Легенда Карельского перешейка

Теплым августовским полуднем Яков сидел в кабинете с чашечкой душистого свежесваренного кофе. Ранним утром, когда он покидал спальню, Коля еще сладко сопел в подушку, бесстыдно обнаженный и расслабленно-прекрасный под теплым одеялом после очередной страстной ночи в его объятиях. А пару часов назад они вдвоем завтракали в уютной тишине столовой, бросая друг на друга нежные многозначительные взгляды. Счастье искрилось и пело меж ними. — Значит, говоришь, обживается наш Николай Васильевич? — проговорил Яков, отставляя тонкий фарфор прочь. — Обживается. — Андрей, которого Яков вызвал с целью отдать кое-какие распоряжения, подступил чуть ближе. — Слава Богу. Яков довольно кивнул. — Спасибо, что приглядываешь за Николаем Васильевичем, Андрей. — Яков любил, наверное, впервые так полно и безоглядно. Коленька, казалось, затмил для него даже солнце. Они были вместе уже несколько недель, практически не расставаясь и в тиши особняка, и на бесконечных выездах и прогулках по столице, которую Коля - (Яков на это надеялся), - полюбил так же безоглядно, как и он сам. Мальчик увлеченно изучал все уголки Петербурга и почти благоговейно слушал долгие рассказы, пока утомленный и счастливый, не засыпал в его объятиях. «Я люблю его, — целуя лохматую макушку, постоянно думал Яков. — Я очень сильно люблю его». Но сейчас любовь, которой они оба отдались так полно и безоглядно, стала поводом для беспокойства. «Даже если Сашке удастся раздобыть порочащие Гофмана и Данишевского доказательства, Колю мне не отдадут, — подумал Яков, равнодушно наблюдая за ожидающим его распоряжений Андреем. — Черт возьми, какая жалость, что он еще несовершеннолетний и не может распорядиться своей жизнью по собственному разумению...» — О чем задумались, Яков Петрович? — спросил его Андрей, внимательно наблюдая за всеми оттенками чувств на лице барина. — Так, ни о чем, Андрей. — решив не портить себе настроение перед поездкой, которую они с Колей давно уж запланировали, ответил, поднимаясь, Яков. — Барыне Ксении Алексеевне доброго здоровья от нас передайте, — спокойно напутствовал его Андрей. — Передам непременно. — Прежде чем покинуть кабинет, согласился Яков. Впрочем, во дворе, где его уже ждал самый важный в его жизни человек, смятение, вызванное мыслями о будущем, растворилось в одно быстрое мгновение… — Ты не передумал ехать, свет мой? — собственноручно открывая дверцу ожидавшей их кареты, спросил Яков, любуясь словно светящимся изнутри, нарядным Колей. — Как я могу, Яша. — Коля легко забрался внутрь и удобно устроился на мягкой скамье — Но по правде сказать, я волнуюсь. Очень. Яков, в свою очередь, не дал любимому продолжить, и устроившись рядом, легко приобнял: — Уверяю тебя, моя матушка замечательный человек и она обязательно тебя полюбит. Яков уже очень многое рассказал Коле о себе и своей семье, даже показал миниатюрный портрет своей матушки, что держал в кабинете, а Коля все не мог наслушаться. Впервые с ним так долго и заинтересованно беседовали дни напролет и с таким душевным трепетом слушали его безыскусные высказывания о жизни, литературе и искусстве. Коля так боялся потерять эту нежность, тепло и уют, что ему так щедро дарил Яков, что даже в имение его матушки собирался, как на прием в Зимний, опасаясь подвести любимого. — Ты никого не подведешь, свет мой, — сказал ему Яков, когда Коля все же решил поделиться с ним своими сомнениями. — А сейчас подреми. Нам еще несколько часов ехать. — Хорошо, я попробую. — Боясь помять очередной идеальный летний костюм, Коля мягко откинулся на спинку скамьи и прикрыл глаза, чувствуя на себе внимательный нежный взгляд, который словно теплым пледом накрывал его покоем и безмятежностью. Коля даже не заметил, как вскоре задремал, а проснувшись, с удивлением взглянул в лицо обнимающему его Якову. — Вон Царское Село, Коленька, — Яков махнул рукой в сторону каких-то мелькнувших вдалеке построек. — Почти доехали, свет мой. Ровные чистые улочки, благоухающие сады за резными заборчиками, льющийся в уши колокольный звон, улыбчивые нарядные кухарки и горничные из лучших домов на улицах, богатые экипажи… Царское Село заворожило Колю сразу и навсегда. Его Сувенир был прекрасен, но пригороды столицы очаровывали не меньше. — Мне тоже здесь нравится, свет мой, — с улыбкой подтвердил Яков на невольно вырвавшееся восхищение дорогого для него юноши. — Пойдем, — он потянул створку въехавшего в богатый двор и остановившегося экипажа. — Навестим мою матушку. С Коли мигом схлынуло благостное спокойствие, остались лишь гулко бьющееся сердце и потеющие ладони. — Пойдем. Дорогих гостей на крыльце уже встречал важный седой лакей и несколько старых слуг, что знали Якова еще мальчишкой. — Добро пожаловать, Яков Петрович! — Раздавалось то тут, то там, пока они наконец не вошли в дом, где передали шляпы кланяющимся слугам и