Вольные птицы

Глядя на карту и надписи на стене, Игорь думал о Серхио. Он вспомнил, каким он был, когда они впервые увиделись в баре — уверенный в себе, хладнокровный, надменный. Прекрасный… Потом в голове возник другой испанец — улыбчивый, более мягкий. Акинфеев зачем-то представил себе, как Серхио возвращается домой и сразу берёт на руки своего пушистого питомца, что-то ласково ему нашёптывая. Настоящая идиллия. А потом в голову полезли совсем другие картинки. Ряд перекошенных, напуганных лиц, запечатлённых дежурным фотографом. Игорь не мог себе представить Серхио в конце этого страшного ряда, всего лишь очередным изображением в статистике личного дела так и не пойманного серийного маньяка, и это было хорошо. Он не позволит ему закончить так же, как и остальным. Звонок он принял почти сразу, как раздался сигнал вызова. Не растрачивая время на приветствия, Ахметов сразу выпалил ему одно единственное имя. Второе в списке оставшихся девяти имён. — Ты уверен? — Спросил он. — Абсолютно! — Не замедлил с ответом Ильзат, и вкратце пересказал ему всё, что им с Набабкиным удалось накопать. Поблагодарив парня и завершив разговор, Игорь взял лист и жирно обвёл маркером имя Андрея Катанаева. — Это наш парень. — Лучшая новость за последний год! Игорь схватил куртку и пулей вылетел из номера. Овчинников догнал его только у лифта. Он говорил по телефону, организуя операцию по захвату. Когда они выходили из отеля, он всё ещё отдавал приказы. Добравшись до машины, Акинфеев занял место у водительской двери. — Я поведу. — Когда в твою голову успела прийти мысль, что я доверю тебе свою машину? — Объясню по дороге, давай ключи! Сергей Иванович поморщился, зачем-то осмотрелся, но терять время в спорах было сейчас для них непозволительной роскошью и он сдался, бросая Игорю ключи. Они сели внутрь, двигатель взревел, и машина понеслась вперёд под визг шин, разбрасывая в стороны перемешанный с песком снег. Игорь вёл агрессивно, то и дело переставляя ногу с газа на тормоз, обгонял и петлял, периодически выезжая на встречку, за что едва не был оглушён матом с пассажирского сиденья. — Фура, совсем с катушек слетел?! Сергей Иванович впервые с момента приезда Игоря вспомнил его прозвище, и это могло означать только то, что на этот раз Акинфеев явно переборщил. — Преступник — не Андрей Катанаев. — Раздался со стороны водителя спокойный голос, слившийся с рёвом перегазовки от очередного повышения оборотов двигателя. — А кто же? Акинфеев не ответил, и Овчинников едва не зарычал. — Я ведь легко могу узнать кто! Мне нужно только позвонить Ахметову или Набабкину. — Если бы ты хотел, то уже позвонил бы им. Игорь резко вильнул в сторону, обогнав яркий жёлтый внедорожник, и снова дал по газам. Возмущённый гудок затих где-то далеко вдали. — Я уже назвал тебе имя, и ты, руководствуясь долгом полицейского, передал информацию Крамаренко. Будем считать, что в номере я перенервничал, и случайно перепутал одного человека с другим. Овчинников хмуро молчал. — Если я скажу правильное имя, то ты будешь обязан сообщить его Крамаренко. А это будет большой ошибкой. Он посчитает правильным сначала окружить дом, громко сообщить о себе и предложить компромисс для освобождения заложников. Не рискну гадать, что при таком раскладе может выкинуть наш психопат. Кроме того, Серхио — один из ваших. Операция становится личной, градус накала повышается. А всего одна ошибка — и Серхио будет мёртв. — А для тебя, значит, эта операция не личная? Где-то в груди у Игоря кольнуло нехорошее предчувствие, заставляя вжать педаль газа в пол. Вместо чёрной улицы где-то там за лобовым стеклом он снова увидел улыбающегося испанца. — Ты задаёшь неправильный вопрос, Серёг. Лучше ответь, ты кому бы доверил спасти жизнь Серхио — мне или Крамаренко?

