Куда податься

      — Встречаем опоздавших, — фыркнул Али. — Так долго от ОКОД-овцев по дворам петлял?       — Не без этого, — Андрей неуютно передернул плечами. — Как Илдус?       Дино сидел на перевернутом деревянном ящике, крутя в руках небольшой складной нож. Кровь ему уже остановили, но нос здорово опух и на челюсти расцветал большой фиолетовый синяк.       — Так. Царапины, — он махнул рукой.       — О, Пальто, — вынырнул из прилавка Вахит. — Явился! Поди-ка сюда.       Андрей медленно, нехотя подошел, заранее группируясь — видел, как Зима заряжал правую руку.       А ударил с левой.       Андрей потер ладонью ноющую челюсть, пытаясь понять, есть ли кровь во рту. Крови не было, удар немного смазался, пришелся на нижнюю часть. Вахит сунул руки в карманы олимпийки и громко шмыгнул носом, оглядываясь на прилавок.       — Это за опоздание. И сегодня твой процент в общак отойдет.       Андрей кивнул, принимая. Всё было нестрашно и неважно, пока разговор не заходил о Марате. Андрей стал за прилавок, и Вахит передал ему пистолет, головой указав на ящики.       — Здесь только часть, мы щас с Али еще принесем. Разберешь.       — Хорошо. Вы к Кащею?       — Да. Веса вообще не осталось, если нарки пылить начнут, вы там их осадите как-нибудь, — Вахит почесал бритую голову. — Кащей теперь у Сивухи на хате варит, знали?       Андрей с Дино синхронно покачали головой.       — Если что, тогда к Сивухе ходить будете, ясно?       — А джинсу еще привезут? — спросил Илдус, перевешиваясь так, что чуть не упал с ящика. — А то в четверг такая девчонка заходила — чума-а-а! Про джинсовки спрашивала.       — Губу закатай, герой любовник, — Зима легко ударил Дино подзатыльник. — Как ОКОД-овцы отколовшиеся притащат — так и будут твои джинсовки.       Али нахмурился.       — Вах, это ОКОД-овцы нам в магазин закидывают? Нихрена се.       — Не западло с ними дела водить? — сморщился Дино. — Или мы так себе иммунитет выбиваем, чтоб в тюрьму не попасть?       Зима пожал плечом.       — Это Юра, который раньше с Разъездом мотался, — нехотя пояснил Вахит. — Ну и Марат с ним, которого вы сегодня пиздили.       — Кто-то пиздил, а кто-то спасал, — поджал губы Али. — Да, Пальто?       Андрей сглотнул. Сердце рвануло в ребрах, застучало бешено и припадочно — но ни дыханием, ни жестом себя не выдал.       — А что, надо было дать тебе прибить его прям там? — Андрей посмотрел на Дино, выдерживая его хмурый, почти что злой взгляд. — Он с ОКОД-ом ходит, с ментами на короткой ноге. И так сейчас думай, чтоб не пошел рассказывать, кто ему лицо разукрасил.       — А мы еще раз можем напомнить, что язык за зубами держать надо. На всех пистолетов не хватит, чтоб подбрасывать, — выплюнул Дино. — Мы его кулаками быстрей уработаем, чем он нас языком. А, Зима?       Вахит внимательно, недоверчиво смотрел на Андрея. Ждал от него чего-то — и Андрей выдал последнее, что мог выдать, чувствуя, как легко сейчас будет вырыть себе могилу.       — Не надо никого урабатывать, — процедил Андрей. — Я поговорил с ним. Не сдаст он никого, понимает, что сам полез.       Повисло тяжелое, злобное молчание. Али переглядывался с Вахитом. Дино, прищурившись, не сводил с Андрея глаз. Ждали решения старшего — никто своего мнения не высказывал и на рожон не лез, но их скупые на эмоции лица прекрасно показывали отношение ко всему. Андрей тоже посмотрел на Вахита, заранее готовый к удару.       Зима потер рукой шею — с такой силой, что на коже потом остался широкий красный след.       — Андрей прав, — медленно, будто соглашаясь сам с собой, проговорил Вахит. — Нам в прошлый раз злость Марата дорого обошлась. Если сам полезет — не жалейте, но из мести не надо, Дино. Пальто, — Зима сурово посмотрел на Андрея. — Следи за тем, с кем говоришь, иначе загасим по-жесткому. Это тебе не чушпан с района, это стукач.       — Я понял.       — Сказал, что не сдаст никого, — Вахит повторил слова Андрея. — Ручаешься за него?       — Да.       — О как, — ухмыльнулся Али. — А когда Пальто пришивался, за него ж Маратка ручался.       — Круг замкнулся, — заржал Дино. — Че там по шмотью с качалки, Зима?       Казалось, забыли.       Тему больше не поднимали, и когда Илдус приложил к синяку консерву со шпротами, никто ничего не сказал. И все-таки, напряжение, небольшое и почти неощутимое, между Дино и Андреем висело. Разговаривали в ту смену мало. Даже держаться старались по разные стороны магазина: Андрей не вылезал из прилавка, Илдус ходил вдоль окон, часто, намного чаще, чем обычно, выходя на улицу покурить.       Андрей с немым, тихим непониманием смотрел себе под ноги — прямо на аккуратно выложенную плитку. Сидело в груди ощущение чего-то неправильного, инородного, что еще нельзя было опознать. Что-то неестественное было и в его нахождении здесь, и в пистолете за спиной. В наркотиках, цены на которые отскакивали от зубов. Что-то ложное, фальшивое было в том, как он не ответил ни за разговор с Маратом, ни за то, как полез на своего старшего во время драки — становилось ясно, что группировки в привычном Андрею понимании больше не было. Универсам изменился до неузнаваемости.       Когда Али с Зимой ушли в качалку за остатками товара — молчанием можно было резать воздух. Ситуацию немного спас Олег Иванович — включил радио погромче, и слушать старые неинтересные песни оказалось лучше, чем молча жевать губы, пытаясь друг на друга не смотреть. Старая тяжелая дверь открывалась и закрывалась, впуская посетителей. Кто-то приходил за продуктами, кто-то — к ним. Своих Андрей вычислял практически сразу, по цепкому взгляду и руке, всегда опущенной в карман, будто брали что-то нелегальное, даже если хватали вещи. Наркоманов тоже узнавал. Когда пришел один из постоянников — Дино скользнул за ним, готовый вписаться, если что. Андрей объяснил, что товара нет. Потом объяснил еще раз. Потом Дино его вышвырнул. Разбирался на улице, и Андрей через окно с решеткой видел, как Илдус держит его за грудки, от души впечатав кулак в дыхло.       Напоследок Дино толкнул его, отправляя в противоположную от магазина сторону. Достал сигареты. Затянулся. Битые костяшки Андрей видел даже стоя за прилавком.       Вдоль окна пошли люди — значит, приехал автобус. Кто-то заходил в магазин, и дверь постоянно открывалась, впуская прогретый весной воздух. Дино следил за всеми, затягиваясь.       Вместе с толпой зашел и Ильдар Юнусович.       Андрей дернулся. И пока еще было время — пока его не заметили, скользнула шальная, совершенно детская мысль — сесть на пол, спрятаться за прилавком, как будто игра в прятки, надеяться, что не заметят и не найдут.       Не успел ничего сделать. Дождался, пока встретятся взглядами — и за несколько секунд понял, что Ильдар знал, что он здесь.       — Ба, кто тут у нас! — Ильдар Юнусович раскинул руки в стороны, подняв брови. — Какими судьбами, Андрей?       Андрей шумно сглотнул. В окно больше не смотрел, но краем глаза видел, как Дино, докурив, вошел внутрь.       — Здравствуйте.       — Ну привет, — Ильдар пригладил большим и указательным усы. — Так что ты тут делаешь, с обратной стороны-то, а?       — Помогаю.       — Подрабатываешь, значит?       — Немного.       — Это откуда такой порыв? Улица больше не кормит?       