Вольные птицы

Дорога, ведущая к зданию, походила на минное поле из выбоин, но Серхио, казалось, этого вовсе не заметил. Он даже не пытался сбавить скорость или маневрировать, и ехал прямо по ямам, как будто их тут не было. Подвеска «БМВ» была явно не в восторге от происходящего. Рамос въехал во двор, обнесенный стеной, и, забуксовав, остановился так резко, что поднятая колёсами волна гравия глухо ударила в днище. Орнитологическая станция была построена ещё в прошлом веке, если не в позапрошлом. Она в гордом одиночестве возвышалась на холме, словно хищник обозревая свои охотничьи угодья, то тут, то там опутанные сетью для ловли птиц. Игорь выбрался из машины, дождавшись, пока со своей стороны это сделает Серхио, и они направились к главному входу. Старая дверь, сочетаясь с трещинами в штукатурке стен, бугрилась от слоёв нанесённой на неё краски. Рамос нажал на звонок и, отступив на шаг, выпрямился, задрав подбородок и уставившись в глазок, словно бы пытался произвести как можно более величественное о себе впечатление. День был нерабочим, но трудами Овчинникова здешних обитателей предупредили об их визите. А потому прошло лишь несколько секунд, прежде чем послышался щелчок замка, дверь открылась, и на пороге перед ними застыл работник станции. В его лице явно просматривались черты монголоидной расы. Небольшая бородка и пижонски осветлённая чёлка сбивали с толку, но Игорь не дал бы ему больше тридцати, завершив беглый осмотр и машинально отметив для себя, что цвет волос, как и глаз, у представшего перед ним мужчины был слишком тёмный, чтобы подойти под вкусы разыскиваемого им маньяка. — Здравствуйте, мы из полиции. — Произнёс Серхио и показал своё удостоверение. Мужчина тут же опомнился, дёрнувшись в сторону, и освободил проход, пробормотав сбивчивое: — Да-да, конечно, проходите. Рамос по-хозяйски вплыл внутрь так, как будто это был его собственный дом, — расправив плечи, с прямой спиной, покачивая бедрами, и сразу же направился вглубь здания. Внутри, помимо какого-то въедливого запаха пыли, отчётливо раздавались едкие медицинские нотки формалина. Прямо напротив входа, посреди небольшого холла стояла пушистая двухметровая елка. Учитывая ту частоту, с которое данное место посещали гости, становилось очевидным, что сотрудники станции установили её для себя. Это объясняло довольно безвкусное нагромождение десятка разномастных украшений и игрушек, нескольких гирлянд, мигающих вразнобой, километров мишуры, и большой красной, явно заставшей ещё расцвет социалистических республик, звезды, водружённой на самую макушку. В этих стенах ёлка была единственным свежим пятном. Всё остальное пространство было загромождено столиками и подставками, на которых стояли чучела птиц в стеклянных ящиках. Игорь мог только порадоваться, что он не был чувствительным человеком, — подобные могли запросто потерять сознание, поймав на себе холодный, укоризненный взгляд куропатки или еще какой-нибудь птахи, из которой вынули внутренности и набили её опилками. — Далер Кузяев. — Представился мужчина, пожав Акинфееву руку обеими ладонями. — Полиция не посчитала это вандализмом, с чего сейчас такой интерес? — Мы считаем, что этот случай может быть связан с одним очень важным расследованием. — Речь про тех парней, которых нашли с птицами во рту? По телевизору про них говорят… Полагаете это как-то связано с нашей станцией? — Вы мне об этом