even though i have it all (i want you more, more)

Вчерашний день был сном. Феликс уверен в этом, потому что, когда он просыпается и проверяет свой телефон, там горит оповещение из его банка, к которому он привык, так как получал его каждое воскресенье в течение последних трех месяцев. Чан все еще спит рядом с ним. Феликс смотрит на свой телефон, а затем смотрит на оповещение, потом на Чана, а потом просто- Ему просто больно. Это острая боль, пронзающая его насквозь. Как будто его ударили ножом. (Во всяком случае, он воображает, что чувствует именно это. Его никогда раньше не кололи. Он слишком мелодраматичен. «Я же тебе говорил», этот тихий голосок, который он изо всех сил старается не слушать. «Я тебе говорил».) Феликс вылезает из постели так тихо, как только может. Но недостаточно тихо, ведь Чан спит чутко. Он что-то бормочет и шевелится. – Ликс? – зовет он грубым голосом, но Феликс делает вид, что не слышит его, не видит, как старший тянется к нему. Феликс встает с кровати, идет в ванную, запирает дверь, садится в ванну и смотрит на телефон. Он открывает свой счет, надеясь, что это просто... повторное уведомление или что-то в этом роде. Нет. Деньги там, на его счету. И это не автоматический перевод – Чан никогда не отправляет одну и ту же сумму дважды, всегда меняет ее в соответствии с тем расчетом, который он сделал, о котором он не говорит Феликсу, о котором Феликс не спрашивал, потому что он на самом деле не хотел знать. Чан прислал ему эти деньги вчера вечером. После всего, после вчерашнего, после- «Это был сон», говорит голос, который звучит как тринадцатилетняя версия его самого. «Это было не по-настоящему». (Тринадцатилетний он никогда бы не сказал ничего подобного. Тринадцатилетний он просто включил бы на полную мощь Linkin Park, чтобы сполна выразить все свои гневные эмоции, чтобы его мама и сестра услышали, хотят они этого или нет). Феликс роняет телефон, не обращая внимания на лязг, который он издает о ванну, и прижимается лицом к коленям. Вся его грудь болит, как во время одного из его спаррингов по тхэквондо, когда он получил удар в солнечное сплетение. Он не понимает. Вчерашний день был удивителен. Он проснулся с Чаном, занимался с ним сексом (снова), завтракал с ним, целовал его. Пошел на работу, тело приятно ныло и было покрыто засосами. Он ухмылялся так сильно, что у него болели щеки. Эрик застебал его до полусмерти, в то время как Сынмин просто делал кислую мину, притворяясь, что он не рад за Феликса. – У вас, ребята, все хорошо, правда? – спросил Сынмин, когда они ехали за Чонином на вечер фильмов к Чану. – Типа, вы, ребята, поговорили, и вы не... вы не занимаетесь этим, как сахарная детка со сладким папочкой? – Мы немного поговорили, – сказал Феликс, будучи идиотом, – это по-настоящему. И Сынмин улыбнулся, его большая зубастая улыбка, которой он улыбался только тогда, когда был действительно счастлив, и погладил Феликса по голове. Они добрались до Чана как раз вовремя, чтобы запрыгнуть в лифт к Чанбину и Хенджину. Феликс нервничал, встречаясь со всеми друзьями Чана, которые знали, кто он такой (за исключением Чонина), но они не вели себя странно, ни коим образом. Даже лучше, чем парень того ожидал. Они общались с Феликсом как с одним из них. Хенджин похвалил его прическу и ни с того ни с сего заявил: «Знаешь, у меня есть юбка, в которой, я думаю, ты будешь отлично смотреться», что заставило Феликса и Чанбина поперхнуться, в то время как Хенджин только улыбнулся, мило и озорно. Чонин ворчал, что его все время окружают парочки, в то время как Сынмин хихикал, что они доведут Чана до сердечного приступа. (Феликс отложил эту идею на будущее). Джисон открыл дверь квартиры Чана, так как они с Минхо приехали раньше, а Чан поцеловал Феликса в щеку, прямо там, перед всеми. Перед фильмом они ели пиццу, в то время как Джисон громко и с энтузиазмом рассказывал все неловкие истории, которые он мог только вспомнить о Чане в университете, а Чан в ответ уточнял, что все неловкие вещи происходили в первую очередь по вине Джисона. Феликс смеялся до упаду и все пытался не подавиться пиццей. Это было весело, забавно и легко. Все разговаривали между собой, шум накладывающихся друг на друга перебивающих голосов, одна история начиналась и никогда не заканчивалась, прежде чем делились другой, добродушные споры о том, кто что сделал, когда и кто виноват, возникали и затихали в течение нескольких минут, все наполовину объясненные Феликсу, чтобы он никогда не чувствовал себя обделенным. Феликс был рад принять участие, узнать больше о них, включался здесь и там, но в основном он просто наблюдал, как они все взаимодействуют. Чан был для них чем-то вроде старшего брата