Куда податься

      — Вот че ты к нему полез?       Марат закатил глаза. Андрей упрямо продолжил:       — Это повезло еще, что Самбо в магазине не было. Зима ровный хотя бы, в руках себя держать умеет.       — Он хуйню творит.       — Ты ему об этом и сказал. Полегчало?       — Отвали.       Андрей упал на кровать, пытаясь рассмотреть Марата из-под ресниц. Тот курил, высунувшись в окно, а дым сигарет все равно пропитывал комнату, стелился на уровне глаз, оседал на обоях и занавесках резким запахом. Принесенный Дилярой чай остывал, печенье сиротливо лежало в блюдце. На кухне ужинал отец Марата — Андрей сухо с ним поздоровался, сразу же скользнув в комнату, пытаясь не замечать брезгливо опасливого взгляда на своей перевязанной руке.       — Джинсы хорошо пошли, — начал Андрей. — Две пары продал, как ты ушел.       — Отлично, — Марат глубоко затянулся.       — Даже не спросишь, за сколько? — Андрей дал ему разницу в пятьдесят рублей сверху. — Считай.       Марат протянул руку, медленно съезжая с подоконника. Сигарета все еще тлела в пальцах, часть пепла упала на пол. Взял рубли, сложил вдвое, сунул в карман.       Андрей зачем-то пояснил:       — Это твое только, с Юрой Зима потом рассчитается.       Марат вяло улыбнулся.       Андрей поднялся с кровати, чтобы не смотреть на него вверх тормашками, и понял вдруг, что смотреть в глаза был не готов. Опять этот его взгляд — тяжелый и расстроенный, и пока Марат молчал, Андрей понятия не имел, что с ним делать.       — Бросай уже свой окурок и иди сюда.       Марат демонстративно затянулся, скуривая сигарету до фильтра. Задержал дым в легких и нарочито медленно выдохнул в открытое окно.       — Здесь провоняло всё…       — Просто окно закрывать не буду, — Марат выбросил бычок на улицу.       Он оправил свою красную олимпийку, расстегнутую нараспашку, и сел к Андрею, прижавшись бедром и плечом. И его близость, такая теплая и приятная, больше не была волнующей — как-то все переросло в привычную мягкость, и Андрей с удивленной легкостью положил голову Марату на плечо. Комната наклонилась, терялся фокус, если смотреть из-под полуопущенных ресниц. Марат не шевелился, и можно было закрыть глаза, выдохнув, — и снова кралась червем легкая едкая горечь: делать так можно было только в четырех стенах, окутанные дымом и отсутствием посторонних.       — Получается — только так?       Дыхание у Марата сбилось. Замер, обдумывая вопрос, — и фыркнул, все-таки переспросив:       — О чем ты вообще?       — О нас.       — Получается, — Марат вздохнул. — Я тоже об этом думал.       — И как?       — Это лучше, чем ничего.       Андрей улыбнулся.       — А если кто-то?..       — Я даже думать об этом не хочу, — Марат покачал головой, тут же усмехнувшись. — Не, ну тебя-то отошьют, сразу человеком станешь.       — А тебя с комсомола?       — Они там посвободней во взглядах.       — Настолько? — удивился Андрей.       — Не проверял.       Андрей закрыл глаза. Дальше говорить не хотелось, но Марат все равно продолжил:       — Я уже даже бояться устал. Ты с этими делюгами еще… Тошнит от них.       — Хочешь, не буду ничего рассказывать? — пожал плечами Андрей. — Буду тебя слушать.       — Я хочу хотя бы примерно понимать, что случилось, когда ты однажды не придешь. Знать, в тюрьму там тебя посадили или грохнули.       — Что ты такое говоришь.       — Я тебе правду говорю. Напомнить, почему Турбо отъехал?       — Ты ему пистолет подложил, — Андрей поднял голову, но на Марата так и не посмотрел.       — У него пистолет нашли, — надавил Суворов. — Как и у вас могут. У нас за кражу сажают, Андрюх. За видак, который мы спиздили, посадить могли бы как нехер, а вы наркоту хрен пойми где варите!       — Этим Кащей занимается…       — Ну так срок его разделишь, бля.       — Марат, — Андрей развернулся к нему. — А если б не… — он осекся, думал уже замолчать, но все-таки не выдержал, продолжил: — Если б с Айгуль всего не случилось, если б у тебя не было повода улицу оставить — ты разве сейчас не с нами был бы? Мы б с тобой не вместе за прилавком стояли?       