even though i have it all (i want you more, more)

– Привет, – улыбается Чан, после того, как свернул на автобусную остановку и опустил стекло, – запрыгивай. Стремясь поскорее оказаться в тепле, Феликс недолго думает, прежде чем залезть внутрь, но застывает на полпути к пристегиванию ремня, потому что... ну, честно говоря, потому что садится солнце, и закатный свет проникает через тонированные окна машины, озаряя глаза Чана чем-то золотым и теплым, подчеркивая коричневый оттенок его черных волос и точеные линии его лица. Не то чтобы Феликс никогда не замечал, что Чан красив, он был бы слеп, если бы не заметил. Просто... он был занят, беспокоясь о других вещах и пытаясь понять самого Чана. Теперь, когда самая большая проблема (аренда и договор) больше не висели дамокловым мечом, парень освободил мозговое пространство для других вещей. Как будто осознал, какой горячий у него сладкий папочка. Феликс резко сглатывает, и Чан смотрит на него, приподняв бровь. – У меня что-то на лице? – спрашивает он, смущенно поднося руку ко рту и- блять. Неужели у него всегда были такие руки? С венами? И пальцы, о боже, они такие длинные. Феликс всегда питал слабость к красивым рукам, отчасти из зависти (его собственные руки довольно маленькие), отчасти из чистого восхищения. Отчасти из-за его кинка, но он скорее умрет, чем признается в этом. И прямо сейчас у него слюнки текут, что очень смущает. Прочистив горло и щелкнув наконец ремнем, Феликс с огромным усилием отводит взгляд. – Извини, нет, просто завис, – бормочет он, – это... спасибо, что приехал за мной. – Без проблем, – улыбается Чан. – Все еще болит голова? У меня есть обезболивающее, если хочешь. – Я- У тебя есть? Чан мычит, кивая, переключает передачу и выезжает на дорогу. (Он водит машину с ручной коробкой передач. Он водит машину с ручной коробкой передач. Феликсу нужно взять себя в руки, он ведет себя странно, и Чан это скоро заметит). – Да, у меня все время болит голова, поэтому я держу его при себе. Они в моей сумке на заднем сиденье, бери. О, у меня тут есть и бутылки с водой. Держа одну руку на руле и не сводя глаз с дороги, он плавно протягивает руку между ног Феликса — сердце Феликса пропускает не один, а три удара — и открывает бардачок, в котором действительно есть две маленькие бутылки с водой среди документов. Он вытаскивает одну из них и протягивает Феликсу, закрывая бардачок с хлопком и снова кладя руку на рычаг переключения передач. Феликс поворачивается, прежде чем Чан замечает, как покраснело его лицо, и тянется к сумке старшего. – Передний карман, – подсказывает ему Чан, и Феликс легко находит бутылочку с таблетками. Она почти пустая. Он хмурится, берет таблетку и запивает ее водой, выпрямляясь в кресле. – Как у тебя дела? – спрашивает он Чана. – Извини, я даже не поинтересовался у тебя сегодня. – Не извиняйся, – отвечает Чан, глядя на него с милой улыбкой, – у меня все в порядке. Прошлой ночью я проспал часа три, и это очень хорошо. Феликс изумленно смотрит на него. – Три? – Ну, обычно я сплю по паре часов то тут, то там, – объясняет Чан, как будто это в порядке вещей и речь вообще не о нем, – а потом могу вздремнуть в середине дня, но, как бы, да. Феликс понятия не имел, что у него настолько сильная бессонница. – Это правда так типично для тебя? – интересуется он, ковыряя этикетку бутылки с водой. – Да, – говорит просто Чан, кивая и выезжая на шоссе быстрым, ловким переключением передач. – Насколько я помню, бессонница у меня была со средней школы? – Ничего себе. – Феликс не может себе представить, чтобы он спал всего пару часов за ночь. Он любит поспать, становится еще более сонным, сварливым, если не поспит хотя бы шесть часов. Суббота – худший день недели для него именно потому, что он успевает поспать от силы четыре часа. – Ты не можешь заснуть, или...? Чан смотрит на него, и Феликс зарывается большим пальцем под этикетку бутылки, разрывая ее, щеки его немного горят. – Мне просто любопытно, – бормочет он. – Извини, если я слишком настырный. – Я не против твоего любопытства, – мягко отвечает