скажите. — Думаю, это возможно. — Произнёс Кузяев и взглянул на Серхио, который от стеклянных витрин с птицами перешёл к осмотру ёлки. — Все те виды птиц, о которых говорилось по новостям, водятся в наших краях и попадаются в сети. — Вы можете сказать, мог ли тот, кто порвал сети… вроде как забрать некоторых птиц с собой. — Разумеется, я даже уверен, что именно это он и сделал. Игорь приподнял бровь, и Далер уже приоткрыл рот, чтобы начать оправдываться, но его перебили звуки падения чего-то большого и деревянного в одной из смежных с холлом комнат, а потом раздавшийся вслед за грохотом крик: — Я живой! … И всё починю! Оба следователя разом перевели взгляд с закрытой двери на Кузяева. Тот медленно выдохнул. — Не обращаете внимания, мой помощник, Андрей, он… Пойдёмте, я вам лучше объясню, почему считаю, что птиц забрали. Далер открыл дверь справа от выхода и сделал приглашающий жест рукой, впрочем первый зайдя в маленькую комнатку. Чучел здесь уже не было. Стены были выкрашены в нежно-салатовый цвет и украшены множеством фотографий, на которых люди были запечатлены с разнообразными видами больших и мелких пернатых представителей фауны. На большом столе в центре комнаты стоял макет сети-ловушки. — Вот этот вход, — Далер указал пальцем на самую широкую часть длинной воронкообразной ловушки, — слишком велик, чтобы казаться птицам опасным. Они залетают внутрь, летят дальше, пока всё более сужающийся лабиринт не приводит их в более просторную приёмную камеру. Выбраться из него самостоятельно они уже не могут — вход слишком узкий, инстинкт не позволит им вернуться тем же путём. Кузяев обошёл стол, заострив их внимание на небольшой квадратной клетке в конце сети. — Чтобы достать из этой камеры птиц, в ней открываются маленькие дверки, пролезть через них человеку невозможно. Однако, в тот день, когда я и мой помощник пришли за птицами, они все уже были мертвы. — Может быть они просто заболели? — Скучающе заметил Серхио, без интереса скользя взглядом по фотографиям на стене, и Далер покачал головой. — Что вы знаете о воробьях? На красивом лице Рамоса отразилась озадаченность, и он неуверенно ответил: — Маленькие… хомяки с крыльями. — У них очень слабое сердце. Любой достаточно сильный стресс может привести к смерти. Если же воробей оказался достаточно устойчивым к этому недугу — можно просто не давать ему приземлиться в течении пятнадцати минут, как это сделали китайцы в конце пятидесятых. — Сказал он, и бросил взгляд на молчавшего всё это время Игоря. — Этот человек пробрался в клетку по тому же пути, что и птицы. Все мёртвые воробьи были нетронутыми, я исключаю, что их сбивали, например палкой. Кто бы ни пробрался в ловушку, он потратил достаточное количество времени, чтобы все воробьи погибли от одного из тех способов, а потом переловить оставшихся птиц и свернуть им шеи. Это бессмысленно, если ловить их на продажу или… не знаю, ради перьев, еды… Мой вывод — я не знаю, зачем он это сделал, но его целью было именно убийство. — Почему же вы решили, что он забрал птиц с собой? — Наконец подал голос Акинфеев. — По следам. Их сгребали в кучи, и одну тушку я нашёл оброненную в центре ловушки. — Это может быть удачей… — Заметил Игорь. — Что? — Отозвался Серхио. — Он подготовился ещё до того, как начать заниматься похищениями. У этого маньяка есть план. Продуманный и последовательный план. И если мы его разгадаем, то он наш.