прошли вслед за лакеем в небольшую уютную гостиную, всю пронизанную солнечным светом, льющимся из окон, выходящих в сад. Навстречу им поднялась высокая женщина с королевской осанкой в идеально сидящем на ней платье цвета переспелой вишни. Ее чуть подернутые сединой локоны были уложены в высокую прическу, а темные проницательные глаза внимательно глядели на вошедших гостей. Яков тут же прошел к матушке и, почтительно поцеловав её руку, оглянулся к замершему чуть поодаль Коле. — Дорогая матушка, рад представить вам Гоголя Николая Васильевича, о котором неоднократно упоминал в своих письмах. Коля подумал, что ослышался… Как много Яша уже поведал о нем этой строгой, величественной женщине? Возможно, его мама была бы похожа на неё… Коля бы хотел этого… — Уж не Васеньки ли Гоголя сынок? — К удивлению Коли, спросила, поднимаясь с мягкого диванчика им навстречу, Ксения Алексеевна. — Фифи! — окликнула она сидевшую за пасьянсом старушку-приживалку. — Ты же помнишь Васеньку и Машеньку?.. — Да, да, — заворковала та, разглядывая заалевшего ушами и мало что понимающего Колю. — Машеньку я помню, барыня. Как и того романтичного молодого человека, что на ней тогда женился. — Простите старуху, Николай Васильевич. — Улыбнулась ему Ксения Алексеевна. — Просто в молодости я была дружна с вашими батюшкой и матушкой. — Вы были знакомы с моей матушкой? — Коля был так оглушен услышанным, что забыл обо всем, он готов был упасть в ноги Ксении Алексеевне и просить рассказать о той, которую никогда не знал, все возможное. — Я ее любила, как младшую и очень милую сестричку, — с заметной грустью ответили ему. — Да вы садитесь, Николай Васильевич… Яша, Яшенька… — Прекрасный темный взгляд скользнул любовно к озадаченному не меньше Коли Якову. — Сходи на кухню, ангел мой, пускай там поторопятся… Яков, наверное, решил не спорить с матерью, потому что поспешно удалился, а старушка повернулась в Коле, который наконец уселся рядом с ней. — Что ж. Теперь поговорим, — проговорила Ксения Алексеевна, мягко улыбаясь. — Спрашивайте, мой милый мальчик. Вы, наверное, хотите знать о Машеньке? Коля гулко сглотнул. Он даже не надеялся когда-нибудь услышать подобный вопрос, а потому просто кивнул, не доверяя голосу. — Она красавица была, наша Машенька, — пришла ему на помощь Ксения Алексеевна. — А как пела — чудо! Фифи? Ты помнишь, как пела наша Машенька? — Да как не помнить мне, — с тоской по давно ушедшей юности заметила сидевшая за картами старушка. — Голос — дивный! Даже какой-то посланник, в орденах и с лентами, однажды, кажется, прослезился, заслушавшись ее. — Но обещалась она только Васеньке, — с улыбкой заметила тоже ушедшая в воспоминания Ксения Алексеевна, чтобы потом добавить: — А хотите, милый Коля, я вам ее покажу?.. Покажу вашу милую матушку? Окончательно потерявшийся в своих чувствах Коля все же нашел в себе силы быть вежливым собеседником: — Неужели у вас есть её портрет? — Фифи, неси мою шкатулку, — велела, поднимаясь, Ксения Алексеевна. Шкатулка, принесенная старушкой-приживалкой, таила в себе два секрета — внутри нее, на подушечке из темно-синего бархата, покоился флакончик с душистыми духами, а с обратной стороны крышки на Колю взглянули небесно-синие, прекрасные глаза… Небесно-голубые, почти хрустальные глаза, так похожие на его собственные, глядели на Колю с портрета-миниатюры прелестной девочки лет десяти-двенадцати. Нежная, чуть грустная улыбка, мягкие черты миловидного лица… Неужели это его мама? — Думаю, вам надо взять ее себе, — имея в виду шкатулку, тихо заметила Ксения Алексеевна, улыбнувшись возвратившемуся к ним Якову. — А портрет… Ну что ж. Позже я пришлю к вам живописца, он мне его перерисует. В поле зрения Коли появился Гуро. — Берите, любезный Николай Васильевич, — по выражению лица Коли понимая, что здесь случилось нечто очень и очень важное, сказал, подходя к ним, Яков. — Матушка слов на ветер не бросает… И от своих слов не отказывается… — Спасибо. — Коля принял шкатулку подрагивающими от волнения пальцами. — Это бесценный подарок. — Ну что вы, милый мальчик. Для меня счастье принимать сына моей милой Машеньки… И обедать нам пора, — кивнув на раскрывавших двери в столовую лакеев, сказала Ксения Алексеевна. — Пойдемте, мои дорогие… — Ну вот ты и «милый мальчик», свет мой, — пошутил, склоняясь к нему, Яков. — Но все-таки — как тесен мир… Уж не знал, не думал, что моя матушка была дружна с твоими родителями. Коля с бесконечной нежностью посмотрел на мужчину рядом и, мягко оперевшись на предложенную руку, наконец позволил себе расслабиться. — После всего произошедшего я абсолютно уверен ,что наша с вами встреча была далеко не случайной… — Не случайной, свет мой, — увлекая его в столовую, подтвердил ему Яков… Если все получится у Сашки в Ярославле, если все выгорит, то теперь он знает, кого попросить об опекунстве для Коли. Он попросит матушку…