Чан, протягивая руку и похлопывая его по колену. Феликс делает вид, что это не пронзает его насквозь. – Хм, значит, проблема не столько в том, чтобы заснуть, сколько в том, чтобы не проснуться? Я просто очень легко просыпаюсь. В плохие дни мой разум просто не умолкает, и он не будет достаточно тихим, чтобы я смог отключиться, в основном я просто засыпаю глубоко, понимаешь? – Это отстой. Чан пожимает плечами. – Раньше было еще хуже. Очевидно, что стресс – это триггер, и в университете все было действительно плохо. Я не спал ночами напролет, начинал слышать то, чего не было на самом деле, а потом просто отключался на тринадцать или четырнадцать часов. Мой друг, Чанбин, с которым мы жили вместе, пытался добраться до меня, пока все не стало настолько плохо. На самом деле он очень помог. – Ого, это звучит... ужасно. К-каким образом твой друг смог помочь? Чан снова смотрит на него. – Что? – спрашивает Феликс, без причины испытывая нужду защититься. – Просто подумал, что, может быть, смогу сделать для тебя то, что сделал он. – Хочешь помочь мне уснуть? – спрашивает Чан, и Феликс краснеет. – Ну, в общем, да, – заикается парень, глядя на свои колени. Этикетка бутылки едва держится. Он заставляет себя перестать рвать ее на части. – Хм, ну, если такая ситуация... произойдет. Он смотрит на Чана и видит, как по его лицу медленно расползается улыбка, кончики его ушей розовеют. – Мило, – бормочет он, и Феликс сильно кусает себя за щеку. Он не уверен, что Чан хотел сказать это вслух. – Ну, Чанбин в основном украл бы у меня компьютер и заставил бы меня находиться в горизонтальном положении, – смеется Чан. – Если бы я был действительно упрям, он или Джисон, мой другой друг, просто... Легли бы на меня, пока я не сдамся. Иногда я засыпал, но иногда просто лежа, я чувствовал себя немного менее похожим на зомби. – Хм, – мычит Феликс, запоминая информацию для последующего использования. – Ты не производишь впечатление упрямого человека. Чан разражается громким смехом, заставляя его вздрогнуть. – Прости, прости, – говорит он, снова похлопывая Феликса по колену. — Нет, просто... буквально все мои друзья смеялись бы до колик, услышав это. Я определенно упрямый. – Думаю, хорошо это знать, – усмехается Феликс и со вздохом откидывается на спинку кресла, любуясь проносящейся мимо панорамой. – Не возражаешь, если я включу музыку? – интересуется Чан, и Феликс отрицательно качает головой. Остальная часть поездки заполняет плейлист Чана, Феликс иногда поет или читает рэп, потому что, как оказалось, у них с Чаном действительно схожие музыкальные вкусы и взаимная любовь к Кендрику Ламару. – У тебя хороший голос, – лениво произносит Чан, когда они въезжают на стоянку великолепного высотного здания (буквально в пределах видимости реки Хан, отмечает про себя Феликс с кривой усмешкой). – Ах, спасибо, – смущается Феликс, но довольный комплиментом. – Я думал о том, чтобы стать певцом, когда был младше, – признается он. – Хотел быть айдолом? – спрашивает Чан, ведя его в здание с легкой рукой на пояснице, махая швейцару (швейцару!), который кланяется в ответ. – Да, – еле слышно произносит Феликс, оглядывая окружающую его роскошь: мрамор, чистые линии и персонал, одетый в дорогую форму, как будто это шикарный отель, а не место, где живут люди. – Я вижу в тебе айдола, – говорит Чан, оценивающе щурясь, пока они ждут лифта. – У тебя уникальный голос, очень глубокий, и привлекательный внешний вид, конечно же. «Конечно же?», удивляется Феликс. – Ты умеешь танцевать? – Э-э-э, – произносит Феликс, застигнутый врасплох. – Ну, немного? Я занимался хип-хоп. – Между всеми занятиями спортом? – с улыбкой спрашивает Чан, и Феликс, заплетая язык, только кивает. – Раньше я занимался балетом и современными танцами. Феликс пытается представить Чана в трико и тут же останавливает себя. – Ага, значит, у тебя есть задатки айдола, – говорит Чан, не обращая внимания на недееспособность Феликса. – Я бы записал тебя в качестве стажера, и ты, вероятно, справился бы. Очевидно, что ты усердно трудишься, ты предан своему делу и со страстью