Легенда Карельского перешейка

Коля, затаив дыхание, смотрел на то, как резкий порыв ветра уносит прочь последний желтый лист и понял вдруг, что умирать ему больше не хочется. И не только из-за постоянной заботы острого, который возился с ним, как заправская нянька — помогал с омовениями, аккуратно переодевал, кормил, подкладывая на тарелку лучшие кусочки, — нет, не только из-за этого, а еще и из-за произошедшей вчера странности, которую Коля тщетно пытался себе объяснить. Вчера острый привычно заявился к ночи, но совсем непривычно водрузил на один из стульев, находящихся здесь, в его палате, медную масляную лампу. И, пока Коля ужинал гречневой кашей с салом, острый склонился, чтобы разжечь ее… Что-то знакомое мелькнуло в оживающем Колином сознании — словно этот момент уже когда-то был в его жизни, но осмыслить произошедшее Коля не успел, захваченный заботливыми расспросами острого. — Как себя чувствуете, Николай Васильевич? — спросил тот, перестилая белье на его кровати. — Хорошо. — Коля робко поднял глаза, хоть уже и не испытывал неприязни к этому «не надзирателю». — Очень хорошо. — Ну и слава богу, — острый собрал тарелки, и вдруг подступил к Коле с решительным видом. — Тихо, тихо, не пугайтесь вы так, Николай Васильевич, — сбивчиво зашептал он, осторожно удерживая отшатнувшегося от него Колю. — Я не причиню вам зла, скорее — напротив… И вот еще что, — добавил он очень тихо. — Расхаживаться вам надо, Николай Васильевич. А то засиделись вы, уж простите мне это, и залежались. Так и до беды недалеко… А потому — как все умолкнут, давайте-ка, барин, поднимайтесь и расхаживайтесь. С этими странными словами острый поспешно подтолкнул свою тележку к двери и вышел. Коля с его уходом вдруг понял, что сегодня ему не дали обычного и привычного лекарства… Но этим странности не ограничились — когда Коля в свете масленой лампы опустился на кровать, то едва не вскрикнул от удивления… На кровати, около комковатой подушки, лежала книга, явно оставленная его острым «не надзирателем», книга, на обложке которой значилось: «Варяги и Русь. Сочинение Якова Петровича Гуро». Коля оглянулся на дверь, прижав к груди находку, все еще не веря, что все это происходит на самом деле и никто не собирается врываться в палату и отбирать у него драгоценный томик. Спустя минуту Коля с нежностью провел пальцами по выведенному золотом любимому имени, взбил подушку и открыл книгу, с трудом сдерживая слезы. Как же он соскучился, как устал быть безвольной тенью себя прежнего! А когда вокруг все стихло, даже глухо стонущий ветер за окном и колотушка ночного сторожа, Коля, укутавшись в тонкое одеяло, как в кокон, встал с кровати и прошелся до окна. Голые ступни холодил щербатый пол, но Коля не замечал дискомфорта. Ему нужно было подумать, а еще понагружать ослабевшие мышцы. Острый был прав! Во всем прав! Завтра нужно будет поподробнее расспросить его о книге, о тех пилюлях, что ему больше не приносят, а еще об авторе этой книги… Ведь не просто же так ему принесли именно её… Вернувшись из воспоминаний, Коля поморщился, вспомнив свои страшные мысли про последний лист. Да, тот сорвался вниз, но Коля отчего-то больше ни чувствовал ни былого ужаса, ни безысходности. Ему впервые за долгое время подумалось о том, что если он будет бороться за себя, за свою жизнь и здоровье, то обязательно дождется Яшу. А Яша его найдет, обязательно найдет, не может не найти, ведь это его любимый Яша. Как же он там? Что с ним? За своими мыслями Коля даже не обратил внимание на изменившиеся звуки в коридоре. Там как будто кто-то поспешно шел, и Коля лишь удивленно вскинул голову, когда дверь