Блеска Ключ от Всех Дверей

      Когда Путь указывает Бог-Император — негоже оборачиваться назад. Сама Случайность становится перстом Его.

Из священных текстов Диалогус Составитель неизвестен

      Новый день. Черёд новых молебен и воодушевляющих речей, Знаний и Слов, походов на Путях разной глубины и освещённости, а также опасности для разума и тела. Где-то там, на отдалённых планетах отдалённых секторов необъятного Империума, а порой даже вне границ его, проходят Внешний Путь старшие сёстры Ордена Малой Жертвы, а мы… Мы всё продолжаем и продолжаем углубляться в странности и загадки сего места и его обитателей. Вопросы эти… еретического характера, знаете ли. Я поймал себя на мысли, что просыпаться попросту не хочется. Каждый день приносит печальные новости, плохие события… Банально. Даже выступление канониссы уже не столь радостны. — Думаешь, что смог уйти от подозрений, послушник? — Застала меня врасплох палатина Общины Диалогус, прикрываясь теменью колонны будто простая сестра. Выйдя из кельи, я вздрогнул, когда в тусклом свете проявилось её лицо. Недоверие красовалось на нём. Слово Селестины было всё таким же твёрдым и безоговорочным. — Нет, моя палатина. Я… — Вот и прелестно, Симеон. Я допустила оплошность, не принимая твои Слова. Больше такой оплошности я не допущу… Путь тебе известен, мальчишка. Время — известно, — вынесла она вердикт, медленно удаляясь от дрожащего меня. Признаться честно, я уже хотел сообщить о связи с инквизитором… но вовремя сообразил, что в свете напряжённых отношений между Инквизицией и Орденом это делать неуместно. Надеюсь, что моя коммуникация с Давианом и дальше будет сокрытой. Ему тоже это весьма выгодно, раз он явился лично ко мне, знаете ли. А ведь я действительно умён…       К счастью, Гильберта я встретил под стенами монастыря, и раньше, чем сам дошёл до гостевого блока. Его настроение не сильно отличалось от моего, посему, убедившись в моих познаниях касательно новой «миссии», он медленно ретировался на отдых. Инквизитор явно страдал от головной боли; в связи с переменами в среде Санктума Знаний это было закономерно. Я же на этот день немного очистил свой Путь, знаете ли…       …и не зря. Чуть позже я испытал то, чего ранее никогда не испытывал. Видите ли, со мной, сидящим и молящимся Богу-Императору вдали от главного алтаря, подсела загадочная фигура… Ко мне кто-то подсел! Более того, этот кто-то поглядывал в мою сторону чаще, чем обычно могло было быть. Такую палитру эмоций мне ещё не доводилось ощутить: интерес и волнение наравне со страхом и сарказмом. Заговорит ли фигура со мной? И что скажет? И скажет ли вообще что-то? Да что она тебе может-то сказать, ничтожество… о Боже, опять эта установка! — Здравствуй, Симеон… — Этот голос и короткие вьющиеся волосы нельзя было спутать. Боже Всемилостивый, не дай потерять рассудок от близости старшей сестры и по совместительству еретички Анны! Она нарушила наш ритуал… — Здравствуй… — Тихо ответил я. Спокойствие казалось наигранным и меня это безумно выводило из себя. Когда дело доходит до вранья — я тут же теряю концентрацию. — Как твой Путь? — Вьётся… — Ответил в её же формациях. Теперь уже Анну выдавало Слово, отчётливо выдавало. Интерес к моей персоне. Незаданные вопросы… — Поможешь мне, Симеон? Я потеряла свой планшет… у себя в комнате, — удивительно, как ей самой было не омерзительно выдавать свои побуждения Словом. Впрочем, эта словесная игра была уникальна в каком-то роде. Складывалось ощущение, будто мы оба всё знаем и не произносим вслух, ибо Слово Диалогус — ересь порой. Отказавшись, я навлеку ещё больше обоснованных подозрений на себя. Приняв предложение, смогу узнать больше, возможно даже вывести Анну из заблуждения и спасти её… но какова цена? Хочет ли она моей смерти? Нет, этого я не услышал. Она хочет… ответов. Что же, мы обменяемся ими, либо я не скажу ничего…       Комната Анны в высшем комплексе Санктуме была мне уже известна, к сожалению. С тех пор, как я увидел происходящее в её пределах — эти стены с боковой кроватью и столиком в дальней стороне, атрибутика Внешнего Пути и памятное её подмножество на стенах ничуть не переменились. Кровать была застелена тёмным бархатом, не признавая на себе никаких следов оскверненья. А ведь я видел… всё видел… и я всё помню, будь оно неладно. — Вот он где, оказывается… — Присев в развёрнутое кресло, подняла она из-под стола своими длинными руками планшет, «случайно обнаружив». Я ожидал такого развития событий. — Хорошо. Тогда я, пожалуй… — Подожди… Присядь, отдохни. Здесь тихо… Шёпот стен не властен, — и действительно, он был невластен. Да и жажда ответов ухватилась за горло. Что же, как и было велено, я присел на кровать. Боже Всемилостивый, эта кровать… — Твой пытливый ум погубит тебя, дружок. Ты знаешь об этом? — Да… — Ответил я, но она будто не услышала это и продолжила в былом духе. — После нашей тихой беседы, кхм, я получила нежданно скорую аудиенцию у палатины, канониссы и инквизитора Ордо Еретикус… поочерёдно. Беседы наши были мне знакомыми… Скажи мне, Симеон, ты имеешь к этому какое-то отношение? — Да, — твёрдо уже ответил я. Обратный ответ бы выдал меня также, как и любой иной обходной манёвр. Моё Слово указывает на ложь непреклонно… — Меня попросили… найти ересь. — Катарина сошла с Пути? — Да. — Застыло небольшое молчание; Анна думала. Я держал себя в руках… вроде бы. — Заключение о ереси Катарины давно витало в стенах Санктума. Теперь всеобщий Путь стал яснее… Она жива? — Вопрос был на удивление прямолинеен. — Не знаю, — честно ответил на это. — Хм… — Сестра потёрла рукой вспотевший лоб, — неплохо, неплохо. Старая Анна в восторге… Отменный Путь борца с ересью, Симеон. Скажи лишь… что было после этого? — Меня… отпустили, — нет, не удалось. Прости за ложь, Боже. — Хорошо…       Поднявшись с кресла, Анна присела около меня, достаточно близко для касания согнутой рукой. Личное пространство — моя известная уязвимость, знаете ли. Слабость тела выдаёт слабость намерений, упрощает Путь оппоненту. Я знаю эту истину… знает и Анна. — Стоит ли старой Анне ещё волноваться по поводу бесед с послушником Симеоном? — Медленно спросила она. Я склонился над своими ногами, сомкнув зубы. Нельзя поддаться… Впрочем, лгать всё равно бессмысленно… как и молчать, — тебе что-то известно? — Да… — Расскажешь? — Напряжённость, тяжесть переполняли моё тело. Касание девичьей руки за плечо отдалось теплом, но ненадолго. Лишь вильнул головой, не желая ничего говорить. — Ну же, дружок. Тебя переполняет желание облегчить ношу — твоё Слово выказывает тебя… Опасность Диалогус — выжечь разум от переизбытка Знания. Никогда Внешний Путь не обходится без книг, фолиантов, планшетов. Тебе ли не знать об этом, послушник… Сейчас самое время высвободить переизбыток, избавиться от него. Позволь мне стать твоим планшетом, Симеон. Позволь… — Соглашаться с ней нельзя, и тем не менее она права. Хорошо подобранная аргументация приводит к углублению Пути. Простое моё желание нельзя противопоставить властному и одновременно вкрадчивому, высшему Слову. Нет, силы держаться нет… — Я всё видел. Я… подсматривал. Искал ересь. А вы, с той сестрой… здесь, прямо на этой кровати! Всё видел… это ересь, ересь! Дар богу Хаоса, чьё имя… нет, не буду называть, эти стены святы. Нет-нет, они уже осквернены, осквернены! Но есть иной Путь, всегда есть. Ещё можно признаться, можно очиститься от всего этого и… жить дальше. Беседовать… как раньше.       Она всё поняла. Не стоило даже всматриваться в её лицо, даже краем глаз, дабы узреть осознание проступка либо… мысли об оправдании? Нет же, старшая сестра Диалогус не может так сделать. Разум сестры обязан верно подмечать скверну Пути, подмечать и обходить стороной. Разве нет? — Твоя наблюдательность не имеет даже личностных границ, Симеон, — не поспорю, знаете ли. Единственное моё оправдание — былая настойчивость Селестины. Она заставила меня действовать более решительно в поисках скверны… — Наш Путь свернул. Рано или поздно вьюн должен угодить в безжизненный песок, один из многих. Но не мой Путь туда угодил, Симеон… Ты ведь никому не рассказывал об увиденном? — Нет, — ответил я податливо, хотя вопрос был символическим: если бы до инквизитора или канониссы дошли вести об ереси Анны — сейчас бы мы не беседовали здесь. — Нужно иметь силу и отвагу, дабы удержать подобное от великих дев Ордена и даже самого инквизитора. Ты заслуживаешь немного большего, чем просто домыслы и туман перед глазами… — Я прогнозировал это. Анна попытается переманить меня на сторону скверны.       