Андрей промолчал. Ильдар ухмыльнулся, став ближе. Выхватил взглядом Олега Ивановича, обслуживающего покупателей, и легко оперся руками на прилавок, наклоняясь ближе.       — Чем торгуешь?       — Ничем, — качнул головой Андрей, чувствуя, как в горле пересохло. — Я помогаю продукты разгружать.       — Так вроде разгружено всё, — Ильдар цепким взглядом прошелся по витринам. — Получается, закончил работу-то?       — Почти.       Ильдар отступил, пряча руки в карманы форменных брюк, и лениво прогулялся по магазину. Олег Иванович начал коситься на него, но по-прежнему делал вид, что всё в порядке, ничего не говорил.       Дино отвернулся, чтобы не светить разбитым лицом.       Андрей чувствовал себя так, будто вокруг него метают ножи — и в него до сих пор не попали только каким-то чудом. Сердце громко стучало. Ладони вспотели, по спине шел холод.       Веса не было — и потому, даже если Ильдар Юнусович решит осмотреть нижние полки — наткнется только на кучу ворованных вещей. Это может спасти. Это не так страшно.       Хуже, если он увидит старый китайский Токарев у Андрея за поясницей. Через олимпийку было плохо видно, если не знать, куда смотреть, но Андрей все равно на всякий случай не поворачивался спиной.       Ильдар Юнусович, обойдя магазин вдоль всех стен, вернулся обратно к прилавку.       — Ну неплохо, неплохо, — он серьезно покивал. — Ирина про тебя рассказала просто. Деньги водиться стали, а она, бедная, не понимает, откуда. Неприятно, наверное, когда про тебя хорошего не подумать? Она ж сразу опасается, что ты влез куда-то.       — Зря опасается.       — Вот я ей тоже так сказал. Хочешь по-взрослому — так и отвечай по-взрослому, нечего с тобой возиться, вон уже лоб какой здоровый вымахал.       Ильдар достал руки из карманов и сложил их за спиной.       — Ну, показывай.       — Что показывать?       — Что вы тут продаете, бизнесмены доморощенные.       — Сказал же, что ничего.       — А если я с обыском пришел? Как должностное лицо имею право.       Андрей прищурился. Выдержал его прямой взгляд, не дернулся, даже заставил себя не сжимать кулаки. Поднималось волнение к горлу, встрепенулось чувство опасности, как перед облавой — но справиться с этим вышло слишком легко. Чувствовал подрагивающий страх где-то на периферии, совсем не обращал на него внимания, страх не мешал, только подогревал кровь, заставляя мозги работать быстрее.       Готов был справиться. Готов был выстоять.       — Говорю же, ящики помогаю таскать.       — Не верю, — Ильдар легко пожал плечами. — Уважаемый!       Олег Иванович вскинулся, вытер руки о замызганный фартук на груди и медленными, шаркающими шагами подошел к Ильдару. Тот махнул перед ним удостоверением, не задерживая у глаз.       — Здравствуйте, здравствуйте, — Олег Иванович закивал.       — День добрый. Я спросить хотел, что тут этот молодой человек делает?       — Как что? — Олег Иванович внимательно посмотрел на Андрея. — Ведомо, что помогает, что ж еще? Мне возраст не дает на верхние полки лазать.       — А платит ему кто?       — Я плачу, начальник.       — С кармана своего достаете?       — А что ж делать?       — И по сколько?       — Да когда как… — Олег Иванович почесал седую голову с залысинами ото лба. — Рублей восемь в неделю где-то.       — Это ж тридцать два рубля в месяц! Нехило. А знаете, что парнишка-то еще в школе учится?       — Во время уроков не отвлекаю. Ученье — свет!       — А группировка — тьма, — себе под нос пробубнил Ильдар. — За прилавочек пустите?       — Вам не запретишь.       — Тоже верно.       Олег Иванович медленно пошаркал к другому углу магазина. Ильдар Юнусович еще раз встретился взглядом с Андреем — Андрей смело смотрел ему в глаза. Теперь, когда Ильдар окажется здесь, на его стороне, перемахнуть через прилавок будет проще. А там уже рвануть на улицу и бежать.       Дино все еще делал вид, что не может выбрать консервы, читая их состав и прячась в быстро рассеивающейся толпе.       Ильдар оказался здесь. Нагнулся, осматривая прилавок — мельком заглянул в кассу, повертел овощи, разгребая руками первые полки.       Второй отсек смотрел уже не так внимательно. Андрей стоял над ним, сложив руки на груди. Полок еще было много. Запал Ильдара угасал, с каждой полкой он выглядел все хмурней и загруженней, и Андрей не столько боялся за хлам, сколько за пистолет. Он царапал дулом поясницу. Носить его было неудобно, и Андрей знал, что иногда Дино или Сутулый оставляли оружие прямо на нижних полках среди вещей.       Третий и четвертый отсеки Ильдар окинул быстрым взглядом, даже не заходя Андрею за спину.       — Склад покажете?       — Пойдемте, конечно, — Олег Иванович закивал, подняв дрожащую от старости руку в сторону склада.       Там они ничего не хранили. Товара было не так много, чтобы забирать себе часть склада, так что Андрей почти перестал волноваться: ничего, кроме еды, Ильдар не найдет.       Пересекся взглядом с Дино. Покупателей почти не осталось, и его здоровая фигура теперь была однозначна — ходил, сгорбившись, с бритой башкой и разбитым лицом. Андрей указал кивком головы на выход. Дино качнул головой, и Андрей кивнул на входную дверь еще раз. Илдус нехотя вышел, на ходу достав сигареты. Стал все равно так, чтобы видеть в окно, что происходит.       Андрей оперся плечом на стену.       — Видите, сколько ящиков… — причитал Олег Иванович. — Их же завезли и бросили, никто не разгружает, а мне как их? Места на полу нет, а наверх я не поставлю, у меня суставы не выдерживают… По весне так особенно.       Ильдар кивнул.       Он хмурил брови и жевал губы. Остался недоволен, и на Андрея посмотрел так, как смотрел на преступников.       Наклонился к нему, став совсем близко.       — Я найду, — прошипел в лицо. — Не сегодня, так завтра. И если это будет что-то хуже тряпок ворованных — ты первый же заплатишь. По всей строгости заплатишь, Ира за тебя страдать не будет.       Андрей не кивнул. Снова хотелось — сбежать, но заставлял себя смотреть ему в глаза. Чувствовал запах его прокуренной формы. Видел его заляпанные пальцами очки.       Ильдар ушел, и только потом, когда за ним закрылась дверь, и его решительный силуэт мелькнул в окнах, можно было выдохнуть. Пистолет по-прежнему царапал поясницу. Андрей переглянулся с Олегом Ивановичем — и ничего друг другу не сказали, только кивнули в молчании холодных стен.       Остался неуязвимым, незамеченным — как и хотел. Ильдар ушел, и вместе с ним ушло чувство опасности. Можно было опустить сдавленные напряжением плечи.       — Че он хотел? — спросил подошедший Дино. — Смотрел всё?       — До наших полок не дошел, на склад свалил.       — А хотел-то че? Кто его навел, не Марат?       — Нет… — Андрей вздохнул. — Это Ильдар, который с мамой моей еще…       — Ясно. Так че он?       — Искал что-то. Ему Ирина Сергеевна походу наплела, что я откуда-то деньги беру.       — А про магаз ты Ирине Сергеевне своей не говорил?       — Не, ты что, — соврал Андрей.       — Хреново, — Илдус громко цыкнул. — Думаешь, еще придет?       — Походу.       — Надо товар перепрятать. Пацаны когда с весом вернутся — решим, куда.              