открылась, явив ему запыхавшегося и какого-то тревожного острого. — Сюда идут, — тот быстро выхватил из рук Коли и спрятал в полах халата книгу. — Тихо, барин, тихо, не выдавай меня… Оставив все свои вопросы без ответов, Коля опустил глаза, теперь всем собой прислушиваясь к неумолимо приближающимся шагам и голосам… — Да что вы, Алексей Андреевич, — говорил первый голос, — он, конечно, безнадежен, но — безопасен, абсолютно безопасен, мы за этим строго смотрим, — и отвечающий ему второй — вальяжный, неискренний и пугающе знакомый: — Я не сомневаюсь в вас, Василий Дмитриевич. Август всегда мне лично вас рекомендовал и очень вами восхищался… Голоса зазвучали совсем близко. — Тихо. — Еще раз повторил, отступая от него, острый. Но Колю и не надо было уговаривать. Он отлично понял, что до него хотели донести. Он вжался всем собою в угол кровати и уставился в пол, постаравшись выглядеть как можно более безучастным. — Абсолютно безопасен, — сказал первый голос, следом за которым, уже здесь, в палате, послышались шаги. — Вот, сами посмотрите. — Вижу… А этот что здесь делает? — проговорил ненавистный Коле голос. — Это наш санитар, — ответил один из докторов, которого как раз и звали Василий Дмитриевич. — Но он уже уходит. Да, Степан? «Степан!» Колю словно ледяной водой окатило узнаванием. Ну конечно же Степан! Самый преданный и доверенный слуга Яши - это и есть его "не надзиратель" у которого он даже не удосужился спросить имя! Это многое объясняло. И трепетную заботу, и уважительное отношение и книгу наконец. Теперь перед глазами вновь встали мгновения вчерашнего вечера… Тогда Степан разжигал лампу, так же как делал это когда-то давней грозовой ночью на постоялом дворе, перед тем как пригласить своего барина к столу… Именно поэтому его профиль показался Коле смутно знакомым. Это же не может быть совпадением? Яша его нашел и пытается вызволить! Сердце Коли зашлось так, что скрыть собственное ошеломление ему удалось лишь неимоверным усилием воли. — Вы тоже идите, Василий Дмитриевич, — сказал своим вальяжным, созданным для лжи и фальши голосом брезгливо устраивающийся на одном из жестких стульев Данишевский. — Я вижу, что мой племенник безопасен, а потому хочу немного побыть с ним наедине. — Понимаю. — Отозвался Василий Дмитриевич, и ушел, уводя с собой Степана. На хлопок двери Коля никак не отреагировал, продолжая отрешенно наблюдать за тем, как на чистой, стараниями Степана, простыне дрожит мутный солнечный блик. Очень хотелось поднять глаза на этого бесчестного, жестокого человека, а еще сильнее хотелось вскочить, сплюнуть на щегольские туфли и вцепится в его холеное лицо… Но бить было нельзя, даже дать понять, что он все помнит и осознает, было опасно… Коля это понимал, как и то, что играть умалишенного у него долго не получиться, нет выдающихся актерских способностей. Но очень хотелось узнать, зачем именно пожаловал дядюшка. Уж точно не за тем, чтобы повиниться и вернуть его в Сувенир, а потому стоило еще немного потерпеть и послушать… — Милый мой племянник, ну и здорово же тебя отделали, — где-то совсем рядом насмешливо хмыкнул Данишевский. — Но ты и сам виноват, мой милый мальчик. Незачем было связываться с археологами, незачем было путаться с этим развратником Гуро, незачем было убегать от Августа. Ты меня благодарить должен, что я спас тебя от позора и славы содомита. Слушай же меня, щенок! — Колю неожиданно рванули с кровати, и ненавистный голос Данишевского прозвучал у самого его уха. — Слушай, когда я говорю! — А впрочем… — Данишевский вдруг отпустил его, — конечно же, ты не слышишь — хотя бы потому, что тебя здесь здорово «полечили»… Ты