***

Внезапно, коротко взвизгнув, врубился свет, заполнив пространство электрическим гулом. Яркие белые лампы ослепили Костю до такой степени, что из глаз против воли полились слёзы — при малейшей попытке поднять веки, в них словно кто-то заливал кислоту. Белая напольная плитка и белые стены отражали свет ламп и только усиливали его яркость. Кромешная тьма сменилась ослепительным светом слишком резко, слишком неожиданно, но, вместе с тем, крохотный комочек радости забился в груди, отравляя тело облегчением — он всё-таки не ослеп. Костя сощурился, приставив ладонь ко лбу, чтобы защитить глаза, но это почти не помогло. Тогда он снова закрыл их и стал открывать как можно медленнее — миллиметр за миллиметром, давая им время привыкнуть к освещению. Он оказался прав — окон в помещении не было, дверь была только одна. Она была широкая, окрашенная белой глянцевой краской, и от ее поверхности все отражалось так же хорошо, как и от выложенного плиткой пола. В нижней части двери было что-то вроде маленькой откидной пластиковой дверцы. Такой же белой и непрозрачной. Комната напоминала ему не то душевую в бассейне, не то закуток на рынке, в котором продавали мясо. Общее у этих помещений было одно — грязь не въедалась в плитку и их было легко мыть. Костю передёрнуло от этой мысли с такой силой, что послышался удар эмали верхней челюсти о нижнюю. Кучаев постарался отвлечься от вновь пробирающегося в голову страха, принявшись осматривать кровать. И одного взгляда ему хватило, чтобы спрыгнуть с неё, едва удержав равновесие, и вжаться спиной в холодную кафельную стену. Запертая белая дверь, засыхающая лужа его рвоты, черное пластиковое ведро в углу — всё это осталось где-то за периферией зрения и сознания. Какое-то время назад он так хотел, чтобы темноты больше не было, но теперь, когда это произошло, ему хотелось вновь ничего не видеть, потому что в комнате была только эта кровать. Огромное белое сооружение не менее двух метров в ширину и чуть больше в длину ровно посреди комнаты. Две высокие спинки были сварены из толстой арматуры — слой глянцевой белой краски не мог скрыть узнаваемые ребристые полосы. К обеим спинкам были приделаны ремни. Бежевые фиксаторы, — должно быть единственная вещь в этой комнате, имеющая отличный ото всей этой стерильной белизны цвет, — по несколько штук с каждой стороны кровати, расположенные попарно на разном расстоянии друг от друга и на разной высоте. Костя с шумом втянул носом воздух. Больше всего его пугали даже не ремни, ведь на кровати ещё лежал матрас. Такой же огромный и белый, и обтянутый толстой, бликующей в свете ламп прозрачной плёнкой. «Чтобы было легко мыть.» — Вновь пронеслась уже появлявшаяся ранее в голове Кучаева мысль, и он медленно сполз по стене на пол, прижимая к себе руками колени и продолжая смотреть на чудовищную кровать. Он не хотел смотреть, но не мог отвести от неё взгляда, и от её вида откуда-то сквозь это ватное отупение пробивалось отчаяние. — Воробей, подойди к двери. Костя вздрогнул и закрутил головой. Голос Дани окружил его со всех сторон. Он был оглушительно громким и вовсе не тем глубоким и сексуальным, каким показался ему тогда… тогда… Сейчас он был резким и неприятным, каким-то бездушным, электронным. Под потолком, в каждом углу висели белые колонки. Рядом с каждой колонкой висело по камере, тоже белой. Камеры были зафиксированы таким образом, что в комнате не оставалось непросматриваемых мест. — Воробей, подойди к двери. — Повторил Даня, и Костя понял, что кроме как к нему, обращаться тут было не к кому. Медленно, цепляясь за стену он поднялся на ноги, на секунду замерев в сгорбленном состоянии и раздумывая не стоит ли ему прикрыться. Наличие камер пробудило ненадолго выбитый из модели поведения стыд, но Кучаев был всё ещё один, и он просто пошёл к двери. Костя старался не смотреть наверх. Он