Бездонный омут

Оставшись наедине со своими мыслями, Цзян Чэн наконец-то окончательно разбирается с происходящим. Некоторые моменты расплывчато откликаются в его памяти, всё же — ему уже далеко не шестнадцать. Это тело не обладает той же мощной духовной энергией, которая была дана ему при жизни, да и Цзыдянь не играюче откликается молниеносными разрядами на пальце — это вводит в ступор. Однако несмотря на это, Цзян Чэн чётко осознавал одну-единственную мысль: ему необязательно вмешиваться в то, что идёт своим чередом. Всё вспомнить ему не удастся, а вот довести себя до более высокого ранга заклинательства ему вполне по силам. К тому же, Ваньинь прекрасно помнит, что одной из главных его ошибок было именно то, что он не оправдал ожиданий матушки. Пусть Юй Цзыюань и не высказывала никогда яростной любви к своим детям прямым текстом — вставая на защиту Пристани Лотоса, связав своего кровного и названного сына Цзыдянем, она ни на мгновение не колебалась. И, конечно же, со временем к Цзян Чэну пришло понимание — пусть он и не был ничем лучше Вэй Усяня в юношестве, в зрелости именно он сумел остановить бесчинства своего брата. Именно благодаря его вмешательству Старейшины Илина… Воспоминания болезненно режут по незатянувшимся ранам, открывшимся вновь. Цзян Чэн сильнее натягивает тетиву, а брови его в смиренном жесте нахмуриваются. В полумраке едва можно различить мишень, а уж тем более попасть точно в цель, но Ваньинь знал — попадёт. Даже если его рука дрогнет, он сумеет разыскать ту самую необходимую точку. Пальцы крепче сжимают стрелу, а прищуренные глаза безошибочно определяют местонахождение мишени. Свист. Стрела вонзается острием чётко в цель. Впрочем, Цзян Чэн даже ни мгновения не колеблется. Он гордо вскидывает голову вверх, в привычном для себя жесте, и откидывает лук в сторону. Теории и практики у Ваньиня всяко больше чем у большинства заклинателей нынешнего времени — только вот духовной энергии не хватает. Остаётся только расширять каналы, чтобы впитывать в себя большее количество ци, а затем достойно отвечать совершенно любому заклинателю в схватке. Только вот… Заметь кто чрезвычайное стремление и познания Цзян Чэна относительно исторических фактов (участником которых он, непосредственно, являлся в будущем) — возникнет множество вопросов. Начиная от самых дурацких и заканчивая омерзительными. «Если так подумать», — ненавязчиво рассуждает Ваньинь, расхаживая взад-вперёд. Небольшой тренировочный полигон, на котором он сейчас находится, располагается в другом конце Пристани Лотоса, поодаль от резиденции главенствующей семьи ордена Юньмэн Цзян. — «У меня есть около двух лет на то, чтобы подготовиться к Аннигиляции Солнца. Для начала орден Цишань Вэнь попытается подмять под себя четвёрку великих, а получая отказ расправиться с каждым из них… Насколько мне помнится, то Облачные Глубины будут сожжены первыми. Ланьлин Цзинь предпочтёт слоняться туда-сюда. Право, Цзинь Гуаньшань тот ещё слабак, ищущий, под чьё бы крыло поскорее спрятаться! К тому же, даже его смерть во время акта любви… Отвратительно!» — Цзян Чэн морщится в лице. — «Хорошо. Предположим, я смогу развить каналы духовной энергии, но разве смогу ли я один справиться со всей той оравой? Конечно нет! Идти на орден Цишань Вэнь с моими-то заклинателями, собранными из мелких, пострадавших семей — уже самоубийство! Чу! Нужно найти более… Действенный вариант». Все эти размышления о неумолимо приближающемся будущем невероятно тяжкой ношей ложатся на плечи физически юного, но психологически состоявшегося, зрелого человека. К тому же, Бессмертного. В будущем статус Саньду Шеншоу укреплялся с каждым убитым последователем тёмного пути, но немногие знали, что лишь единицы выживали, будучи отпущенными в ряды адептов ордена Юньмэн Цзян. И именно эти псы, едва ли потерявшие свои золотые ядра, служили ему покорнее всего. — Цзян Чэн. Это что, вечер неожиданных встреч? Ваньинь кривит лицо, хмурится, но вскоре вынужденно принимает