Сгорай

      Пока другие люди хотят увидеть сон, я желаю не видеть их никогда. Любое сновидение, которое посещало меня, оставляло лишь ужас и потрясение. Иногда это был апокалипсис с максимально подробной смертью людей, а порой обычная смерть родителей, уже не способная ничем меня удивить.       Сначала мой организм сполна насладился обычным сном, а позже фантазия снова разыгралась. На сей раз в мою сторону бросилась маленькая девочка с переломанными руками, которые держали нож, чтобы нанести удар.       Я попытался вглядеться в лицо, пытаясь понять мотив её действий, но застыл в шоке и тут же открыл глаза. Тело провалилось в теплоту, я повернул голову и увидел окно, сквозь железные жалюзи которого струились лучи солнца.       Руки упёрлись в кровать, помогая мне сесть. Уже сидя, взгляд окинул всю комнату. Первое, что пришло в голову — это то, что здесь не хватает ощущения жизни. Нет цветов, отсутствуют предметы хобби и одежда. Словно попал в гостиничный номер. Я уставился на холст, гордо занимающий стену передо мной. В абстрактных цветах бордового, белого и небесно-голубого застыл взрыв. Ну или по крайней мере так казалось. Кто их поймёт эти абстракции.       Я поспешно покинул кровать и направился к двери. Ноги ступили на холодный каменный пол. Дверь легко поддалась и дала обзор на остальную квартиру. В центре большого помещения стоял диван, на котором сидел человек с уже знакомым цветом волос. Из-за спинки дивана не удавалось разглядеть, чем он занимается.       — Доброе утро, — тело замерло в неожиданности от его резкого голоса. Готов поклясться, что я вышел бесшумно.       — Спасибо, — я встал, оперевшись на косяк двери и выпустил вдох. Прикусил губу и попытался начать хоть какой-то диалог. — Ты сдаёшь эту квартиру?       — Комнату, в которой ты спал, — послышался звук листов книги, а потом он похлопал по дивану. — Садись.       Именно то, что не хотелось делать больше всего. Вчера и так уже было слишком много людей, активно нарушающих мои границы. Однако, если так подумать, можно сесть подальше и при возможности быстро покинуть место. С этими мыслями я обошёл диван и занял место у самого края, сохраняя с незнакомцем дистанцию в полтора метра. Он явно был удивлён такому жесту, потому что пристально уставился на меня, на что я ответил полным равнодушием.       — Ближе сядь.       Словно предугадав эти слова, с моих губ тут же сорвался ответ:       — Я останусь здесь.       — У тебя какие-то проблемы? — данный вопрос немного озадачил меня. Понадобилось время, чтобы найти подходящую отговорку.       — Не хочу находиться слишком близко. Я тебя не знаю.       Парень усмехнулся и убрал книгу на стол, после чего встал и сел ко мне. Тело застыло в ожидании какого-то действия, чтобы тут же пуститься в бег. Наши взгляды столкнулись.       — У меня есть правило: не сдавать в аренду комнату человеку, имя которого я не знаю, — с этими словами он повернулся ко мне, закинув одну ногу на диван.       — А обязательно говорить имя? — я запустил руку в волосы и наклонился, избегая его тяжёлого взгляда. — И вообще-то ты тоже не представился.       Это был странный диалог, учитывая всю цепочку, по которой пока что строилось наше общение. Совсем ещё недавно в баре в его глазах читался гнев на меня, перемешанный с азартом. Никто бы не сел после этого добровольно в машину к этому человеку, а я сделал это, даже особо сильно не задумываясь. Всё это от безысходности, которая всеми силами загоняла меня в узкие рамки, давая только одно направление, по которому можно двигаться.       В аэропорту незнакомый немец, которого по какой-то удаче двинуло чистое любопытство в мою сторону, а позже и этот… Чьё имя вскоре должен узнать, если прямо сейчас я не сорвусь с дивана и не выбегу со своими вещами из квартиры. Конечно, можно было сделать это, но говорят, что допускать можно лишь одну случайность. А если произошло несколько и за короткий промежуток времени, то это сама судьба перенаправляет тебя от чего-то или к чему-то.       Новая страна, где тут же с порога везёт со свободным человеком на машине, у которого помимо этого ещё и есть знакомый с комнатой под аренду. Итого на моём счету уже четыре совпадения. Нет смысла искать другой путь, если мне его уже предоставили.       — Ка… — его рука тянулась ко мне жестом знакомства.       Я резко перебил его, что он тут же опустил её:       — Каплине, — и кивнул, будто вспоминая все ли буквы названы верно. — Ренуа Каплине.       После своих слов я посмотрел на него, пытаясь уцепиться за первую реакцию, которую он выдаст, а через какой-то промежуток молчания начал нервно двигать ногой в томительном ожидании.       — Ренуа, значит.       Это было всё. Словно здесь нет ничего такого, что могло бы удивить или озадачить его. Пустой взгляд и ни одного движения, по которому можно было бы понять эмоции. Уверенность во мне кричала, что есть продолжение у этого короткого ответа.       — А оно не слишком женское? — его лицо растянулось в улыбке, а я был ошарашен таким вопросом, поэтому по началу просто озадаченно открыл рот.       — Нет, — я с головой окунулся в воспоминания, чтобы выдать нормальный аргумент. — Это вариация имени Рене. Оно есть и мужское, и женское, как Чарли. Вообще от латинского Renatus.       — Как феникс что ли? — в его глазах появилась какая-то искра счастья и детского задора.       — Что?       — Ну, с латинского переводится же «возрождённый».       Я не знал латынь, но это утверждение прижало меня к самой стенке. Тело начало трясти, а перед глазами встали горячие языки пламени, которые хлопьями пепла тянулись к звёздам на небе.       Отец сильно сжал мои плечи, что-то бегло сказал и вбежал в дом, охваченный огнём. Это был последний раз, когда я видел своих родителей. Мне оставалось лишь стоять голыми ногами на холодной земле и провожать взглядом искры пожара к ночному небу.       Момент, когда теряешь всё, приходит очень постепенно, дабы не убить организм моральной болью. Мне понадобилось несколько часов, чтобы на рассвете полноценно осознать, что из полностью сгоревшего особняка никто уже больше не выйдет. Больше не будет тёплых родительских объятий и громких взрослых голосов, наполнявших былой дом жизнью. Отсутствие места, где тебя всегда ждут и пустота родственников, которые могли бы принять тебя в подобной ситуации к себе. Только тогда с моих губ сорвался первый крик и слёзы, уронившие на колени.       Сначала по коже потекло что-то холодное, постепенно скатываясь по щекам, но тут же на ногу опустилось что-то тёплое. Я оглянулся и увидел чужую руку. Парень наклонился ко мне и подхватил пальцем слезу из-под моих глаз, а потом тут же коснулся своих губ, проведя по ним кончиком языка.       — Солёные. Тебе понадобится очень много таких, чтобы наполнить хотя бы один бассейн. Уверен, что справишься? — на такое заявление я мог ответить лишь молчанием, потому как на ум ничего не приходило.       Видимо он понял это, поэтому продолжил:       — Вообще я специально это сделал. Знаешь же, что слёзы горя и рефлекторные отличаются? От горя солёные. А ты настолько тихо плачешь, что сразу даже непонятно было, что с тобой.       Я смахнул слёзы с лица так, словно это были капли дождя и кратко выдал:       — Прости. А как надо?       — Что надо? — он убрал руку с моей ноги и слегка зевнул.       — Как надо это делать?       Парень озадаченно начал смотреть вверх.       — Обычно люди как-то хмурятся, краснеют и шмыгать носом начинают, — сказав, он обратно начал смотреть на меня.       Настрой на плач уже был потерян, но я скупо сжал брови и закрыл глаза так, как обычно делают люди, если съели что-то очень кислое.       — Ой, ха-ха, — собеседник засмеялся и подскочил с дивана. — Прекрати. Лучше делай это так, как привык. А то с этой гримасой ты слишком смешно выглядишь.       Я расслабился и посмотрел на него снизу вверх:       — Твоя очередь.       Парень гордо хмыкнул и протянул руку, понимая вопрос:       — Элиот Тейлор.       Вместе с моим первым рукопожатием в жизни мне кратко рассказали о квартире, стоимости той комнаты и стандартной погоды, которая повлияет на возможность добираться до работы. Вскользь было упоминание о свободном месте в кафе в двух кварталах отсюда, куда можно было бы попробовать устроиться.       И всё строилось хорошо, пока Элиот резко не задал вопрос:       — Тебе вообще сколько?       Тут я замер и слабо вздрогнул от непривычного холода.       — Шестнадцать.       Повисло молчание. У парня был одновременно озадаченный и растерянный вид.       — Мне казалось, ты старше? — прожестикулировал, указав на меня рукой.       Я помотал головой, ожидая нервные возгласы о том, что в таком возрасте на работу не берут и аренду не дают, но он просто слегка пожал плечами, прошептал себе что-то под нос и повернулся обратно заваривать очередную порцию кофе.       Пока мои годы протекали в интернате, я уже успел наслушаться о том, что моя внешность не соответствует возрасту. Тогда в голове путались вопросы и теории о том, как же всё-таки должен выглядеть человек, будучи в каком-либо возрасте.       Если ребёнок, то несвязная речь, спонтанные возгласы, светлая и мягкая кожа с невинным взглядом. А если это взрослый? Хмурый взгляд, потёртая одежда и только умные мысли.       Оба описания всегда были далеки от меня. Если ты человек, то тяжело быть каким-то одним вариантом. Иногда хочется включить ребёнка, а в каких-то ситуациях становишься истинным старцем.       Тогда выходит, что у людей вокруг какие-то странные понятия о возрасте, если они судят только по первым признакам. Я же всегда делал любые суждения лишь спустя время, когда станет доступно много ситуаций поведения и поступков.       О молодом человеке за туркой кофе ещё пока сложно было что-то сказать нормально. Однако у него уже есть хорошая машина и просторная квартира. Либо он очень трудолюбивый, либо у него богатые родители. Ну или банально преступник, начинающий маньяк и убийца.       С моим уровнем везения я бы скорее поверил в третий вариант, но пока остановился на втором, потому как мне хотелось надеяться, что хоть кому-то повезло с семьёй.       — Мне кажется, я просто завис где-то на восемнадцати годах в плане своей внешности. В каких-то ситуациях, вроде этой, это даже на руку. Ведь ты не стал бы сдавать мне комнату, если бы у меня подтекали слюнки из уголка рта, — я уставился на него, оперевшись руками на столешницу сзади меня. — Зато ты, должно быть, преуспел. Иметь свою квартиру в… Таком возрасте.       На неловкое незнание возраста с его губ сорвался смешок. Даже выдуманное на ходу продолжение слов не помогло, чтобы он этого не заметил.       — И часто ты импровизируешь? — мне в лоб задали вопрос, открыто намекающий на ту короткую паузу.       — Всю жизнь.       Пенка кофе поднялась до самых краёв турки, задержалась там на секунду и полилась прямиком на стеклянную плиту. Я подскочил к ней, отставил турку в сторону на столешницу с характерным стуком. Из меня вышел недовольный вздох, когда увидел одну каплю, успевшую соскользнуть с гладкой стенки турки прямиком на чистую плиту без единого развода.       Если он даже кофе не в силах сварить сам, то почему на кухне всё такое отполированное до блеска? Всю квартиру словно выдрали с красивой обложки глянцевого журнала. Нет одежды на креслах, диване и стульях. Даже с моим перфекционизмом такое было бы абсолютной нормой. Ни одной крошки или фантика, а в отражении хромированной вытяжки можно было разглядеть цвет глаз собеседника, который оценивающе смотрел на меня через плечо.       — Это не твоя квартира, — я повернулся и рискнул прямо сказать, что думаю. — Я ошибся.       — Моя.       — Здесь слишком чисто и нет никакого визуального шума.       — У меня есть домработница.       — Она украла всю твою одежду?       Прозвучала короткая усмешка, Элиот повернулся и сложил руки на груди.       — Я купил эту квартиру недавно.       — Значит, прошлые хозяева в ней не жили? — мне стало смешно от этого диалога, на лице начала светиться слабая улыбка.       — Это новостройка.       — Новостройка в центре? Не знаю, как у вас, но в других странах город застраивается из середины, постепенно расширяясь по краям.       Парень передо мной замешкался. Он молчал и смотрел мне прямо в глаза:       — Поразительная наблюдательность.       — Спасибо.       Кем бы ни был Элиот в этой квартире, но он решил, что лучше остановиться на этом моменте, поэтому начал поочерёдно открывать шкафчики в поисках кофейных чашек. Когда он наконец нашёл их, я уже сидел за столом и вглядывался в небо за окном. Мужская рука с выпирающими венами подвинула ко мне чашку, наполненную ароматным напитком.       — Ты делаешь это неправильно, — промолвил я.       Парень сел и вопросительно посмотрел.       — Надо было ещё пару раз поставить турку на огонь. Пенка должна подняться и осесть хотя бы три раза.       — Откуда такие познания? — словно не обращая внимание на замечание, он осушил первую чашку и тут же добавил себе ещё.       — Отец очень хорошо умел варить кофе.       Не последовало даже вопроса про то, почему в прошедшем времени. Самое обычное молчание и иногда звуки напитка, который Элиот время от времени подливал себе. Словно уже знал ответ на возможный вопрос.       Когда турка была пуста, он дал свой комментарий о том, что эти знания отлично бы пригодились в какой-нибудь ближайшей кофейне.       И это оказалось правдой. Через пару дней я уже вышел на свой первый рабочий день, где на мне прилично оторвался постоянный клиент. Мужчина в пиджаке цвета корицы с опущенными на кончик носа тонкими очками. Он никак не мог определиться со вкусом сиропа, который ему хотелось добавить в и без того сладкий лавандовый латте.       Я раздражённо подпёр голову рукой, нависнув на широком столе с кассовым аппаратом. Пришлось послушно перебивать чек около шести раз, пока этот клиент окончательно не надоел мне фразой «А давайте тогда без сиропа».       У меня не было таланта находить общий язык с людьми, они вызывали во мне страх, когда пересекались со мной взглядом. Будь я немного смелее или очень уставшим, то уже давно бы предложил какое-то решение или хотя бы свой любимый сироп для того мужчины.       Посетителей не было, как и моей хорошей зарплаты, которая напрямую зависела от потока клиентов.       Приходя на работу, я выстроил для себя целый ритуал из регулярных действий при открытии кофейни. Снять стулья, расставить все сиропы по алфавиту, протереть столы, включить оборудование, войти в кассу и пересчитать всю наличку. Иногда я расставлял сиропы по цветам, всё зависело от моего настроения. Если совсем было скучно, я мог начать переписывать ценники для витрины, аккуратно выводя каждую цифру.       В один из таких скучных дней по звонку двери зашли трое девиц. У самой высокой была короткая шубка из искусственного меха цвета хаки. Выглядело такое в совокупности с её ярким макияжем превратно.       На моё приветствие ответа не последовало. На секунду я засомневался в том, сказал ли это на правильном языке. Порой мозг давал сбои и путался при произношении самых простых слов.       — Нам два холодных карамельных макиато и один эспрессо, — девушка-шубка произнесла это с указным жестом.       Я, чувствуя предстоящее веселье, быстро приготовил три порции эспрессо. Две для макиато, которые в будущем размешиваются с молоком и ванильным сиропом, но меня уже успели прервать.       — Ты плохо слышишь? Я просила один эспрессо, а ты сделал три, — она дёргалась как болонка, визжащая на сенбернара.       — Да, простите, — политика сферы обслуживания принуждает всегда соглашаться с клиентом. — Позвольте мне доделать. Обещаю, всё будет в порядке.       Девушка надула губы, придумывая очередную придирку к моей работе. Когда всё было готово, остальные две девушки взяли по стакану макиато и продолжили спешную беседу по какой-то занимательной теме.       Шубка подошла к столу и небрежно вылила рюмку эспрессо прямо в стакан с водой. Взяла трубочку у кассы и уверенно потянула напиток. Мне хотелось выйти в помещение для персонала, чтобы дать волю смеху, но вместо этого спустил слабый смешок.       — Ты что, не можешь даже эспрессо нормально сделать? Воды слишком много, он невкусный, — её рука сунула мне стакан обратно.       — Часто пьёте эспрессо? — я улыбался, хотя и старался оставаться серьёзным.       — Каждый день! — это прозвучало очень уверенно, на мгновенье даже заставив меня подумать, что она реально разбирается в этом напитке.       На стол приземлилась большая мужская рука. Я поднял голову выше, чтобы посмотреть на нового клиента.       — Ты дура? Эспрессо не выливают в воду. Сначала ты пьёшь воду, а потом кофе. Какая же ты дура, — передо мной стоял Элиот, отталкивающий своими пропорциями тела на его фоне хрупкую маленькую девушку.       Звонок двери проводил женскую троицу.       Мыслями я провалился в пустоту, из которой меня выдернула мысль об оплате. Клиенты ушли, не оплатив кофе. Всё из-за него, он отвлёк меня.       — Всё из-за тебя. Я забыл про оплату, — руки развязали чёрный фартук, смяли его и прижали к столу. — Теперь придётся платить из своей зарплаты.       — Я заплачу, — он прижал ладонью свою карту к аппарату, дождавшись надписи «Genehmigt».       Касса произвела оплату, и я наконец мог завершить очередной рабочий день.       — Пришёл за тобой. Прогуляться не хочешь? — он опёрся руками на столешницу, тем самым приблизившись ко мне.       — Гулять с человеком, о котором я до сих пор ничего не знаю? Звучит не очень разумно, даже несмотря, что я живу с тобой, — голова наклонилась в бок, создавая умный вид. — Пойду, если скажешь откуда у тебя деньги.       Его губы растянулись в очередной ухмылке:       — У меня уникальное предложение. Как насчёт пари?       Я вопросительно наклонил голову на другой бок и пошёл поднимать стулья, параллельно протирая столы. Элиот следовал за мной хвостиком и помогал поднимать часть стульев, пока мы говорили.       — Мы пойдём в хороший бар и будем поочереди задавать друг другу вопросы. Либо ответ на вопрос, либо ты пьёшь шот, — продолжил он, в этих словах звучало что-то одновременно коварное и незаконно интересное.       Моё ярое любопытство готово было сходу согласиться, но мне захотелось немного потомить этого нарушителя спокойствия. Из-за него я лишусь приятного вечера в тёплой тихой квартире за кружкой горячего чёрного чая.       — Значит, если не захочу отвечать на твои вопросы, то через полчаса уже буду в стельку?       — Посмотрим, — он улыбался, пока переворачивал и поднимал очередной стул. Последний раз, когда мне удалось попробовать алкоголь, я сбежал на пару дней из интерната и засел на крыше под багровый закат.       Бутылка сладкого напитка с послевкусием спирта как-то скрашивала предстоящее наказание от воспитателей. Крайний раз, когда я уже позволил себе сбежать, потом пришлось учиться спать, привязанным к кровати. Благо это было не столь ужасное наказание, ведь бывало и похуже.       Пока последние лучи солнца играли в стеклянной бутылке с остатками алкоголя, мысли были поглощены лишь раздумьями о будущем, которое придётся строить с нуля. У меня не было уверенности в усыновлении какой-то семьёй. А если и была такая вероятность, то кем бы ни были эти люди, поладить не получится. Я слишком хорошо помнил своих родных родителей: гордых людей с высокими целями, которых они уверенно достигали и учили меня этому. Среди семей, стоявших в очереди на опекунство, не было ни одного человека со схожим отношением к жизни. У них нет никаких шансов, чтобы услышать от меня эти привычные многим слова как «мама» и «папа».       Последний глоток дался особенно тяжело, я сморщился и опрокинул своё тело на твёрдую поверхность крыши. Согретый солнцем шифер приятно грел спину, повалив меня в сон, из которого выдернул злой возглас охранника интерната. По принудительному возвращению меня избили, а следующие две недели не выпускали даже есть со всеми, не говоря уже о возможности покинуть ненавистные стены и выйти на улицу.       — А может ты просто хочешь меня споить? — после неприятных воспоминаний по спине пробежал холод, поэтому я постарался найти хоть какое-то продолжение диалога.       — Даже не буду отрицать, — Элиот поднял последний стул, подошёл обратно к кассе и сел на край. — Я никогда не видел тебя пьяным.       — Вряд-ли это одно из самых приятных зрелищ, — мои брови недовольно поднялись вверх, сгоняя парня со столешницы.       — Смотрел на себя в зеркало?       — Видел других пьяных людей.       Он начал раскачивать ногами, уставившись мне прямо в глаза:       — Что-то мне подсказывает, что ты будешь вести себя иначе. Но если ты прямо сейчас не повернёшься в сторону выхода, я встану на кассу ногами прямо на виду у всех камер.       Это была первая манипуляция, с которой мне пришлось столкнуться спустя время после побега из родной страны. А я уже было поверил, что так делают только в интернатах с детьми. Моё представление о свободе немного пошатнулось, а я медленно повернулся в сторону выхода. Не было никакого желания отчитываться перед своим начальником и вылететь из кофейни за неисполнение своих обязанностей. Спустя время получилось понять, что никто бы не уволил меня за такое, но на тот момент я искренне верил в это. Верил и боялся. Боялся этого метода Элиота и реакции своего руководителя на подобную выходку.       