Одна часть меня уже сейчас яростно сопротивляется этому, норовит убежать отсюда, обо всём всем рассказать. Она уже уверена в неизменности позиций старшей сестры… Другая же — мой поганый мальчишеский пыл, хочет узнать, что же именно смогло завлечь сестру Ордена Малой Жертвы под властную «конечность» богов Хаоса. Запретные знания соблазнили Катарину. Желание жить — инквизитора. Будущее Ордена, каким бы оно не было — канониссу. А что же здесь? Что сейчас? До чего же смешно и одновременно страшно…       «Уставы Адепта Сороритас и нашего Ордена Малой Жертвы непреклонны. Святость души, восполняемая молитвами, литургиями во имя Бога-Императора, великих и мудрых святых Экклезиархии — должна направлять нас на опасном Пути Диалогус. Уберечь от лишней крови, лишней жертвы благим Словом, росчерком Его воспретить Слово против Империума, против Мира, против Гармонии и против Человечества — это наша святейшая задача…       Но нам ли не знать, каково бывает сёстрам на этом Пути? Каждый ищет способ облегчить ношу. Отдыхая, разум Диалогус усваивает то, что не способен усвоить в привычном русле. Сон, молебны в главном храме, услада мерным теченьем жизни во внешнем дворе… Это прекрасно и естественно. Но на своём Внешнем Пути… мне открылся ещё один Путь к таковому облегчению. Столь же прекрасный, столь же естественный. В тех местах его называют «зовом внутренней эссенции» либо же «таинством двух душ». Среди людей, не обременённых тяжкой ношей ума, превалирует иное Слово… Любовь, Симеон»       В тот момент я совершенно растерялся от сего нового знания. Нигде прежде в святых писаниях Диалогус это не упоминалось, точно знаю. Но, проводя параллели с тем, что же совершила Анна прямо на моих глазах, а именно сладострастие, дар богу Хаоса, чьё имя не должно оглашать — это Слово мне не понравилось. Ересь, знаете ли. — Не доверяешь старой Анне, послушник? — Мягко улыбнулась она, так же мягко продолжая сокрушать мою ментальную защиту своим терпким Словом. Рука совершенно не отягощала моё плечо… — Не доверяешь, а ведь я говорю истину. То, что ты узрел — таинство восстановления сил двоих, Симеон. Энергии душ переливаются друг в друга, дополняясь, усиливаясь при этом. После же, Путь Диалогус становится прямее, ярче. Не будет более тайн пред разумом, послушник, ибо всё найдёт свет и взор Бога-Императора. Сокрытое станет явным… Старой Анне многое известно. Не каждой подойдёт такой Путь. Не каждой позволено коснутся его, ибо слабость её изничтожит праведность. Не каждая найдёт облегчение в этом. Посему я никого никогда не принуждала и не стану. Я чиста пред ликом Бога нашего, Симеон. Мой Путь продолжается. Любовь — боевая подруга, ведущая вперёд, но не заводящая в тернии. Нет здесь места ереси… — Я вижу и понимаю твои сомнения, Симеон, ведь сама испытывала то же самое вначале… Но верная своему делу сестра Диалогус должна испытать новые возможности, воспеть их в своих трудах… либо же отречься от них. Придёт время… я воспою о любви. Сейчас же я лишь послушница на этом Пути, такая же, как ты. Я… могу показать тебе то, о чём моё Слово… — Холодные кончики пальцев её коснулись моей шеи, придавая больше дрожи, чем холода. Я инстинктивно выдохнул, закрыв глаза от смеси стыда, интереса и удивительного чувства, воспаляющегося внутри меня. Как простое касание может… — Это кажется странным, неведомым, даже страшным. Но затем… всё меняется… — В этом деле… в обмене и взаимоусилении душевных энергий… очень важна взаимность движений, касаний. Вот, попробуй… — Медленно подняв мою правую руку, Анна положила её на своё плечо, уткнув пальцами в шею. Такая мягкая и прямая, действительно пульсирующая жаром… — Чувствуешь пульсацию? Теперь чуть ниже, прямо под подбородком… Здесь энергетическая зона, Симеон. Таковых много на организме, и каждая по-своему реагирует на прикосновение. Но именно они дают и получают энергию максимально… Да, обхвати её. Пусть ладонь получит своё. Я тоже… обхвачу…       Шея человека и множества других существ в Империуме и вне границ его — жизненноважный элемент тела. Именно сейчас, в этот момент, мне представилась возможность будто держать жизнь девы в своих руках. Да и чувствовать девичью руку на своей шее тоже было приятно… Затем руки наши по велению сестры двинулись ниже, к грудине. Пальцы ручки Анны изогнулись и отвердели, медленно растирая моё тело круговыми движениями. Левая её рука двигала уже мою руку; упругость девичьих грудей не вызывала во мне ничего кроме тягучей услады. Может я неправильно смотрю на обмен энергиями? Не на том фокусирую внимание? Странно… Боже Всемилостивый, как же я давно расстался с этим низшим позывом тела! Осознание этого так ударило в меня, что я вздрогнул, расставаясь с последними каплями самообладания. Жар из груди переливался в низ пояса, создавая небывалое возмущение. — Ты волен остановить меня, Симеон… — Анна поняла, что со мной происходит, но продолжала синхронно опускать мою руку вместе со своей, внимательно глядя мне в лицо. Никогда прежде сладострастье, не святость и не обмен энергиями, а именно сладострастие, не поражало меня столь сильно. Прости, Боже Всемилостивый, прости! — Скажи лишь слово…       Когда моя ладонь легла на сомкнутые, прикрытые балахоном, но отнюдь не теряющие от сего женственности бёдра, а её ладонь ощутила мой орган, с лихвой поддавшийся сладострастию — я ощутил совершенно неведомые доселе чувства, объявшие всё тело. Стало невыносимо жарко. Даже выгнувшись, даже дыша ртом, нельзя было утолить этот жар, этот внутренний «поток энергий». А она всё смотрела и смотрела на моё лицо, будто наслаждаясь всей палитрой возникших на нём формаций невербального Слова. Будучи мягкой прежде, ладонь Анны стала тяжелее и тверже, а упор… её упор… — Хватит! Хватит! — Вырвал я из себя вопреки кому в горле, сорвавшись на ноги и отойдя от искусительницы. Прохлада воздуха и сам воздух тут же вернулись ко мне.       Это не должно так происходить! Я слишком быстро сдался, поддался, пал, низвергся… Так не должно быть! Может и дрожу, может и желаю продолжения, но я верен своему разуму, а не своему телу, от которого исходит этот еретический, осквернённый позыв. Разум запятнан; он не может утвердить свой взор чистым. Нормы Диалогус говорят прямо — отступи и подумай о смысле содеянного. Лучше два шага назад, чем шаг в сторону. Мне должно отойти… отойти… — Ты сделал свой выбор… — Кивнула мне Анна, натужно дыша, дрожащими руками «укладывая» уложенные волосы. Этот взгляд на бугорок моего балахона я никогда не забуду. Недобрый взгляд… — Я принимаю и уважаю его. — Это… это ересь, это… это… — Воздуха катастрофически не хватало. — Ты смеешь меня обвинять? — Внезапно вспыхнула сестра, не поднимаясь с постели. — Ты, не прошедший ни одного Внешнего Пути, не прочитавший не одного блаженного текста полностью! Ересью не является то, чего ты не понимаешь и что не разделяешь… Ты наконец, обменявшийся энергией со мной, со старой Анной, воспылавший жаром Бога-Императора! Ты не чтишь сделанных мною подарков, глупец…       Я не смог более терпеть этой неоднозначности и покинул комнату Анны. Замешательство достигло пика, равно как и сладострастие, кое мучило меня ещё несколько последующих часов. Ересь ли это или… нет, определённо ересь. Сомнения должны были покинуть меня ещё на том моменте, где Анна усладилась моей возбуждённостью. Всё, надо успокоиться и продумать, что же делать дальше. Рассказать Селестине… нет, пожалуй: хватило и одной благостной пилюли… Гильберт? Учитывая и его собственные обвинения на счёт Анны — эффект будет более значимым. Боже-Император, да меня же чуть не соблазнили! Да и какая она старая, в конце концов. После процедур — это дева моего жизненного телесного уклада, прости Боже.

