even though i have it all (i want you more, more)

Обслуживающий персонал передает ему телефон Феликса и тревожно сообщает о вмятине в гипсокартоне. Чан молча берет аппарат, говорит, что заплатит за ущерб, ничего страшного, и закрывает дверь, пока работник все еще извиняющимся тоном кланяется. Защитная пленка экрана полностью разбита. Чан снимает ее, осторожно, чтобы не навредить еще больше, и обнаруживает, что стекло под ним имеет одну-единственную трещину, проходящую по краю. Айфоны не самые прочные телефоны, но все же. Феликс, должно быть, бросил его очень сильно. Чан смотрит на гаджет, потом кладет в карман и принимается за работу. Он говорит Джэ, чтобы тот никого не впускал, если только это не чрезвычайная ситуация, угрожающая жизни кого-нибудь или компании. – Исключая господина Со и господина Хана, – кивает Джэ. – Нет, их тоже, – говорит Чан и делает вид, что не замечает, как секретарь уставился на него. – Хорошо, – говорит Джэ после долгой паузы. – Конечно, сэр. – Он уходит и закрывает за собой дверь, а Чан надевает наушники и погружается в работу. После этого Джэ приходит еще дважды, каждый раз объявляя, что это он, и что он один, и приносит еду. Чан думает о том, чтобы не есть ее, потому что у него нет особого аппетита, на самом деле ему слегка нездоровится. Но в последние несколько месяцев он испытывал странную гордость за себя, что регулярно питается в основном здоровой пищей, и это вошло у него в привычку, благодаря- Поэтому он ест, несмотря на то, что это безвкусно и вызывает у него тошноту. Он не сосредотачивается ни на чем, кроме работы. Его телефон жужжит раз, другой, а потом безостановочно. Чан выключает звук. В последний раз, когда Джэ заходит, мужчина протягивает ему телефон Феликса. – Ты можешь починить это для меня? – спрашивает он. – Когда у тебе представится возможность? А потом пошли его Сынмину, у тебя же остался его адрес? – Да, сэр, – отвечает Джэ. – Должен ли я передать сообщение? Чан колеблется. – Скажи ему... скажи ему, что он случайно остался у меня. Только не говори ему, что он был поврежден. – Конечно, сэр, – снова отвечает Джэ. Много часов спустя Джэ звонит ему, чтобы сообщить, что телефон у Сынмина, и что он уходит домой. Он говорит это таким тоном, словно спрашивает, но не задает вопрос напрямую, задержится ли Чан на работе подольше. Чан просто благодарит его и желает спокойной ночи, что, как они оба знают, означает «да». Чан работает. Он засыпает за своим столом, а через час просыпается с хрустом в шее. Проверяет свой телефон. У него сообщения ото всех, кого он знает, кроме Феликса. Он не читает ни одно из них. Трет глаза, принимает таблетку от боли в мышцах и возвращается к работе. Он работает. Он работает. Он работает. snail: хен что случилось феликс выглядел чертовски плохо когда я передал ему его телефон???? quokka: почему джэ не пускает нас? все ок? spearb: ты в порядке? lino: эй все сходят с ума что случилось? минни сказала что феликс выглядит так будто он много плакал и думает что что-то случилось? baby bread: я никогда не видел минни хена таким злым но он не скажет мне что случилось ты в курсе? snail: хен что черт подери СЛУЧИЛОСЬ феликс не хочет говорить ВОЗЬМИ ТРУБКУ quokka: хен серьезно ты пугаешь меня пж пусти нас или ответь или еще что просто дай нам знать джэ сказал что не знает в чем дело spearb: я оставлю тебя в покое сегодня а затем снесу твою дверь lino: бан кристофер чан ты не посмеешь игнорить нас у джисона буквально приступы паники ОТВЕТЬТЕ НАМ baby bread: хен? prince: наверное это не мое дело но я беспокоюсь о тебе и бинни очень волнуется и у меня нет причин думать что ты ответишь мне когда ты никому вообще не ответил но меня действительно беспокоит что что-то серьезное произошло ты можешь просто дать нам знать что ты в порядке тебе не нужно говорить если ты этого не хочешь [3 Пропущенных звонка] [10 Пропущенных звонков] [24 Пропущенных звонка] [8 голосовых