непоколебимый, спокойный вид, разворачиваясь к говорящему. Ну конечно же, Цзян Фэнмянь собственной персоной. — Отец, — срывается с уст привычно сухо, неторопливо. Цзян Чэн незамедлительно склоняется в почтительном поклоне. Чёртовы формальности. — Что привело Вас на этот тренировочный полигон? — Кажется, этот вопрос должен задать я, — отчасти мягко, отчасти укоризненно произносит нынешний глава ордена Юньмэн Цзян. Взаимоотношения Цзян Чэна с отцом ещё при жизни были весьма натянутыми. Он никогда не смотрел на него так, как на Вэй Усяня: ни тени улыбки, гордости и уважения. Только сухой официоз, который и выводил их на крупные конфликты. С участием, непосредственно, Юй Цзыюань, конечно же. Матушка никогда не закрывала глаза на поведение Цзян Фэнмяня, открыто высказывая свои недовольства. Чего только стоил один из их сильнейших конфликтов по возвращению из Облачных Глубин. — Как видите, отец, тренируюсь. Цзян Чэн всей душой не хотел продолжать этот разговор. Всё же, до одурения больно смотреть в глаза человеку, бездыханное тело которого ты собственноручно похоронил… Всё тело Цзян Чэна дрожит. Кулаки сжимаются до побелевших костяшек. Однако выражение лица остаётся бесстрастным. Только вот от внимания Цзян Фэнмяня это изменение не уходит. — Что же тебя тревожит, Цзян Чэн? — Неожиданно мягко звучит голос мужчины, с беспокойством (правое дело — Ваньинь искренне изумился) интересующегося состоянием родного сына. Который это был раз? Первый? Цзян Чэн скептично дёргает бровью. — Ничего… — Врёшь. Утверждение, которое не требует ни лишних объяснений, ни попыток уклончиво увести разговор в другое русло. Цзян Чэн с ещё большим недоверием морщится. А такой разговор вообще присутствовал в его жизни? Хоть когда-нибудь?.. Во всяком случае, Ваньинь думать не думал, что встреча с Цзян Фэнмянем окажется столь неожиданной и… Важной. Значительной, перевернувшей всё с ног на голову. Отброшенные в сторону колчан со стрелами и лук оказываются следующим объектом внимания главы ордена Цзян. — Ты никогда не уходишь тренироваться так далеко от дома, — продолжает Фэнмянь, впиваясь своим обманчиво-мягким взглядом в родного сына. — Расскажешь ли ты мне о том, что тебя тревожит? А-Сянь… От одного упоминания этого имени в Цзян Чэне всё переворачивается. Конечно же, Вэй Усянь! На устах непроизвольно расползается ядовитая, болезненная усмешка. Совсем, как у его матери. Цзян Чэн отводит взгляд в сторону твёрдо решаясь больше не поворачиваться в сторону отца и скрещивает руки на груди. А что он ожидает от него, собственно говоря, услышать? Слова раскаяния, что он, о Небеса! Заставил переживать первого ученика ордена своим длительным отсутствием? Странным поведением? Познаниями о том, что в будущем каждого из них он, чёрт тебя дери, похоронит собственными руками?! — Это всё? Ядом выплёскивает в ответ. Случайно, конечно же. У Цзян Чэна и без этого сильный стресс после перемещения в тело самого себя шестнадцати лет — а тут ещё и болезненные точки сдавливают нещадно, заставляя чувствовать себя белкой в чёртовом колесе. — Твоя сестра тоже переживает, — словно игнорируя заметные изменения в поведении сына, продолжает Фэнмянь. — Захотел потренироваться в одиночестве, что в этом такого? — Вскидывает голову. — Может, мне ещё отчитываться, как пятилетнему ребёнку, куда и зачем я отправился? Несмотря на то, что слова эти сейчас не звучат столь же надменно и грозно, как они звучали в его воспоминаниях о будущем, Цзян Чэн представляет собой непокорного и бунтующего юношу. Тон его голоса звучит послушно, почтительно, не к чему придраться. Даже его возмущение кажется весьма уместным — учитывая их-то сложные взаимоотношения… — Не гневайся, Цзян Чэн, — вздыхает Фэнмянь. «Вздыхаешь!» — ядовито плещется в мыслях. — «Ну вздыхай! Вздыхай! А потом именно из-за того, что ты вздыхаешь…» Свою мысль он так и не заканчивает, едва ли не алея от злости. — Послушай меня, — неожиданно начинает Цзян Фэнмянь. Ваньинь уже думает, что там будет очередная нелепая