относишься к нему. Если ты когда-нибудь передумаешь насчет физиотерапии, еще не поздно попробовать себя в качестве айдола. Двери лифта звенят, прежде чем Феликс успевает ответить, и Чан подталкивает его. Его отражение, взволнованное и покрытое розовыми пятнами, смотрит на него широко раскрытыми глазами. Чан толкает его локтем. – Я тебя смутил? – спрашивает он низким голосом, дразня улыбкой. Глупое сердце Феликса трепещет, и он дергается, смеясь немного неуверенно. – Подожди, пока я скажу сестре, что мог бы стать знаменитым, – говорит он, и Чан заливается, глупо хихикая, а его умопомрачительные ямочки виднеются все отчетливее. У Феликса официально Гейский кризис™. Дом Чана занимает весь верхний этаж здания, потому что, почему бы нет, ведь это же так очевидно. – Здесь и живу, – произносит он, неловко махнув рукой, и включает свет, когда оба заходят. Феликс старается не таращиться слишком явно, но это место такое. Ну. Огромное. Прямо из какой-нибудь дорамы. Честно говоря, Феликс не удивился бы, если вдруг операторы выскочат из-за огромной стойки с большой скрупулезно чистой кухни, или из гостиной, разделенной большими современными диванами, или из-за длинного консольного стола, который отделяет столовую от остального пространства. Над всем этим возвышаются огромные, от пола до потолка, окна с великолепным видом на Сеул, сверкающий, как в кино, на фоне неба, переходящего из голубого в цвет индиго, и река Хан, сверкающая далеко внизу розовым, от угасающего заката. Но ни один оператор не появляется – все пространство пусто, только он и Чан. И это. Ну. Это определенно выглядит роскошно. Но также и немного... холодно. Пусто. На стенах нет картин, а кухня выглядит так, будто ею никогда не пользовались, на книжных полках – вопиющие пустоты. Все это место кажется глубоко безличным, как будто оно было объявлено на продажу и никто здесь не жил. Он смотрит на Чана, который изучает его реакцию, когда он бросает ключи в маленькую вазу на крошечном столике у входа и сбрасывает ботинки, пытается представить Чана в этом месте, и просто... не может. – Ты проводишь здесь много времени? – спрашивает он, и догадка его оказывается верной, когда Чан качает головой. – Нет, я в основном на работе, – говорит он, – и Бинни тоже, когда он жил со мной. – Хм, – произносит Феликс, потому что не знает, что еще сказать. – А ты… не хочешь перекусить? – интересуется Чан, почесывая затылок. – Чай? Кофе? – Нет, спасибо, – отвечает Феликс, снимая свои ботинки и ставя их рядом с обувью Чана. – Хорошо, круто, чувствуй себя, как дома, – говорит Чан, кивая на диван. – Ну, я пойду, переоденусь. Кричи, если что-нибудь понадобится? – Ладно, – Феликс подходит к дивану и опускается на него. Он удивительно удобный, учитывая, что похож на тканевую коробку, к которой никогда не прикасались. Достаточно упругий, чтобы не проваливаться, но и чтобы удобно было расслабиться. Чан исчезает вниз по коридору. Феликс старается не смотреть ему вслед, вытаскивает из сумки ноутбук и несколько минут ищет розетку, потому что эта штуковина не заработает, если ее не подключить. К тому времени, как он нашел одну, под мультимедией со смехотворно огромным плоским экраном, монтированным на стене, Чан снова появился, сменив рубашку и джинсы на- Феликс делает все возможное, чтобы не подавиться воздухом, но все, что он может увидеть это его руки. Чан одет в спортивные штаны и мешковатую белую безрукавку с черными полосками, руки обнажены до плеч, мускулистые и жилистые, как будто законно так выглядеть. – Пароль от вай-фая? – выпаливает он, потому что боится, что сделает что-то невероятно неуместное, например, пустит слюни, если не займет рот чем-то – Berry97, – отвечает Чан, хватая свою сумку и устраиваясь рядом с ним, хотя есть еще два дивана и куча места, которое он мог бы занять. Феликс чувствует тепло его тела своим боком. Они не соприкасаются, но чтобы исправить это, ему нужно было бы лишь немного сдвинуться. Он решительно отказывается от этого. – Берри? – Да, моя собака, – объясняет Чан и вытаскивает свой телефон, чтобы открыть