и отца в одном. Он интересовался, как у них дела в школе или на работе, продолжал раздавать всем воду, и просто, казалось, проводил больше половины времени, наблюдая за ними всеми или отчаиваясь из-за их хаотичных выборах. Он легонько отругал Минхо, когда тот попытался сесть на Сынмина, который отказался уступить свое место на диване, а затем отругал Сынмина за грубость, когда тот агрессивно и явно показал жест в спину Минхо. Он предложил Хенджину подушку, которую тот мог обнимать (что имело смысл, когда начался фильм, и парень не переставал кричать каждый раз, когда происходило что-то действительно страшное). Он протянул руку мимо Феликса, чтобы сжать ладонь явно очень испуганного Джисона, хотя тот настаивал, что в порядке и совсем не напуган, в то время как Минхо каждый раз смеялся, как сумасшедший клоун, хотя его рука никогда не покидала его парня. Он потащил спящего Чонина к машине Сынмина, чтобы не разбудить самого младшего. Он улыбнулся Чанбину, как гордый отец, когда вернулся как раз, чтобы услышать, как Чанбин приглашает его и Феликса к ним в гости, когда они в следующий раз будут свободны. – Это двойное свидание, – заявил Хенджин, обнимая Феликса за плечи и крепко сжимая его. (Феликс был почти ошеломлен всей этой любезностью и пробормотал «Я бы с удовольствием», что заставило Чанбина подарить ему еще одну небольшую, милую улыбку). И после фильма, когда все ушли, а Феликс задержался, чтобы помочь прибраться, но на самом деле потому, что хотел спросить, может ли он снова остаться на ночь, Чан поинтересовался у него, хорошо ли он провел время. – Было приятно наблюдать за тобой с ребятами, – сказал Феликс. Чан покраснел и смутился, но улыбнулся. И Феликс заснул той ночью, положив голову на грудь Чана и обняв его руками. Он заснул, пытаясь вспомнить, когда в последний раз был так счастлив. Это было похоже на сон, и он надеялся, что никогда не проснется. Но сейчас он не спит, деньги на его счету, а Чан стучится в дверь ванной, потому что Феликс уже некоторое время находится там в полной тишине. – Феликс? Все хо- с тобой все в порядке? Феликсу очень хочется послать Чана на хрен. Ему хочется закричать и закатить истерику или просто взять свои вещи и уйти домой, свернуться калачиком в постели и плакать шесть часов подряд. Но ему двадцать четыре года, а не тринадцать, как бы он себя ни чувствовал. Поэтому он берет телефон, вылезает из ванны и открывает дверь, а Чан смотрит на него так, словно готов к ссоре. Как будто он знает, что сделал что-то не так, и не хочет смотреть правде в глаза, но не видит выхода. И Феликсу хочется его ударить. Но он этого не делает. Вместо этого он произносит голосом, который звучит слишком спокойно, учитывая бунт, происходящий в его голове: «Разве я не был ясен, когда сказал, что мне не нужны твои гребаные деньги?». Чан бледнеет, опускает голову и молчит достаточно долго, чтобы Феликс проскользнул мимо него в столовую, где садится за стол и ждет, когда Чан сядет напротив. – Феликс, я-, – начинает он, и Феликс ждет какого-то объяснения, сердце колотится так сильно, что он слышит, как кровь стучит в ушах. Его руки дрожат на коленях, он сжимает их в кулаки, чтобы остановить дрожь. – Что? – спрашивает он, все еще звуча устрашающе спокойно, все еще звуча более собрано, чем он себя чувствует. – Я что-то не так понял? А ты? Я сказал, что хочу тебя, и сказал, что не хочу заниматься сексом в рамках этой сделки насчет сахарной детки. Я не изменил своего мнения ни о том, ни о другом. Так почему же, – скрипит зубами Феликс, – черт возьми, ты все еще посылаешь мне деньги после всего, что между нами было? Чан вздрагивает, смотрит на него, огорченный и чертовски виноватый. – Я- – Я хотел с тобой встречаться, – говорит Феликс, голос его дрожит так же, как и руки. – Я хотел быть твоим парнем. Я думал, ты тоже этого хочешь! Я думал, что именно поэтому встречаюсь со всеми твоими друзьями, потому что кто, черт возьми, захочет, чтобы сахарная детка знакомилась со своей семьей?! – Феликс, – умоляет Чан. – Что?! –кричит Феликс, потому что все болит так сильно, и он не может сдержаться, он пытался, но не может, он не понимает, он не понимает. – Зачем ты это делаешь, зачем заставляешь меня чувствовать шлю- – Ты не такой! – вскрикивает Чан, бросаясь вперед и протягивая руку к Феликсу. Феликс пытается уйти от прикосновения, скрипя стулом о кафель. Чан подается еще сильнее, глаза у него дикие. — Не говори так, не называй себя так, ты не- Я не имел в виду- Черт, прости, я знаю, что должен был сначала поговорить с тобой, но я знал, что это случится, я знал, что ты расстроишься- – И ты все равно это сделал? О чем, черт возьми, ты думал? – Я думал, что тебе это