сообщений] Чан возвращается домой, когда его глаза перестают фокусироваться – где-то около восьми утра во вторник. Он выбегает через один из черных входов, пока Джэ нет за столом – он слышит голос Джисона, или думает, что слышит, во всяком случае, он не хочет никого видеть или говорить с кем-либо – и берет такси, потому что не думает, что сможет доехать безаварийно до дома в нынешнем состоянии. Он немного боится, что кто-то будет ждать у его двери, но там никого нет. Чан принимает душ – просто стоит под водой некоторое время, прежде чем решить, что ему, возможно, стоит выйти – идет в свою комнату, только чтобы посмотреть на свою кровать, потому что он не может заставить себя прикоснуться к ней. Он выходит из своей спальни. Думает о том, чтобы поспать на диване, но и этого не может сделать. Комната для гостей, старая комната Бинни, тоже не в счет. Феликс был последним, кто пользовался ею, а Чан все еще не поменял простыни, хотя с тех пор прошло уже несколько недель. Так что в конце концов он собирает чемодан, заказывает номер в гостинице рядом с офисом и просит персонал солгать, если кто-то придет по его душу. Он бросает свои вещи в кресло, забирается в постель и пытается уснуть. Мужчина пытается уснуть на протяжении четырех часов, но все, что у него получается, это крутить у себя в голове все то, что сказал Феликс, то, как он смотрел на Чана, как будто старший предал его. Он облажался. Он знает, что облажался. Он зол на себя, но хуже всего то, что какая-то его часть тоже злится на Феликса. Это очень маленькая часть его, частичка, которая колеблется между мучительной виной и болью, а не настоящим гневом. Он знает, что переступил черту, знает, что напортачил с деньгами, знает, что принимать решения за других людей, даже если эти решения предназначены исключительно для того, чтобы помочь им, почти никогда не бывает хорошей или умной идеей. Он знает, что у Феликса взыграла гордость, и может понять, почему. Он знает, что это гордость Феликса была задета. Чего он не знает, так это почему Феликс отказывается видеть, что он ведет себя неразумно. Почему он ведет себя так, будто Чан – какой-то гребаный монстр только из-за того, что хочет уберечь его от провала в учебе и от работы до изнеможения. Почему он обращается с Чаном так, будто тот хочет купить его или еще какая-то хрень. Неужели это то, за кого он принимает Чана? «Это просто деньги», думает Чан, и тут же чувствует себя хуже, чем когда-либо, потому что для Феликса это не «просто деньги». У них был целый разговор об этом, Феликс объяснил, что для него это не «просто деньги», дал ему понять, насколько привилегирован Чан, чтобы иметь возможность обращаться с ними так, как он того захочет. Прошло всего несколько лет с тех пор, как это стало «просто деньгами» для Чана. Он помнит, каково это – идти по жизни практически ни с чем, какой это был стресс, какой безумной была его первая по-настоящему большая зарплата. Каково это – иметь возможность купить все, что он хотел, и никогда не беспокоиться, не делать никаких расчетов и даже не смотреть на ценник. Но если бы его друзья были с хорошим достатком и предложили бы ему помощь безо всяких условий, когда он испытывал трудности, Чан бы принял ее. ...Ведь так? ...Нет. Нет, он бы этого не сделал. Это было бы похоже на благотворительность, как будто он был для них обузой, пиявкой. Его друзья все настаивали бы, а Чан все равно принял бы от них столько, сколько он смог бы потом вернуть. Вел бы счет каждой воне, чувствовал бы благодарность за помощь и переживал бы о том, как скоро он сможет вернуть им деньги. Был бы слишком осторожен с суммами, позволил бы напряжению проникнуть в его дружеские отношения, пока они не были бы безвозвратно потеряны. А если бы они действовали за его спиной, после того как он рассказал им о максимально допустимых суммах, но они все равно бы дали ему деньги в конце концов? Ему бы... ему было бы так обидно. Обидно, что