Даже неуязвимость была зыбкой. Андрей нигде не чувствовал твердости, а вместе с ней пропадала и наглая холодная уверенность в завтрашнем дне.       И все-таки — Ильдар больше не заходил. Весна добрела, лелеяла светом расцветающие деревья. Юлька всё чаще просилась гулять, и порой Андрей брал ее с собой в качалку, где она, довольная, бегала среди пацанов и пыталась ударить кулачком в грушу. Юлька болтала без устали, и парни, собравшись вокруг нее, слушали внимательно и улыбчиво. Прыгали вместе с ней на скакалке. Один конец держал Рыба, второй — Лампа, а Юлька в центре ловко скакала под их счет.       Андрей водил бы ее чаще, но каждый раз, когда она бегала у пацанов под ногами, не мог отделать от мысли, что Юлька, со своей детской непосредственностью, может что-то ляпнуть про Марата — что тот регулярно приходит к ним домой и что они тоже играют, и в скакалку, и в ладушки, и во что только не — Андрей боялся, не мог расслабиться, постоянно следил за ней глазами и старался вслушиваться в каждое слово, что она говорила. В общем, как начал ее приводить, так и перестал, и порой Юля негодующе спрашивала, когда они снова к пацанам.       — Ты че ее, в магаз водил? — спросил Марат. — Долбанулся? Вы там с оружием наперевес сидите.       — В магаз! — вскрикнула Юлька. — В какой магаз?       Марат погладил ее по голове.       — Ни в какой, леди. Иди-ка рисуй, что ты жирафа своего оставила?       — В качалку пару раз брал, — ответил Андрей.       — Они ж там курят все.       — Зима при Юльке запретил.       — Хоть что-то хорошее от него.       Андрей фыркнул, пересаживаясь к Марату ближе. Сидели на полу, рядом с Юлей, которая бегала от яркой новой книжки с кучей картинок у Марата в руках до карандашей и тетрадных листов, раскиданных посреди комнаты.       Андрей оперся на Марата. Будь они одни — уже давно бы положил голову ему на плечо, но сейчас оставалось только сидеть рядом, откидываясь затылком на диван. Синяки с лица Суворова не сошли, но уже заметно пожелтели. Раны затянулись. В память остался только сколотый зуб, и Андрей правда не замечал разницы, когда они целовались.       Солнце билось в окна, валялось на полу теплым светом. От раскрытой форточки шел легкий ветер, подбрасывая занавески. Андрей хотел бы встречать с Маратом весну — на улице, плечом к плечу, шаг в шаг. Хотелось уехать с ним куда-нибудь загород; задолбался прятаться по квартирам в преддверии лета. Марат щурился на солнце.       — У тебя веснушки появляются, — шепнул Андрею на ухо, улыбаясь.       Андрей отчего-то смутился. Марат этот момент уловил, разулыбался еще сильнее, сдерживая смех.       — На носу и на щеках. Зимой не видно было, — Марат сморщил нос, не переставая смеяться как-то всем лицом сразу. — Че ж ты раньше красоту такую прятал?       Андрей закатил глаза, отворачиваясь, и Марат словил его за плечо, дернул на себя. Андрей попробовал его оттолкнуть, но в итоге завалился на пол сам, Марат нависал над ним, стали шутливо драться, и Юлька тут же подлетела к ним, навалилась, начали дурачиться втроем, под беззаботный детский визг.       Был май. Светло было, даже когда Андрей возвращался домой, теперь не получалось подловить момент, когда сумерки застилали улицы, ночь сидела в углах только дома, когда уже ложились спать. Подходил к концу учебный год. Срочно пытались исправить оценки, ни черта не получалось, все валилось из руки и почему-то не выходило об этом жалеть. Вернулись к занятиям по английскому. Марат продолжал бакланить пол-урока, а потом оставшуюся половину судорожно пытался включиться. Химию, с которой они не справлялись оба, Марату объясняла Розочка. Андрей видел ее пару раз, и она ему ужасно чем-то не нравилась. Казалось — цепкая. Раздражало, как она брала Марата под руку, уводя по школьным коридорам, как щебетала что-то ему на ухо, наклоняясь слишком близко. Андрей до последнего гнал посторонние мысли прочь, пока наконец не сдержался, спросил:              — И часто она с тобой так занимается?       — Не чаще, чем мы с тобой.       Марат непонимающе посмотрел на Андрея.       — А че такое? Мне химию исправлять надо!       — Ничего.       Марат прищурился, потом что-то для себя понял, и его губы неспешно разъехались в улыбке — хитрой, заносчивой, такая была у него перед тем, как доебаться к кому-нибудь. Он ничего не сказал — лишь съехал по сидению вниз, поджимая под себя ноги.              — Ну ничего так ничего.       Тему закрыли. Про Универсам не говорили тоже, заканчивающаяся весна несла легкость, и эта же легкость касалась и разговоров. Марат чаще пропадал в центре творчества молодежи, припряженный Коневичем за какими-то срочными делами. Его родители начали ездить в деревню по выходным, и Марат каким-то чудом упрашивал их остаться дома. Тогда Андрей приходил к нему с ночевкой — и можно было курить прямо на кухне, держа окна открытыми. Целовались по всей квартире, бесстрашно и жарко.       Иногда Марат спрашивал сам:       — Че у вас там на улице происходит?       И Андрей рассказывал ему всё, не задумываясь.       — Постоянников у Кинопленки переманили. Кащей чет там шепнул, слух пустил, вот они к нам и повадились ходить. Долю твою с джинс принесу через пару дней. Рыба с Сутулым подвал какой-то вскрыли, натащили всё к нам, хорошо пошло, кстати. Я себе часы взял, покажу потом… — Андрей нахмурился, пытаясь вспомнить еще что-то. — Ильдар приходил.       — Оп-па, — Марат поднял голову с кровати, оперся на локоть, смотря на Андрея сверху. — Это с хрена ли?       — Да его Ирина попросила, как я понял. У нас веса в тот день не было, только по мелочи всё. Но он вроде как не заметил, на склад пошел искать.       — Как думаешь, если б нашел, сдал бы тебя?       Андрей пожал плечами, пряча взгляд. Он не знал. Он перестал понимать, как далеко можно зайти.       — Понятия не имею, — начал Андрей, тщательно подбирая слова. — Мне все время казалось, что перед ними отвечать придется… ну, перед Ильдаром Юнусовичем, перед Ириной. Не перед законом. Не знаю. Менты вроде — а никак не ассоциируются у меня с тюрьмой.       — Это потому что они тебя с первой встречи вытащить пытались.       — Не надо меня вытаскивать.       — Да я вижу, — отмахнулся Марат, опять падая головой на подушку. — Что тебе не надо ни хрена.       Лежали рядом, на его кровати, сбивая покрывало ногами.       — Ильдар же сразу понял, что это ты Исакова в палате загасил. Говоришь, вытаскивать не надо? Где бы ты был сейчас, если б не он?       Андрей молчал. Марат крепко сжал пальцами его плечо, притягивая ближе к себе. В комнате было жарко, обниматься не хотелось, но что-то слишком умиротворяющее было в том, чтобы зарыться носом ему в шею, не видя мира вокруг. Поддался, позволил утащить.       Долго думал о том, что Марат и здесь оказался прав. Если б не Ильдар — и приводов было бы намного больше, и тюрьма бы встретила намного раньше. Но его агрессивная помощь каждый раз была совмещена с собственной выгодой, с обвинениями и давлением, и Андрей не мог быть благодарен, как не думал о другом. Ильдар все еще ощущался врагом, хотя не был им ни дня.              Марат гладил его по спине — медленно, широко, всей ладонью, будто успокаивал.       — Мы же их не понимаем нихрена, — тихо проговорил Марат. — Никого из них, ни родителей, ни опекунов — мы всё своим возрастом меряем. А им не все равно, Андрюх. Им не всё равно… Прикинь, мне отец недавно, когда выпил, рассказал, что он от Вовы отказался. Так ему в лицо и ляпнул в последний разговор, мол, ты мне не сын больше или что-то такое. Вот это страшно.       Андрей не нашелся, что ответить. Промолчал, думая о матери с сожалением — с горьким, неподъемным сожалением. Навалилось как-то сразу все, и прятал глаза у Марата на груди, чтобы не видеть мягкую весну. Думал об Ирине. О том, как губил ее прекрасную, вседозволенную молодость, о ее квартирниках и друзьях-музыкантах, которых Ира больше не приглашала. Может быть, и лучше было бы — отказаться от него окончательно? Может быть, так правильно было бы, не мучить ее доброе сердце, избавить от своего присутствия, не дать ей еще тогда оформить опекунство? Пусть бы забрала Юлю, а Андрей бы и в интернате справился.       — Я бы так не смог, — глухо сказал Андрей, продолжая свой поток мыслей вслух — и заметил только, как Марат замер, вслушиваясь. — Как Ирина. Ну, в долгосрочной перспективе, знаешь? Я бы с Юлей не справился, она бы не досмотрена была, мучилась бы.       Марат кивнул.       — Ирина твоя за ней хорошо смотрит.       — Очень. Юля ее обожает. Мама истерила часто, знаешь, то туда побежит, то здесь причитать будет, Юлька за ней повторяла, тоже как будто все время на нервах была и сама не понимала, от чего. А с Ириной по-другому, у нее все правильно, у нее все понятно — Юля как будто в этой строгости успокоилась, понимаешь?       Андрей сказал это — и вдруг понял, какая огромная пропасть была между ним и Ириной. Какая колоссальная, недостижимая взрослость была у Ирины Сергеевны, сколько понимания и опыта, чтобы справиться с ребенком — Андрей бы так никогда не смог. Андрей бы никогда без нее не справился. Благодарность коснулась сердца — глубокая, обязывающая. Хотелось рвануть прямо к ней, рассказать ей обо всем, помочь ей как угодно, посильно и немного больше. Вспомнил, как еще вначале, влюбленный, был готов только добиваться ее внимания своими глупыми попытками и подростковой нежностью, за которой ничего не стояло, а теперь понимал ее труд и готов был — отдавать что-нибудь взамен.       Марат продолжал гладить его по спине. Зарылся второй рукой в его волосы, царапнул ногтями кожу на голове. Поцеловал в макушку.       Андрей закрыл глаза, весь окутанный его запахом. Не мог им надышаться, как весной.       И так обидно стало, что ни с кем не поделиться этим чувством. Что оно само по себе — запретное и страшное, и они только остались друг у друга, спрятанные и задушенные теплом квартир. Что этому чувству отведено вечное испытание запретностью, и Андрей не знал, как не уставать, как смириться, как никогда не сказать близким правды.       Мир не принимал Андрея как-то полностью, целиком — и оттого хотелось от мира спрятаться, закрыть глаза на весну, не ждать лета, зная, что не последует перемен.       Подумал вдруг страшное — а если это на всю жизнь? Если Марат у него тоже — на всю жизнь?       И стало невообразимо далеко. Так далеко, как не получалось представить, не выходило загадывать.       Отстранился, посмотрел на Марата, подняв голову — всё пытался придумать его взрослым, провел рукой по его щеке, погладил по линии челюсти, не мог, видел его сейчас, только теперешним, молодым, решительным, смелым — и не смог представить будущее Марата так же, как и свое.       Огромный мир за стенами квартиры. Необъятная страна. Столько всего впереди.       Сказал ему сбивчивым шепотом:       — Я бы с тобой хотел. Очень долго. Не знаю. Навсегда, наверное, с тобой бы хотел.       Ожидал, что Марат или улыбнется, или смутится, отведя взгляд, но Марат смотрел на него ровно и прямо, и что-то безгранично, безысходно преданное было в его взгляде. Что-то, чему не нужно было даже говорить.       Андрей всё понял. Не боялся, что мог понять неправильно. Понял и закрыл глаза, переживая внутри кошмарный, тяжелый трепет большого сердца. Огромного чувства.       И в тот момент казалось — пусть бежит весна. Пусть проносится мимо лето. Пускай меняются времена года, один месяц застилает другой, шипит изменчивая погода, живет Казань, гуляет ветер, падают листья, скачет дождь — будет всё, и всё будет где-то там, где их не достать.       А ветер и вправду гулял, подбрасывая занавески.       Во вторник сцепились с Разъездом — по сущей мелочи, потом, на разборе полетов, Зима даже не смог выпытать, откуда всё началось. У конфликта ноги росли то ли с нарушенной территории, то ли с чьего-то кривого базара. Месилилсь несильно, потом даже на уровне старших разбирать было неудобно, и потому Зима махнул на них рукой, сказав забить и не выебываться.       Марат смотрел на него, побитого, затягиваясь у окна в школьном туалете. Синяки у Суворова уже почти сошли, но момент, когда они оба, как в старые добрые, щеголяли с избитыми мордами плечом к плечу — был.       — Че как Ирина твоя? — Марат кивнул на его лицо. — Злится из-за этого?       — Молчит.       — Ты ее мучаешь, Андрей.       Андрей знал. Когда после замеса понял, что под глазом снова будет фингал, когда увидел, как полопались капилляры в глазах — готов был не идти домой, лишь бы не разочаровывать ее своим видом.       Чувствовал свою ответственность перед ней, и так было неудобно — знать вину и не знать, как исправиться. Быть не в состоянии исправиться так, как нужно. Опять ее подводил, опять смотрел в разочарованное бессилье на ее лице.       — Я на следующих тож на дачу не еду, — поделился Марат, с удовольствием затягиваясь. — Приходи.       — Без тебя там весь огород перекопают, — Андрей усмехнулся, опираясь на подоконник рядом с ним. — Ты как отмазываешься хоть?       — Коневича прошу мне дела придумать.       Марат широко, довольно улыбнулся.       — Ты только с ночевкой приходи.       — А без уже не ждешь? Если Ирина отпустит.       Марат кивнул, будто всё уже было схвачено. Растрепал волосы на макушке, и теперь они у него стояли торчком, непонятной длины — отросшие, темно русые волосы. Андрей просто встал рядом и смотрел, как он курит — самому курить не хотелось, только разгонял руками дым и вглядывался в мокрый асфальт с третьего этажа. Опять начались дожди — слабые, моросящие, такие, что никогда не наденешь капюшон, а в итоге вернешься все равно насквозь мокрым.       — Я хочу… — Марат остановился, посмотрел на Андрея долгим, протяжным взглядом, будто ожидая, пока он догадается, — и махнул рукой. — Ладно, не важно, в общем. Потом.       Что потом — Андрей начал понимать в среду, когда сидели вместе, в его комнате, подперев дверь креслом. Марат, при практически полностью свободной кровати, все равно сел к Андрею на колени — легким движением закинул ногу, так просто, будто делал так постоянно, и Андрей придержал его за бедро в последний момент — не успел отозваться на поцелуй, выпрямляя спину, подхватил Суворова под лопатки. Марат нагнулся к нему, обхватил руками лицо, вжался губами, целуя без языка, прижимаясь, в полной бессловесной тишине.       Поерзал, потерся, весь какой-то чересчур отзывчивый и нетерпеливый. И от того, как явно, без слов, стало ясно его желание, прошел волнительный, захватывающий трепет вдоль позвоночника. Андрей вздохнул. Марат предложил:       — Давай попробуем.       