***

      Мы ошарашенно смотрели друг на друга. Страх полностью сковал мои движения, оставляя пространство манёвров лишь для неровного дыхания. Обнажённый, продрогший, я даже не мог чего-либо сказать. Неожиданность показала себя во всей форме, указав мне на былое осквернение… Совсем рядом со мной недоумевала и наливалась яростью палатина Общины Диалогус. Очередные потуги обнаружить ересь ощупываньем тела на предмет гниения либо иного искривления плоти привели к, Боже-помоги, моему возбуждению. Оно увеличило в размерах и ориентации то, что сейчас категорически не должно было так преображаться! Я всё ещё нелепо пытался прикрыть его рукой, умственно приказывал принять первоначальное состояние, но Селестина уже всё увидела… Да за что же, за что?! Я ведь отказался от даров Анны! Но память о них, к превеликому сожалению, из моих членов не ушла… — Так и знала. Я так и знала… Начала было думать, что ты действительно чист пред ликом Бога-Императора, еретик. Но правда вскрылась язвой на блаженном теле всего Санктума. — Я… я… я… — Не стоит, еретик. Ты уже всё показал, Слово излишнее… А ведь святейшая канонисса защищала тебя. Она была лучшего мнения о тебе, как бы я не утверждала об обратном. Но это время прошло. После совершённого Катариной вопрос защиты о ереси был поставлен однозначно — ликвидация. Да произойдёт то, что должно произойти… — Простите, о Селестина, простите! — Взмолился я, падая на колени и упираясь лбом в чистый ковёр кабинета Селестины. Реальная близость смерти выбила из меня всякое самообладание и уважение к себе. Я медленно заливался соплями и слезами, молясь и ей, и канониссе, и всем святым Адепта Сороритас, и самому Богу-Императору. — Бесполезно… Бесполезно! — Но… но я же выполнил задание святейшей канониссы! Выполнил его! И… и я никогда не приносил никаких проблем, я… я… не путался под ногами. Ни разу я не подвёл святость Санктума Знаний! — Взгляд Селестины был однозначен, — да, простите, прошу, простите, я забыл — был тот случай… но ведь я очистился, моя палатина! Всё стерпел, как и было положено. Я очистился! А это… я не могу это контролировать, моя палатина! Он сам, это его собственная воля. Если бы мог это контролировать, то никогда бы не дал шанса этому произойти. Молю, моя палатина, молю, именем Бога-Императора! — Не смей вовлекать Бога нашего в свои еретические дела! — Пожалуйста… пожалуйста… молю…       Представляю примерно, как я в тот момент выглядел. Жалкий телесный ком, неспособный на полное признание своей вины, на смирение перед карой, которая должна, должна была наступить. Да, это я. Это я… — Канонисса будет очень раздосадована… Потеряла своего самого тихого охотника за ересью… и одновременно с этим — не инквизитора. — Селестина явно рассуждала вслух, опустив глаза и продолжая мотать головой от крайней степени осуждения. Я немного поднял голову, разбитое и влажное своё лицо, дабы узреть это… — Но я всей душой желаю ей здравия, благости мысли, ясного взора. Слишком много бед пало на её просвещённую голову. И ты имеешь наглость омрачать её больше… — Любую кару, моя палатина… любую! Только не смерть. Только не смерть… — Нет, еретик. Этого не будет. Я передам тебя Сёстрам Безмолвия и они сделают то, что должны. Канонисса обо всём узнает… должна узнать. Как бы решительно я не подходила к этому вопросу — всё становится лишь хуже. Неуклонное угасание Санктума. Обречён… — Может… — Я серьёзно задумался о своём спасении. Спасении во что бы то не стало. Жить, простое желание жить возобладало надо мной. Думай, Симеон, думай! Думай… — Может… не рассказывать? Моя палатина… Может… не передавать? — Хочешь вовлечь меня в еретические дела, еретик?! — Нет-нет! Нет… просто… Мне тоже жалко оттого, что Путь канониссы стал таким… тернистым. Эта новость… может увести Путь в сторону… — Считаешь святейшую канониссу слабой? Ты! — Нет, нет, нет! Просто… нет… — Слово предавало меня, предавало!       Селестина рухнула в кресло, закрыв лицо рукой. Я прекрасно понимал её, ибо видел тот взгляд, то Слово, там, на алтаре. Она почитала Мириэм не меньше моего, а может и больше того. Мне тоже не хотелось омрачать дела канониссы, очень не хотелось. Была единственная мысль о том, как же можно всё исправить. Единственная мысль… — Моя канонисса… — Начал я мягко, дрожа всем телом. Наивные, наивные слёзы последней надежды лились из глаз, — может… может Вы воздадите мне по делам моим? Чтобы я избавился от сего позыва… Тогда не придётся передавать сёстрам… омрачать святейшую канониссу…       На что я вообще надеялся? Лишь Сёстры Тишины имеют здесь право наказывать грешащих. Не еретик ли я после того, чего возжелал, что предложил… Глупый Симеон. — Встань, — после долгого и страшного молчания жёстко скомандовала Селестина. Я тут же подчинился, лишь прикрывая наготу руками. Одежда неприятно скомкалась под ногами. От этого взгляда исподлобья было ещё страшнее… — Есть один способ, еретик… Но боль его превзойдёт даже кару Сестёр Безмолвья. А коли не вернёшься на верный, прямой Путь — боль заберёт тебя, уничтожит. Прямо как в случае с карой сестёр. Это всё, что я могу предложить еретику, но… лучше бы ты выбрал кару Сестёр Безмолвья. Легче и быстрее… — Я… — На этом перекрёстке троп не было верной дорожки. К гибели вели обе. Попытать удачу, верность своего духа нормам Диалогус и вере в Бога-Императора? Либо же смириться… смириться… Нет, знаете ли, нет… Я хочу жить. Как там говорилось в текстах? «Если ты верен Слову и Богу-Императору — ни одно испытание Тьмы не сломит твой дух!» — Я согласен. Мой Путь прямой, я… я выдержу. — Я предупредила. Пройдём в мою обитель, еретик… Негоже осквернять эти стены.       У меня нет ни малейшего желания вспоминать происходившее, да и вообще как-то описывать этот «процесс». Всё это время я даже не представлял, какие козни может скрывать моё собственное тело. То, что проделала Селестина, было в разы хуже кары Сестёр Безмолвья. Боль была неимоверной, тягучей будто до бесконечности, но не позволяющей мне утратить сознание, спрятаться во снах, как это было раньше. Страшнейшее испытание, после коего абсолютно не хотелось разговаривать, ходить. Молчать и кричать одновременно. Дышать во всё горло и это дыхание задержать дабы задохнуться и отправиться к Богу… Когда «это» закончилось и уставшая палатина отпустила страдающего, но очищенного меня — я не смог уснуть в своей укромной келье. Нет места кроме забытья, где можно было спастись от боли. В бессонице я даже придумал для всего этого название… Простое и ёмкое, со всей вложенной в него болью.       «Селестинация»

***

— Ну… Чего расскажешь хорошего? — Гильберт явно отошёл от минувшего болезненного состояния: формация его Слова была пламенной и здоровой. Ну хоть кому-то здесь хорошо, прости Боже! Боли преследовали меня полночи и утихли лишь под ранее утро, дав мне несколько часов сна. Надо чем-то отвлечься, Симеон. Отвлекись чем-то!       