Сгорай

      Через пару дней мы сменили квартиру. Эта оказалась меньше, чем прошлая, зато с более уютным интерьером. Здесь преобладали тёплые тона, нежели в той. Бежевые и серые стены встали на замену холодному белому и чёрному.       Из-за меньшей площади пришлось решать, кто займёт спальню побольше. Это было быстро, потому что я не любил большие пространства, а к Элиоту иногда приходили девушки.       Но, как выяснилось, через пару недель проживания здесь по какой-то причине он в них больше не нуждался. Теперь ему было интереснее брать уже прочитанные мной книги и задумчиво сидеть с ними в разных местах квартиры. И если книги на немецком и английском не доставляли ему сложностей, то на повести Жоржа Перека он прилично завис.       Я помнил это чувство желания познать нечто на неизвестном. Так было, когда он впервые принёс мне в руки оригинальный тираж антиутопии Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту». Понадобилось каких-то жалких две недели, чтобы выучить английский до такого уровня, чтобы спокойно прочитать её без помощи словарей и интернета.       Мир без книг. Я бы умер в нём первым.       Элиот читал или пытался читать Жоржа очень настойчиво и с помощью англо-французских словарей, которые приобрёл в шикарном книжном магазине «Hugendubel».       О, да. Это место стало для меня настоящим Раем: куда ни глянь, везде были книги. Их было настолько много, что порой они лежали стопками. А пока выбирал произведения к покупке, можно было занять один из мягких широких диванов. Никто не ругал, даже если ты читал книгу прямо в магазине. Целых несколько этажей книжного мира, в котором приятно пахло бумагой и чернилами от принтера.       — Je vo si tres reconna, — меня смешили его потуги выдавить из себя настоящий французский, пока мы сидели за утренним кофе.       — Je vous suis tres reconnaissant, — да, по части родного языка равных мне в этой стране пока что не было.       — Же ву... Суи трэ... — я одобрительно кивал, когда он выговаривал что-то близкое к правильному произношению, — Рёкон... Рёко... Рёконэсант. Же ву суи трэ рек.. Рёкон... Fuck.       Я тихо засмеялся.       — Тебе смешно, а я вот ни черта не понимаю. Как вообще это можно запомнить?       — Молитвами, — я взмахнул руками вверх, передразнивая его выражение лица. — Только, если ты действительно парень, то согласную на конце последнего слова лучше не произносить.       Пришлось резко встать из-за стола, уворачиваясь от его попытки меня прихлопнуть. Я сел на край подоконника и свесил ноги, доедая шоколадное печенье.       Конечно, какие-то простые слова и фразы он всё равно выучил, но книги на этом языке больше не брал.       В итоге нашим постоянным языком для общения стал английский. С ним мне не приходилось криво говорить и пропускать половину слов из речи собеседника, как это было с немецким.       Наши отношения улучшились. Элиот стал отвечать на вопросы без каких-то условий, которые требовал ранее. А я уже не боялся рассказывать что-то о себе, поскольку он смог в каком-то смысле заменить брата, которого у меня никогда не было.       Тема про мою фамилию с того дня более никак не поднималась, что ужасно радовало. Говорить про это — значит вспомнить о людях в ту ночь, о переезде из родной страны и гибели семьи.       Последнее порядком меня достало, когда я осознал, что уделял этому слишком много времени в своей голове. От воспоминаний уже ничего не изменится. А мысли об умерших не дают нам способности воскресить их, зато приносят боль тем, кто думает о них.       Вместе с этим ушло и желание снова проливать слёзы, которые никак не останавливались, пока годы протекали в интернате. Я просто стал наслаждаться такой своей новой жизнью, к которой пришёл, лишь рискнув однажды.       Единственное, что меня не отпускало, — это слова Филиппа о том, что Элиот соврал ему, назвавшись моим знакомым, когда как я вовсе не знал о его существовании. Но даже это спустя месяц как-то позабылось само по себе. Скорее всего просто не хотел рушить эти хорошие отношения такими расспросами, но признаться в этом я себе не смог.       — Твоя очередь, — я придвинул по чёрному стеклянному столу шестигранный игральный кубик в его сторону и свесил руку с колена на уже согнутой ноге.       Конечно, я врал сам себе, когда клялся никогда больше не пить. Стоило лишь подобрать свою порцию, как дело тут же пошло веселее. Пока Эл пил чистый коньяк или виски, я разбавлял фруктовые ликёры соком, оставляя треть алкоголя. Так мне удавалось долго оставаться в строю без будущих плохих последствий для организма.       Нет ничего удивительного даже в том, что такая идея с обманом вкусовых рецепторов принадлежала парню, который так надменно сейчас смотрел на меня, закидывая игральные кости по столу.       У нас появилось новое развлечение, для которого не требовалось выходить из дома и искать место в ближайших барах.       Суть была проста: мы по очереди бросаем кубик, который указывает число глотков нашего текущего напитка, которые можно заменить ответом на вопрос или одно выполненное действие. Вопрос и действие придумывал тот, чья очередь была бросать.       Обычно такая игра заканчивалась по трём причинам:       Я пьяный вырубился спать;       У Элиота кончился его алкоголь;       Больше нет идей для вопросов.       