смотрел на свои ноги, шаг за шагом отмеряя плитку до двери. Маленькая створка внизу двери открылась, и в комнате оказалось ведро, наполовину заполненное мутной беловатой жидкостью со следами пены на поверхности и пузырём плавающей в ней тряпки. Затем дверка с шумом закрылась. — Воробей, прибери за собой. Костя застыл на месте. Он неверяще посмотрел на ведро, затем на колонки и камеры под потолком, на собственную рвоту, и, наконец, на кровать. Подходить к ней не хотелось. — Эй, что происходит? Почему я здесь? — На какое-то время воцарилась тишина, и Костя закричал уже во весь голос, обращаясь к запертой двери. — Слышишь меня?! Я хочу выйти! — Воробей, прибери за собой, или последует наказание. Вновь раздалось так монотонно, что голос исходящий из колонок можно было принять за запись, и Кучаев почувствовал, как у него начинают сдавать нервы. Злость на того, кто так жестоко обманул его на мгновение затмила страх. — Хватит меня так называть! Ты знаешь, как меня зовут! Дверь резко распахнулась, и Кучаев вздрогнул, не удержавшись и отшатнувшись на пару шагов назад. Он словно заворожённый, уставился на появившегося в проёме Даню. Он был всё таким же красивым, на этот раз даже соблазнительная фигура не пряталась под мешковатой толстовкой, выгодно подчёркнутая простой серой футболкой. Не было только улыбки, на лице Дани вообще не было ни единой эмоции. Косте нестерпимо захотелось обрадоваться его приходу. Словно Даня был здесь ни при чём, его похитил кто-то другой. Кто-то другой запер его в этом страшном месте, а он пришёл, чтобы… Даня резко опустил руку, и телескопическая трость с щелчком развернулась на всю длину. Захлопнув за собой дверь, он сделал шаг вперёд. — Дань… что происходит… — Тихо прошептал Костя неожиданно осипшим голосом, неосознанно приподнимая руки, словно приготовившись защищаться. Опасность исходящая от Дани ощущалась физически, сжимая горло ледяным кольцом с такой силой, что Кучаева снова начало мутить. Воздух с трудом просачивался по сдавленному горлу в лёгкие. И всё же… он всё ещё надеялся. Это ведь всё шутка, глупая шутка… простое недоразумение. Его не должно быть здесь. Даня остановился в двух шагах от него и снова повторил приказ. Без компьютерной обработки его голос был снова человеческим, но всё ещё таким же холодным и неэмоциональным. И снова он назвал его воробьём, проигнорировав его крик. Внезапно он хлестнул его тростью, вложив в удар всю свою силу. Удар пришёлся в руку, чуть ниже плеча. Костю буквально опрокинуло на пол. Он попытался выставить перед собой руки, но та, которая приняла на себя атаку трости, просто отказалась подчиняться приказам мозга. Кучаев неловко завалился на бок, едва сумев избежать встречи зубов с полом, и тут пришла боль. Словно в застывшем мозгу наконец-то треснул лёд, и сквозь образовавшуюся прореху хлынул невозможно холодный и чёрный океан. Костя не ожидал этой боли, все произошло слишком быстро. Горло сдавило судорогой. Он открыл рот, но из него не раздалось ни звука. — Воробей, убрать за собой. Кучаев не двинулся с места. Трость снова просвистела в воздухе и нашла его бедро. На этот раз Костя закричал, и собственный крик, отразившись от стен, оглушил его. Боль вгрызлась в его тело сворой бешеных собак, рвущих его на части. На коже сразу же вздувались жирные красные полосы. А потом удары посыпались без остановки, достигая всё новых и новых незащищённых мест, превращая его крик в тихие завывающие всхлипы. И так же резко, как всё началось, так же и закончилось. Трость вновь засвистела в воздухе над его головой, но в этот раз нового обжигающего укуса не последовало. Свист, ещё и ещё. Этот резкий хлёсткий гул сводил с ума. Костя лежал на полу, прикрыв голову руками, сквозь шум в ушах слыша только эти звонкие свистящие удары, будто бы они всё ещё находили его тело, все остальные звуки