его не послушали. Обидно, что они превратили его из человека, чей выбор они должны уважать, в кого-то, определяемого их недостатком, в кого-то, кто нуждался в помощи, хотели они этого или нет. Чан натягивает на лицо подушку и задыхается в ней, горячие слезы текут по его щекам и впитываются в ткань. Он понимает. Он понимает теперь все, и ему жаль, и кажется, что уже слишком поздно, что это невозможно исправить. Такое чувство, что он навсегда испортил отношения с Феликсом. Такое чувство, что никакие извинения не компенсируют того, что он наделал. Потому что он не заслуживает прощения Феликса, не знает, как даже начать просить его, не знает, как он может его заслужить. А если каким-то чудом Феликс его простит? Он бы попросил Чана никогда больше не давать ему денег, если только он сам не попросит. Но он никогда этого не сделает, Чан знает это. А Чан просто не может. Он не может. Он не может быть причиной того, что Феликс будет испытывать трудности. Он не может позволить себе просто сидеть и смотреть, как все рушится, и при этом ничего не делать. Он не может, он не может, он не может. Чан предпочел бы пересылать Феликсу деньги каждую неделю до конца своей жизни и чтобы Феликс его за это ненавидел, чем оставить его мучиться. Прошло всего три месяца или два дня, в зависимости от того, как на это посмотреть. Феликс сможет забыть его, если уже не забыл, и найдет кого-нибудь другого – того, кто будет относиться к нему лучше, кто сможет сам быть хорошим с ним, а не только для него. Феликс будет в порядке, у него будет крыша над головой, и он не будет переусердствовать на трех работах, пытаясь обеспечить себя, сестру и племянницу. Чан не должен был позволять Феликсу целовать себя. Ему не следовало целовать его в ответ. Даже если бы Чан поговорил с ним в воскресенье, сказал, что хочет обеспечить Феликса, даже если бы они встречались, они все равно бы поссорились. Потому что Феликс не принял бы этого, Чан ясно понимает это сейчас и не смог бы с этим смириться. Они были обречены с самого начала. Он задыхается в подушку, подавляя отвратительные рыдания, пытаясь, но не в силах остановить их. Это больно, очень больно, ему жаль, ему так жаль, он облажался, он так сильно облажался, он не может исправить это, он не может исправить это. Он все плачет, и плачет, и плачет, и в какой-то момент засыпает, все еще плача, и просыпается с такой сильной головной болью, что ему стоит неимоверных усилий открывать глаза, поэтому он этого не делает. Он просто лежит под одеялом и пытается дышать через него, вцепившись руками в волосы, как будто сможет удержать свой череп от раскалывания, и ему больно. Проходят часы. Он то погружается в бессознательное состояние, то выходит из него, пока пульсация от мигрени, наконец, не стучит в унисон с его собственным сердцебиением, и тащит себя к мини-холодильнику, чтобы выпить немного воды. А затем наконец смотрит на свой телефон. Количество сообщений, звонков и голосовых сообщений, ожидающих его внимания, ошеломляет. Тем не менее, ни одно из них не от Феликса, и Чан не хочет ни с кем выяснять отношения, ему стыдно, он измучен и ненавидит себя. Они не могут это исправить, и он не хочет, чтобы они знали, насколько сильно он облажался, каким эгоистичным он был. Не хочет их сочувствия или утешения, потому что он этого не заслуживает. Не хочет слышать их упреков, потому что никто не отругает его лучше, чем он сам. Он не знает, в какой степени Феликс хочет, чтобы остальные были в курсе, так что он полностью выключает свой телефон. (Ему не следовало знакомить Феликса со своими друзьями. Он снова повел себя эгоистично. Он не думал о том, в какое неловкое положение это может поставить Феликса- Нет, хуже всего было то, что он проигнорировал это. Как идиот, он надеялся, что все будет продолжаться легко и беззаботно.) Он знает, что не разговаривать ни с кем – ошибка. Он знает, что опять облажался. Ему все равно. Он