Вольные птицы

— Я готов дать поисковый портрет преступника. — Объявил Игорь Овчинникову. Они вышли из допросной в тихий, серый, безлюдный коридор. — Не хочешь подождать фотографий? — Не хочу терять время. — В таком случае соберу народ. — Сергей Иванович помедлил и спросил. — Насколько ты уверен, что Константин Кучаев — следующая жертва? — Ставлю сотку. — Серьезно, Игорь. — Костя Кучаев — следующая жертва. Если хочешь перестраховаться, то пусть твои люди продолжают искать, но это глупая трата времени и ресурсов, которые можно было бы потратить с большей пользой. Например, искать Костю Кучаева. — Но как ты можешь быть так уверен? — Потому что Костя никому не сказал, что пойдёт на свидание. Дай мне десять минут. Мне нужно собрать мысли в кучу, а потом я дам портрет преступника. Акинфеев с Сергеем Ивановичем разошлись в разные стороны. Игорь вышел на улицу, поёжившись от пронизывающего ветра, и поплотнее запахнул куртку. Он отошёл в сторону от крыльца, присев на широкий сухой подоконник и закрыл глаза, перебирая в голове все малейшие детали этого непростого преступления. Хуже всего было то, что не было ни одного места преступления. В полиции не имели ни малейшего понятия, где были похищены жертвы. Трупов тоже не было, а следовательно, и мест, где бы их нашли. Это значительно осложняло понимание всего, что происходит. Ему снова вспомнился Денис Радов. Бессознательное тело с изувеченной душой. Мысли о нём без всякого повода приходили ему в голову весь сегодняшний день. Подсознание явно пыталось что-то сообщить Акинфееву, но что именно? И тут он понял. Игорь усмехнулся и покачал головой, не веря, что мог быть настолько недогадливым. То, что он искал относилось не к самому Денису, а к тому, кто его похитил. Он добавил лишь одну деталь в общий портрет преступника, и всё встало на свои места. Запах духов Рамоса он почувствовал до того, как увидел его. Терпкий аромат пряностей и сладость шоколада с апельсиновой кислинкой — он, кажется мог уловить каждый их оттенок. Акинфеев повернулся, сталкиваясь с его умопомрачительной улыбкой. Серхио, как всегда, выглядел в высшей степени великолепно. — Овчинников прислал меня за тобой, там все уже собрались и изнывают от нетерпения. — Сообщил он, и Игорь тяжело вздохнул. Они вернулись в здание. Разница с температурой на улице составляла больше десяти градусов, и Акинфеев почувствовал, как ему сдавило виски. Они прошли по длинному коридору и вошли в комнату, в которой царил настоящий бедлам, сопровождающий обычно подобные крупные расследования. Всё вокруг было завалено бумагой, контейнерами из-под привозных обедов и коробками от пиццы. Картину довершали переполненные мусорные вёдра и нашествие немытых кружек, по несколько на каждом из столов. Когда Игорь вошёл, все обернулись — десять настороженных человек с оценивающими взглядами. Большинство из них были миролюбивы или нейтральны, эти сотрудники понимали, что он здесь, потому что может им помочь. Но некоторые смотрели всё же надменно или с настороженностью, ведь то, что их отдел решил обратиться за помощью к стороннему специалисту означало, что они попросту не умеют работать. Это была уже привычная картина. Именно так и случалось каждый раз, когда Акинфеева просили помочь с очередным делом, и он перестал на это реагировать, предпочитая расследовать преступление, нежели лезть из кожи вон ради людей, которые были ему абсолютно безразличны. Он повернул голову, вглядываясь в карту города на стене. В неё были воткнуты четыре кнопки с красными флажками на конце, обозначающие четыре места где были обнаружены жертвы. Все четыре точки располагались в верхнем правом углу, на северо-востоке, в секторе не шире сорока пяти градусов, если визуально вписать весь город в огромный круг. Пять зеленых флажков были воткнуты там, где жертв видели в последний раз перед похищением. Справа от карты двумя ровными рядами висели фотографии жертв. Верхний ряд — фотографии «до», в нижнем ряду было четыре фотографии жертв «после». Константин Кучаев стал последним дополнением к ряду жертв. Он всё так же смущённо смотрел со своего фото на Игоря, позади него угадывались размытые очертания стадиона, и он был единственным без нижнего фото. Овчинников рявкнул, заставив всех замолчать, сделал краткое вступительное заявление и жестом пригласил Игоря выйти вперед. Акинфеев подошел к тому месту, где он только что стоял, и повернулся лицом к собравшимся. Восемь мужчин и две ничем не примечательные женщины средних лет. Среди мужской половины выделялся один — полный и седой. Ему не помешала бы диета и путёвка на пенсию. И был один совсем мальчишка, светловолосый и, несмотря на то, что возвышался над всеми присутствующими почти на целую голову, слишком юный для того, чтобы играть со взрослыми мальчиками. Игорь заметил, что тот то и дело бросает взгляды на Сергея Ивановича, и попытался предположить в чём же причина, но голова была забита совсем другими вещами. Акинфеев прочистил горло и сказал: — В нашем случае речь пойдет о сообщниках. Преступников двое. В комнате раздался разномастный возглас удивления, сменившийся гулом шёпота. Видимо, до этого мгновения никто и предположить не мог, что преступников могло быть двое. Игорь занял выжидающую позицию, позволяя полицейским переварить полученную информацию, но Овчинников не был столь терпеливым. Он снова рявкнул, возвращая идеальную тишину, и кивнул Акинфееву, предлагая ему продолжить. — Преступные дуэты редки, но они — известный исторический факт. — Продолжил Игорь. — Сразу вспоминаются вполне известные Рэймонд Фернандес и Марта Бек, известные, как The Lonely Hearts Killers, или братья Джеймс. К счастью в обществе, в котором мы живём, психические расстройства, приводящие к появлению криминальных элементов, являются скорее редкостью, нежели закономерностью. А потому подобным личностям сложнее создать тандем. Интернет и сайты определённой направленности, разумеется, упрощают им дело, но, будем надеяться и мы с вами чего-то стоим. Наличие двух, а не одного, подозреваемого одновременно и усложняет и упрощает нам задачу. Известно, что две головы — лучше, чем одна, а потому план их действий может оказаться изобретательней и запутанней, нежели был бы у одного. В этом их преимущество. Но в то же время и слабость — их межличностные отношения являются уязвимостью. Нам во что бы то ни стало нужно это использовать, отыскать слабое звено и заставить тандем расколоться. Заставить их совершить ошибку. — А почему вы так уверены, что преступников двое? Говорил тот самый седой хрыч, и в голосе его прослеживалась пусть едва наметившаяся, но издёвка. Видимо он был из той части аудитории, которая считала, что прекрасно справится и без Игоря, только и занимающегося тем, что тыкал их носом в так и не наработанный за годы службы профессионализм. — Какой прекрасный вопрос. Может, быть я просто ткнул пальцем в небо, а вдруг угадаю? А может, и не так. Может, я просто хорошо знаю свое дело. — Акинфеев выразительно посмотрел на старика, но тот не стушевался. — Я заявляю, что преступления совершают сообщники, потому что в них просматриваются два разных почерка. Снова прокатилась волна шёпота, на этот раз в нём послышались одобрительные нотки. — Вам же знакомо понятие modus operandi? Все кивнули. — Отлично. В нашем случае modus operandi — это то, какие действия предпринимает преступник, как выглядит характерный именно для него типичный способ совершения преступления. Сейчас же, прослеживаются два характера действий — первый основан на ненависти, второй на заботе и любви. — Забота и любовь? — Неуверенно переспросил Серхио. — У тебя есть домашнее животное? — Ответил вопросом на вопрос Акинфеев. — Да, кот. — Для хозяина его домашнее животное не просто зверь. Это личность, член семьи. Не думаю, что ты одинаково любишь всех котов, есть только один, который имеет для тебя значимость. Именно поэтому раны у всех жертв разные, но причина их появления одна и та же — один из нашей пары сообщников придаёт значимость присвоенным каждой жертве птицам. Они для него что-то значат. — Пояснишь? — спросил Овчинников. — Да. Денис Радов — у него следы от чего-то острого на лбу и пробитые гвоздями ладони. Что-то напоминает, верно? Присвоенная ему птица — щегол. У христиан щегол является символом Христа. Таким образом это не просто безликая птица, это та самая птица. Думаю, если покопаться в источниках, между ранами, нанесёнными всем остальным жертвам и присвоенными им птицами, также найдётся связь. — Твоими словами, если бы мы знали, какую птицу присвоили последней жертве, мы бы имели представление о том, в каком состоянии, помимо съехавшей крыши, его найдут? — Полагаю, да. — Развёл руками Акинфеев. — Помимо всего уже сказанного, все найденные жертвы были в хорошей физической форме. Я опустил факт совершённого насилия и некоторое количество не опасных для жизни ран, я имел в виду общее состояние — их кормили и предоставляли возможность помыться. Никаких следов укусов насекомых или грызунов, что могло бы указать на содержание в антисанитарных условиях. А так же, следы геля на волосах, намекающих на то, что их приводили в некий соответствующий эталону вид. Проще говоря — о них заботились. Забота — это вещь диаметрально противоположная ненависти. Игорь дал присутствующим несколько мгновений, чтобы осмыслить услышанное. — Когда работает пара, один человек в ней доминирует, он лидер, а второй — подчиненный. В нашем случае доминирует тот, кто доводит жертв до безумия, кто по какой-то причине не просто не любит птиц, но и связывает их с внешностью похищенных. Он хорошо образован, дисциплинирован, но действует слишком нагло, выставляя на показ результат своих деяний, что говорит о не до конца прошедшем юношеском максимализме. Молодые маньяки встречаются редко, но нашему не больше тридцати. Да, и — он богат. Скорее всего, деньги это семейное, не его личные наработки. Акинфеев указал на карту. — Учитывая, что все точки расположены в северо-восточной части города, полагаю, в этом районе он и живёт. Это его охотничьи угодья. Ему нужно тихое и защищённое от любопытных посторонних место — жертвы издают очень много шума, — подойдёт особняк, отстоящий от остальных домов на достаточном расстоянии, чтобы соседи ничего не услышали. Такое удовольствие в черте города выйдет не дёшево. Полагаю, что это ещё и большой дом, чтобы было больше места для его игрищ. — Игрищ! — Воскликнул седой полицейский. — Да как вы можете называть то, что он делает, играми?! — Поверьте мне, наш преступник сейчас веселится на полную катушку. — Ответил ему Игорь. — Вы же видели отчет токсикологической экспертизы? В крови первых трех жертв — следы экстази, амфетаминов и глюкокортикостероидов. И у Дениса Радова, полагаю, картина будет аналогичной. Экстази повышает чувствительность, увеличивает ответную реакцию. Амфетамины не дают им потерять сознание. А глюкокортикостероиды загоняют содержание в крови кортизола под потолок, чтобы жертва в буквальном смысле, сходила с ума от страха. Выбор препаратов объясняется его потребностями и тем, что все их легко достать нелегальным путём, не оставляя нам шанса обнаружить преступника по этому следу. — Он ведь может поступать так специально, пытаться запутать нас. — Сказал Серхио. — Жить совершенно в другом районе, а действовать в только в соседнем. — Исключено. — Отмахнулся Акинфеев. — Даже если он догадался о такой уловке с самого начала и мы бы увидели подобную картину — сейчас он катится по наклонной. Он стал чаще похищать жертв и быстрее сводить их с ума. Ему бы не хватило терпения продолжать действовать в рамках такого сложного плана. Игорь обвёл комнату взглядом, убедившись, что все его слушают, и продолжил: — А теперь о его напарнике. Это человек, который слабее его во всех отношениях — физически и психологически. Но это не женщина. Мужчина, точно не сын, скорее всего действующий любовник или отец. — Почему вы исключаете сообщника-женщину? — Внезапно подал голос тот самый юный мальчишка, вызвавший у Игоря столько вопросов, как только он вошёл в комнату. — Потому что все жертвы до сих пор живы. Будь сообщник женщиной, она непременно испытывала бы к жертве всю ту же ненависть. Матерям и сёстрам свойственно любить больше своих сыновей и братьев, и защищая их, они бы сами убили кого угодно, а любовницы ревнивы, и были бы только рады, замучай наш маньяк всех до смерти. Но наш случай уникален. Сообщник заботится о жертве, он не переживёт, если она погибнет. Поэтому после того, как преступник сводит с ума очередного парня, он оставляет его в живых. Он считает это достаточно разумным компромиссом, ведь потерявшая разум жертва хоть и жива, но всё равно никогда и никому не сообщит, что с ней случилось. — А как насчёт мыслей о том, причём тут птицы? — Вновь вступил Сергей Иванович. — Преступник испытывает ненависть к птицам, но это не первопричина, а скорее попытка создать образ — они и внешность жертвы являются целостной картиной. Ненависть испытывается ко всей картине сразу. — Изнасилование подтверждает версию, что преступник ассоциирует жертву со своим бывшим любовником? — Спросила одна из женщин, поморщившись. И Игорь отметил, что существует ещё одна причина считать сообщника также нетрадиционным мужчиной. — Эта версия всё ещё имеет право на существование, но несколько в изменённом виде. Чтобы обладать не нужно пугать, а чтобы пугать не обязательно обладать. Проще говоря — с его методами жертва будет в панике даже оставь он её наедине с пустотой, но он предпочитает соединить страх и сексуальные действия. Он воспроизводит акт изнасилования, которому, возможно, он когда-то подвергся сам.

***

Костя ходил в темноте по своей комнате, пытаясь составить её мысленную карту и в дальнейшем ориентироваться в ней, как это делают слепые в своей квартире. Мысленно представив крест, символизирующий направления на стороны света, он выяснил, что дверь находится на севере, а облюбованный им угол на юго-западе. Восточная стена равнялась двадцати шагам, как впрочем и южная, и даже северная, та, что с дверью. Если принять, что один его шаг был равен метру, то комната представляла собой квадрат со стенами в двадцать метров. В самом центре этого квадрата располагалась кровать. Костя знал это, так как несмотря на крайнее нежелание приближаться к этому сооружению даже в темноте — измерил расстояние и до неё. В длину она была три шага, в ширину чуть больше двух. Сделанные расчеты сходились с ранее сделанными измерениями. И с предыдущими. Костя уже сбился со счёта по какому кругу он обходил комнату, но ему нужно было чем-то заняться, чтобы отвлечь себя от собственных мыслей и согреться. Через некоторое время после того, как Даня ушёл, свет снова включился, и ему вновь выдали ведро, на этот раз с двумя тряпками. Одна из них так же плавала в мутной мыльной воде, вторая была сухой. Даня приказал ему убраться, и Кучаев даже не задумался над тем, чтобы не послушаться. Он не видел в этом смысла. Всё, чего он мог добиться, гордо задрав нос — это очередного избиения. Вспомнив о телескопической трости, Костя задумчиво скользнул пальцами по собственному бедру, вместе с непривычной гладкостью ощутив болезненную вздувшуюся полоску. Трогать синяк на животе он боялся вовсе, ему казалось, что удар током сжёг ему все внутренности до самой спины. Кучаев вздрогнул и тонкое одеяло заскользило по его плечам, норовя соскользнуть на пол. Он поймал его и плотнее запахнул на груди. Одеяло ему выдали после того, как он закончил убираться, вытерев насухо избавленную от следов его волос и пены плёнку на матрасе и пол под кроватью. Вода успела остынуть, и Костю заметно колотило дрожью, когда он вернул ведро к маленькой створке на двери. Ведро вновь исчезло, а на полу вместо него оказалось белое, будто только что купленное в магазине, воздушное и почти невесомое одеяло. А потом свет погас снова и больше уже не включался. Продрогший Кучаев завернулся в одеяло почти что с головой. Поначалу он пытался в таком виде устроиться в своём углу, но холод плитки вновь добрался до него, заставляя встать и начать двигаться. Костя подошёл к двери, и, опустившись на колени, осторожно нажал ладонями на створку. Жёсткий и гладкий пластик под его ладонями чуть скрипнул, но не поддался. Дверца была заперта. Ровно как и во все предыдущие разы, когда он подходил к ней и пытался открыть. Но, даже если б эта дверца была открыта, что тогда? Костя постарался представить себе, чтобы он тогда сделал — пролез бы через неё и попытался сбежать? Так почему бы не сделать этого сейчас? Он был уверен, что ударь он ногой посильнее и тонкий пластик лопнет. Створка не являлась серьёзным препятствием. Кучаев мог выбраться через неё в любое время. И Даня об этом знал. И эта мысль страхом выгоняла из головы Кости все мысли о побеге. Не придумав больше себе никакого занятия и устав бесцельно шататься по комнате, Кучаев вновь вернулся в свой угол, подложив под себя краешек одеяла. Он попытался представить, где его держат. Окон не было, значит, вероятно, он в подвале. Это было логично, по крайней мере во всех фильмах и книжках именно в таких местах маньяки держали пленников. Костя представлял дом над подвалом большим, как минимум двухэтажным. Его вынужденная слепота компенсировалась обостренным слухом, темнота словно усиливала каждый звук, и он то и дело улавливал скрип лестницы, по которой торопились быстрые шаги. Шаги слышались и в других частях дома. Они то грохотали над самой головой, то затихали где-то в совсем уж недосягаемых далях. Где-то рядом иногда шумело нечто, напоминающее газовый котёл, и то вблизи, то где-то дальше начинали гудеть трубы с водой, подкрепляя его догадку о большом доме. В голове возник образ одинокого особняка на краю леса. Вряд ли рядом были другие дома, Даня абсолютно не боялся использовать на полную мощность колонки, и даже не попросил его быть тише, когда он хлестал его тростью. Да и те парни, которых нашли в парках… они тоже вряд ли сходили с ума молча. Если бы крики кто-то услышал, кто-то проходящий мимо дома по улице, он давно бы уже вызвал полицию. А пластиковая дверца, которую легко было выбить, словно говорила о том, что даже выберись Кучаев из этой комнаты, — далеко ему не уйти. Он не сможет выбраться из этого дома, и рядом нет никого, кто смог бы ему помочь. Костя вновь задумчиво провёл рукой по собственной голени. Ему казалось, что лезвие срезало не только волосы, но и соскоблило кожу. Он ощущал себя ещё более обнажённым и беззащитным, чем это можно почувствовать будучи просто без одежды. Даня сделал это не спросив его мнения, украв у него возможность выбора, и само это заставляло вопить внутри чувство собственного достоинства, не желая, чтобы его превращали в вещь. Темнота сбивала его с толку. Костя не имел ни малейшего понятия сколько он тут уже находится. Ему казалось, что прошли уже ночь и весь следующий день, и начался новый вечер, но проверить этого не было никакой возможности. Он помнил только, как сел в лексус Дани, а затем провал в памяти до момента его пробуждения здесь. Может он пробыл без сознания всего пару часов, а может быть намного, намного дольше. Он просто не знал. Сколько времени могло пройти, прежде чем кто-то наконец заметит его затянувшееся отсутствие, его официально признают пропавшим без вести и начнут поиски? Вроде требуется трое суток, но он не был уверен. Заявил ли кто-нибудь о его исчезновении в полицию? Родители, преподаватели, немногочисленные друзья? Хотя бы тот парень, который вечно красил на спор волосы, — Саня Головин. Он же всегда крутился рядом, он ведь должен был заметить, что Кости нет? Ему очень хотелось верить, что да. Он опять вспомнил разговоры о похищенных в каждом углу университета и пожалел, что ни разу не остановился узнать подробности. Можно ведь было прочитать об этом и в интернете, но нет, Костя старательно игнорировал жуткую тему. Идиот! Теперь же, всё, что ему вспоминалось — это безумие, зашитые губы и мёртвые птицы во рту. Всё это напоминало выдуманный бред, чтобы заполнить инфополе шелухой и скрыть что-то очень важное. Поэтому либерально настроенные студенты высказав своё отвращение и испуг новостями, неизменно возвращались к теме завравшегося правительства, которое ни перед чем не остановится. Никто просто не верил, что такое может быть правдой, это было слишком ужасно, слишком за гранью. И поэтому жертвам зачастую никто не сочувствовал. Они были чем-то абстрактным, никому и в голову не приходило поставить себя на её место, представить, каково это, оказаться в руках психопата, которому доставляет удовольствие издеваться над тобой. Да и зачем им было об этом задумываться? С ними такого случиться ведь не могло: шансов выиграть в лотерею гораздо больше, чем быть похищенным маньяком. А вот с Костей именно это и случилось. Маленькая дверца хлопнула, и Костя резко поднял голову, напряжённо всматриваясь в кромешную темноту. Адреналин опалил живот, он сглотнул, вновь ощущая нехватку воздуха. Сердце заколотилось, как бешеное. Что-то должно было произойти. Лампочки вспыхнули, и Кучаев едва успел зажмуриться, чтобы не ослепнуть. Он неосознанно сжался, прижимая к себе колени, и внезапно оказался погребён под накатывающей на него волной паники. Это был Даня. Он пришёл, чтобы продолжить. Несколько мгновений ничего не происходило. Большая дверь не открылась, и Кучаев заставил себя сделать два глубоких вдоха и хоть немного успокоиться. На место паники пришла злость. На себя, за то, что испугался, вместо того, чтобы дать отпор, и на Даню, который так жестоко обманул его. Он медленно открыл глаза, привыкая к яркому свету. Костя