Кхм, комната имперского инквизитора, служащая одновременно кабинетом и обителью, была обставлена богато и очень даже примечательно. Мне, как любителю тайн, сразу приглянулось множество поставленных друг на друга пузатых сундуков вдоль левой стены. Уложенные треугольником, имеющие половинчатые откидные крышки, они представлялись прекрасным вариантом для хранения множества оружия, артефактов старых времён, книг и фолиантов… хотя что я знаю об инвентаре Святой Инквизиции? Равно как и об одежде вне границ Санктума Знаний. Её здесь, подвешенной на тремпелях в полуоткрытом шкафу и трёх заполненных шестах по бокам, извивающихся многочисленными крючьями на вершине, было предельно много. Выражусь следующим образом: в распоряжении Давиана находилось великое количество плащей-накидок, длиннополых сюртуков, сероватых и золотистых балахонов; несколько пар остроконечных парадных туфель и тёмных боевых ботов с железными вставками наподобие тех, что носят Сёстры Битвы. Увы, я в направлении видов защитного обмундирования слабо развит, итого сам для себя не могу упомнить всех дополнительных деталей и особенностей… Стол инквизитора был отнюдь не простым — на уровне владений канониссы, с его массой ящичков, украшенных золотыми ручками, маленьких зацепов для вещиц, высоких настольных креплений для чистки и починки разнообразного оружия (если я правильно понял их предназначение). Все это ярко освещалось потолочными лампами. Ещё выделялись несколько кресел и один маленький стульчак. Из-за разбросанных вещей, снова с золотыми детальками, царила небольшая неразбериха. Хм, инквизитор любит золото…       Перед этим я долго думал о том, стоило ли мне рассказать об Анне. Уже во второй раз эта старшая сестра вместо положенной услады от беседы приносит лишь сложности, ненужные сложности. Ужасающе болящие сложности! Впрочем, я решился на это, по крайней мере на это. В священных текстах Диалогус (более практического и лояльного характера) есть прекрасное изречение по этому поводу: «Не будь глупцом — дай шанс на искупление. Не будь глупцом — не давай второго» — Ценная информация… — Противоречиво высказался инквизитор на всё то, что я огласил об ереси Анны, — ценная… но ты немного неверно расставляешь приоритеты, дознаватель. Нет-нет, я не стану спорить с важностью соблюдения норм Адепта Сороритас о прегрешеньях интимного характера… Но просто, кхм, вдумайся в масштаб происходящего. Запрещённые тексты… связи с внешними силами Хаоса… чувствуешь важность? Серьёзность? — Да… инквизитор, — соображать было немного трудновато, но я осознавал разницу. — Ну вот. А то, что ты мне поведал — мелочь на самом деле. Слишком много внимания этому уделяешь, Симеон. Раскрою тебе даже огромную тайну… в мире за нашими стенами интимных взаимоотношений очень даже много. Представь, что бы произошло с необъятным нашим Империумом, если бы никто больше не порождал детей? Даже подумать страшно, какими способами тогда бы полнилось воинство Святейшей Инквизиции, Имперской Гвардии, тех же сестёр Сороритас? Пришлось бы нам использовать методики Хаоса, да простит меня Бог-Император за подобные мысли… — Но ведь это… дева с девой… — Пытался я как-то выразить своё понимание. Действительно, спорить с Гильбертом об его Слове не было нужды — он прав. Но ведь это же однополые отношения, я ведь видел! Они к детям не приводят (только не думать о путях Хаоса, только не думать). Если основная функция не выполняется — то входит иная. А любое отхождение от фундамента — повод задуматься о ереси. Это же база! Не компетенция ли Инквизиции? — Да, есть такое. Но опять же, Симеон — приоритет, м? Приоритет! Как я уже выражался ранее, с Анной в прошлом не всё было так просто и ты не рассказал мне ничего нового. За этим проступком не стоит ничего большего, уверяю тебя. Ты смотришь не в ту сторону… Кхм-кхм, но я абсолютно понимаю твоё замешательство, юный дознаватель. Свою задачу ты выполняешь хорошо. Я принял твои сведения и учту их во время будущих разбирательств. Когда начнутся масштабные допросы во имя Очищения, а они начнутся — Анна будет в первом эшелоне, уверяю.       В ходе беседы и в рамках отвлечения от мыслей о последствиях селестинации, меня привлёк один отстранённый свиток пергамента на столе. Воспоминания о нём заложились в моём разуме намертво, посему утратить эту тропинку Пути не представлялось возможным. Гильберту удалось найти осквернённый текст Катарины, одним лишь символом повергший меня в шок, там, в библиотеке основного комплекса. Не решился спросить об этом у самого инквизитора, знаете ли. Вряд ли он ответит что-то внятное, зная меня как бывшего помощника канониссы. Вряд ли… — Можно спросить? — А вот про то, что возникло в моих мыслях чуть позже, он мог бы мне ответить… наверно. — С основной частью покончено, так что… давай, — Давиан позволил себе потянуться, разминаясь в кресле, с натугой вздохнув. — А кто такой… или что такое… Ариман? — Что? — Переспросил Давиан, отчётливо напрягшись. Привычные звуки извне как-то удивительно притихли. — Э-э-э… Ариман. — Откуда тебе известно это? Где ты это услышал? — Инквизитор поднялся, с недоверием осматривая меня раз за разом, сверху вниз и снизу вверх. — Он говорил с тобой? Он называл своё имя? Что он тебе рассказал?! — Нет, инквизитор, нет-нет… Это Катарина. Её крики… во время Очищения… Я слышал их. — А-а-а… Вполне вероятно, ведь я тоже их слышал. Был там тогда… Хотел бы я оставить это в Зале Очищения, конечно… но ты в дальнейшем это Слово больше нигде не упоминай, понял? Раскидываться подобным — роскошь уровня Ереси, — последнее Слово получило такую ужасающую формацию, что я аж вздрогнул. — Я понял. — Ну, а по сути… мало что могу о нём рассказать. Нет, знаю я достаточно для его пленения и умерщвления прямо на месте, но мои уста замкнуты волей самого Бога-Императора. Скажу лишь, что это еретик древнего мира…       «Он отступник, Симеон, отступник и безжалостный еретик. Замыслы его темнее самой тёмной ночи, сила — от пагубных богов Хаоса. Если тебе когда-либо доведётся его встретить — беги без оглядки, юный дознаватель. Даже не представляю, способны ли великие Библиарии совладать с его ментальной мощью… Тысячелетия бытия в закоулках Варпа очернили, изуродовали его душу. Всё, чего коснётся тело иль ум его — опорочено навеки, безвозвратно опорочено…» — И что ему только нужно в Санктуме Знаний на самом краю Империума? Нечисто здесь, дознаватель… нечисто. Порой довериться инстинктам — лучшее решение, Симеон. И мои инстинкты подсказывают мне, что вскоре что-то произойдёт и нам воздастся за грехи наши, о которых мы и не ведали. Я чувствую близость расплаты…       Не разделял точку зрения инквизитора по этому поводу. Как по мне, Мириэм Дезо была права и Гильберт гиперболизирует текущие проблемы… Насчёт Аримана: я и сам думал, что это еретик и нарушитель порядка Империума. От Давиана я ушёл «с пустыми руками»…       Впрочем, жизнь в её самых болезненных проявлениях продолжалась дальше. Я старался, знаете ли, и здесь я честен пред собою. Мне даже пришлось откинуть поручение Гильберта (благо он на отсутствие информации предавался меньшей агрессии, чем Селестина) и полностью сосредоточиться на восстановлении храма души. Все происходящее казалось страшным повторяющимся сном, и нельзя проснуться даже путём падения с книжных кип. Слово в Слово я повторял молебны послушниц как с ними, так и без них, досконально выучив всё. Казалось, что бренность тела отступает, уходит в изгнание… Но новый вечерний визит к палатине, хоть и не каждый — снова всё рушил. Я не мог сдержать позыв, не мог! Не получалось! От «исследований» Селестины я вновь и вновь возбуждался, получая заслуженное затем наказание. Заслуженная, праведная и жестокая селестинация! Но это лучше смерти, знаете ли, лучше смерти…       Неделя. Страшная неделя, четыре дня из которой… Четыре дня продержался. Так мало, но и этого сполна… Я отчаялся. Это невозможно терпеть так долго. Будь сёстры братьями и ересь бы сократилась в разы, ибо так долго это терпеть невозможно! Боже Всемилостивый, чем же я так провинился, где согрешил? За что слабость тела так воздаётся мне? Слабость, которую я не в состоянии контролировать, не в состоянии! Нет спасенья… нет спасенья! И как только я умудрялся скрывать свои муки от Давиана… — Ну рассказывай. Который день на краю бродишь, дознаватель… — Прервал он мою «серию побед», заприметив моё состояние как только я в очередной раз вошёл к нему. Знал ли он, что происходит? Или же так видно по моим прерывистым движениям или крайне задумчивому лицу? Не знаю… но решение уже принял. Больше нет сил, знаете ли; кому-то надо было это поведать. Будь это канонисса — и случилось бы ровно то, что и должно было случится — очистка моей памяти. Сомневаюсь, что Мириэм бы сделала что-то со своей ближайшей Селестиной… То же касается Сестёр