Сердце ухнуло вниз. Чувствовал себя, как перед экзаменом, в котором ни черта не знаешь. Погладил Марата по пояснице, увел ладонь выше, к лопаткам.       Марат потерся своим носом о нос Андрея.       — Я хочу попробовать, — сказал снова, полушепотом. — Давай?       Не ответил ему — поцеловал. Было уже не волнительно, было страшно настолько, что страх перекрывал желание, и оставалось только надеяться, что Марат поймет, считает, прочувствует. Марат не понял и не считал — улыбнулся легко и мягко, расценив его молчание как согласие, и Андрей не нашел в себе силы ему отказать, видя, как он почти не волнуется, как легко ему дается переход на следующий этап, как он не парится на самом деле — смелый, какой-то слишком смелый для Андрея. Не нашлось слов. Поцеловал его в шею, спустил ладонь ниже, от лопаток к пояснице, скользнул пальцами под резинку домашних штанов, облапал, сжал его двумя руками, привыкая, пытаясь представить, что делать, что будет дальше — надеялся в глубине души, что Марат его остановит, но Марат только придвинулся ближе, обхватил лицо Андрея двумя руками, подняв его голову. Поцеловал — мокро и жарко, и как-то совсем по-взрослому, даже непривычно немного. И стало ясно — с какой-то обреченностью ясно — не остановится, хочет, действительно хочет, готов. И кто Андрей такой чтобы ему отказывать?       До субботы было еще пару моментов, когда Марат намекал снова — больше не словами, больше действиями, взглядами, всем телом, и Андрей всё это время заставлял себя привыкнуть, а на деле — позволял себе больше, чем обычно, лез руками везде, изучал его по-новому и каждый раз внутренне поражался, насколько просто Марату давалась близость. Как легко он ее принимал. Как легко отдавал сам.       Андрей по-хорошему завидовал его уверенности. Казалось, для Марата в этом не было ничего сложного, и его волнение, если оно и было, каждый раз перекрывалось восторгом новизны. В субботу, когда уже пришел к нему с ночевкой и деваться было некуда, Андрей спросил напрямую:       — Ты вообще не волнуешься?       Марат пил чай, закусывая песочным рассыпчатым печеньем. Крошки сыпались ему под руку, на стол, и Андрей смотрел на них, чтобы не смотреть на Марата.       — Да не особо, — Суворов пожал плечами. — Я уже от ОКОД-овцев наслушался.       — Слушать это не делать.       — Ой да, — Марат закатил глаза. — Там Гриша, парень один, пробовал… так. — Андрей вскинул брови, и Марат тут же пояснил: — С девушкой.        — А зачем с девушкой так?.. — не понял Андрей. — Если можно…       — Ну ты дебил? Захотелось, блин, откуда я знаю? Говорит, круто. И ей понравилось.       — Охренеть у вас там разговоры.       Марат усмехнулся. И только сказав это, Андрей понял, что действительно — охренеть. В ОКОД-е никого не было даже примерно одного с Маратом возраста, все были старше, опытней, и разговоры о постельных делах, о любовных похождениях и экспериментах не казались чем-то запретными и постыдным. Андрей не представлял, чтобы так же было в Универсаме. Обычно о подобном говорили полунамеками, никогда вслух и будто бы никогда — всерьез. Никого ничто не волновало, все всё умели и знали, как надо, порой многозначительно отмалчиваясь или говоря коротко и по делу. Иногда разговоры старших быстро смолкали, когда приходил кто-то из скорлупы, и Андрей, как бы не пытался вслушиваться заранее, ничего толкового расслышать не мог.       Марат подвинул к себе красивую металлическую пепельницу, которую держал его отец для курящих друзей. Пачка сигарет лежала тут же, на столе, и Марат закурил, не предлагая Андрею, прямо здесь, на кухне. Окно было открыто. Окно всегда было открыто, потому что Марату вечно было жарко, и Андрей заранее одевался теплее, когда шел к нему.       Андрей списывал это на окружение: у Марата был старший брат, Марат почти всегда, еще будучи с улицей, ходил с суперами, да и теперь с Комсомолом не примкнул к кучке одногодок, гордо носивших и пионерский галстук, и значок — Марат сразу затесался к Коневичу, позволил взять себя под крыло и сам брал от них причастность к верхам группы и какую-то внутреннюю уверенность в завтрашнем дне.       Андрей смотрел на него и думал, что он от Марата — без ума. Как в первый день знакомства, когда возвращались со школы домой, и Андрей нес его сумку, а Марат шатался, натягивая карманы своей яркой голубой куртки и был праздным и бойким, и вся жизнь ему была — нипочем.       Хотелось — так же. Но так же не получалось, Андрей волновался, краснел лицом, чувствовал, будто между ними обязательно что-то изменится, и оттого было неуютно и страшно. Боялся сделать больно. Боялся облажаться — и в то же время, не смог бы сказать, конкретно чего боится и что может пойти не так.       Мог бы сказать ему о своих опасениях, даже думал об этом пару раз, но какое-то внутренне, инстинктивное желание следовать за Маратом во всем не давало. Не знал, что делать. Казалось совсем страшное, что если ляпнет ему об этом, предложит подождать — Марат подумает, будто Андрей от него отказывается. А это последнее, что Андрей мог бы сделать в своей жизни.       Рубились в карты на домашку. Курили в открытое окно. Смотрели телевизор, и Андрей чуть было не заснул под монотонную речь главного героя. В душ пошли по отдельности, но постелил Марат только на своей кровати. Места там было более-менее достаточно для двоих — и Андрей шумно сглотнул, даже не пытаясь успокоиться.       Марат обнял его сзади. Андрей слышал его шаги, но все равно оказался не готов: кожа у Марата была мокрая, пальцы холодные — и Васильев вздрогнул, тяжело вздохнув.       Марат поцеловал его в шею. Потерся щекой о плечо, поцеловал в лопатку, прямо в ткань простой белой майки. Андрей развернулся, и Марат тут же схватил его за подбородок — хитро, прищурившись, смотря в глаза.       Казалось, что стук сердца перебивал абсолютно все звуки.       И все-таки — Марат выключил свет, и комната опустилась в мягкую, ночую темноту. Темнота Марату не понравилась и он врубил настольную лампу, зачем-то отворачивая ее к стене. Мягкий приглушенный свет лился на обои, и комната теперь освещалась очень слабо, тени гуляли по потолку, рисовали очертания предметов на стенах — Андрей отвлекался как только мог.       Марат стоял напротив, в одних спортивных штанах, без майки, и его мокрая кожа блестела причудливым волшебным светом, как будто всё было не по-настоящему, не всерьез. Хотелось в это поверить. Даже получилось поверить, когда подошел к нему сам, первым, каким-то одним длинным и долгим порывом — двинулся к нему широким шагом, обхватил руками, поцеловал, словил чужой удивленный выдох, будто Марат только в это мгновение был не готов — и всё слилось в одно монолитное растянутое движение.       И оно не заканчивалось очень долго, когда Марат стянул с него майку, и теперь были вдвоем — на равных. Когда гладил его по ребрам, чувствуя кончиками пальцев вдох. Когда Марат сжимал его плечи.       Наклонялся к нему — почему-то, стоя босиком на полу, Марат казался намного ниже, чем обычно. Андрей целовал его в уголок губ. Держал за затылок. Бездумно, безвольно, доверившись, сделал шаг, когда Марат толкнул его к кровати. Сел на нее, чувствуя, как Суворов карабкается к нему на колени, и теперь снова можно было — целовать его в шею и плечи, дышать им, слушать беспокойное сердце и жаркий выдох.       