Марат вспыхнул, сжал кулаки и на секунду у него во взгляде проскочила такая сильная, такая горькая беспомощность, что Андрею стало жутко. Но она пропала — вернулась жёсткость во взгляд.       — Какая, нахрен, разница, Андрей? Я уже отшился, а с расстояния лучше видно, какой у вас пиздец творится. Не всё можно оправдывать. Нельзя закрывать глаза, когда они как твари последние поступают.       — Мы.       — Что?       — Ты меня не исключай.       — Блять, — Марат на секунду прикрыл глаза. — Мне знаешь как за тебя…       Он не договорил — с досадой махнул рукой, отворачиваясь, — и Андрей схватил его за плечи, пытаясь заглянуть в лицо. Смыло напряженность разговора — окунуло в какую-то звенящую, натянутую горечь, которая болела и извивалась в груди, мешая вдохнуть.       — Марат, — Андрей обнял его, поцеловав в висок. — Марат. — Суворов вяло пытался оттолкнуть его рукой. — Пожалуйста. Марат.       Он перестал сопротивляться, но напряжение из тела не ушло, весь был, как натянутая струна, и Андрей слепо гладил его по рукам, пытаясь успокоить. Дышал вместе с ним, подстраивался под его вдох — пока Марат не попробовал выпутаться снова — теперь серьезно, однозначно. Андрей сразу же его отпустил.       Позвал в спину:       — Марат.       Он обернулся с вымотанным, расстроенным взглядом. Абсолютно разочарованным взглядом.       — Тебе нечем улицу заменить? Дома никто не ждет? Сестра не растет, что ли? Опекунство там на мать хотел оформить, не? Ментовка твоя за тебя жопу рвет, Ильдар за спасибо вытаскивал, а тебе кроме улицы идти некуда, говоришь? — Марат с бессильной досадой сжал кулаки. — Я вообще не в счет, раз мы по квартирам шкеримся.       — Ты всегда…       — Да не об этом речь! — рявкнул Марат. — Ты же просто не хочешь, блять. Тебе вон морды бить заебись, оказывается! Какая, нахрен, помощь? Тебя все бросят — ты не заметишь, с улицей останешься.       — Это не так.       — Это так. И всегда будет так, мне-то хотя бы не гони. Идти ему некуда, — Марат скривился. — Смешно. Тебя везде ждут. Я тебе сколько раз говорил, что помогу? Даже Коневич бы вписался, если б я попросил — так тебе ж не надо ни хрена.       Он с силой провел ладонями по собственным ногам, зажмурившись и глубоко вдохнув. Андрей рассматривал его отчаянную, выдохшуюся злость. Пропадал запал, Марат, будто обессиленный, привалился спиной к ковру на стене, поджав ноги. На несколько секунд спрятал лицо в ладонях. Андрей хотел протянуть к нему руку — успокоить и пожалеть, но так и не решился. Было, как тогда в магазине — стыдно перед ним. И этот мучительный, вставший комом в горле стыд лишал права на касания.       Марат посмотрел на него — пустым измотанным взглядом.       — Ты же понимаешь, чем всё закончится?       — Нет, — Андрей качнул головой. — Не закончится… так.       — Тюрьма или морг.       — Нет, Марат.       — Ты со стволом наперевес по улицам гоняешь, придурок. Менты на углу остановят, обшарят — и не открестишься.       — Всё нормально будет, Марат.       — Иди нахуй, — Марат стукнулся затылком о стену. — Ты ж ни о чем не думаешь. А я думаю, как тебя хоронить буду.       Сердце ударило где-то под горлом — резко, сильно, будто выкачали весь воздух. Может быть, что-то надломилось — Андрей не знал. Запал драки изгонял опасения, в вихре кулаков не получалось думать о последствиях, всё было здесь и сейчас, жизнь каждый раз ограничивалась временем на очередной удар. И где-то там, пока Андрей дрался, был Марат — который прекрасно понимал, чем всё заканчивается.       — Я тебе обещаю, — Андрей протянул руку, хватая Марата за запястье. — Я обещаю тебе. Никто меня не убьет, ты больше никого не будешь хоронить. Ты не будешь. Не переживай об этом.       Марат покачал головой. У него слегка подрагивала нижняя челюсть — от злости, наверное, потому что глаза были абсолютно сухими, почти безжизненными этим весенним вечером. У него будто не осталось сил — и Андрей, вместо стыда, чувствовал вину. Не притягивал его ближе — гладил по запястью большим пальцем. Ветер подбрасывал занавески. Через стенку работал телевизор. Всё дышало, кроме них двоих — замерших в ожидании непонятно чего.       