триада, но все рассуждения вмиг вылетают из его головы. — Послушай меня, А-Чэн, я знаю, что ты можешь с пренебрежением относиться ко мне, однако… Не держи зла ни на А-Сяня, ни на А-Ли. Они заботятся о тебе, ты ведь и сам это прекрасно осознаёшь. Столь задушевные разговоры с отцом кажутся чем-то поразительным, неожиданным, выбивающим Цзян Чэна из колеи. «К тому же», — хмурится он. — «Разве прежде я разговаривал с отцом… Здесь? Разве у нас происходил вообще этот диалог? Является ли это последствием моего перемещения в… шестнадцатилетнего себя?.. — Да и к тому же, — вздыхает Фэнмянь. — Я тоже за тебя переживаю, А-Чэн. Ваньинь морщится. Даже если это всего лишь минутная выдумка его искажённого сознания… Может, всё не так уж и плохо. Цзян Чэн кидает взгляд на отброшенные стрелковые принадлежности, а затем направляется к ним, на ходу отвечая: — Разве Вы, отец, не заботитесь больше об Вэй Усяне? — Его тон делается совсем спокойным. Почти что обжигающе ледяным. — А-Чэн! — Поджимает губы глава Цзян. — Я прекрасно помню своё имя, — взяв в руки колчан со стрелами и лук, юноша выпрямляется. Продолжать этот разговор не хочется. Цзян Чэн перекидывает через плечо колчан, поправляет его и разворачивается на пятках к отцу, встречаясь с ним взглядом. Глаза Ваньиня — спокойные, безмятежные, едва ли в них можно уличить и тень того беспокойства, которое ярким пламенем обжигало внутри. Коротко кивнув мужчине, он незамедлительно направляется в сторону выхода с тренировочного полигона. — Ваньинь, — вновь обращается к нему Фэнмянь. Цзян Чэн останавливается. — Ты же и сам понимаешь, что А-Сянь нуждается в тепле и заботе. Лицо Цзян Чэна искажается в гримасе негодования. Он не разворачивается, продолжая стоять к отцу спиной, но снова кривится. — Это всё? Вновь повторяет, подавляя весь яд, который выбивается наружу. Солнце окончательно уходит за горизонт. — Это всё, — коротко соглашается Цзян Фэнмянь. Не задерживаясь ни мгновения больше на тренировочном полигоне, Цзян Чэн направляется обратно к дому. Фэнмянь не спешит идти следом. Между ними вмиг выстраивается огромная, непробиваемая стена, которая мешает прийти к взаимопониманию. Цзян Чэна мучают многие мысли: перемещение в тело юного себя, приближающиеся конфликты, а верхушкой айсберга стала ссора с отцом. Конечно же, он не чувствует себя ненужным ребёнком. Он уверен, что обязан стараться ради того, чтобы оправдать себя в глазах Цзян Фэнмяня. Тот же, напротив, не собирается замечать собственного сына. Этот разлом, устоявшийся, крепко-накрепко забитый сотнями досок, казалось, никогда не закроется. Казалось, словно Цзян Фэнмянь и Цзян Чэн никогда не найдут общий язык. Даже этот их разговор был переполнен фразами подразумевавшими одно: «Другие переживают за тебя. Я, ради приличия, тоже» — и совершенно не походил на беседу между отцом и сыном, в то время как рядом с Вэй Усянем на устах Фэнмяня всегда играла лёгкая улыбка и он понимающе относился к любым его, даже самым постыдным и нелепым, выходкам! Чувствуя сильнейшее оскорбление, Цзян Чэн, как и раньше, выходил из себя. Почему. Почему, почему-почему-почему?! Почему из всех людей мира любимчиком его отца является именно Вэй Усянь?! Почему из всех возможных наказаний после смерти, Ада, заслуженного за все свои грехи, Цзян Чэн вновь проживает эту омерзительную жизнь, переполненную страданиями, сомнениями и болью?! Почему, чёрт тебя дери, каждый близкий сердцу человек должен погибнуть?! Цзян Чэн остановился. Виски пульсируют от боли, он морщится. На мгновение ему кажется, что всё перед глазами расплывается. Ваньинь теряет равновесие, наспех ухватываясь за деревянный забор неподалёку, и поджимает губы. Самочувствие стремительно ухудшается. Почувствовав слабость и то, как подкашиваются его ноги, Цзян Чэна словно прошибает молниеносным разрядом. «Неужели…» — в изумлении думает он. — «Я сейчас потеряю сознание?» Едва ли эта мысль проносится в его голове — слабость во всём теле усиливается. Цзян Чэн падает без чувств.