Целовались так долго, по-знакомому, привычно и правильно, и когда волнение слегка, самую малость, поутихло, Андрей сам приподнял Марата, легко роняя того на кровать. Получилось так, будто не в первый раз, и Марат охнул, на секунду широко открыв глаза. Андрей касался губами его лица. Чувствовал его руки на своем теле — везде, много, слишком много, до потерянности и восторга. Марат сжимал его через штаны. Водил ладонью по ткани, будто дрочил, и Андрей пытался не зажмуриваться до звезд в глазах. Целовал его, толкаясь в ладонь.       Марат руку убрал, улыбнувшись прямо Андрею в губы. Андрей начал стягивать с него штаны, потом, подумав, подцепил пальцем и резинку трусов, раздевая его полностью, одним махом, одним широким длинным жестом — застрял только на щиколотках, по одной высвобождая его ноги — и все время смотрел лишь на его лицо и чуть выше, в стену с обоями и углом ковра.       Марат свел колени — и легкое смущение проступило на его лице. Даже больше не смущение, какая-то заторможенность, какая-то новизна, которую он пробовал телом, привыкал к ней — озадаченность новым ощущением.       Пустая, невесомая растерянность.       Андрей поцеловал его в колено — и понял. Оказывается, никогда не видел Марата голым. Никогда не раздевали друг друга полностью, знал его тело руками, но не глазами — и оттого скользил по нему взглядом, с жадностью, с трепетом, с ответственностью запоминая, потому что казалось безумно важным — запомнить. Бесконечно, безгранично важным.       Постоянно возвращался к его лицу — смотрел в глаза, готовый в любой момент остановиться. Но Марат остановиться не просил, наоборот, когда Андрей медленно сунул руку ему между коленей — развел ноги, пуская ближе к себе. Андрей нырнул к нему сразу же, чтобы не смущать, накрыл собой, и оттого, что Марат, полностью обнаженный, страшно, до безбожности открытый лежал под ним — сделалось так лихорадочно и беспокойно, что, казалось, Андрей никогда и ни на что не решится.       Долго целовал его в губы. Благодарил за доверие — без слов, одними касаниями. Медленно вел пальцами по телу Марата — без остановки, от плеч до ног, и на секунду поднялся к горлу такой сумасшедший восторг, когда понял, что рука не цепляется за одежду, что нет никаких преград. Обхватил его член рукой, мокрый, весь в смазке, и пальцы тут же намокли, не нужно было плевать на ладонь. Марат отозвался сразу же, выгнулся, уперся затылком в матрас. Андрей начал ему дрочить, целуя в шею, и Марат одним быстрым и легким движением скрестил ноги у него за спиной. Андрей судорожно вздохнул, привыкая, чувствуя, пытаясь не реагировать так остро, пытаясь игнорировать собственное возбуждение и пятки, упирающиеся в поясницу — новое, сильное воспоминание, которое откладывалось где-то в сердце.       Чувствовал пальцы Марата, цепляющиеся за собственные плечи. Он Андрея не обнимал — держался за него, выдыхая до судорожного, почти скрытого стона, и Андрей наклонился к нему, шепнув на ухо:       — Не сдерживайся, нет же никого.       Марат не ответил — вообще, кажется, Андрея не понял и стонать в голос так и не стал — но его тяжелеющее дыхание говорило лучше стонов, и Андрей ускорился, поцеловав Марата в щеку.       Марат качнул головой.       — Блин, ну зачем так?..       Конец фразы проглотил в выдохе, сжал пальцы у Андрея на спине, как-то дрогнув всем телом, царапал лопатки, не открывая глаз. Андрей смотрел на его лицо. Ловил губами каждый выдох. Сказал ему:       — Ну ты и второй раз можешь.       На самом деле, хотелось расслабиться самому, занявшись чем-то, к чему уже успел привыкнуть; хотелось расслабить Марата: может быть, даже надеялся, что после оргазма он не захочет продолжать. Волнение никуда не ушло. Могли бы закончить и вот так — по-знакомому, отложив на следующий раз. И когда Марат выгнулся, легко вздрогнув, когда кончил Андрею в ладонь — потом долго целовал его в шею, успокаивающе гладил по бедру, ловя остаточную негу губами. Не смотрел ему в глаза.       И Марат действительно лежал какое-то время, почти не шевелясь, так долго, что можно было решить, будто заснул. Выдавало только дыхание, еще не пришедшее в норму, и быстрый, отчаянно быстрый стук сердца, которое Андрей слушал с упоением и доверием. Марат убрал ноги с его поясницы, поставил на кровать с разных сторон от Андрея, но все еще согнутые в коленях, они давали ощущение, будто они по-прежнему находятся запредельно близко друг к другу. Андрей устал опираться на кровать — хотелось рухнуть рядом с Маратом, получить наконец разрядку и лечь спать, ни о чем не волнуясь и ни к чему не готовясь. Но Марат лениво открыл глаза, встретился с Андреем взглядами — и поцеловал, скользнув ладонью Андрею на щеку. Держал руку там — долго, как-то слишком долго, Андрей все концентрировался на ней, не мог понять, почему — прикосновение жгло и казалось очень важным.       — Мы еще не расходимся, — шепотом сказал Марат, и Андрей нервно засмеялся ему в губы. — Под кроватью возьми, я там…       Он кивнул куда-то вбок, и Андрей свесился с кровати, наваливаясь на Марата, пошарил пальцами по полу, наткнулся на что-то, схватил, поднял на уровень глаз. Маленькая, почти плоская жестяная банка с надписью «вазелин» на зеленом фоне. Стало опять волнительно, до какой-то истеричности, до беспамятства, опять вернулось это чувство неготовности. Резанула собственная неопытность. Сжал жестяную банку, и пальцы побелели от напряжения. Желтоватый, мягкий свет лился Марату на грудь и улыбку — совсем не волновался, только пожал плечом.       — Это чтоб легче было.       Андрей чувствовал, как краснеют щеки, и стыдливый жар ползет ниже, на шею и плечи. Стало трудно дышать.       Отложил вазелин на кровать рядом с головой Марата, нырнул к нему снова — целуя, отвлекаясь. Марат ответил тут же, с головой погружаясь в этот ответ. Водил руками по спине Андрея, лапал его, прижимал к себе ближе, цеплялся пальцами за короткие волосы, за шею. Потерся об него, чувствуя, как Марат вздрогнул, почти отстранившись, если б было, куда. Андрей все еще не снял штаны, и они царапали Марата, и он начал стягивать их сам, неудобно, непонятно, путаясь — Андрей бы ему помог, если б не какое-то странное нежелание от него отрываться, за которым было больше неуверенности, чем жадности.       Пришлось отстраниться, пришлось раздеться, и в тот момент показалось, что света было катастрофически много, что он, выметая тьму из углов, полз на тело, цеплялся к обнаженной коже, выдавая с потрохами.       Когда лег к нему снова — кожа к коже, так невыносимо, так запредельно много — выдохнул, спрятал лицо у Марата на плече, привыкая. Его горячая, влажная кожа. Его тяжелое дыхание. Его возбуждение, которое чувствовал так отчетливо, как не чувствовал рукой — терялся, не знал, куда деться. Поцеловал его в шею, в шрам за ухом, в скулу, под глаз, в нос и щеку — и только потом словил его губы, его нетерпеливый выдох, его пробивающую готовность.       