Нечего было ждать — и Марат вскочил, подбирая пачку сигарет со стола. Сел, как и прежде, у подоконника, высунувшись в окно — будто прошедшего разговора между ними не было.       С первой затяжкой, дым от которой врезался ему в лицо, Марат часто-часто заморгал. Со второй закрыл глаза.       Андрей действительно стал по минимуму рассказывать про Универсам. Ничего особо и не происходило, магазин работал себе, вещи с наркотой отходили к покупателям, на улице по-прежнему продолжали шакалить чушпанов — не ради наживы, ради азарта. Воровать стали меньше, в драки влезать — тем более. Случился только один пустяковый замес с Перваками, разрулили быстро и грамотно, отделавшись парой фингалов. Андрей перестал носить повязку на руке, опухлость прошла, кулак сжимался быстро и легко, но сама костяшка болела, если дотронуться. В драках этого не замечал — замечал только если ткнуть в нее пальцем в спокойном состоянии.       С Маратом было как прежде. Общались, как раньше, прячась друг у друга в квартирах, и как-то всегда на расстоянии полуметра, контролируя эмоции и жесты, общались в школе, будто им было нельзя. Конечно, никто не обращал на них внимания, но убедить себя в этом оказалось невозможно: и потому осторожничали, храня общий секрет.       Курить ходили на облюбованный третий этаж. Срывались обычно после четвертого урока, бежали по лестнице наперегонки, выхватывали кого-нибудь на шухер и закрывали тонкую дверь с громких хлопком. И только тогда — можно было стать ближе и целоваться. Как-то Марат предложил подрочить там, прямо в прокуренном туалете, уйдя с уроков, и Андрей еще долго смеялся, пока не дошло, что Суворов был абсолютно серьезен. Не согласился. Позвал к себе домой.       Сейчас шли туда же, поднимаясь по широкой красивой лестнице. Сегодня курили сигареты Марата, Андрей вчера оставил свою пачку в качалке, а то, что оставалось там без присмотра — сразу же становилось общим. Спички были у обоих, и Васильев уже заранее крутил коробок в кармане.       После третьего вся малышня убегала в столовую, и потому выловить кого-то на шухер не удалось. Марат махнул рукой.       — Давай так, похер.       Андрей открыл дверь первым — и притормозил, видя парня, курившего у приоткрытого окна. Парень был выше, плечистей — и такой же, как Андрей, бритоголовый, расхлябанный, в небрежно надетой форме и с суровой силой в движениях.       Парень медленно начал оглядываться.       Марат впихнул в ладонь Андрея пачку сигарет и втолкнул его в туалет, закрыв за ним дверь.       — У чушпанов сиги берешь? — спросил тот, одобрительно ухмыляясь. — Хорош. А я вот не нашел, с кого стрясти.       Андрей подошел ближе, протягивая пацану пачку сигарет.       — Мерси, — он сунул одну за ухо. — Ты ж с Универсама?       Андрей кивнул, протягивая руку.       — Андрей Пальто.       — Костя Ляг, с Кинопленки.       Костя с силой сжал чужую ладонь, пока Андрей напряженно вглядывался в его лицо. Черт возьми. Кинопленка. По спине прошел холодок. Курить перехотелось, но Ляг уже поджег спичку, прикуривая Андрею. Пальто кивнул, затягиваясь.       Пытался не рассматривать его слишком пристально, и все равно уловил взглядом синяк на челюсти, почти у уха, и сбитые костяшки. На запястье была полоса старого шрама, как будто кто-то резанул его ножом. Темно русые волосы, тонкие губы, карие глаза с очень длинными ресницами — и расслабленность во всем теле, хищная, кровожадная, злая. Раньше, еще до того, как Андрей пришился, у Универсама были с ними контры, но сейчас всё уладилось и затихло, не считая одного инцидента, о котором никто из Кинопленки не знал.       Андрей затянулся так сильно, что чуть не подавился дымом. Пытался не сжимать кулаки, имитировать мягкое безразличие и не хмурить взгляд.       — Слыш, говорят, вы там магаз открыли?       — Взяли часть в аренду, — сухо ответил Андрей.       — И как оно, хорошо идет?       — Вполне.       — Мои поздравления, — он ухмыльнулся половиной рта, не вынимая сигарету. — Старший ваш ваще красавчик, вовремя подсуетился. Это большое дело, не всё ж асфальт делить, да? На асфальте рубли не валяются. Мы вот тоже и черняшкой торгуем, и самогоном, у Кирпича нашего батька промышляет. А вы много гребете?       — Не жалуемся.       — Да ты че, