Вольные птицы

Рамос остановил БМВ на тихой узкой улочке. Пара магазинов, расположенных на цокольном этаже зданий пестрела красными буквами «АРЕНДА» на неосвещённых и пыльных окнах, кое-где заклеенных чёрной непрозрачной плёнкой. Затесавшееся между ними кафе было явно не новым и переживало не лучшие свои дни. Оранжевая краска местами облупилась, над входной дверью черными потертыми витиеватыми буквами было выведено название «У Георгия». Игорь посмотрел на кафе, потом на Серхио. — Ты, наверное, шутишь. — Пробормотал Акинфеев. Испанец покачал головой. — Внешность бывает обманчива. Поверь мне, кормят здесь отлично. Они зашли внутрь, и из-за стойки сразу вышел мужчина южной наружности, обняв Рамоса так, словно тот был его потерянным и наконец-то нашедшимся братом. Игорю даже показалось, что ботинки Серхио на мгновение потеряли связь с твёрдой землёй. — Ай, брат! Как дела у моего любимого детектива? — Хорошо, Джи, а ещё, я не детектив. — Расскажи кому другому, ты единственный, кто здесь ещё пытается ловить злодеев по ночам, чтобы мы все спокойно спали. — Пытаюсь, да. Мужчина, окрещённый просто Джи, кивнул в сторону Игоря: — Твой парень? — Это не мой парень, это Игорь Акинфеев. Он помогает нам с одним расследованием. Джи протянул руку и обменялся с Игорем рукопожатием. Акинфееву поначалу показалось, что тот его старше — густая, чёрная борода и низкий хриплый голос были достаточным для того основанием, но, взвесив все за и против, Игорь всё же снизил возраст до двадцати пяти — двадцати семи лет. — Чем вас порадовать? Меню не поражало разнообразием. Акинфеев ткнул во что-то пальцем, не особо разбираясь и, оставив Рамоса вместе с Джи, отправился выбирать столик. Стол у окна был не занят. Игорь отдавал им особое предпочтение, потому что сидя внутри и не привлекая к себе особого внимания можно было наблюдать за тем, как течёт жизнь снаружи. Он снял верхнюю одежду и устроился за столиком поудобнее, принявшись рассматривать редких прохожих, решивших срезать путь через эту подворотню. Люди уже облачились в чёрные куртки, чёрные пальто, чёрные шапки и не менее чёрные шарфы, больше походя на муравьёв, населяющих этот большой и серый муравейник. Игорь смотрел в окно, перебирая в голове события прошедшего утра и прибавляя к личности маньяка новые детали, переоценивая и меняя уже сложенные черты. Он почти не заметил того момента, когда Джи принес напитки и поставил их на стол, но зато жирной чертой разграничил время «до» и «после» того, как Рамос сел напротив, переводя взгляд то на улицу, но на его лицо. — Что? — Не выдержал этого молчаливого взгляда Игорь. — Ты где-то далеко сейчас. О чем ты думаешь? — Думаю, почему ты стал полицейским. — Ты не об этом думал. — Может, и не об этом, но сейчас я думаю об этом. Просто ума не приложу, как с твоей внешностью… — Считаешь меня слишком смазливым для оперативной работы? — Придираешься к словам? — Засмеялся Игорь. — Ты не ответил на вопрос. Как всё было? — Глупо. — Голос Серхио прозвучал как-то неуверенно. — Я люблю глупости. — Ну, хорошо, расскажу. Обещай, что не будешь смеяться и что никому не расскажешь. Ни слова, Игорь. — Клянусь! Рамос помолчал секунду, глубоко вздохнул, смерив Акинфеева оценивающим взглядом, словно решая, достоин ли тот его тайны, и решился. — Когда я был ребёнком, я хотел стать актёром. Я был фанатом Шерлока, Бонда и всех этих шпионских штучек. Я, должно быть, прочитал целую тонну книг о детективах. Я даже купил пластиковый пистолет и позировал с ним перед зеркалом. Серхио сморщился от смущения при этом признании, вызвав улыбку на лице Игоря — слишком уж отчётливо он представил себе нарочито серьёзного темноглазого мальчугана с маленьким пистолетом зажатым в ладошке и выпрыгивающего из-за угла, чтобы пристрелить злодея в лице соседской кошки. Эта сторона Рамоса нравилась Игорю ничуть не меньше, чем образ крутого полицейского, а может, даже и больше. Сейчас ему открывалась его настоящая индивидуальность, словно он на секунду снял маску, и наконец-то стали объяснимы все эти странности в его чересчур показушном поведении. — Как я понял, актёра из тебя не вышло? — Сказал Игорь. — Я просто подумал, что вместо киношного, могу стать реальным Бондом. — Лучше Шерлоком, у того хоть друзья были. Один. Зато доктор. — Теперь ты придираешься. Серхио засмеялся, и Игорь засмеялся вместе с ним. — И я пошёл в полицию. Видимо, я верил, что, став полицейским, можно что-то изменить в мире.  — Ты все еще веришь, что можешь что-то изменить? Рамос сделал глоток из своей кружки с чаем и задумался. — Как видишь, я ещё здесь. Невозможно отдаваться чему-то со всей душой, если ты в это не веришь. — Он улыбнулся своей ослепительной улыбкой и добавил. — К тому же футболистом мне уже поздно становиться… но я может быть ещё вспомню о детской мечте стать актёром. Джи принес их заказ. На тарелке Игоря красовалось то, что могло служить иллюстрацией к излишнему употреблению холестерина: несколько кусков жирной баранины, жареный рис, яйца, фасоль и так далее. Акинфеев перевёл взгляд на тарелку Серхио и с удивлением заметил, что тот заказал то же самое. Если он питался этим на регулярной основе — оставалось только гадать, как ему удаётся сохранять такую фигуру. — Ну, а ты — почему ты делаешь то, что делаешь? — Я стал полицейским, потому что мой отец был серийным убийцей. — Не смешно. Мне правда хотелось бы узнать. Рамос снова посмотрел на него, но в его взгляде уже не было ничего от прежнего улыбчивого и слегка манерного Серхио. Таким взглядом можно было заставить невиновного признаться в чём угодно. Игорь замолчал, думая, как будет лучше ответить. Он мог бы привести ряд причин — одну главную и множество дополнительных. Они все были настоящими, но каждая по отдельности не послужила бы достаточным объяснением. В кармане его джинсов завибрировал телефон, прерывая их разговор. Рамос все еще пристально смотрел на Игоря в ожидании ответа, но тот был уже далеко, полностью сосредоточившись на экране смартфона. Овчинников прислал ему две фотографии. У первого парня были серые глаза, уверенный взгляд, русые волосы торчали в разные стороны. Он пропал двое суток назад… Мимо. Игорь открыл вторую фотографию, и буквально физически почувствовал, как его прошил электрический разряд. Все сходилось — русые волосы, серые глаза, закушенная губа и неуверенный открытый взгляд, которым он смотрел на кого-то поверх объектива камеры. Акинфеев положил телефон на стол и развернул его к Серхио. — Познакомься, это следующая жертва.

***

— Воробей, лечь на кровать. — Роботизированный голос Дани разрывал барабанные перепонки. Он ударялся о плитку и рикошетил по всей комнате, неся за собой странное и тревожное, медленно затухающее эхо. Костя прижал ладони к ушам и ближе подтянул колени к груди, пытаясь сжаться в комок так сильно, чтобы вообще исчезнуть, стать единым целым с холодным углом. Свет опять включился, и он крепко сжал веки, чтобы не ослепнуть от его яркости и не сталкиваться с реальностью. Он ни за что не приблизится к этой кровати. Он этого не сделает. — Воробей, лечь на кровать, или последует наказание. Костя почувствовал, как начинают дрожать прижатые к его голове руки. Он должен был ему ответить, крикнуть в ответ, чтобы он шёл лесом, пригрозить полицией, потребовать отпустить его… Но всё та же неконтролируемая паника парализовала его. Он думал о том, что случилось с теми, кто был тут до него. О том, на что был способен человек, похитивший его. — Нет. — Прошептал он. — Нет, нет, нет, нет, нет. Ему показалось, что он слышит звук трости, разрезающей со свистом воздух. Звук приближался, и вместе с ним Косте всё труднее было сделать очередной вдох. Он не знал, чего он боялся больше — уже знакомой боли от врезающегося в тело металлического прута, или неизвестности, которая ждала его после того, как он выполнит приказ. Он услышал, как снова открылась и закрылась дверь. — Воробей, лечь на кровать, или последует наказание. Лишённый компьютерной обработки голос вопреки ожиданиям сильнее ударил по нервам. Между ним и Даней больше не было ни двери, ни электронного фильтра. Ничего. Костя снова проигнорировал приказ, тут же услышав шорох чужих шагов по плитке. Они приблизились и замерли где-то рядом с ним. Его накрыла чужая тень, заслонив от яркого всепроникающего света ламп. И, сквозь вновь наступившую тишину, Кучаев услышал дыхание её обладателя. Ему показалось, что он отключился, что мозг больше не управляет его телом, и он из чистого упрямства больше никогда не пошевелится, не поднимет головы, потому что где-то там, снаружи его маленького мирка сгущался страх. Не страх чего-нибудь, а один голый страх, безотчетный и бессмысленный, который тихо шепчет, уговаривая