***

Костя шёл по лестнице вслед за Даней. Ему не хотелось идти, но у него не было выбора. Ноги ощущались тяжёлыми и неповоротливыми конструкциями, они были словно чужими. Он всё ещё прихрамывал, колено уже не болело, но работало всё же не так как надо. Ему приходилось держаться за перила, чтобы не упасть, но руки тоже не желали подчиняться. Ему с трудом удавалось концентрироваться на движениях, и он подумал, что кроме обезболивающего в шприце однозначно было ещё что-то успокоительное. Страха почти не было. Он поднимался на второй этаж, пытаясь представить, что его ждёт дальше и зачем этот маскарад. Наверху в домах обычно располагаются спальни, может Даня решил в этот раз воспользоваться обычной кроватью? Без ремней и жутких спинок, сваренных из арматуры. Возможно, он даже решил быть нежным… Костя едва не фыркнул. Он не мог представить себе Даню таким, не желающим причинить ему как можно больше боли, вывернуть наизнанку, свести с ума… Но прекрасно знал, что фантазии этого ненормального могли приобрести какой угодно вид. Вряд ли его могло ждать что-то хуже, нежели то, что уже произошло в подвале. Если в этот раз ему не вколят наркотик, он, наверное, даже сопротивляться не будет. Над лестницей висело большое, в полный рост зеркало. Проходя мимо него, Костя не удержался и повернул голову, уставившись на собственное отражение. на голову словно вылили ведро ледяной воды, и он замер на месте, пошатнувшись. На него уставилось измученное, напряжённое лицо, потухшие, безжизненные глаза с тёмными кругами под ними. В одежде на размер больше он казался похудевшим больше, чем это было на самом деле, напоминая скорее человека больного чем-то тяжёлым и неизлечимым. Даня стоял рядом, не сводя с него какого-то почти торжествующего взгляда, явно наслаждаясь его реакцией на собственное отражение. Даже не смотря на лёгкий туман в голове, Косте нестерпимо захотелось его ударить. В руках у Дани не было трости или какого-нибудь оружия, он мог попытаться… — Воробей, иди дальше. Разумеется, не мог. Он знал, что из этой схватки ему не выбраться победителем, а наказание за непослушание вполне могло свести его в могилу. Он не сомневался, что оно последует. Поднявшись по лестнице, Даня завернул в коридор, двигаясь мимо закрытых дверей. В единственное на их пути окно ветер кидал снежные хлопья. Костя слышал, как завывает снаружи метель. Где-то там, за этими стенами, там, где осталась, казалось, уже несуществующая свобода. В доме пахло выпечкой, но за этим запахом Кучаев уловил другой. Запах дезинфицирующих средств, лекарств — такой запах обычно бывает в больницах. И чем дальше они шли по коридору, тем явственней он ощущался. Они остановились возле последней двери в самом конце коридора. Даня тихонько постучал по деревянной поверхности и открыл её. В глаза Косте ударил мягкий желтоватый свет ламп. — Воробей, зайди в комнату к брату. Запах лекарств стал в несколько раз сильнее. Костя не двигался. Он даже не слышал, что приказал ему Даня, запах антисептика напомнил ему о первых мгновениях в подвале. Он почти ожидал увидеть за дверью новую пыточную. — Воробей, зайди в комнату к брату, или последует наказание. Костя силой заставил себя сделать первый шаг. Пыточной не было. Комната была неуютной, слишком пустой и напоминала больничную палату. Стены были выкрашены в нежный голубоватый оттенок, на полу блестел светлый, отмытый до блеска линолеум, окна закрывали плотные, синтетические занавески. Только кровать была не больничной. Она была почти такой-же большой, как и та, что в подвале, только более изящная, лишённая высоких сваренных из арматуры спинок. И она не была пуста. На постели лежал молодой парень, укрытый одеялом до самой шеи, он, казалось, спал. Костя заморгал, пытаясь сосредоточиться на том, что видит, и только сейчас заметил тянущиеся к телу на кровати трубки от капельниц и от установленного возле кровати кардиомонитора, услышал тихий размеренный писк. Он обернулся, заметив на стене напротив кровати четыре плоских телевизора, транслирующих чёрно-зелёное изображение в режиме ночного видения с каждой из камер в подвале. На каждом из них, с разного ракурса была видна кровать, на которой метался Серхио Рамос, пытаясь освободиться от ремней. Даня словно опомнился и подошёл к Косте. — Последний штрих. Он выдавил на ладонь