его и показать ему целую папку в своей галерее с фотографиями очень милой собаки породы кинг-чарльз-спаниель. – Она живет с моими родителями в Сиднее. – О, такая милашка, – выдыхает Феликс, пролистывая, когда Чан дает ему добро, и останавливаясь на коротком видео, которое кто-то снял: Берри на коленях Чана, у того платиновый блонд, пытаясь поцеловать его, от чего тот уклоняется, счастливо бормоча «Нет-нет-нет». – Ничего себе, ты был блондином? – О да, – произносит Чан, гримасничая, – было прикольно, но также мои волосы сгорели до хрустящей корочки, я потерял все свои кудри. Феликс поднимает голову. – У тебя кудрявые волосы? – спрашивает он, разглядывая черные пряди, длинноватую челку, падающую на лоб. – Ага, – говорит Чан немного странно, и Феликс внезапно понимает, что они практически нос к носу. Он наклоняет голову, играясь с проводом в разъеме, пока ноутбук не загружается с оглушительным звуком вентиляторов, жужжащих на высокой скорости. – Господи, сколько лет твоему компьютеру? – интересуется Чан. – Лет десять, наверное? – Феликс рассеянно отвечает, вводит пароль от вай-фая и терпеливо ждет, когда он подключится. – Раньше он принадлежал моей сестре, она подарила его мне. Чан хмыкает. – Я куплю тебе новый, – говорит он, – тебе нравится конкретная марка или и макбук подойдет? Феликс резко вскидывает голову и смотрит на Чана, что у него начинает гореть шея, и он морщится, потирая ее. – Я- Хен, ты не- – Сахарная детка, – протягивает Чан, – позволь мне купить тебе новый компьютер. Этот звук похож на звук реактивного самолета, пытающегося взлететь. По правде говоря, слух Феликса отключился еще на слове «детка». Сам термин «сахарная детка» – это что-то, что заставляет Феликса истерически хихикать, если он или кто-нибудь еще произнесет его вслух. Но из уст Чана? На это у него совсем другая реакция. – Ладно, – говорит он тупо, во рту пересохло, и Чан удовлетворенно кивает и открывает свой собственный (более безупречный) компьютер. Они приступают к работе в уютной тишине, и Феликсу требуется всего около двадцати минут, чтобы выйти из своего слишком сильного оцепенения от того, что Чан слишком Чан рядом с ним. На самом деле он отрывается от работы только тогда, когда его желудок громко урчит. – Пора ужинать, да? – спрашивает Чан, пристально глядя на него, и Феликс смущенно кивает. – Итак, у нас есть два варианта, – говорит Чан, откладывая компьютер в сторону и небрежно наклоняясь к нему («Руки-руки-руки», пронзительно кричит мозг Феликса), – я могу заказать нам что-нибудь или могу сам приготовить для тебя. – Ты умеешь готовить? – Да, – говорит Чан, – я не часто это делаю, потому что забываю есть. – Феликс сердито смотрит на него, но Чан только пожимает плечами. – Эй, ты здесь, чтобы напоминать мне об этом. Итак, ты не против домашней еды? Феликс задумывается. С одной стороны, хотя и весь смысл этого в том, что Чан... балует его (о боже), он чувствует себя странно, заставляя его делать что-то физически для него. С другой стороны, Чан тоже будет есть, и Феликс подозревает, что мужчина в основном заказывает еду, что не может сказываться хорошо на его здоровье. Или нет? Могут ли богатые люди позволить себе здоровую еду на вынос? – Домашняя стряпня, – решает он, потому что, честно говоря, ему тоже любопытно увидеть навыки Чана на кухне. Он сожалеет об этом. Во-первых, Чан запрещает ему помогать. – Просто сиди и выгляди мило, – твердо произносит он, и Феликс делает, как ему говорят, с колотящимся сердцем, даже не думая спорить с ним. Во-вторых, Чан обращается с ножом так же, как с переключателем передач в своей машине: то есть с грациозной, бессмысленной легкостью, руки сгибаются, когда он нарезает куски мяса, пальцы ловкие, когда он нарезает овощи, широкие плечи двигаются, когда он помешивает лук в масле. Феликс пытается не смотреть, но все тщетно. Чан, кажется, не возражает, время от времени поглядывая на него искрящимися глазами. – Ты умеешь готовить? – интересуется он, насыпая специи в кастрюлю. В воздухе пахнет травами и чесноком. У Феликса слюнки текут по нескольким