всё же открыть глаза. Костя вздрогнул, сбрасывая с себя наваждение и заставил себя поднять голову и посмотреть на стоявшего над ним Даню. Трости в его руках не было. Вместо неё Кучаев заметил длинную чёрную дубинку, похожую на обтянутую резиновым чехлом полицейскую, с тем лишь отличием, что у этой не было поперечной перекладины, а её конец был как-то странно раздвоен. Он сжал губы, постаравшись, чтобы направленный на его мучителя взгляд наполнился ненавистью… и, стоило ему пошевелиться, как Даня резко подался вперёд, прижав конец дубинки к его боку. Между отростков раздвоенного конца промелькнула голубая искра, раздался неприятный электрический треск, но Костя вряд ли смог его расслышать. Тело свело судорогой, выкручивая суставы. Кости плавились, все внутренности просто выжгло волной ледяного искрящегося пламени. Даня отнял электрошокер от его бока и Кучаев свалился на пол, судорожно хватая ртом воздух и через силу вгоняя его в обожжённые лёгкие. Руки бессознательно шарили по полу, то и дело вздрагивая, самостоятельно, не требуя для собственного движения сигналов мозга. Мысли разбегались в разные стороны, не желая приобретать чёткие очертания. Он не мог говорить, не мог даже плакать, словно в нём что-то сломалось. Но Даня, будто решив доломать его окончательно, ткнул электрошокером ему в живот и держал его там, пока Костя выл от боли. Гораздо дольше, чем это было нужно. Когда он снова отступил, всё, что ещё способен был различить в мутном окружающем мире лежавший на полу в позе эмбриона парень — это улыбка. Даня улыбался. — Воробей, лечь на кровать. Ответом ему был сдавленный всхлип. Костя с трудом опёрся на одну руку. Ноги не слушались, разъезжаясь в разные стороны и, в который раз, ему пришлось использовать в качестве опоры стену. Он посмотрел на электрошокер, зажатый у Дани в руках, встал и, оттолкнувшись пальцами от плитки, неуверенно и сильно хромая, пошёл вперёд. У него за спиной, совсем близко, — волосы на затылке приподнимались статикой, — продолжали раздаваться короткие залпы резкого треска. До кровати было всего пять метров, но они превратились в пять километров. Кучаев остановился перед ней, не в силах отвести глаз от кожаных ремней и прозрачной бликующей поверхности плёнки. — Воробей, ложись. Костя повернул голову, вцепившись взглядом в чёрную матовую поверхность электрической дубинки. Он знал, что Даня без сомнений использует её снова, но не был уверен, что это был худший из возможных вариантов. Тело онемело в тех местах, куда пришлись удары, но малейшее движение напоминало ему, что так ему только кажется. Там была только боль. С трудом заставив себя коснуться пальцами плёнки, Кучаев медленно заполз на кровать, и лёг на спину, которую тут же обожгло холодом, словно кожа соприкоснулась со льдом. Его передёрнуло крупной дрожью. Скольких парней он привязывал к этой кровати? Что с ними случилось? Костя закрыл глаза, потому что иначе не мог приказать себе оставаться на месте. Ему ужасно хотелось вновь оказаться от кровати подальше, соскочить на пол и метнуться через всю комнату в призрачную безопасность облюбованного им угла. Единственное, что останавливало его, — мысль о том, что может сделать с ним Даня в этом случае. Дубинка с грохотом приземлилась на пол, и Кучаева едва не подбросило на кровати. Он сильнее сжал веки, но в следующее мгновение вновь распахнул глаза, задохнувшись и чуть не закричав. Даня коснулся его руки и мягко переплёл с ним пальцы. Сердце в груди у Кости готово было вот-вот пробить рёбра и выскочить наружу. Он не понимал, он отказывался понимать. Серые глаза смотрели на него с такой любовью… Запястье сдавило до резкой неприятной боли. Кучаев задрал голову, выпадая из морока, наведённого на него серыми глазами своего мучителя, поняв, что первый ремень на спинке кровати уже застёгнут на его руке. Даня обошёл кровать, наклонившись к Косте, чтобы проделать со второй его рукой тоже самое. Он потратил немало времени на то, чтобы привязать его к обеим спинкам, кропотливо застегивая и расстегивая ремни до тех пор, пока результат его полностью не удовлетворил. Он закончил с последним ремнем на ноге, выпрямился и улыбнулся той обаятельной улыбкой, которая так очаровала Кучаева, когда он впервые её увидел, и которая так пугала теперь. — Ну вот. — Сказал Даня. — Не так уж это было и сложно, правда?