Битвы, старших сестёр, Сестёр Тишины… Инквизитор же был освобождён от подобных взаимоотношений. Другая сторона баррикад. Он был способен остановить Селестину… но и погубить меня за моё сладострастие. Хотя, после «приговора» Анне это было менее вероятно. Что же, вариантов не оставалось… Хэх, оправдываю самого себя. Как же ты жалок, Симеон…       Гильберт слушал как и прежде, не прерывая и не дополняя меня. Было очень сложно описать всё, что было и как было, но без этого было не обойтись. Запинался, задыхался, потел от жара и дрожал от холода; я взглатывал и боль в горле моём лишь усугублялась… И вот история подошла к концу. Описав всё как можно подробнее, каждый случай, я остановил Слово, склонив голову вниз. Всё гудело и горело во мне. Стыд, позор, упадок. Однако же умиротворение пришло ко мне, приятное спокойствие. Не скрою, что тогда снова ощутил прилив сладострастия от воспоминаний… но карал себя за это. Оно привело ко всему произошедшему, оно! И Анна, будь она неладна! Боже Всемилостивый, спаси… — Я, кхм, не на «пути Диалогус», но, судя по всему, ты говоришь правду. То, что ты рассказал… Сомневаешься в том, ересь ли это? Это ересь, Симеон. Не подобный ли это случай тому, что произошёл с Анной?! Нет, не подобный! Высшая дева Ордена… это серьёзно, дознаватель. Я скажу тебе истину… Под личиной Очищения сестра Селестина тебя попросту насиловала! — Эмоциональный взрыв сначала поднял Гильберта, затем снова усадил в кресло. О своём состоянии промолчу. Как я сам до этого не додумался?! Это же лежало на поверхности! — Я давно подозревал Селестину… ты сам прекрасно знаешь о «масштабах». Теперь же получено подтверждение, — инквизитор вновь сорвался; ходил кругами, обращая взор то на меня, то на низкий потолок. — Очень жаль, что ты столкнулся с ересью, послушник… но это и к лучшему, к лучшему… — Ты хочешь отмщения за свои боли? Хочешь святой кары Селестине? — Давиан внимательно посмотрел мне в глаза, слегка нагнувшись. Взгляд его слегка устрашил меня, но Слово было прямее. Лишь кивнул на это. — Я тоже, Симеон. Но ты ведь сам знаешь положение вещей. Канонисса не поверит мне — даже тебе она не поверит, а может и хуже того… Но я знаю, как убедить её в обратном, и ты мне в этом поможешь… Скажи, это происходит каждый раз, когда ты приходишь? — Нет… — Это плохо. Ложная тревога не красит инквизитора… нужен момент, когда Селестина снова начнёт свои осквернённые деяния. Можно ли по каким-то признакам определить это заранее? — Хм… — Я серьёзно задумался, перебирая в воспалённом разуме события прошлого… — Нет. — Святой Боже… Хм-хм-хм-м-м-м… Впрочем, ладно. Есть у меня задумка, как привлечь Селестину к ответу. Но нужна будет твоя помощь, Симеон… Послушник и младший дознаватель станет главным действующим лицом! Готов к этому? — Сложил пальцы к пальцам в перчатках Гильберт, оценивая меня взглядом. Как же я выглядел в тот момент? — Я готов, инквизитор! — Твёрдо, хоть и сквозь слёзы, откликнулся я после небольшой передышки. Внутри всё горело. После грёз и дум — снова на верном пути. Наконец-то!       Близка ли длань Бога-Императора к длани Святой Инквизиции? Если да, то я стану воплощением этой длани. Почту за честь искоренить эту ересь! Успокою исполнением сего долга и себя самого…

***

      Когда я вошёл в покои Селестины, ярким светом не почтённые, то сразу подметил их владычицу в кресле у стола. Большим удивлением для меня предстала пузатая бутылка на нём. Этикетку не было возможности прочитать, однако я примерно понимал, что же там может быть. Хм, всё настолько плохо, что палатина Общины пристрастилась к знаменитому имперскому амасеку? Это ведь под жёстким запретом в Ордене, ибо Путь мутнеет от него, и Слово более не слушается хозяина своего. Впрочем, опять же, что послушник Симеон мог противопоставить великим девам Ордена Диалогус? А вот инквизитор… — Симеон? — Внятно и строго подала Слово Селестина. А я думал, что амасек действует однозначно на неокрепшие к такому питью тела… Ах да, всё возможно, знаете ли. — Да, палатина, — бесспорно, я подготовил себя ко всему будущему, но сейчас требовалось эту подготовку убрать дабы не воздымать лишних подозрений. У моего дрогнувшего голоса это неплохо получилось… впрочем он дрогнул сам по себе. Не столь уж я силён… Банально. — Ну что же, мальчишка… Начнём проверку, — в проверке не было необходимости. Воспоминания сделали своё дело, знаете ли. — Я… я чувствую грех, палатина. Оно… оно вернулось вновь. — И вновь, и вновь ты омрачаешь меня! — Поднялась со своего места Селестина, оценив дрожащего меня надменным взглядом. От ожидания свело скулы… — Полагаю, мне стоит поставить в известность Сестёр Безмолвья… — Нет, молю Богом-Императором, нет! — Повалился я на колени, чувствуя приход знакомых слёз. Два страха перемешались воедино, отзываясь слабостью во всём теле. Боже Всемилостивый, не дай провалить задание! — …либо же самой заняться искоренением? Как и прежде… — Слово согласия как-то застряло в моём горле. К лучшему? — Полагаю, второй вариант будет приемлемым…       Подцепив мой подбородок указательным пальцем правой руки, Селестина подняла дрожащего меня и медленно потянула к «пыточной». Притяжение второй руки, предварительно пробравшейся под балахон, было, кхм, более действенным и суровым. Я сжал зубы от болезненных ощущений, замычал. В уме же моём развивалась иная мысль, плановая. Действовать приходилось по обстоятельствам. Как же страшно подвести надежды… — Ну что же, послушник, — присев на кровать и слегка раздвинув ноги, Селестина слегка распахнула свой дорогой халат из качественной ткани. Благоухания её тела окутали меня в тот же момент, откинув на момент от всех мыслей. Боже Всемилостивый, под ним же ничего нет! — Пора избавиться от порочности. Начнём с этого… — Моя палатина, — в задумчивости подал глас я, немного повернув голову. — Что, Симеон? — Грубо прошептала она в ответ, обижаясь от прерывания её потока Слова. — А это… «амасек»? — Окинул краем глаза бутылку и стоящий стройный бокал на высокой ножке. — Да, да… Он освящён в соответствии с нормами Ордена, если ты усомнился в чистоте помыслов высшей девы Ордена Малой Жертвы, еретик. — Нет, что вы, моя палатина… Я бы никогда… — Не было таких норм. Душу отдам, что не было. — Замолчи, еретик, — ошарашила меня Селестина, — лучше… налей немного в бокал и поднеси ко мне. Перед обрядом Очищения освящённое питьё даст сил… Хотя его будет недостаточно для твоего случая. Иди же!       Я выполнил приказ, налив немного терпкого на запах напитка в бокал, затем вернулся к палатине. Руки мои дрожали, но мне удалось не выплеснуть ни капли… Банальная гордость. — Выпей, мальчишка, — скомандовала Словом палатина. Я снова подчинился, скривив лицо и выдохнув пары амасека прямо ей в лицо. Благо, никакой цепной реакции это не произвело, — что скажешь? — Горько… моя палатина. — Хэх… Святые напитки — всегда горечь для еретиков, Симеон, — грациозно выхватив у меня бокал из рук, она осушила его одним большим глотком, медленно и вальяжно поставив на пол в конце… — Ну что же, пора начать обряд, мальчик-еретик… — Что… делать, моя палатина? — Тебе должно освятить своё грешное тело. Святость Ордена должна снизойти на тебя. Это тело… — Она распахнула халат полностью и я утратил дар речи от этого блаженства… Прости, Боже-Император! — Это тело есть призма её… Снимай же свои убогие одеянья и освятись им!       Со стороны это было похоже на дикого горного хищника. Он пожирал добычу заживо, перебив ей зубами все сухожилия… Влекомый благоуханиями и сладостями, коими было омыто и опылено тело палатины, я полностью утратил контроль над своей жаждой, сладострастием. Будучи владычицей Общины, Селестина давно имела Внешние Пути, ориентируясь больше на внутреннее дела Санктума. В частности поэтому её изгибы были столь мягки и упруги, а кожа — белоснежной и без единого изъяна. Последнее можно было подметить даже в тусклом свете обители… Мои губы побывали во всех местах, дозволенных для губ. Полные мягкие груди сполна ощутили мужское животное начало, краснея (даже твердея в некоторых местах) под напором длинных тощих пальцев и шершавого языка. Бёдра и ноги двигались в такт страсти, в особенности призывая меня к особенно нежеланному и болезненному.       