Первый вариант занимал лидирующее место по частоте. Даже с сильно разбавленным алкоголем опьянение всегда накатывало на меня быстрее. Я мог связать это чувство с плавной раскоординацией и теплотой в теле, которая иногда доходила до жара под самый конец, перед тем как я погружался в сон.       Кубик проскользил по стеклу и остановился. Шесть.       — Ты специально это делаешь, — я недовольно посмотрел в сторону.       Это была уже четвёртая шестёрка за последние полчаса.       — А вот и нет. Мне просто везёт, — надменность сменилась азартом.       Я чувствовал этот его взгляд в ожидании, когда снова посмотрю на него. Моя голова повернулась, сохраняя небольшой наклон вправо.       — Хотел бы вернуться во Францию?       — Мне и здесь хорошо, — на удивление, это было просто.       Рука запустила кубик. Четыре. Я поджал губы.       — Когда-нибудь я выбью эти проклятые шесть точек.       Элиот засмеялся, опустошая очередной стакан.       — Ты даже не послушал вопрос, — раздражает, когда он в какой-то момент переворачивает всё так, что ему приходится только пить, а мне — только отвечать.       — А чего тебя слушать? Сто процентов, что это снова какой-то абстрактный вопрос. Над ними думать надо, а я уже пьян, — бутылка со скрипом открылась у него в руках и наполнила стакан янтарной жидкостью. — Ну?       — Если бы больше не мог работать, куда бы ты пошёл?       — А-а-а! — он издал раздражённый выдох, — Вот я говорил. Ты не умеешь спрашивать что-то простое. А чем больше пьёшь, тем хуже эти вопросы.       Шесть.       — Элиот! — меня поражало и одновременно бесило это его везение.       — Что? — он округлил глаза, словно не понимая моего возгласа. — Давай самое забавное событие в твоей жизни.       — Встреча с тобой, — я начал отпивать.       — Да ты совсем обнаглел, — он поднялся и начал вытаскивать у меня бокал из рук, пока я с азартом смотрел на него снизу вверх. — Отдай сюда.       Уникальное зрелище — Элиот злится на меня за то, что я начал играть не по правилам. На такое мне хотелось смотреть вечно. Было в этом что-то особенное, приносящее мне радость. Порой я специально выводил его, чтобы насладиться.       Он со звоном поставил бокал на стол, давя мне второй рукой на плечо.       — Так? — этот тон голоса ждал ответа на свой вопрос.       — А-а, — ненадолго дал себе задуматься. — У нас с родителями в доме была такая комната, где было много полок с книгами, — я продолжал рассказывать, жестикулируя перед собой и продолжая ощущать вес руки Элиота. — Года в четыре я залез туда и мне так хотелось достать именно книгу с полки выше, что я в итоге полез, опрокинув на себя целую такую стопку книг. Когда отец зашёл, у меня из этой горы была видна только голова. Они тогда долго смеялись.       Эл занял своё прежнее место, подавляя пьяную улыбку.       — То есть тебе именно тогда так хорошо по голове книгой прилетело? — знаменитый подкол. Сначала его взбесил я, теперь его очередь.       Я покрутился и оглянулся по сторонам, присматривая что-нибудь, что можно было запустить в его довольное выражение лица. В итоге это была обычная подушка, которую он успешно поймал и подложил себе под локоть, опираясь на ногу.       Два.       — Завёл бы кошку?       — Я уже завёл одного кота. Гипоаллергенный. За ним шерсть убирать не надо, моется и ест сам.       — Не смешно, — со вздохом выдавил я, принимая новую шутку.       — Разве? А по-моему, очень забавно, — он наслаждался своей харизмой. — Завёл бы, но не сейчас. Лучше иметь для этого свою квартиру.       Я кивнул, принимая ответ.       Три. Наконец-то!       — Твои документы же фальшивые, да? — интонация в его голосе резко сменилась.       — Почему ты спросил об этом? — не дождавшись ответа, я качнулся вперёд, дав утвердительный ответ.       Теперь он не улыбался. Я напряжённо сглотнул и хотел было потянуться за кубиком, но он продолжил:       — Кто тебе помог? Ты был не в состоянии сделать это один.       — Ты должен дождаться моего вопроса и ответить, либо выпить, прежде чем задать ещё один свой вопрос, — промямлил я, сметая со стола какую-то пушинку пыли.       Элиот демонстративно осушил стакан залпом и вцепился в меня взглядом, скрестив пальцы:       — Отвечай.       Так он дал мне понять, что уже выполнил условие, независимо от того, сколько бы мне выпало глотков для него.       — Знакомый моих родителей. Вроде бы он приходится мне крёстным.       Человек, который оставлял о себе максимально неоднозначное мнение. Не будь у него своей семьи и гражданства в другой стране, уверен, он бы подал документы на моё усыновление. Но какая-то часть меня оспаривала эти факты, заставляя сомневаться. В чём была проблема приехать и забрать меня из того ада, в котором я оказался после смерти родителей?       Насколько мне было известно, его звали Чарльз. Близкий друг моего отца, который всегда помогал ему по жизни, даже не явился на его похороны.       Я ненавидел его больше всех людей на свете, пока однажды на моё имя не пришло письмо.       Райан, мне случайно удалось узнать кое-что, связанное с тобой. Смогу сказать лично при встрече. Уезжай из Франции. Я найду тебя.       В конверте, помимо письмас есть деньги и паспорта. Оставляю их, чтобы у тебя всё получилось. Ты узнаешь меня по татуировке королевской линии, внимательно смотри на руки.       Прости меня, Ренуа. Я твой крёстный. Они отказались выдавать тебя мне на усыновление.