так устал. Он не может уснуть. Он заказывает суп и машинально ест его, чтобы мигрень не вернулась, открывает компьютер и перестает думать о чем-либо, кроме работы. Когда раздается стук в дверь, он почти думает, что это просто биты в песне, которую он слушает, но затем она сбивается с ритма, и он стаскивает наушники. Он понимает, что это не просто стук, а кто-то колотится в дверь. Она на самом деле дрожит под силой того, кто за ней стоит. Чан отстраненно удивляется, почему охрана их не остановила. Стук продолжается, не прекращаясь. Он не думает, что человек уйдет. Чан вытаскивает себя из одеяла, колени скрипят, спина болит. Отставляет компьютер в сторону, смотрит в глазок и видит Чанбина, одного, упрямо глядящего на него. Чан не удивлен. Он знает Чанбина. Он знает, что Чанбин, вероятно, либо сломает дверь, либо сломает руку, пытаясь выломить ее. Поэтому мужчина только отпирает дверь, открывает и отступает в сторону, чтобы впустить его. Чанбин заходит. Он ничего не говорит, когда Чан закрывает за ним, просто смотрит на него, скрестив руки на груди, мускулы на его челюсти играют, а он сам свирепо смотрит. – Как ты меня нашел? – интересуется Чан. Его голос срывается на полуслове. У него болит горло. Он смутно удивляется, почему. – После того, как сасэнка вломилась в твою студию, я установил трекер на твой компьютер, – говорит Чанбин, – на случай, если кто-нибудь из вас пропадет. А потом я заявил персоналу, что постучусь в каждый номер, если они не скажут мне, в каком именно ты, и что им придется арестовать меня, чтобы остановить. И даже тогда я просто заплачу залог и вернусь. – Это перебор, – решительно говорит Чан. – Нет, – отвечает Чанбин ледяным голосом, – на самом деле это не так. Ты знаешь, как я волновался? Как мы все волновались? Ты просмотрел хоть какое-нибудь из наших сообщений? Чан отрицательно качает головой. – Ну, – говорит Чанбин, – тебе чертовски повезло, что нашел тебя я, а не Минхо. Единственная причина, по которой он сейчас не здесь, – это то, что он должен был дать Джисону его лекарства, а ты знаешь, что он не может оставить его одного, когда он их принимает. Чан съеживается, обхватывает руками живот, глаза горят, сердце уходит в пятки. – Чонин беспокоится, что кто-то умер, потому что ему никто ничего не говорит, – безжалостно продолжает Чанбин. – На самом деле Сынмин прогулял учебу, вчера и сегодня, как будто его профессора и наставники не прочитают ему нотацию об этом акте своеволия, потому что он беспокоится о том, чтобы оставить Феликса одного. Мгновение, а затем Чанбин говорит, голос становится громче с каждым словом: – Ну и? Неужели ты ничего не скажешь? Не хочешь дать мне какое-нибудь объяснение? Это все что мы получим от тебя после десяти лет дружбы и дерьмового удовольствия быть твоим другом? Молчание? Поведение малолетки, который просто решил взять и исчезнуть? Что, черт возьми, происходит? Чан открывает рот, закрывает его и просто- валится. Мир становится вверх ногами, и прежде чем он осознает это, оказывается на земле и не может дышать. Чанбин хватает его, зовет по имени, просит дышать, просит сесть, но Чан не может, не может, не может. – Хен! Хен! Чан втягивает в себя воздух, несмотря на протестующие легкие, и его прорывает на выдохе, и продолжается до тех пор, пока он не плачет в объятиях Чанбина, беспомощный остановить это, беспомощный сделать что-либо, кроме как сжать зубы против воя, вырывающегося из его груди, потому что он сожалеет, сожалеет, сожалеет. – О черт, Чан, Чанни, прости, я не должен был кричать, я просто испугался, хен, прости, – выдыхает Чанбин, голос дрожит, когда он прижимает Чана к себе и качает его, руки гладят по спине. – Ш-ш-ш, все хорошо, прости, я люблю тебя, все будет хорошо, все будет хорошо, пожалуйста, не плачь. Чан? Чанни? «Прости, прости, прости», думает Чан, а может, воет, вцепившись в Чанбина, как будто тонет, как будто умирает. «Мне очень жаль, очень жаль.»