из неизвестно откуда взявшегося в его руках тюбика немного фиксирующего геля и запустил пальцы Кучаеву в волосы, сильнее растрепав их. — Теперь ты готов. Даня подтолкнул его вперёд, кивнув на кровать, заставляя сделать ещё один неуверенный шаг. Теперь Костя был уверен, на кровати лежал тот самый парень, совместное фото с которым он видел в коридоре на стене. Внешнее сходство с Даней было неоспоримым. Он не знал, зачем он здесь, и просто сидел, молча наблюдая за тем, как Даня наклонился над парнем в кровати и, погладив его по волосам, тихо прошептал: — Федь, просыпайся… К тебе Коля пришёл. Костя вздрогнул, услышав имя. Так значит, Федя и правда существовал. У Дани был настоящий брат, и он сейчас лежал на кровати перед ним. Федя открыл глаза, несколько раз моргнув, и уставился на Кучаева. Сходство… должно быть только оно и осталось. В этом парне не осталось ни грамма того счастья, которым он сиял, затмевая на фотографии солнце. Осунувшееся, болезненное лицо, плотно сомкнутые, потрескавшиеся губы, напряжённо вспухшие желваки на заострившихся скулах, а глаза… Непонимание в глазах Феди с чудовищной скоростью сменилось всепоглощающим, настоящим животным ужасом. Он резко и шумно вдохнул, рот его перекосился. Кардиомонитор заистерил, отмеряя участившееся сердцебиение. А потом Федя закричал. — Нет! Нет! Пусть уйдёт! Дань, пожалуйста! Нет! Он забился на кровати, словно одержимый, едва не сбросив с неё Костю. Одеяло сползло с его груди, и перепуганный такими резкими изменениями Кучаев увидел, что он привязан к кровати чёрными ремнями, протянувшимися через грудь, обхватившими его запястья. Судя по тому, что он не получил ударом колена в спину, ноги парня так же были привязаны к кровати. Жуткая догадка липкой неприязнью обволокла грудь, когда Костя, следуя взглядом по одной из трубок, попытался прочесть название препарата, солидная бутылка которого висит на стойке для капельницы. Неужели Даня оказался настолько безумным, что превратил жизнь собственного брата в ад? Что если тот наркотик, который чуть не свёл его с ума за те пару раз, что его ему вкалывали, всё время по каплям просачивается в тело Феди, отравляя его кровь и разум, заключая в плену у безумия, пожирающего его уже… сколько? На эти размышления ушла секунда словно бы загустевшего времени, но Даня, будто бы специально опровергая его слова, метнулся к одной из стоек с капельницами, увеличивая дозу какого-то препарата, и Федя, наоборот, затих. По началу он всё ещё вздрагивал, тихо моля Даню помочь ему, затем речь его стала совсем вялой, и он перестал двигаться вовсе. Он лежал на кровати, повернув голову в сторону, глядя куда-то на зашторенное окно, но дыхание его всё ещё рвано срывалось с потрескавшихся губ. Костя не мог заставить себя сдвинуться с места. Он смотрел на крепко зажмурившегося парня, пытаясь понять, что же с ним случилось. Он явно не был в порядке психически, он боялся не из-за препарата, действие которого рано или поздно должно было сойти на нет, страх рвал его на части по-настоящему… В голове сразу возникли образы найденных в парках жертв. Полнейшее безумие… — Вставай! — Даня грубо вздёрнул его за руку с кровати и отвёл в сторону, заставив сесть на обыкновенный металлический стул. Он навис над ним, упираясь ладонями в подлокотники, лицо его выражало крайнее недовольство. — Скажи, воробей, ты веришь в рай? Вопрос застал Костю врасплох. Он ещё раз посмотрел на загнанно дышавшего в кровати Федю, и осмелился встретиться с Даней взглядом. — Я верю в справедливость. Он хотел добавить, что он верит, что за всё, что Даня совершил, с ним, с остальными, возможно и со своим родным братом — его ждёт расплата. Может не здесь и не сейчас, но она всё равно его настигнет. Тихий смех затолкал слова обратно ему в горло. Даня покачал головой. — Это правильно, она существует. Не молния, карающая грешников с небес, но я, я существую, я справедливость. — Даня снова улыбнулся, и эта улыбка заставила Костю вжаться в спинку стула, прожигая его своим безумием. — А в ад ты веришь? Кучаев дёрнул головой, отвернувшись и выхватил взглядом один из экранов с Серхио и чудовищной кроватью. — Да, в ад я точно верю. — Нет, не веришь. Пока ещё не веришь. Но довольно скоро я заставлю тебя поверить в то, что он существует. Тебе просто надо дожить до этого момента.