Пока Эл уверенно шёл в направлении ближайшего бара, я только и делал, что постоянно останавливался, всматриваясь в лица статуй, которые возвышалась на входах в здания. Порой я спрашивал своего соседа, кто они и почему есть не на всех домах, но он не знал и не мог дать ответа на вопрос, терзающий моё любопытство и желание знать как можно больше всего вокруг.       Чем чаще мои ноги останавливались, тем меньше оставалось терпения у Элиота, от чего он всё сильнее начинал торопить меня.       Из множества статуй в памяти засел каменный образ женщины, элегантно лежащей на боку, держа одной рукой щит. Её голову закрывал небольшой шлем, а на губах застыла улыбка.       Что-то подсказывало мне, что это была одна из греческих богинь. Но я не мог знать и не понимал, как может быть связана столица Германии с Грецией. А потому пообещал себе однажды узнать, что это за женщина. И у меня бы вышло простоять подле неё ещё дольше, если бы Элиот резко не схватил меня за руку и не потащил за собой.       — С тобой просто невозможно куда-то выйти. Что ты там вечно смотришь? Никогда статуй на зданиях не видел? — он продолжал тянуть меня за руку, ускоряя шаг каждый раз, когда я позволял себе оглядываться на застывшие образы.       — Не видел. Я не выходил на улицу, — после этого ответа Элиот резко остановился и отпустил меня.       В его глазах читались возмущение и вопрос.       — Я ещё успею тебя об этом спросить, когда мы дойдём до бара.       — Того бара с птицей? — мне никогда не нравилось посещать какие-то новые места, в которых до этого ещё не был, поэтому я наделся пойти именно в то место, где уже удалось побывать в самый первый день моего приезда сюда.       — Бар с птицей? — он точно не понял, о чём я.       — Там на стекле птица в бокале.       Элиот испустил понимающий выдох, затем кивнул и молча пошёл в нужном направлении. И он действительно привёл нас именно в тот бар.       Пока я пытался смириться с непривычным количеством дыма от сигарет, он уже пробился в самый дальний угол помещения и разместился за узким столом. Меня одолела неловкая неприязнь, когда я понял, что нам придётся сидеть за максимально узким столом напротив друг друга. Мои предпочтения всегда были за широкие длинные столы, чтобы можно было сесть максимально далеко от собеседника, не имея возможности случайно задеть человека.       Я постарался пройти до пункта назначения «место, где мне устроят допрос», пытаясь максимально не задевать людей вокруг, которые бесконечным потоком шли мимо меня.       Когда наконец удалось добраться, руки сдвинули стул подальше насколько это возможно, и только после этого я сел.       Элиот вопросительно смотрел на меня. В его взгляде читалось что-то вроде «Ты точно нормальный?». Знай я ответ, то ответил бы, но пришлось просто промолчать. Видимо мой путь до стола занял гораздо больше времени, чем сначала показалось, потому что перед нами уже стояло два стакана и бутылка янтарного напитка.       — Что это? — вырвался вопрос, когда Элиот уже начал разливать алкоголь.       — Хороший крепкий виски.       — Как понять, что он хороший?       — Достаточно прочитать надпись «Jack Daniels», — его рука поставила бутылку и слегка повернула ко мне, чтобы я мог прочитать белые буквы.       Конечно, ни цвет напитка, ни буквы на бутылке не давали мне никакой информации. Было лишь понимание того, что теперь уйти и отказаться так просто не получится.       — Итак, — Элиот скрестил пальцы и уставился на меня, выдержав небольшую паузу. — Правила простые: задаём любые вопросы друг другу по очереди, и либо ты отвечаешь, либо пьёшь.       Я кивнул, позволяя ему начать. Тело немного трясло, было тяжело находиться в помещении с таким количеством людей, даже несмотря на то, что мы заняли столик в конце помещения.       — Начнём с простого: почему ты уехал из Франции?       Я задумался над тем, как более грамотно передать ответ на данный вопрос, уставившись на лёд в бокале.       — На самом деле сам до конца не понимаю. Просто мне было очень больно и страшно, — после наши взгляды пересеклись, я искал в его глазах то, устраивает ли его такой ответ.       Словно понимая это, он кивнул.       — Откуда у тебя деньги?       Он хмыкнул и отвернулся:       — У меня опасная работа.       Этот ответ был мне не по душе, поэтому я продолжил:       — Какая?       — Я делаю людей счастливыми, убирая из их жизни тех, кто им мешает в этом.       В голову почему-то сразу пришла мысль об органах власти. По сути, их работа в этом и заключается. Дальше можно было даже не уточнять.       — Ты задал два вопроса. Значит тоже задам столько, — он немного отпил из бокала и улыбнулся.       Он был прав, я совсем забыл про правила.       — Почему ты попал в детский дом?       — Я не говорил тебе, что из интерната, — меня словно прошибло током.       — Мне почему-то показалось, что человек не станет в спешке уезжать, меняя страну, если у него всё в порядке с семьёй. Получается, угадал, — от этих слов стало легче, но напряжение не отпускало.       Я начал перебирать пальцы рук под столом, борясь с желанием быстро встать и уйти. Какая-то часть меня знала, что в его интуиции нет ничего феноменального, а бегать от этого вопроса не получится.       Подготовив в голове хотя бы часть предстоящей речи, я рассказал ему всё как есть. Почему-то именно сейчас мне захотелось довериться, хотя до этого не позволял себе разбрасываться данной информацией.       Пока какие-то люди добивались всего сами, как и мои родители, другие отбирали это насильно у тех, кто уже имел всё.       Мой отец потратил все годы своей жизни, чтобы подняться из грязи, в которую его опустило общество. С торговли на улице он дорос до собственной монополии бизнеса. И всё это время его поддерживала только моя мать. Наверное, самая красивая женщина на свете, которую довелось видеть.       Когда наша фамилия вернулась в круги высшего общества, он женился на ней, окончательно поставив точку в успехе своей жизни. Для идеального финала не хватало лишь ребёнка, которому бы перешло всё это богатство после их смерти. И ровно тут начались первые проблемы. До моего рождения у матери случилось три выкидыша. Четыре попытки, прежде чем врач огласила «сын».       После родов родителям сообщили мой неутешительный диагноз, из-за которого они стали постоянно говорить: «Ты особенный, не такой как все». По правде, от подобных слов мне действительно было легче, даже несмотря на совсем юный возраст.       А когда совладелец бизнеса отца узнал про то, что всё перейдёт какому-то ребёнку инвалиду, то решил проблему своими методами. Чем дожидаться лишения огромных денег, проще выкосить всю семью разом, выставив за несчастный случай в виде пожара. Надо отдать ему должное, он смог обмануть многих. Даже я первое время был уверен в версии про случайное возгорание, пока не перебрал возможные пути образования огня. Дом намеренно подожгли, никакой случайности не было.       В этом плане было идеально всё, кроме случайно выжившего наследника, которого тут же отправили под опеку в интернат, даже не дав сходить на похороны собственных родителей.       Интернат встретил травмированного ребёнка постоянными издевательствами и криками, а время от времени на порог заглядывали неизвестные люди, называющие мою фамилию воспитателям. На что те мотали головой, отдавая все предложенные им деньги обратно.       К четырнадцати годам я окончательно осознал, что нельзя было оставаться ни в интернате, ни в этой стране. В стенах детского дома меня ждала убитая психика, а за его пределами смерть пострашнее. На накопленные деньги и с помощью знакомых родителей в шестнадцать я смог впервые вздохнуть спокойно и выспаться, сидя в самолёте, летящем в Берлин.       Пока я всё это рассказывал, Элиот успел осушить два бокала. Он не перебивал и не задавал вопросов, но пару раз начинал нервно стучать пальцем по столу.       Когда мой рассказ был окончен, я по собственной инициативе отпил из бокала и сморщился от горечи, которая обожгла горло.       — Ты сказал, что родители водили тебя по врачам. Из-за чего? — в его взгляде была непривычная мне обеспокоенность.       — Я не говорил до шести лет, пока они не погибли.       — Почему?       — У меня было расстройство аутистического спектра, — я немного покрутил бокал, рассматривая то, как кубики льда переливаются под вечерним освещением.       — Что?.. — он был в неком изумлении. — Аутизм?       — Ну, да, — я не понимал причин такой его реакции. — А что не так?       Он запустил руку себе в волосы и нервно сжал пальцы, бормоча под нос:       — Это же было логично. Твоё поведение и то, как долго ты на всё смотришь, страх трогать людей. Мог догадаться и раньше. Но я не понимаю… — дальше он стал настолько тихо что-то шептать, что мне уже не удалось разобрать слов.       Я взял зубочистку с подставки под салфетки и начал перекатывать кубики льда в бокале, пытаясь выставить все их под углом.       — Скажи, — Элиот вновь резко посмотрел на меня. — Что ты думаешь о том человеке, который сделал это с твоими родителями?       — Я не могу осуждать человека в том, что он хотел достичь собственного счастья, — мне удалось зацепить лёд зубочисткой, но он тут же рухнул обратно. — Наверное, у меня тоже ещё получится стать счастливым.       — Хочешь вернуться во Францию? Ты там родился, — в какой-то момент поочерёдные вопросы превратились в допрос меня одного.       — Не думал об этом.       Элиот резко вырвал у меня из рук бокал и наполнил его по новой, а после придвинул обратно:       — Пей.       — Я не хочу, — накрыли неприятные воспоминания об обжигающем вкусе.       — Пей, легче станет. Когда людям очень тяжело, они пьют алкоголь. Выпьешь весь бокал за раз и можешь спрашивать у меня, что угодно, — он сложил руки в ожидании на стол, как прилежный школьник.       И вот я снова послушно сделал, как ему хотелось. Через минуту на меня обрушилось головокружение. В попытке его облегчить, я подпёр голову рукой и закрыл глаза. Не знаю, насколько был прав Элиот в своих утверждениях, но меня точно покинула слабая боль в области груди слева. Теперь я мог задавать ему любые вопросы, а это не могло меня не радовать.       — Как ты оказался в Германии? Ты же тоже не местный, — первое и наиболее адекватное, что пришло мне в голову.       — Искал одного человека, — он смотрел куда-то в сторону мимо меня.       — И нашёл?       — Ещё бы, — снова этот надменный взгляд, словно он знает всё в этом мире.       — А твоя семья?       Он сдержанно улыбнулся и помотал головой.       А вот и настоящая причина, по которой я решил довериться именно ему. У меня было ощущение, что в его поведении есть что-то до боли знакомое.       Версия с богатыми родителями потеряла всякий смысл, когда выяснилось, что его мать была домохозяйкой, а отец обычным автомехаником.       Из-за небольшого заработка его отцу приходилось ездить на заказы в другие населённые пункты и города.       В один из таких промежутков его отсутствия, когда они с матерью остались дома одни, к ним как обычно пришёл его дядя — родной брат отца Элиота. По старой ненависти и ревности между взрослыми развязался спор, исходом которого стало убийство и изнасилование его матери.       Всё время до возвращения отца ему пришлось жить с этим человеком, а в восемнадцать он потерял и его в подстроенной аварии, став сиротой.       — Ну, что, Райан? — он поднял полный стакан вверх. — Будем теперь спорить про то, у кого судьба хуже?       Меня ошарашило прозвучавшее знакомое имя.       — Откуда ты зна… — всё оборвалось на вопросе, продолжение которого я больше так и не вспомнил.       Моё сознание резко отключилось и провалилось в темноту.       Следующим воспоминанием стало уже то, как утром я сгибался от боли в желудке, который пытался вырвать всё, что выпил накануне. Элиот терпеливо сидел рядом со мной на полу и гладил по спине, пока я в слезах закрывал лицо рукой от стыда и боли.       — Больше никогда не буду пить, — я оттолкнул руку Элиота и сел спиной к стене, обняв себя за ноги.       — Прости, не знал, что у тебя такие проблемы с алкоголем, — в его словах чувствовалась искренность, но сейчас мне могло полегчать только благодаря лекарствам и здоровому сну.       Я уронил голову на руки и заплакал. Что я делаю? Уехал с родины, даже ни разу не навестив могилу родителей. Что они подумали бы обо мне? У таких успешных людей такой трусливый и ничтожный сын. Бежит при первой возможности, а по ночам пьёт крепкий алкоголь, ведя диалог с человеком, которого толком не знает. И позже сидит на полу, извергая все плоды своих трудов. Стыд, боль и тоска. Вот, что я чувствовал.