исчезли. Разумеется, кроме одного. — Воробей, убрать за собой. Двигаться было больно. Но страх новых побоев пересиливал боль. Мозг словно отключился, осознавая лишь смысл чужих слов, с радостью принимаясь за выполнение приказа, не утруждая себя посторонними размышлениями о гордости и смысле телодвижений. Главное было одно — сделать то, что просят, чтобы больше не подвергаться злым укусам металлической розги. Кучаев с трудом встал на ноги, закусив губу от неприятно запульсировавшего бедра, и поднял ведро, медленно приближаясь к пугающей его до чёртиков кровати. Так больше и не подняв на Даню глаз, он опустился на четвереньки и принялся отмывать пол. На глаза ему попалась одна из толстых металлических ножек, которая уходила прямо в пол. Она была не прикручена, она была забетонирована, и осторожно обложена тщательно подрезанными квадратами плитки. Костя заставил себя отвести взгляд, чувствуя, что ещё немного и он просто напросто закричит от ужаса. Из-за запаха хлорки у него резало глаза, а от химии, которая была намешана в воде, чесались руки, но он всё равно с маниакальной тщательностью добился вновь идеально чистой поверхности плитки. Закончив, Костя поднялся и так же бездумно, словно под гипнозом, понёс ведро обратно. Стоило ему подойти, как безмолвно наблюдавший за всей процедурой уборки Даня вновь подал голос: — Воробей, поставь ведро перед дверью, напротив створки, ручкой к двери. Костя подчинился, беспрекословно исполнив приказ со всеми его уточнениями, и всё же осмелился поднять на Даню глаза. Ему хотелось, чтобы тот увидел в них ненависть, неприязнь, отвращение к нему… Но его улыбка вновь выбила у Кучаева из-под ног почву. Он бы не смог сказать, что изменилось, может быть, выражение глаз, но улыбка больше не была красивой. Она была злой. — Молодец, воробей, запомни эту последовательность, иначе мне снова придётся тебя наказать. Даня вышел из комнаты, напоследок коротко мазнув его пальцами по волосам, но Костя вряд ли был способен как-нибудь на это отреагировать, хотя бы отшатнуться. Ведро быстро исчезло за створкой, и свет снова погас. Вновь ослепнув, Кучаев какое-то время вслушивался в удаляющиеся за дверью шаги. Где-то вдалеке громыхнула захлопнувшись ещё одна дверь, и после этого наступила тишина. Костя слышал только собственное дыхание. Поняв, что ни один звук больше не нарушает окружающую его тишину, Кучаев, цепляясь за стену, медленно и на ощупь побрёл в дальний угол комнаты. Подальше от двери, за которой скрылся Даня, и от страшной кровати, неясное угрожающее присутствие которой он ощущал даже в темноте. Опустившись на пол, Костя подтянул к себе колени, почти не чувствуя боли от ударов трости в теле, и обнял их руками. Несмотря на тёплый воздух, плитка была холодной, но крупно тряхнувшая его тело дрожь не имела никакого отношения к холоду. Пытаясь понять где же он оказался, он выдвинул несколько предположений, одно из которых казалось слишком страшным, чтобы думать о нём всерьёз. Но теперь не думать было невозможно. Он вспомнил, как накануне весь университет гудел, словно улей, обсуждая одну единственную новость. Невозможно было заглянуть ни в один закоулок, чтобы не услышать о парне, которого нашли в парке, прибитого к щиту с объявлениями. Он был похищен и провел в плену почти четыре месяца. Уже одно это было страшно, но неизвестно откуда просочившиеся в СМИ подробности были совершенно ужасными — парень находился в невменяемом состоянии, а за зашитыми губами у него во рту нашли мёртвую птицу. По сведениям полиции, он был четвертой жертвой, а птица оказалась щеглом. До этого был снегирь, синица и жаворонок. А Даня звал его… воробей. Костя почувствовал, как в груди что-то сдавило и заболело одновременно, вызывая спазм в горле и мешая ему нормально вдохнуть. Он лишь крепче прижал к себе колени, уткнувшись в них лицом, и едва слышно завыл.