Легенда Карельского перешейка

Изломанный солнечный луч лежал на половой доске как-то неправильно — криво и словно размыто, записи в книгах не несли никакой информации, будто это была не привычная славянская вязь, а китайские иероглифы, шум листвы за окном был странно громким, но даже он не заглушал противное монотонное зудение бившейся меж оконных стекол мухи. И только когда Александр Христофорович зашелестел свежей газетой, Коля, застывший взглядом на этой самой мухе, вздрогнул, поёжившись, а затем вновь перевел его на изломанный солнечный луч. Где же Яша? Почему его так долго нет? Он же обещал, что не оставит ни на минуту… На постоялый двор они вернулись несколько дней тому назад. Яким, осатанев от радости, кинулся в ноги барину со слезами, что «пускай продает его цыганам, но больше не оставляет на растерзание Степану и Бомгарту, которые его совсем заездили»… После состоялось радостное оглашение брака Оксаны и Бинха, заставившее добрейшего Леопольда Леопольдовича расчувствоваться, расцеловывая дочь. «Будь счастлива, Оксаночка, — бормотал Бомгарт, утирая слезы, — будь счастлива. Жаль, матушка-покойница не дожила и не видит». Следом был праздничный ужин, устроенный Бомгаром — чтобы почтить молодых и за них же порадоваться… А после ужина Коля оказался в своей старой комнате, где радостной пчелой крутился Яким, до безобразия счастливый возвращению обожаемого барина… Ночами была одинокая холодная постель, потому что здесь, в гостинице постоялого двора, им с Яковом нельзя было больше делить одну комнату на двоих… Хотя их с Яковом любовь продолжалась за его пределами… продолжалась бы безоблачно, если бы не та бесконечная тревога, которую Коля все чаще замечал в любимых глазах цвета шоколада… — Что с тобой, Яша? — в одно из их страстных уединенных свиданий на рассвете у моря спросил его Коля. — Ничего, свет мой, ничего. — Задумчиво отозвался тогда Яков. А потом спросил у Коли, нет ли у него странного, тягостного ощущения, что за ними постоянно следят чьи-то чужие, недобрые глаза?.. До того момента такого ощущения не было, а потом Коля будто перенял его от Якова и ухнул в него с головой. Теперь ему тоже постоянно казалось, что за ними следят… Следят вкрадчиво, умело и постоянно. — Не мучайте себя, Николай Васильевич. — Здесь, в залитой солнцем комнате заметил Бинх, который, видимо, давно наблюдал за ним, и как любой человек, работающий с преступниками всех рангов и мастей, умел читать по лицам. — Подводы из Петербурга за этой вашей раскопанной лодкой давно уже проехали. Так что скоро наши археологи вернутся. Но Коля не желал — не мог! — ждать этого обещанного Бинхом «скоро». Его душа рвалась к одному единственному, дорогому человеку, с которым не виделся со вчерашнего позднего ужина. Потому, отстранив навязанные ему Оксаной погодные записи, Коля решительно поднялся. — Я прогуляюсь до раскопок, Александр Христофорович? — Прогуляйтесь, Николай Васильевич, — ответили ему. — Только возьмите с собой Якима. — Непременно возьму, — уверил Бинха Коля, молясь о том, чтобы тот не заметил, как его чуть не перекосило от злости. Да сколько можно ему Якима сватать в сопровождающие! В сердцах чуть не хлопнув от досады дверью, Коля устремился прочь из гостиницы, даже не подумав искать Якима. Он взрослый мужчина и дела у него важные, а уж искать любимого вместе с дядькой, который ему сопли утирал, последнее дело. Погода шептала, дорога сама ложилась под ноги и Коля заторопился к раскопу почти бегом. Свежий морской бриз, долетающий с берега, заливистые птичьи трели и мягкие солнечные лучи. Все это понемногу примирило Колю с вынужденным одиночеством, которое никогда не ощущалось им так остро, как сейчас, и он конечно понимал, что причина это только одна и зовется она «Яков». С ним рядом Коля наконец раскрылся, почувствовал себя не болезненным ребенком под присмотром взрослых, а самостоятельным интересным человеком… И все это благодаря заботе Якова, его нежному терпению, его всепоглощающей любви. Какой-то странный звук раздался совсем рядом, когда поглощенный своими мыслями Коля свернул к знакомым валунам и соснам. Ему осталось пройти совсем немного, когда на дорогу, в ее послеполуденное дрожащее марево, въехал чужой, огромный экипаж. — Коленька, — послышалось из поравнявшегося с ним экипажа. — Ты куда-то собрался, мальчик мой? Коля остановился, пораженно глядя на экипаж, из окна которого выглядывал господин Данишевский. — Дядя! Ч-что ты здесь… — зазаикался от неожиданности Коля. — Как ты здесь оказался? Что-то случилось в Ярославле? — Нет, ничего не случилось. — Загадочно поблескивая глазами, ответил походивший на лоснящегося кота Данишевский, выходя из экипажа на усыпанный сосновыми иголками тракт. — А с тобой что случилось, Коленька? — Со мной все хорошо, — уверил дядю Коля и натянуто улыбнулся. — Даже лучше, чем обычно… Приступы больше не повторялись. — Неужели это археологи тебя так быстро излечили? — дядя выжидающе помедлил. — Или, может быть, только один из них… тот, что с темными глазами. Коля напрягся всем телом и почувствовал, как по спине пробежал неприятный холодок. Ему ведь не послышалось? Дядя непристойно намекал на них с Яшей… Коля похолодел, чувствуя, как сердце замерло в груди, отступил на шаг, но попытался ответить ровно: — Не понимаю о чем вы? — Да неужто, Коленька… — как будто с грустью ответил дядя. — А мне вдруг вспомнился твой так несвоевременно повредившийся рассудком батюшка. Может, ты у нас тоже повредился, мой милый мальчик? Как думаешь, Август? От неожиданности Коля попятился, безмолвно взирая на выбиравшегося из экипажа доктора Августа. — Вы только посмотрите на него, — с усмешкой начал Данишевский. — Такой юный, такой невинный, такой очаровательный. А по сути всего лишь развратная подстилка. Впрочем, так даже лучше… — внезапно подступив к нему на шаг, Данишевский схватил Колю за руку и больно дернул его к себе, продолжая: — Помоги мне, Август, почему я должен делать все сам! Коля рванулся, наконец понимая, что именно происходит, но сил против них двоих ему не хватило. Его грубо развернули и, надавив на плечи, втолкнули в экипаж. Удерживая его руки, Данишевский крикнул: «Трогай», пока Гофман вливал в рот задыхающемуся от возмущения Коле какое-то противно пахнущее темное лекарство… «Яша!», было последним, что выдохнул Коля перед тем как отключится и упасть в пугающую пустоту.

