Легенда Карельского перешейка

— Все запомнила? — В голосе Бинха — тревожное ожидание и пробивающийся сквозь суховатый тембр страх за любимую супругу. — Запомнила, Саша. — Оксана, непривычная в монашеском одеянии, поудобнее устроилась в телеге и с тем умильно-светлым выражением, которое бывает только у очень молодых монастырских послушниц или глубоко верующих, экзальтированных дам, проговорила: — Постою на коленях перед Спасителем, благословения испрошу и пойду крестным ходом в обитель Дивеевскую к Богородице деве. Там постою на коленях пред иконами чудотворными — вот ведь диво какое! Людьми ведь писаны лики, а все же — чудеса исцеления грешным нам даруют… — Превосходно, — придержав разбежавшуюся лошадку, довольно заметил Бинх. — А теперь — внимание. Подъезжаем. Оксана давно дала себе зарок ни к чему здесь душевно не касаться, но когда перед ними возник серый дом за глухим забором, с облупившимися стенами и траченными временем колоннами, внутри нее вдруг словно что-то отчаянно всхлипнуло, зайдясь испуганным: «Господи, господи, господи.....» — Держись, дорогая. — Въезжая в распахнувшиеся ворота, вполголоса заметил Бинх. Телега прогромыхала по разбитой дождями дороге пред тем как свернуть в неухоженный захламленный двор страшного серого дома. Оксана, с трудом взяв себя в руки, легко спрыгнула с телеги, недовольно зыркнув на попытавшегося ей помочь мужа. — Что же это нас сегодня не встречают! — Проговорила она нарочито громко, привлекая к себе внимание. На ее голос во двор буквально вывалился хмурый усатый мужик с огромными руками и похожим на картофелину носом. — Да слышу я, слышу, сестричка! — Отозвался он, вытирая о фартук засаленные руки. — Не ждали мы вас так рано… Сейчас позову Захара и мы мигом управимся. Вскоре во дворе появился еще один человечек. Грузный, провонявший луком и потом мужик, что взглянув на Оксану, лишь смачно сплюнул и пошел к телеге, а усатый, тем временем, сняв картуз, учтиво поклонился: — Фу-ты, ну-ты, молодая ты какая, сестричка. Новенькая что ли? Психов наших будешь утешать и исповедовать? — Не психов, а рабов Божьих. — Весомо заметила Оксана, чуть побледнев при слове «новенькая». — Да по мне — хоть рабов, хоть психов, но собачья у тебя тебя работа, сестричка, — резюмировал усатый. В скором времени перед Оксаной появился и толстый, провонявший потом и луком санитар. — Иди с ним, иди с Захаром, сестрица. — Наблюдая за разгружаемой телегой, напутствовал ее усатый. «Иди, Оксана». — Подтолкнул ее любимый светлый взгляд. И Оксане ничего не оставалось, как двинуться за навязанным ей провожатым. Идя следом за широкой спиной санитара, Оксана внимательно оглядывалась по сторонам, запоминая дорогу, на тот случай, если придется спешно покидать эту богадельню, и чем больше она видела, тем сильнее сжималось ее сердце. Человеческое страдание здесь было повсюду, оно буквально въелось в эти голые серые холодные стены и полы, насквозь провонявшие мочой, человеческими испражнениями, грязным бельем и горькими лекарствами; откуда-то — видимо с кухни, — несло кислыми щами, и Оксана порадовалась, что практически не завтракала. иначе некрасивой сцены было бы не избежать. Она заходила в каждую палату, крестилась, гладила по сальным спутанным волосам душевнобольных страдальцев и шептала слова утешения. Одни ластились к руке и улыбались как блаженные, другие смотрели загнанными звериными глазами, но большинство просто лежало или сидело на узких койках и смотрело сквозь нее пустыми стеклянными глазами. Руки Оксаны мелко задрожали. Неужели ее Коленька, ее нежный, наивный друг детства, самый светлый человек из всех, кого она знает, тоже превратился в ЭТО? В убогого идиота, не помнящего себя, глупо хихикающего, бьющегося головой о стену или харкающего кровью прямо на комковатую серую подушку? Неужели они опоздали и найдут его таким? Очередные слова утешения, которые те, к кому они были обращены, не понимали и не слышали, застряли комом в горле, когда Оксана резко повернула голову к навязанному ей провожатому, указывающему на следующую дверь с решеткой. — А здесь у нас один, особо буйный и безнадежный… Его ты тоже будешь утешать, сестрица? — Его — особенно. — Понадеявшись, что там наконец её Коля, твердо ответила Оксана. Дверь перед ней открылась с глухим скрипом, и Оксана застыла в дверном проёме крохотной, холодной, пропахшей потом и мочой палаты, больше похожей на карцер для заключенных, не в состоянии сдвинуться с места, потому что тот, на кого она сейчас смотрела, не мог быть её Колей. Худой, изможденный, смертельно бледный, коротко стриженный человек лежал, свернувшись клубком на узкой железной кровати в грязной серой робе, и мелко дрожал под тонким одеялом. Его полупрозрачные тонкие запястья, привязанные к изголовью кровати, были покрыты синяками и кровоточили... Оксане хотелось закричать и броситься перед ним на колени, но вместо этого она усилием воли заставила себя степенно приблизится к кровати, и прошептала срывающимся голосом: — Господи, господи, господи… Коленька… Коля, Коленька! Проснись пожалуйста, проснись! Это я, Оксана… — Колени все же подкосились и Оксана рухнула на пол, задыхаясь от накрывающих её неподдельных эмоций. Коля к ее словам, прикосновениям и мольбам остался глух. Он был так похож на ледяную статую, что Оксана на мгновение замерла, подумав о самом худшем, но нет… Её Коля был жив, но от мертвеца его отличало только поверхностное дыхание и тоненькая ниточка слюны, что стекала из приоткрытого рта. Оксане вдруг стало страшно до дрожи, она перепугано вгляделась в Колино лицо, не обращая внимая на сопящего рядом провожатого. — Так вы…это, сестра, знакомы с этим дурачком? «Не твоего ума дело», — едва не выдохнула зло Оксана, с удивлением наблюдая, как булькнувший толстый вдруг отступил от нее и начал заваливаться на бок. — Степан! Как ты вовремя! — Я, барышня Оксана. — Ответил ей Степан, который сейчас каким-то хитрым и неизвестным ей способом быстро и легко вырубил ее грузного, отвратительного, провонявшего потом провожатого. — Выбираться нам надо, Стёпушка, — еще раз взглянув на Колю, наконец-то прошептала Оксана. — Надо, барышня, пока тихий час Николая Васильевича хватиться не должны. Затащив в дальний угол бессознательного санитара, Степан, покачав головой, завернул тихого, бледного, едва ли дышащего Колю в одеяло и взяв его на руки, виновато глянул на с трудом сдерживающую слезы Оксану. — Это я во всем виноват. Не предвидел появления этого демона — его дядюшки, расслабился, как уехал ирод этот, меня отослали в кухню, как провинившегося, и вот теперь барин опять в дите малое превратились. Оксана одобряюще погладила его по плечу и проговорила: — Нет времени на сожаления, веди нас прочь из этой клоаки, Степан! «И надеюсь, — добавила она уже тише, глядя, как Степан выходит из палаты, унося бесчувственного Колю, — Саша уже справился со своей частью плана». Саша справился. Когда они вместе со Степаном миновали обшарпанные коридоры и оказались во дворе, Бинх как раз связывал обездвиженного им усатого. — Все плохо? — Он вскинул голову, профессионально цепким взглядом оценивая Оксанины слезы, растерянного Степана и бесчувственного Колю. — Все плохо, Саша, — лишь всхлипнула Оксана, опуская глаза. — Садитесь. Нужно уезжать немедленно. — Бинх тяжело вздохнул. — И укутайте его получше, — добавил он, наблюдая, как Степан устраивает Колю на телеге, прикрытой привезенными с собой шалями и одеялами. — Скорее, Саша. Оксана всхлипнула в последний раз, но подчинилась простой житейской необходимости: сесть рядом с Колей, укутать его одеялом; погладить по руке: «Держись Коля… Коленька… я рядом.» И только лишь когда телега, прогромыхав, проехала в ворота и устремилась по нахоженной дороге, Оксана не сдержалась: прижалась к до сих пор бесчувственному Коле и разрыдалась…

***

Поежившись от налетевшего в который раз пронизывающего колкого ветра, Яков попытался поплотнее завернуться в бесполезное на грязной проселочной дороге щегольское пальто с кроваво-красным подбоем и крепко сжал в кулаки озябшие в тонких перчатках руки. Ждать было невыносимо, внутри все клокотало и металось, сердце исходило кровью, хотелось рычать раненым зверем, но получалось только бессильно скрипеть зубами. Когда чуткий слух уловил скрип телеги, Яков весь напрягся, превратившись в натянутую струну: — Ну наконец! Из-за дальнего поворота показалась знакомая телега и Яков рванул к ней напрямик по лужам и грязи. Яким, что стоял поодаль у экипажа, только ахнул и покачал головой: — Осторожнее барин! Бинх, завидев друга натянул поводья: — Яша! — Где он! — проговорил Гуро, приблизившись. — Где Коля? — Тихо, Яша! — перехватил друга Бинх, спрыгнув с телеги и кивнув в сторону притихшей Оксаны. — Он спит. — Спит? — Яков Петрович, помогите перенести Колю в экипаж. — Оксана решительно глянула на застывших мужчин. — Все вопросы потом! Поторопитесь, нам срочно нужен доктор! Яков, наконец стряхнув с себя минутное оцепенение, пришел в себя, немедленно оказавшись рядом с Колей, а точнее — ворохом теплых одеял и плащей, из которого виднелись лишь ввалившиеся закрытые глаза на пергаментно-белом лице… — Я убью его! — прошептал Яков, пошатнувшись. — Я убью его и меня никто не остановит!