причинам. – Не совсем, – отвечает он, – я могу, просто мне это не очень нравится? Я больше люблю печь. – Логично, – кивает Чан. – Что ты больше всего любишь выпекать? – Мое любимое или то, в чем я лучше всего разбираюсь? – И то, и другое. – Брауни, в обоих случаях, – говорит Феликс, – я делаю потрясающие брауни. – Неужели? Феликс кивает, а потом, повинуясь прихоти, добавляет. – Я испеку как-нибудь и для тебя. Ты любишь брауни? – Ага, – отвечает Чан, бросая на него яркий взгляд через плечо, – тогда я с нетерпением буду ждать твои потрясающие брауни. Пока еда готовится, они ведут непринужденный разговор, обо всем и ни о чем. Любимые блюда, катастрофические инциденты на кухне (Чан рассказывает ему о том, как Джисон умудрился поджечь их микроволновку в университете, Феликс в ответ рассказывает о своем соседе по комнате, который каким-то образом поджег кастрюлю с водой, потому что забыл, что делает рамен), а затем о других вещах, таких как любимые фильмы, о глупых школьных приключениях, и о всех цветах, в которые они красили свои волосы. – Хочу когда-нибудь покраситься в розовый, – признается Феликс, когда Чан спрашивает, какой цвет он хочет попробовать в следующий раз. Чан со стуком роняет половник, который держал. – Эй, ты в порядке? –Да, да, – говорит Чан странно высоким голосом, – э-э, пар немного обжег меня, я в порядке. Они продолжают болтать, пока едят – Чан феноменальный повар, Феликс сдерживает стон, когда впервые пробует его еду – разговор плавно течет между ними, смех заполняет все пустое пространство в доме Чана. – Позволь мне, – настаивает Феликс, когда они заканчивают, забирая тарелку Чана вместе со своей. Когда Чан пытается протестовать, Феликс просто отталкивает его бедром. – Ты готовишь, я убираю, таковы правила, – говорит он. – Да неужели? – спрашивает Чан, поднимая бровь. – Ага, – отсекает Феликс, а Чан с улыбкой качает головой и устраивается на диване. Феликс моет, сушит и складывает посуду в шкафы под руководством Чана. Это не занимает много времени, и когда он заканчивает и проверяет время, то обнаруживает, что еще только восемь часов. И пока он борется с необходимостью сходить за продуктами... он хочет остаться здесь еще. Поэтому он садится рядом с Чаном, вытаскивает учебник и маркер, готовый к тому, чтобы продолжить готовиться к предстоящим занятиям. Чан ничего не говорит, просто вставляет наушники. Когда Феликс смотрит на экран, он видит, что работает над аудиофайлом. Он устраивается поудобнее и начинает читать. Здесь приятно. Квартира Феликса не идет ни в какое сравнение с квартирой старшего. Там тесно, грязно и шумно из-за игр его беспечного соседа по комнате, или драк соседей, или детей соседа сверху, бегающих вокруг, как крошечные слоны, или случайной сирены снаружи. Диван Чана удобный, в доме тихо, а желудок Феликса полон еды, которую кто-то приготовил специально для него, чего не происходило с тех пор, как покинул Австралию после смерти матери. Феликс читает, выделяет полезное, делает пометки, и время проходит легко, медленно. Он не замечает, как его веки тяжелеют. Не замечает, что его ручка дрогнула. Не замечает, что медленно, но верно прислоняется к Чану. Он погружается в сон между вдохом и выдохом. Его голова все опускается и неизбежно ложится на плечо Чана. Рядом с ним Чан уже давно перестал работать, наблюдая, как сон медленно настигает Феликса. Он ждет, пока дыхание Феликса замедлится, станет глубже, выровняется. Затем, двигаясь очень медленно, очень осторожно, он вытаскивает ручку из ослабевшей хватки Феликса, убирает учебник с его колен. Помечает страницу ручкой, кладет учебник на кофейный столик рядом с его древним ноутбуком. Изучает ресницы Феликса, длинные и бледные на фоне его веснушчатых щек. Осторожно откидывает голову назад, чтобы не напрягать шею. Решает не двигаться, пока может. Феликс явно измотан. Для него не проблема, позволить парню вздремнуть на нем. Феликс теплый, маленький и такой хорошенький, и прошло много времени с тех пор, как кто-то обнимал его, намеренно или нет. Чан позволяет себе наслаждаться этим.