почувствовал запах еды еще до того, как увидел поднос. О еде он думал в последнюю очередь, но запах все изменил. Желудок заурчал, а рот вдруг наполнился слюной. В последний раз он перехватил пирожок с картошкой в университетской столовой ещё в тот злополучный день с похищением. Вряд ли кока-колу в баре, даже несмотря на большое количество сахара можно было считать чем-то питательным, не говоря уже о виски. А ведь с тех пор могло пройти уже двадцать четыре часа или даже больше. Кучаев с волнением посмотрел на колонки в углах, переводя взгляд с одной на другую. Он ждал, что металлический голос Дани скажет ему, что делать. Впервые ему захотелось услышать этот голос. Из колонок не доносилось ни звука. Это была новая игра? Или проверка? Если он двинется к подносу до соответствующей команды, не заберут ли его? Костя принялся неосознанно жевать уголок одеяла. Он не делал так даже в детстве, но нервное напряжение начинало сказываться. Он решил подождать две минуты и начал считать про себя. И раз, и два, и три… Если за эти две минуты ничего не произойдёт, — он попробует подойти к подносу. Если его уберут, стоит ему приблизиться к нему, значит Даня придумал новый способ поиздеваться над ним, и еду он получит только если не сможет уже встать. Костя тряхнул головой, отгоняя мрачные мысли. Голодовка была неплохим способом ослабить его, лишив способности сопротивляться. Две минуты прошли. Костя подождал ещё немного, на всякий случай. В последний раз взглянув на колонки, он поднялся на ноги и пошёл к двери. Он старался держаться подальше от кровати, почти что вжавшись в стену, и не сводил взгляд с подноса. На нём стоял высокий стакан с водой, тарелка со стейком какой-то красной рыбы, столовые приборы и узкая вазочка с розой. Он рассмотрел каждый предмет внимательнее. Тарелка была тонкая, изящная. Стакан был стеклянный, в нём плавал круглый кусочек лимона. Маленький упругий бутон розы только начал раскрываться, и это почти в разгар зимы. Стейк выглядел идеально, будто бы его готовили в дорогом ресторане. Он был снабжён шапочкой густого белого соуса, шариком риса с чёрными крапинками кунжута и парой листьев салата. Костя ошеломлённо развернулся, убедившись в том, что ни холодная, выложенная плиткой стерильная комната, ни чудовищная кровать не исчезли, и вновь посмотрел на поднос. Кажется, он начинал сходить с ума прямо сейчас. Две абсолютно разнящиеся реальности столкнулись, и он не понимал, в какой из них он находится сейчас. Он нерешительно опустился на колени перед подносом, взял вилку и отломил кусочек от стейка, всё ещё ожидая, что дверь вот-вот распахнётся и его снова начнут избивать. Кусочек отправился в рот, затем ещё один, и всё ещё ничего не происходило. Костя сбросил с плеч одеяло, скомкав его, и устроился на нём у стены поудобнее, положив тарелку себе на колени. Еда оказалась удивительно сытной, но он всё равно заставил себя съесть всё до последнего листика салата, потому что не знал, когда его решат покормить ещё. Закончив, он поставил тарелку на поднос, и осушил стакан с водой, не забыв тщательно прожевать и проглотить даже лимонную дольку. Вернув на место стакан, Костя так и остался сидеть, прислонившись спиной к стене. Он закрыл глаза. После всего, что с ним произошло, он уже не верил во что-то хорошее просто так. Мысль о том, что за еду придётся заплатить неприятную, а может и вовсе, страшную цену не оставляла его, и теперь он ожидал чего-то ужасного, что должно было за этим последовать. Секунды шли одна за другой, но ничего не происходило. Костя вновь посмотрел на поднос, осторожно поправил свешивающуюся с его края вилку, и пододвинул его к двери. Затем он встал, завернулся в одеяло, чувствуя, что снова начал замерзать, и успел сделать лишь шаг в сторону своего угла. Его остановил голос. Он не громыхал из колонок, и он не принадлежал Дане. Этот голос тоже был мужским, но каким-то иным, — тихим, ласковым. Он принадлежал какому-то другому парню. — Тебе понравился ужин?