***

Игорь гнал так, что снежинки размазывались в окружающем пространстве, будто звёзды в момент гиперпрыжка во вселенной Звёздных войн. Он больше не утруждал себя обгонами, не желая сбавлять скорость. Всех, кто осмеливался оказаться на его пути он слепил дальним и сигналил до тех пор, пока они не уступали ему дорогу. — Как зовут Крейна? — Вновь спросил Овчинников. — Не могу сказать. — Напомнил ему Акинфеев. — Если кто-то спросит, я совру. Я не собираюсь тебя подставлять. Для протокола я знаю, что имя преступника — это Андрей Катанаев. Пока ты не придёшь ко мне с повинной и не скажешь, что перепутал имена, так оно и останется. — Уверен? — Абсолютно. — Его зовут Даниил Чалов. Я подозревал его ещё когда у меня оказался список из девяти имён, но должен был убедиться. То, что накопал Ильзат не оставило сомнений. — Почему он? — Из-за адреса. Его особняк достаточно большой, рядом нет соседей, и он очень удачно располагается прямо посреди нашего района поисков. — Что ещё ты узнал? Он работает один? — Не совсем, у него есть младший брат, Фёдор Чалов. Именно он является причиной того, что творит наш маньяк. — То есть его младший брат приказывает ему похищать и сводить с ума жертв? — Ты вообще слушал, что я говорил всё это время? Он мстит за брата, имитируя произошедшее над ним насилие. Ахметов выяснил, что старший Чалов закупает в одной из частных клиник, где наблюдался его брат, психотропные препараты. Вероятно, часть из них он использует, чтобы усмирять похищенных, но это детали. Два года назад Федор подвергся сексуальному насилию. Насильник пытал его, в результате чего тот пострадал психически. Когда его выписывали на домашнее содержание он так и не восстановился. — Он совершает с жертвами все те же действия, что произошли с его братом? Но они же ни в чём не виноваты! — Это не имеет значения. Общий типаж, вот, что их объединяет. Вероятно Даниил ищет тех, кто хоть немного внешне походит на первого насильника. Фёдора выписали около года назад, тогда был похищен первый парень. Старшему брату просто снесло крышу. — Картина становится полной. — Кивнул Овчинников. — В пользу этой версии играет ещё и гель на волосах. Такая мелочь, казалось бы. Должно быть он старается максимально приблизить копию к оригиналу. Причёска, возможно, одежда. Ему важно всё. Он воспроизводит события двухгодичной давности. — И всё ради мести… — Глухо пробормотал Сергей Иванович, покачав головой. — Благими намерениями, Серёг. Он хочет вернуть брата.

***

Костя не мог смотреть на Даню. Он был рад, когда тот выпрямился, и зашёл ему за спину, даже не смотря на то, что снова ощутил дрожь, чувствуя кожей его незримое присутствие за своей спиной. Он старался не выдать своей реакции, продолжая повторять себе, что всё будет хорошо, даже несмотря на то, что знал — это неправда. Даня пообещал ему ад, и он сразу и безоговорочно поверил в то, что он его ему устроит. Даня схватил его за руки и грубо завёл их за спину. Костя почувствовал что-то жёсткое на запястьях, и услышал щелчок замка на стяжках. Даня так сильно затянул их, что тонкий пластик больно врезался в кожу. Так же он поступил и с щиколотками, привязав их к ножкам стула. Кучаев не отрываясь смотрел на Федю. Тот, казалось, уже успокоился окончательно, кардиомонитор тихо отсчитывал удары его сердца. Даня поднялся, и заметил, куда направлен его взгляд. — Ты ведь мне нравился. — Раздался его тихий голос, и Костя посмотрел ему прямо в глаза, внезапно обнаружив в них что-то похожее на сожаление. — Я привёл тебя домой, познакомил с Федей… Да, ты выбрал не меня, я мог с этим смириться. Вы казались такими счастливыми. Счастье брата ведь для меня всё, Коль. Имя больно резануло по ушам, и Костя вспомнил, что уже его слышал. Даня назвал его так, как только привёл в эту комнату. Но ведь… он прекрасно знал, как его зовут. — Ему так нравилось это твоё тупое увлечение птицами. Ему нравилась твоя коллекция. Ровно до того момента, как вы поругались. Помнишь тот день? Не смог бы забыть, верно? Он выпустил всех твоих грязных пернатых друзей, и ты сильно разозлился. Буквально озверел. Что ты сделал первым, ударил его? — Я понятия не имею о чём ты говоришь! Я не Коля! Вскрик прервала громкая пощёчина. Удар был такой силы, что голову развернуло в сторону. Во рту почувствовался привкус крови от