Оставленный наедине с собственными тёмными желаниями, я тут же ринулся возводить их в реальность, утратив одновременно с нею связь. Судя по удовлетворённому лицу Селестины — ей пришлись по «вкусу» мои потуги. Впрочем, это всё ересь и не стоит упоминания… О боже… Ересь, ересь! И всё же этого было мало… мало в том смысле, что не это ожидалось. Сегодняшний визит обернулся удивительной «покладистостью» Селестины, что меня одновременно жгло и печалило. Наставления инквизитора были достаточно чёткие; дело оставалось лишь за подготовкой к необходимому деянию, постановкой верной позы… — Моя палатина… — Задыхаясь, приподнялся я после долгого, жёсткого и взбудораживающего освящения одного тела другим (снаружи это походило на трение, приносившее особое блаженство), — я устал… я уже наполнился… святостью… — Это ложь, еретик! Полагаешь, что моё чутье подводит меня?! — Сокрушалась Селестина, сжимая мою «готовность» внутренними частями бёдер. — Твои члены всё такие же осквернённые! — Но я… я больше не могу… — Пустил слезу без возможности восстановить дыхание. Истинная правда на тот момент, знаете ли. Никогда я не прилагал таких физических усердий… Не был готов. — Всё же не достоин Самоочищения. Что же, придётся заняться этим самой, как более мудрой и просвещённой деве Диалогус…       Притянув моё уставшее тело хватом руки за шею, палатина вмиг сменилась со мной местами. Ощутив близость старых болей, я инстинктивно воспротивился, но организм подвёл меня, а она даже не заметила этого. Властно нависнув надо мной, страшно улыбаясь, Селестина обхватила в тесные объятья чресл моё опухшее достоинство. Когда произошло поглощение, я испытал невообразимую боль и хотел было закричать, но прежде мягкая рука жестоко закрыла мне рот, а ногти разорвали мне щёки до крови. Крик обернулся в невнятное мычание. Покладистость обернулась жестокостью, неслыханной доселе жестокостью. Не было ранее такого напора! — Молись, еретик, молись! — Пламенно шептала палатина, раз за разом извлекая и поглощая греховный мой орган. Возможно, холод бы принёс ему успокоение, но внутри Селестины было горячо, нестерпимо горячо. Я начал молиться, перемешивая мольбы Богу-Императору, Адепта Сороритас, Ордену Малой Жертвы с мысленными, отчаянными посланиями инквизитору. Обошёл я стороной того бога Хаоса, кому явно молилась Селестина… Но сейчас, именно сейчас инквизитор должен был появиться! Но момент тянулся за моментом, в очередной пагубный раз вытягивая из меня жизнь. Сильно вздрогнув, мои члены отдали семя на очищение и… с ужасом я осознал, что этот инцидент испытает меня на веру в особенности. Истинная кара за сладострастие, истинная!       Воспретив мне Слово комком сладковатой ткани, вкус который отдалённо напоминал «вкус» палатины, она полностью сосредоточилась на моём очищении. Руки её мертвенной хваткой впились в моё дрожащее от жара туловище с обеих сторон, пробив кожу. Колени разошлись в стороны и ступни сомкнулись на внешних полосах мышц бёдер. Жестокость Селестины превзошла всё то предыдущее, что мне довелось испытать. Больше никакого внимания не было обращено на молитвы: изогнувшись туловищем, широко открытыми глазами она с нескрываемым удовольствием наблюдала меж вздрагивающими грудями, как её лоно всё быстрее и быстрее мучает меня. Палатина страстно мычала, тихо смеялась, громко и прерывисто дышала, извлекала осколки молитв и похвал Словом похоти. Отчаявшись появлению Гильберта, я попытался отползти назад, но мучительница зафиксировалась прямо на мне, не останавливаясь ни на миг! Вложив последние силы, я ухватился за её предплечья, но они стали неимоверно твёрдыми, даже железными… Давиан был прав, абсолютно прав; последние мои сомнения развеялись в этих яростных глазах и блёклых отражениях падающей на живот слюны. Прикрываясь туманом Очищения, Селестина насиловала меня прямо на моих глазах и я ничего не мог сделать ввиду своей слабости. Никаких предметов под рукой, никаких сил для принесения каких-либо травм или увечий, никаких возможностей для оповещения, извлечения Слова. Одно дело — когда сестра Изабелла очищает плетью, и совсем другое — Это. Не такая улыбка, не такое состояние, не такой Путь… А ведь он предупреждал меня про болевой шок, про вероятность гибели. Это состояние, когда боль затмевает даже дыхание, завлекало меня… завлекало меня… забытье завлекает… — ЕРЕСЬ! Это же ЕРЕСЬ! — Оглушил меня неимоверный рёв, вернув этим в реальность. Боже Всемилостивый, как же я рад новому голосу в этом театре скверны!       Огромная железная перчатка обхватила голову и шею Селестины, отрывая её от моего тела и грузно откидывая на пол к выходу. Ногти её при этом порвали мне кожу на боках, но боль была многократно меньшая, чем испытанная мною ранее. Тело инстинктивно повернулось на бок и свернулось, пытаясь защититься от будущих невзгод. Слабо сфокусированный взор углядел ту самую статную «груду металла», держащую всю ситуацию в обители под контролем… ненавистную мне фигуру, но не сейчас. Мой блаженный спаситель. Слава Богу-Императору! — А я ведь обещал, что мы ещё встретимся в более личной обстановке… — Вступил в обитель инквизитор, задержавшись лишь на миг, дабы поднять свою ручную крысу. Они с опешившей Селестиной встретились взглядом и… ничего. Никто из них не утратил и толики самоконтроля. Даже вопреки непосредственной поимке, обнажённая и разгорячённая палатина была удивительно спокойна и строга, будто ничего на самом деле не случилось. Мои надежды на возмездие колебнулись… — Вы… посмели нарушить процедуру Очищения, инквизитор… — Самодовольно прошипела виновница, ухмыльнувшись при этом. — Я не позволю… — Что же, палатина? Что вы не позволите? Полагаю, что ересь, но… увы, её вы как раз и позволили себе и своему грешному телу, — Гильберт указал властным перстом на него, имея наконец шанс высказать всё то, что так хотел. — Селестина Армэлл, палатина Ордена Малой Жертвы! Волей Бога-Императора я обвиняю Вас в ереси против Ордена Малой Жертвы и Адепта Сороритас! Причина — дары пагубным силам Хаоса, имена богов коих здесь не прозвучат… а также возможные связи с опаснейшим еретиком Ариманом! Решение касательно вашего дальнейшего бытия, в соответствии с заключённым договором между Святейшей Инквизицией субсектора и Орденом Малой Жертвы, будет принято на закрытом коллегиуме с непосредственным представительством Инквизиции в лице меня, имперского инквизитора Давиана Гильберта, а также свидетелей в лице предписанного к Санктуму Знаний брата-капеллана Акселя Пустынного… и послушника Симеона, как жертвы ереси. Решение вступает в силу немедленно! — Промолвил инквизитор, вбивая каждое своё Слово в эти осквернённые стены бронированным ботом. После ужасного времени в тисках сладострастия (которым сам поддался, чего не отрицаю), я наконец-то ощутил дыхание свободы. Кто-то из еретиков сказал бы, что от свободы я как раз и отказываюсь… но я не верю такому Слову ереси. Когда Путь указывает сам Бог-Император — негоже оборачиваться назад… — Брат-капеллан, приказываю доставить обвиняемую к канониссе Мириэм Дезо для избрания меры пресечения и уведомления о необходимости собрания закрытого коллегиума, — распорядился Давиан, кивнув представителю Астартес.       Селестина не сказала на обвинение ни слова. Надеялась ли она, что канонисса спасёт тело и душу от Очищения либо же от муки страшнее этого? Банально, ведь сама «груда» видела это всё. Полагаю, что её слову нельзя не поверить. Полагаю… — Пусть будет так, инквизитор, — машинно проревел Аксель.

