с отцом под материнским столом, папины кассеты с ненавистными маме песнями. Альбом с ее историей. Воспоминания мешались, как те самые фотокарточки. Даты, знаки, символы, все мелькает перед глазами. А музыка продолжает играть. Мотор гудит под ухом, от запаха бензина начинает воротить желудок. — Документы с вами? — Эдик, парень-фотограф, который был намного младше Анны, испуганно вцепился за баранку автомобиля и всматривался в ночную, осветленную фонарями, дорогу. — Да. Анна не сводила взгляда с зеркала заднего вида. Она осознавала, как Ане будет сложно это принять, но надо двигаться дальше. В том доме не было ничего святого ей, а значит ничего хорошего для ее дочери. Путь назад перекрыт и стоит лишь принять последствия. Полыхал огонь, была большая паника, два человека не смогли выбраться из дома. По описаниям это были женщина 35-40 лет и девочка подросток, лиц было уже не опознать. Их нашли запертыми в кабинете Анны: девочка сидела у ног женщины и по-видимому играла, пока ее мать читала книгу. К ним до самой глубокой ночи не могли пробраться сквозь пламя и руины дома. Они задохнулись от дыма, а их уже мертвые тела, сгорели, дверной замок и вставленный в него ключ расплавились. Рамы окон кабинета Анны были железными, и раскалились от огня. Они просто не смогли выбраться.