сгинешь здесь, сгинешь, Коленька, — опять у самого уха рявкнул склонившийся я к нему Данишевский. — И тогда, наконец, Сувенир станет моим, как и все твое наследство… Племянничек… Вот как, оказывается! Коля почти кричал глубоко внутри. Так просто и легко дядюшка говорит о собственном вероломстве, не боясь, что его подслушают, не гнушаясь бранных слов, не страшась божьего гнева. Да разве ж ему было жалко денег для дяди? Нисколько! Он был готов полностью содержать родного человека до самой смерти, не попрекнул бы ни рублем, а тот… Дядя признался во всем, потому слушать его дальше не имело смысла. Коля медленно и спокойно выпрямился на кровати и безмолвно поднял на дядю абсолютно чистые и ясные глаза… В этот момент их взгляды скрестились. — Ты… — Испуганно отпрянул от него Данишевский. — Ты… Ты… — Я! — проговорил спокойно Коля. — Или Вы, дядюшка, ожидали увидеть кого-то другого? Пускающего слюни на подушку дурочка? — А ведь ты им станешь, мальчик… — Данишевский вдруг преобразился, выпуская на волю себя настоящего: корыстного убийцу, который уже давно замыслил отделаться от племянника, и зашипел змеёй — Станешь! Обязательно станешь… Данишевский отступил к дверям и, со всей силы ударив по ним каблуком, неожиданно прокричал: — Эй, кто-нибудь! Ко мне! Мгновенье за дверью царила тишина, но вскоре послышался топот и быстрые шаги — почти бег по коридору… Коля отпрянул от дяди, глядя, как к нему в палату врываются провонявший потом и луком санитар — его давний мучитель и Василий Дмитриевич. Они набросились на него вдвоем, как на дикого бешенного зверя. Коля сопротивлялся, пока хватало сил (он должен, ради Яши, который его нашел и обязательно придет за ним), но уже совсем скоро обмяк, придавленный к кровати привязывающим ему руки санитаром, а запыхавшийся Василий Дмитриевич, тем временем, заискивающе расшаркивался перед Данишевским: — Редко, но такое случается, Алексей Андреевич. Он что, напал на вас? — Напал! Он и правда умалишенный и буйный! — Прорычал на доктора Данишевский. — В путы его надо… На цепь! Колину голову зажали в тисках сильных рук, грубо разжали рот и он задушено всхлипнул, давясь лекарством, которое опять похитит его душу и лишит сил… Так и получилось. Василий Дмитриевич еще что-то заискивающе говорил Данишевскому, но Коля его уже не слышал — привязанный к кровати и потерянный, он закрыл глаза и полетел в хорошо ему знакомую, безмолвную горькую темноту.

***

Петербургский особняк был погружен в пронизывающую топкую тишину, окна были занавешены тяжелыми шторами, огромные зеркала в холле задернуты черным шелком… В роскошной гостиной слышались только тяжкое дыхание и женские всхлипы, насыщенно пахло воском и ладаном. В дальнем углу комнаты мягко горела лампада. Коля огляделся и заледенел от ужаса. На столе стоял гроб… Настоящий гроб, словно вырезанный из цельного куска насыщенно-черного мрамора. При тусклом свете немногочисленных свечей он казался висящим в воздухе и от того еще более пугающим. Вокруг гроба крестообразно горели свечи. Коля как завороженный приблизился, мягко ступая по знакомому персидскому ковру и заглянул внутрь… В гробу, покрытый ослепительно белым саваном, с бумажным венцом на лбу лежал его Яша. Лицо его было похоже на восковую маску, насмешливые темные глаза были закрыты, тонкие пальцы мягко обхватывали драгоценный крест… — Совсем одна я осталась, Фифи… Мой дорогой мальчик не вынес потери, — зазвучал откуда-то выцветший старческий голос, в котором Коля не сразу, но узнал голос Ксении Алексеевны Гуро. — Яша ушел вслед за своим Коленькой… — Нет, Яша! Я жив! Жив! — пронзительно крикнул Коля и… упал замертво.