Вздохнул сам, пробуя вечерний воздух. Немного, самую малость, тянул сквозняк, но тело не чувствовало неудобства, тело горело, было жарко и душно. Был Марат. Были его внимательные, ждущие глаза. Были едва заметные тени от синяков.       Целовались, на самом деле, очень долго. Привыкали друг к другу заново, и на этот раз Марат совсем не торопил и не торопился сам, плавясь под руками Андрея, касался ладонями его лица, изучал и запоминал, и все время смотрел в глаза — но как-то бездумно, неосознанно, будто Андрея здесь не было. Его охладившийся пыл, его заземленное, успокаивающееся дыхание и мягкие плавные движения. Не было бойкости, не было рывка. Марат тоже пасовал, не мог переступить, не решался, и Андрею с облегчением начало казаться, что никуда дальше сегодняшний вечер их не заведет. Пусть будут здесь. В этом моменте, а остальное — остальное еще успеется, жизнь долгая, они друг у друга — надолго, как и договаривались весенним вечером, окутанные теплом.       Спустя еще несколько минут Марат все-таки отстранился, посмотрел Андрею в глаза, внимательно, без тени того чарующего тумана прикрытых век.       — Хорош сиськи мять, — сказал, передавав Андрею жестянку с вазелином прямо в руку. — Давай?       Андрей вздохнул. Спросил зачем-то:       — Ты уверен?       Марат пожал плечом, и пока это не было четким «да» — казалось, еще всё можно поправить и прекратить.       — Вполне, — тихо проговорил Марат. — Ну че нет-то? Я хочу.       Андрей сжал его колено свободной рукой. Марат закатил глаза, откинув голову назад, как-то завораживающе красиво открывая шею.       — Андрюх, ты со мной всё попробовал, от сигарет до дрочки в ванной. Попробуй и это. Со мной.       Андрей не смог ему возразить. Повел от колена ниже, сунул руку между бедер, огладил пальцами ягодицы, поцеловал Марата в грудь. Провел несколько раз по его члену ладонью, сжал яйца, поцеловал шею — чуть не оставил засос, вовремя себя остановил.       Понял вдруг, что для Марата это не было чем-то слишком важным, важность у Марата оставалась в поступках, в жертвах, в готовности вписаться, а здесь было — приключение, какой-то новый, неизведанный этап на пути к взрослению.       Андрей сел на колени у разведенных ног Марата — и снова словил его ждущий, немного неуверенный взгляд. Ждал любой возможности, чтобы остановиться и прекратить всё — но Марат мягко, ободряюще улыбнулся, успокаивая этой улыбкой то ли себя, то ли Андрея. Его колени слегка, самую малость, подрагивали. Андрей выхватил взглядом напряженные икры — будто Марат в любой момент собирался свести ноги, но Марат не делал ничего из этого, ничего не говорил.       Андрей открутил крышку вазелина, открыл его, держа перед глазами. Вниз старался не смотреть. Зачерпнул на пробу, растер между пальцев — и коснулся его там, провел по входу, почувствовал, как попало на простынь — и думал только об этом, чтобы не думать о какой-то сумасшедшей, жаркой, всепроникающей дозволенности. Провел еще раз — двумя пальцами, внутрь не входил, а сердце все равно стучало как заведенное, сглотнул вставший в горле ком, не мог справиться с эмоциями. Посмотрел на Марата. Его грудина ходила ходуном, вдох стал шумным, ощутимым, и когда встретились взглядами, Марат не выдержал, закрыл глаза. Дрогнули ноги, но колени не свел, оставил на месте, и Андрей попросил в тишине комнаты оглушающим шепотом:       — Пожалуйста, говори, если что не так.       — Да нормально всё.       Не открыл глаз. Нахмурил брови, сжал пальцами простынь — и Андрей смотрел на него, не решаясь действовать дальше. Не выдержал — снова наклонился к нему, поцеловал в линию челюсти, гладил его по бедрам, по ягодицам, и вся кожа у Марата там была скользкая, пальцы Андрея легко скользили по ней, нельзя было задержаться, схватиться — Андрей думал только о том, что простынь придется стирать, отвлекаясь. Марат сжал его плечи, с силой опуская Андрея вниз.       — Давай-давай. Давай уже.       И опять — сделал, как он сказал, не остановился, позволил усадить себя снова — и долго смотрел на вздымающуюся, взмокшую грудь, на слегка отросшие волосы, разметавшиеся на подушке, на острую, явную линию челюсти и прикрытые глаза, будто Марат на всё смотрел из-под ресниц.       Спросил его охрипшим голосом, преодолевая какой-то мучительный стыд:       — На живот или так?..       Марат нахмурился. Казалось, вопрос выбил его из колеи — и Андрей сам понятия не имел, как лучше. С одной стороны, казалось логичней его перевернуть, с другой — не представлял, как смотреть Марату в спину, догадываясь о реакциях, не видя, что происходит с ним на самом деле. В любом случае, Андрей ждал. Не готов был решать, дал Марату самому выбрать, как он хочет, готов был под него подстраиваться — и когда Марат кивнул, ничего не говоря вслух, только махнул рукой — Андрей выгнул бровь.       — Давай так уже.       Остался на спине. Андрей сидел между его ног, все еще не смотрел вниз, будто было нельзя, действовал на ощупь, словно они были в кромешной тьме. И на самом деле — хотелось быть в кромешной тьме, довериться ощущениям, не чувствовать легкий, засевший в горле стыд. Не отпускала неловкость. Дышал тяжело, справляясь, и как бы тело не требовало разрядки, уже научился терпеть, ждать, был сосредоточен на другом. Взял еще вазелина — согретый в пальцах, теплый, он все-таки был неприятным, и как-то странно, почти что неправильно оказалось смазывать им собственный член. Дрочил себе скользкой рукой, сжимая себя ладонью, внутренне готовился, выдохнув через нос. Поздно было отступать. Уже не получилось бы соскочить, и от того, какая страшная, оцепеняющая ответственность навалилась вдруг на плечи — замер, окоченел, не мог заставить себя двинуться. Ждал, что Марат вот-вот его остановит. Но Марат тоже ждал — только совсем другого.       Было неудобно, долго не мог подступиться. Потянулся ко второй подушке у Марата над головой, приподнял его за бедра, положил вниз, под него. Сказал:       — Она здесь нужнее.       Ребра у Марата теперь выступили сильнее, на вдохе можно было пересчитать, очерчивая пальцами каждое. Он отвернул голову, смущенный, и Андрей снова подождал, пока Марат не скажет, что всё, хватит, давай руками закончим и ляжем спать — но Марат ничего не сказал. Андрей гладил его по ногам, переживая мучительное желание поцеловать — не дотянулся бы до губ, и насколько непривычно было сидеть так, одному, когда привыкли сливаться, вжиматься друг в друга телами — сейчас казалось, что всё делают неправильно, раз выходило как-то по одиночке, по отдельности. Было страшно, не получалось друг друга направлять.              Андрей еще раз посмотрел на Марата, громко вздохнув. Не было отказа. Былой расслабленности тоже не было, Марат наконец-то начал волноваться, но волновался как-то фоново, как всегда, бросаясь с головой. Ясно стало, что не остановит — дойдет до конца, проведет и Андрея за собой. Андрей сдался. Хотел закинуть его ногу себе на плечо, потом передумал, решил, что Марату будет неудобно, что совсем лишит его движения в такой позе — и попробовал так, как сейчас. Толкнулся на пробу, направляя себя руками — и совсем не преодолел первое сопротивление мышц, Марат сжался, слегка дернулся назад, и Андрей остановился, смотря на него. Готов был отступить — сейчас особенно. Готов был отказаться, но Марат кивнул, падая головой на подушку. Медленно выдохнул, расслабляясь, и Андрей попробовал еще раз — теперь понимал, что нужно сильнее, но нужно ли резче — не понимал. Боялся до дрожи. Страшно было — навредить, на секунду проскочила мысль, какого черта это так сложно — а потом и ее не осталось, поднялся удушающий жар к груди, сердце забилось часто-часто, готовое проломить ребра.       