***

      Под всеобщим взглядом прочих сестёр Диалогус, мы резвой процессией двинулись к основному кабинету канониссы. Палатина Общины двигалась в ритм с нами, порой подгоняемая дулом огромного орудия Астартес. К нам присоединились ещё две «груды», беззвучно обменявшись сигналами с братом-капелланом. Они шли прямо за своим братом, наблюдая за всеми идущими. Впереди же всех шёл удовлетворённый, но всё же переживающий за успех Гильберт. Немного сбоку и чуть позади шаркал уставший и обессиливший я. Сильно тянуло в горизонтальное положение, знаете ли, но важность предстоящего не позволяла просто так пасть. Дабы отвлечься от мыслей об отдыхе, я задумался об истинно выполненном плане Давиана.       Обитель палатины, как и её официальный кабинет, была защищена специальной блокировкой «широких сознаний», спроектированной ещё на этапе строительства Санктума. Таким образом пагубное влияние на Путь высших дев Диалогус, различного рода ухищрения и осквернения сводились в этих местах к минимуму (кто же знал, что всё начнёт гнить изнутри). Также все высшие девы дополнительно имели встроенные имплант-блокираторы на подобии вставленного мне — это позволяло минимизировать риск вне защищённых стен, на Внешних Путях. Итого выявить и раскрыть ересь Селестины для «широкого сознания» инквизитора было практически невозможно. Лишь опыт, инстинкты его направили разум на верный Путь. И Путь этот оказался действительно верным…       Моя задача была несравнимо легче, чем многолетние думы Давиана. При входе в обитель Селестины мне должно было выпустить ручную крысу инквизитора, сознание которой было предварительно обработано. Обозреваемое ею намертво записывалось во внутреннюю память. Более того, после отключения блокиратора на обители, «широкое сознание» Гильберта могло проникнуть в крысу и подметить нужное время для вторжения. До сих пор не понимаю, чего же он тогда ждал… Хотел ли он моих страданий, за мой грех? Либо же что-то преградило ему Путь? Запишу на периферийный список загадок…       Найденные чертежи Санктума имели графические сноски касательно систем функционирования и размещения блокираторов (и каким образом ему удалось отыскать эту информацию…). Не знаю, сколько времени понадобилось Гильберту на расшифровку надписей — но ему это практически удалось. Системы были замкнуты снаружи, но для «внутренних экстренных мер» имелся рубильник и даже не один. Не могу, правда, найти объяснение их существованию… впрочем, неважно (предвидели ли магосы текущее положение вещей?). Тогда как одни рычаги обычно находились в укромных местах на стенах, в сокрытых выемках и нишах, так далее — прочие, в соответствии с наиновейшими планшетами и свитками, располагались под столом, прямо на столешнице. Система подавления «широких сознаний» обладает нулевым шумом, посему включение и выключение никто бы не заметил… кроме тех, кому открывалась «дверь». Что же это, желание повысить удобство либо же открытый Путь к ереси — этот риторический аргумент инквизитора заинтересовал и меня. В результате, наливая амасек, им я и воспользовался, свободной рукой нащупав рычаг и перемкнув его. Была вероятность, что рубильника там не окажется… На это Давиан подметил, что «меня кара не должна убить», и в следующий раз он придумает что-то иное. Хвала Богу-Императору — «следующий раз» не потребовался. Ему же хвала, что болевой шок не доконал меня…       Но услышать «беседу» инквизитора и канониссы Ордена мне не довелось: от первого же Слова Мириэм, узревшей «истинный масштаб», я, к превеликому сожалению, потерял сознание. Всё произошедшее в этот день стало тяжким, слишком тяжким бременем для меня одного — и перегруженное сознание предалось забвению. Тело нуждалось в отдыхе… оно его и получило, хоть и в самый неподходящий момент, знаете ли… Проснулся я позже, в обители сестёр Госпитальер. Давно я так не отдыхал, давно… Все проблемы, всё прошлое как-то отступилось, пропало из активного. Блаженство и спокойствие окутало тело, затуманило разум. Впрочем, долго мне усладиться этим состоянием не дали. Сестра Госпитальер с маской на лице подняла меня на ноги Словом и быстро осмотрела (полагаю, не первый раз) прищуренным взглядом, ощупала, расспросила о самочувствии и, разумеется, приверженности Пути и Слову. Чувствовал я себя великолепно, посему ответы удовлетворили обоих. Приятно осознавать, что ересь обошла тебя стороной, знаете ли… вроде бы. Одёжу мою обновили; не усомнюсь в том, что все мои былые убранства, даже немного полюбившиеся, были сожжены, не оставив по себе пепла.       Как оказалось, в бессознательном состоянии я пробыл около дня. За это время инквизитор, получив наиболее открытые позволенья лично от канониссы (даже не представляю, каким образом ему это удалось) и не сдерживаемый более, исполнил предначертанное ему волей Священной Инквизиции. Рядом с лязгом обмундирования Сестёр Битвы гремели яростью братья Астартес. Им были выданы чёткие указания касательно личностей, мест обитания, возможных путей побега, коих было немного. Сопутствующих сестёр тоже было принято задержать и в наискорейший срок конвоировать до Залов Очищения Сестёр Безмолвия. Прочих дев жёстко допрашивали, карая за любую недомолвку и подозрительные речи походами в Залы Очищения. Тихие сёстры не имели более отдыха. Жажда Гильберта дошла даже до послушниц: их милейшие голоски, украшавшие собой молебны во имя Бога-Императора, Адепта Сороритас и Ордена Малой Жертвы, извергли боль и страдания, кои не каждый взрослый человек способен выдержать. Душа моя разрывалась, заливалась печалью, но разум велел молчать и покорно слушать… По итогу практически все старшие сёстры, не находившиеся на Внешнем Пути, попали под пламенную длань инквизитора. Сопровождающий Давиана наряду с несговорчивы Акселем как первичная жертва и первичный свидетель — я слышал все приказы и все веления, вздрагивая от повелительных формаций Слова. Все боевые отряды Санктума Знаний встали под знамёна Инквизиции в яростном желании обнаружить и изничтожить ересь… возможно и самим прикрыть свои еретические побуждения, но эту мысль я толкал подальше от себя. Не могло же быть всё настолько плохо, знаете ли…       Намертво в память врезались те несколько случаев, когда старшее сестринство Диалогус взбунтовалось против воли инквизитора. То ли в начале, то ли в завершении, но я присутствовал там и всё видел. Это не было особой карой Ордена Малой Жертвы за прегрешенья, нет. Не беседы, не удары хлыстом, не избиения… их просто уничтожали. На моих глазах голова одной из сестёр взорвалась кроваво-сероватыми брызгами от единого заряда из тяжёлого оружия Астартес. Иную с ужасающей лёгкостью и омерзительным жидкостным звуком просто переломило пополам; остатки тела, облачённого в изорванное тряпьё, отлетели к стене, заливая коридор кровью. В