рассаднённого о зубы языка. В поле зрения Кости снова попал лежавший на кровати парень. — Я ведь даже не знаю, что именно ты сделал с моим братом. Только из заключения врачей. Но этого мне было достаточно. Ты сказал, что веришь в справедливость. — Он обернулся, глядя на тёмные экраны с Серхио. — Это и есть справедливость. Даня отошёл от Кости, вновь приблизившись к кровати, и снова погладил брата по голове, прикрыв одеялом видневшийся на груди ремень. Федя повернул голову, с мольбой взглянув на Даню, и сбивчиво зашептал: — Пожалуйста, хватит, перестань, не оставляй меня с ним. — Всё будет хорошо, Федь. Я заставлю его почувствовать твою боль. Если тебе есть ещё, что сказать ему, можешь выговориться. Ты же знаешь, ты можешь позвать меня в любой момент, я услышу, а он ничего тебе не сделает. Больше не посмеет. Даня подошёл к мониторам на стене и что-то с ними сделал. Изображение стало цветным и ярким. Послышалось тяжёлое дыхание Рамоса, сопровождавшееся хрустом плёнки на матрасе и скрипом натянутых ремней, из которых тот всё так же пытался выбраться. Затем он вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Костя слышал, как он идёт по коридору, спускается по лестнице. Затем всё стихло и наступила тишина. В комнате раздавался только размеренный писк, дыхание и свист ветра за окном. Кучаев смотрел на затравленно уставившегося в потолок Федю. Тот закусил губу, и выглядел так, словно вот-вот заплачет, и Костя вспомнил о другом Феде, о том, в которого его заставил поверить Даня. Напуганном, зажатом между своей разрушенной жизнью и слепым поклонением перед чудовищем, зовущимся родным братом. Сочувствие вернулось вновь, разъедая грудную клетку и отзываясь чем-то кислым глубоко в горле. У него не оставалось никаких сомнений, что перед ним ещё один пленник. Он не знал, зачем это сделал, но всё же открыл рот, тихо сказав: — Федь, я не Коля. Меня Костя зовут. Его слова ожидаемо не произвели никакого эффекта, и Костя вновь уставился на экраны. Он видел, что дверь в подвале была закрыта, маленькая створка тоже, но Серхио больше не пытался выбраться. Он приподнял голову и с напряжением смотрел на дверь. Она открылась. На пороге стоял Даня. Сейчас его показывали целых два экрана, один с левой стороны, второй с правой. И он не улыбался. Губы были крепко сжаты. Рамос не входил в его привычную схему мести. Он пришёл, чтобы избавиться от него. Даня вкатил в комнату стеллажик и взял с него шприц. — Только прикоснись ко мне, ублюдок. — Раздалось в колонках шипение Серхио. — А не то, что? Его вопрос остался без ответа. Костя видел, как исказилось в гримасе гнева лицо Рамоса, ненависть почти физическими волнами расходилась по комнате, врезаясь в плитку на стенах, отскакивала от них и впитывалась в мягкую ткань шумоподавления на колонках, но невозможно было не заметить, что за ней, в карих глазах уже поселился всё тот же страх. Даня взял с металлической полки резиновую трубку и завязал её у Серхио на руке. Вновь послышался скрип плёнки и ремней. Серхио ругался и угрожал всё то время, пока Даня делал укол и убирал жгут, замолчав лишь когда задохнулся от знакомого Косте прилива эйфории, отравленной чудовищным, выкручивающим суставы приступом ужаса. Теперь слышалось лишь его частое прерывистое дыхание. Карие глаза были широко раскрыты, лихорадочно метаясь по помещению в поисках выхода. Убрав всё ненужное обратно на стеллаж, Даня взял с него нож. Наклонившись над Рамосом, он принялся срезать пуговицы с его рубашки, словно не желал их расстёгивать. Серхио дёргался от каждого движения ножа рядом со своей грудью, но пока держался. Костя знал, что это ненадолго. Как бы ты не пытался себя успокаивать, от раздирающего душу в клочья наркотического страха было не сбежать. Он увидел, как Даня, разделавшись с рубашкой, коснулся кончиком ножа груди Серхио, и его крик заполнил комнату. Кучаев зажмурился, почти ощущая боль в ушах. Колонки были выкручены на максимум. Крик всё не кончался, прерываясь лишь на краткие мгновения, когда Рамосу не хватало воздуха. И в одно их этих мгновений, Костя услышал кое-что ещё. Он открыл глаза, глядя на Федю. Тот всё ещё лежал, направив лицо к потолку, но глаза его были крепко зажмурены. По щекам текли слёзы. Он тихо шептал, обращаясь к тому, кто не мог их услышать: — Пожалуйста, Дань, остановись…