Резко все равно не получилось — вошел медленно, тяжело, с силой проталкиваясь, придерживая Марата за бедро. Накатило сразу, волной, будто вылили ушат кипятка — стало тесно, жарко, больно, Марат сжимался, поначалу даже вскрикнул, потом зачем-то прикусил ладонь, и Андрей перестал на него смотреть — закрыл глаза, зажмурился, переживая. Стало слишком. Дыхание перехватило, невозможно было вдохнуть. Потерялся. Был в нем наполовину, не знал, двигаться ли дальше или уже назад, чувствовал, как судорожно сжимаются мышцы, было больно, был сам — зажат, переполнен, скован.       Вошел до конца — одним медленным, тяжелым движением. Марат подавил придушенный полувсхлип в ладони. Андрей замер в нем — пытался привыкнуть, пытался свыкнуться с жаром и теснотой, в глазах плясало, сердце не успокаивалось, подумал на секунду, что кончить так будет вообще невозможно — потом пропала и эта мысль, голова окунулась в пустоту, остались только ощущения, и их было запредельно, удушающее много.       Посмотрел на Марата — на его сведенные брови, взмокший живот и грудь, блестящие от пота; на пальцы, сжимающие простынь. Двинулся назад, и Марат отозвался еще одним стоном сквозь сжатые зубы. Ему было больно — наверное, намного больнее, чем Андрею, и Андрей уже хотел было всё прекратить, как Марат остановил его резким:       — Не доставай.       Может быть, чисто интуитивно понимал, что так будет лучше, чем начинать всё заново, входить снова, переживая сопротивление и боль. Андрей не знал. Остался в нем, мучительно, пылающее жарко пытаясь не двигаться. Из комнаты выкачали весь воздух, и больше не было дела до света настольной лампы — все пропало, сжалось до пугающего безразличия, и Андрей начал, не уверенный, что все еще может говорить:       — Тебе же…       — Нет. Продолжай.       Марат говорил отрывисто, на выдохе. Андрей смотрел на его напряженный живот, видел его тяжелое, судорожное дыхание, чувствовал, как он сжимается вокруг Андрея, и совсем глупо было бы просить Марата расслабиться — очевидно, что расслабиться он не мог, и на очередном выдохе задрожала нижняя челюсть, зубы несколько раз ударились друг о друга, и Андрей понял, что смотреть на это сложно, почти невыносимо — мелькнула в голове какая-то тихая, бессильная злость: не понимал, какого черта Марат это терпит.       Вошел в него снова, почти до конца, и жар прокатился от живота до груди — какой-то замирающий, перехватывающий дыхание трепет. Марат прогнулся в пояснице, то ли пытаясь лечь удобней, то ли неосознанно уходя от контакта. Андрей сказал ему:       — Носом дыши.       И больше ничего сказать не смог, никак не успокоил, не было сил его успокаивать, кровь шумела в ушах, и начал двигаться, пытаясь понять, в каком ритме лучше, входить ли до конца, или можно не полностью, где Марат больше вздрагивает и чего стараться избегать. Постепенно сжимающая, давящая теснота исчезала, когда начал двигаться быстрей, мышцы по-прежнему сокращались, но теперь в каком-то совершенно рваном ритме, нельзя было подстроиться, и расслаблялись так же быстро и судорожно, и больше не было больно — Андрею. Марат тихо постанывал на каждом толчке, отвернул голову набок, кусая губы, закрыл глаза, зажмурился, но исправно пытался дышать носом — по крайней мере, делал вдох, и если Андрею механика действий была более-менее понятна, то Марату совсем нет. Он и не дергался назад, уходя от очередного толчка, и, разумеется, не подавался навстречу — как-то совершенно потерялся, сжимая пальцами простынь. Андрей видел его дрожащее тело где-то на периферии, будто происходило не с ним, бездумно, неосознанно придерживал его за бедро.       Жар внутри рос, закручивалось возбуждение внизу живота, какое-то огромное, сильное, не такое, как когда пробовали ладонью, жарче, темней и гуще — и Андрей ускорился, хватая Марата за бедра двумя руками, сжал сильно и жестко, и кончил спустя пару толчков, внутрь, как-то совершенно не подумав о том, чтобы достать.       В глазах плясали мошки, сердце стучало под горлом, воздуха не хватало, не мог надышаться. Чувствовал, как капля пота скользнула вдоль позвоночника. Ноги дрожали. Накатила свинцовая усталость, казалось, не было сил ни на одно движение, а все-таки двигаться пришлось. По телу Марата прокатилась дрожь, которую он унял с очередным глубоким вдохом. Пошевелил коленом на пробу, медленно и заторможено. Пальцы на простыне не разжал. Открыл глаза, попросил Андрея тихо и измотано:       — Достань.       Андрей вышел из него, и как не пытался не смотреть вниз, все равно видел сперму, медленно стекающую на простынь. Не мог поверить, что это — его. Что всё случилось. Не разобрался пока, что чувствовать, потому что удовольствие закончилось вместе с оргазмом, а восторг так и не наступил, смотрел на Марата, лежащего на простыни, скользнул к нему, накрыл собой, заглядывая в лицо. Он часто-часто моргал, восстанавливая дыхание. Его взмокший лоб и прилипшая к коже челка. Его влажные глаза. Его искусанные губы и сведенные брови. Марат уже давно не был возбужден, в теле поселилась только какая-то сильная, измученная усталость, и Андрей поцеловал его в губы, спрашивая:       — Больно было?       Марат как-то неявно кивнул, медленно поворачиваясь набок, и Андрей тоже лег, позволив спрятать лицо у себя на груди. Лежали так пару минут — пока дыхание у Марата совсем не выровнялось. Андрей гладил его по взмокшей спине, не опуская руку ниже лопаток, и со временем стало холодно, потянуло сквозняком по плечам. Марат поежился и отстранился. Медленно сел, поморщившись, потянул сбившееся к стенке одеяло и укутался в него, поднимаясь.       — Я в душ хочу.       Андрей кивнул. Ничего не мог ему ответить — только проводил глазами. Дождался, когда в ванной включится вода, и тогда наконец поднялся, натянул на себя трусы, повесил их с Маратом штаны на стул, взял в шкафу новое постельное белье, поменял его, сбрасывая грязное в большой ком. Оставил на полу. Сел на кровати, не выключая свет — и ждал Марата в полной, гробовой тишине. Старался ни о чем не думать, не разрешал себе думать раньше времени — но когда вода в ванной выключилась, когда открылась дверь — все равно вздрогнул, чувствуя, как сердце снова волнуется, отбивая быстрый ритм о стенку грудины.       Марат вернулся — в одних трусах, с мокрой кожей на плечах и животе, и Андрей слабо улыбнулся ему. Марат подошел к столу, выключив лампу — и комната провалилась в темноту. Суворов сел совсем рядом: справа от Андрея прогнулся матрас.       — Давай спать, — тихо сказал Марат.       Андрей тоже хотел сходить в душ, но Марат как-то перекинул руку через его грудь, укладываясь на кровать и утягивая Андрея за собой. Андрей лег вместе с ним, обнялись, и вернулся жар — теперь спокойный и теплый, по-мягкому душный, и все невысказанные вопросы и опасения отправились в завтрашний день. Осталась лишь усталость.