воздухе неприятно запахло горелым мясом и тканью. Звуки выстрелов приглушили и без того угасший шёпот стен. Санктум Знаний с лихвой окунулся в искоренение ереси…       К сожалению, не удалось выяснить ничего внятного касательно Селестины. Канонисса также будто пропала из высшего комплекса — о ней никто ничего не говорил, и никто её местонахождения не знал. Мои мягкие наводящие вопросы инквизитор полностью игнорировал. Я понимаю, что без меня в той самой беседе он утратил ключевого свидетеля. Видимо, конфликт достиг критической отметки… Впрочем, кое-что из бесед изъявивших желание поведать о недобрых намерениях палатины я узнал. Одна лишь зацепка — и снова «любовь», Боже-Император! С некоторыми своими любимицами Селестина обсуждала этот деликатный вопрос. Похоже, что какая-то сила развращала дев Диалогус этим осквернённым понятием. Я поделился своими соображениями с инквизитором, припомнив и рассказанное об Анне. Он согласился со мной. Путь выбран верно…       По итогу нескольких тяжёлых дней всеобщего паралича и страха Гильберт полностью удовлетворился результатами. Все старшие сёстры «широкого сознания», а это семнадцать лиц, и прочие сёстры в связях с первыми (их около двадцати) были обнаружены, задержаны и жёстко допрошены с применением всех мыслимых и немыслимых средств. Благо, в подобном «очищении» я участия не принимал, поэтому моё сознание чисто и мне нечего вымаливать пред Богом-Императором. Ещё четверо сестёр было ликвидировано с особой жестокостью. Хоть бы мольбы мои о спасении их душ дошли до Бога-Императора…       На последнем этапе допросов инквизитор пригласил меня в один из наибольших Залов Очищения, где ждало своей участи оставшееся сестринство. Инквизитор велел мне пройтись перед семнадцатью полуобнажёнными, истерзанными сёстрами, чьи глаза налились кровью и чьи рты не могли более извергнуть внятного Слова. Вспомнились те четыре сестры, жестоко и безвозвратно уничтоженные. Боже Всемилостимый, я видел Смерть, самолично видел Смерть! — Остановись на миг перед каждой, присмотрись… — Вернул меня в реальность Давиан, рассказав предварительно о том, что же они наделали. Мне нечего было тогда сказать. Немыслимая ересь… — Узрим же «слово» лиц еретических…       И это Слово было еретическим, каждое, абсолютно каждое. Даже моего Знания хватало дабы обнаружить скверну. Не будь они повинны — их лица бы никак не переменились при виде меня. Но нет, этого не происходило… Кто-то плакал, кто-то дрожал, кто-то даже облизывал испещрённые разрывами и сухостью губы, что было особенно мерзким, знаете ли. Всё это время вы… всё это время…       Но вот передо мной, на коленях, упёршись белесым лбом в пол от слабости, ждала своей участи знакомая голова со знакомыми, хоть и окровавленными волосами… Анна. Это была Анна. С бывшей девы Диалогус медленно, тёмным пятном по полу растекалась кровь. Воздуха ей не хватало (как и мне), посему спина раз за разом вздымалась, предаваясь дрожжи наравне со всем телом. Серый балахон исполосовали разрывы. Я на миг заинтересовался тем, как на это всё отреагировала канонисса… и откинул мысль. Она так берегла Орден… не уберегла. — И ты, Анна?! — Лишь смог я выдавить из себя хрипло, чувствуя, как слёзы испаряются прямо на щеках. Не мог в это поверить, не мог! И всё же это было истиной. Методы Гильберта давали истинные плоды, в которых не должно было сомневаться. Но ведь одно дело — случай в комнате, и совершенно другой… Впрочем, когда Слова вытягиваются напрямую из головы — ложь излишняя… — Это тоже была любовь?! — Я… — Попыталась она высказать что-то, но извергла лишь порцию крови. Затем продолжила, быстро перебирая Слова, — я не была жестока к тебе… не позволяла большего, только… Да, это тоже любовь, Симеон, чистая и незапятнанная. Тело чувствует Слово, тело чувствует движение. Ты не утратил ничего из того, что имел. Ты получил даже большее — спокойствие, удовлетворение. Как и я… Двое получили благость, разве нет? Сам чувствовал, что слабость плоти отступила, ибо мы помогли тебе, я помогла тебе! Но я не была жестока к тебе… Я любила тебя! Любила!       Последние Слова ударялись в мою спину и не получали ответа. Слова… Так это называется… Вот так это называется! Ложь, обман, везде ложь и везде обман! Может я и не чувствовал слабости плоти всё это время, но не таким же путём меня её лишать! Как банально и как… как мерзко. Как же мерзко… и больно. Больно оттого, что масштаб сокрытия каждый раз увеличивается, всё более и более осквернённым образом. Подумать только: мало того, что у меня забиралась кровь без моего ведома и согласия — так в этот же период меня поочерёдно насиловали семнадцать дев! И это как минимум! Боже Всемилостивый, это ересь, всё это ересь чистейшая, а не любовь… Читая святые трактаты, я полагал, что жить в Санктуме Адепта Сороритас — это настоящее чудо для мальца… но сейчас, оборачиваясь назад, я признаю это чудо проклятием, карой за грехи, знаете ли. Если у всякого существа есть прошлые жизни, то я несоизмеримо много нагрешил и был наказан самим Богом-Императором. А ведь такие мысли — тоже ересь… Как же я запутался, как же я запутался и погряз в этом всём. — Ты был прав, Симеон, — остановил уткнувшегося в пол и медленно идущего меня инквизитор, сжав моё плечо. Рука у него была горячее, чем у меня щёки… — Видимо я в чём-то схож с мамзель Мириэм, раз не поверил тебе сразу. Стоило лишь ухватиться за нить Анны — и клубок бы распутался… Столько лет я охотился на зверя, не замечая шерсти под ногами… Во всяком случае, я виноват, а это — лишь начало…       Гильберт долго ждал момента признания и наконец это заполучил. Его Путь оказался чище и прямолинейнее, чем мой, либо Путь многих сестёр в Санктуме Знаний, считая и погрязших в ереси… — Ты многое пережил и мои извинения мало что изменят. Заключительное очищение начнётся с Анны… Так? — У меня не нашлось Слова для Давиана. Но я кивнул, отчётливо кивнул. Такая злость, такая ярость зарождалась внутри меня, что и самому страшно стало. Нужно было помолиться… — Анна! К ответу! — Взревел голос инквизитора позади, когда он одной рукой жёстко поднял ослабевшую фигуру признанной еретички за обрывки ткани… Пусть она ответит…       Путь Анна сполна ответит! Всю свою убогую жизнь я представлял лишь сосуд для спасения Санктума, потом — тело для ублажения ваших низких сладострастных желаний! Это должно быть отомщено, проклятые, выжженные ересью сёстры. Я желаю вам такой же боли, какая нарывает у меня; таких страданий, кои переполняют меня самого. А если и более того — ничего страшного. Если рядом стану с вами — ничего страшного. Гореть нам всем в священном пламени! Гореть этому проклятому, гнилому Ариману, если его это рук либо конечностей дело! Все в ответе пред Богом-Императором встанем… все встанем… Но Вы — первые! Позор вам…