— Чарльз Уорвик Мартинос Фурмон.

      Не обманул. У меня даже остались деньги с той суммы, которую он мне отправил. Сейчас я хранил их в одной из книг в том самом немного мятом конверте. Чарльз больше не связывался со мной, но я до сих пор искал его среди толпы. Однажды он точно выйдет мне навстречу. Оставалось только верить в это.       — Как ты оказался в интернате, если у тебя есть крёстный? — речь Эла стала спокойнее, смирив во мне тревогу.       — Мы больше не играем, да? — мне надо было лишь убедиться.       — Верно. Я всё выпил, — его палец указал на пустую бутылку. Досадно.       — Не уверен, но, кажется, ему отказали в усыновлении, — самому не верилось до конца в эту версию.       — Жестоко.       Воцарилась небольшая тишина. Я вслушивался в звук проезжающих машин за окном. Привычка, позволяющая на миг представить жизнь какого-то совершенно другого человека.       Мужчина, лет тридцати. Перед ним руль с маркой в виде льва. Он едет к своей жене и дочери, у которой сегодня день рождения. В подарок будет большой клубничный торт. Должно быть, он счастлив.       — Как ты ощущал себя до смерти родителей? Просто ты так удивительно помнишь события раннего детства. Я вот ничего не помню лет до семи, — он развалился на диване, подложив себе руки под голову, ожидая услышать длинную историю.       — Словно меня здесь не было.       Некоторые описывают аутизм так, будто у человека с самого рождения не было никаких шансов на развитие. Мне привычны слова «аутист, что ли» или «асоциальный даун». Что уж говорить о жестоких детях, если даже взрослые порой ни во что тебя не ставят.       При самом первом своём вдохе я не издал ни звука. Напугал врачей и мать, которые тут же решили посчитать меня мертворождённым.       У меня не было причин разговаривать шесть лет. Родители и так всё понимали. Зачем понапрасну тратить силы? Остальные люди не стоили моего внимания. Первый раз я заговорил, приняв факт их гибели. Теперь меня не понимали. Удивительно, но, не используя навык разговора, я начал говорить спокойно без запинок и проблем в речи.       Те шесть лет моя жизнь параллельно протекала в какой-то другой реальности. Там я научился говорить, ходить, читать и делать выводы.       Мир, в котором мученики жизни достойны второго шанса. Тот мир, в котором правят твои мысленные навыки, позволяющие подчинять себе любые законы природы. Там меня называли «трансгрессиум». Высшее существо, прошедшее пик доступной людской боли, — сожжение заживо.       Нельзя уверенно сказать, что это точно был именно я. Но тот человек, за жизнью и перерождением которого мне пришлось наблюдать от первого лица, вершил историю великой Столетней войны. Молодой парень, который уже в шестнадцать поднял знамя и повёл за собой людей. Внебрачный сын короля и безликой женщины, унёсшей жизни многих людей.       Я не мог до конца объяснить нашу с ним связь, пока в его приговоре к казни не была произнесена фамилия, ставшая корнем к продолжению будущего той династии, от которой и шли корни моего отца.       Багровая густая кровь, стекающая по лезвию опущенного вниз меча. Светлые и слегка мокрые от пота волосы, которые поднимал с лица ветер. Его образ, стоявший ко мне спиной на фоне алого заката посреди поля минувшей битвы с немыслимым количеством мёртвых тел, никак не выходил из головы.       Вот тот идеал, к которому я стремлюсь. Человек, что способен побудить людей пойти в бой, отдавая свои жизни для победы в войне, чтобы создать будущее для будущих поколений. Холодный, смелый, способный принимать важные решения без страха смерти.       Расскажи всё это кому-то на улице или даже Элиоту, меня бы скорее приняли за шизофреника.       Пусть данные видения и дали мне некоторые знания с ускоренным развитием, но сам по себе я ничего из себя не представлял. По крайней мере, так мне казалось. Какой-то неудачник без родителей, сбежавший с родины от неизвестно чего.       Смерть родителей отрезала путь для возвращения к той реальности. Мне уже никогда не узнать, чем закончилась его история. Да, удалось излечиться от этого чёртового расстройства под названием «аутизм», но я словно потерял какую-то часть себя, которой сейчас очень не хватало.       — Забудь, — я встал с кресла и оборвал Элиота, как только он успел открыть рот.       В отличие от других, этот вечер не задался ещё тогда, когда прозвучал вопрос про документы.