***

Яков не мог поверить, что это происходит с ним. Такой безумной беспомощности он не ощущал еще никогда. Он, черт возьми, всегда и все вокруг себя контролировал, доверял интуиции и вот теперь метался как тигр в клетке, в который раз уже сухо и холодно расспрашивая лучшего друга о том, как мог исчезнуть среди белого дня его Коля, его мальчик, который за всю свою жизнь и мухи не обидел и не уходил без сопровождения дальше ближайшей рощи. — Зачем ты отпустил его, Саша? — в который раз вопрошал Яков, повернувшись спиной к расстроенному Бинху, чтобы ненароком не убить того взглядом. — Яш, прости, недоглядел я. Ну не мог я подумать, что с ним может что-то случится в этом тихом месте, — винился Бинх, сгрызая себя заживо. — Уже простил. — Сухо ответил Яков. — Ну, а сам-то ты — сам-то ты что об этом думаешь? — Яш, успокойся и сядь наконец. Может, мальчик просто решил пройтись, побыть в одиночестве. Я уже всех оповестил. Оксана, Леопольд Леопольдович и Степан обязательно его найдут, если это действительно так. А вот если нет, тогда и будем решать, что делать дальше. Яков недоверчиво замотал головой. — А может, он и вовсе уже в поместье. — предположил Бинх. — Я отправил Якима в Сувенир разузнать. — Этого я и боюсь, — содрогнувшись от мысли, что Коля каким-то непостижимым образом мог оказаться в опасном для него Сувенире, ответил Яков. — Этого, Саша, я больше всего и боюсь.