нужно! – кричит Чан, и Феликс со щелчком закрывает рот, весь его гнев, боль, унижение и смятение превращаются в лед. Чан прерывисто выдыхает, трет лицо. – Тебе это нужно, – говорит он, глядя на стол. – Ты только стал брать меньше смен, и если бы я прекратил это, ты бы вернулся к графику работы, как раньше. Тебе пришлось бы искать третью работу, как ты сказал несколько месяцев назад, и это испортило бы твою учебу, а я не- Я не хотел быть причиной этого. Я думал- Я думал, почему я не могу просто продолжать поддерживать тебя? Я могу себе это позволить, так почему бы и нет? И я знал, что тебе это не понравится, и я знаю, что должен был сначала поговорить с тобой, но я просто- Я не хотел этой ссоры. – Значит, ты решил за меня, – говорит Феликс, и Чан поднимает глаза, и впервые парень выглядит сердитым. – Слушай, я знаю, что это было дерьмово, но разве это так плохо, что я хочу заботиться о тебе? – спрашивает Чан. – Это то, что делают бойфренды, не так ли? Феликса чуть не стошнило. – Бойфренды общаются, – говорит он, сквозь ком в горле, – и уважают выбор друг друга. Даже если они не согласны. – Феликс- – Это моя жизнь, – выпаливает он. Почему он не понимает, почему не хочет понять? – Ты принял решение касаемо моей жизни. И ты, блять, даже не спросил меня. Теперь ты хочешь, чтобы я просто принял это? Просто позволить тебе это? – Почему ты не можешь? – спрашивает Чан, выглядя искренне сбитым с толку и обиженным, как будто он имеет какое-то право. – Почему ты не видишь, что я просто- Что ты мне просто нравишься, Феликс, что я не хочу тебя потерять, и не хочу, чтобы ты что-то терял только потому, что ты со мной! Это не- Это несправедливо. Я этого не стою, а ты заслуживаешь всего, так почему бы мне просто не отдать это тебе? Мы можем расторгнуть контракт прямо сейчас. Насколько я понимаю, он недействителен, и я сожгу его прямо здесь, если ты хочешь. Это не имеет ничего общего с нами, я просто- Я хочу помочь тебе прожить свою жизнь, не убивая себя этим. Я могу облегчить тебе жизнь, если ты только позволишь. – Итак, я слышу, – глухо произносит Феликс откуда-то издалека, откуда-то из-за пределов своего тела, которое болит, болит, болит, – что ты не видишь ничего плохого в том, чтобы платить мне за то, чтобы я был твоим парнем. Брови Чана хмурятся, челюсти сжимаются. – Дело не в этом, – говорит он, – ты же знаешь, что это ни разу не так. – Именно так я себя и чувствую, – отвечает Феликс. На мгновение между ними воцаряется тишина. А потом Чан вздыхает. – Это действительно чертовски глупо, Феликс, ты ведь понимаешь, правда? И Феликс вдруг понимает, что если он останется, то на самом деле врежет ему. Поэтому вместо этого он встает, берет свой бумажник, лежащий на кухонном столе, и идет к двери. – Феликс- Что- Куда ты собрался? –голос Чана внезапно звучит безумно, и часть Феликса получает от этого мстительное удовольствие. В основном он просто чувствует себя мертвым и злым. – Домой, – говорит Феликс, засовывая ноги в ботинки. Он не утруждает себя надеть пальто, потому что для этого нужно залезть в шкаф и вытащить его, а перед этим ему придется пройти мимо Чана. – Я- Позволь мне отвезти тебя домой. – Нет. – Феликс, перестань, ты не можешь- – Не смей, – огрызается Феликс, резко поворачиваясь, и с удовлетворением замечает, как Чан делает шаг назад. – Не смей, мать твою, указывать мне, что еще я могу и чего не могу. Я тебе не принадлежу. Я иду домой. Он оставляет Чана, стоящего там с таким видом, будто Феликс действительно ударил его, и не хлопает за собой дверью, потому что ему уже не тринадцать, даже если он чувствует себя так же плохо, как тогда. В кармане у него звонит телефон. Феликс отвечает, не глядя. – О, – произносит голос, которого он не слышал уже полтора года, – не думал, что ты ответишь. Феликс оттаскивает телефон, смотрит на определитель номера – «Отец» читается на дисплее – и дико хохочет, потому что, конечно, конечно, он бы позвонил сейчас, когда Феликс так близок к тому, чтобы его нервы полностью сдали посреди этого гребаного тупого коридора, пока он ждет гребаный тупой лифт. – Феликс? – раздается в трубке слабый голос, и Феликс делает один напряженный вдох, потом второй, а затем швыряет телефон в коридор со всей силой, на какую только способен. Он врезается в стену, оставляя вмятину, и падает на пол, лицом вверх, экран, или защитная пленка, он не может сказать с такого расстояния, в трещинах, но вызов все еще не прерван. Лифт приехал. Феликс заходит внутрь, спускается вниз, ловит такси и едет домой. Когда он добирается туда, Марк снова играет в Call of Duty. Феликс рад. Когда он входит в свою комнату и закрывает дверь, Марк кричит слишком громко, чтобы услышать плач Феликса.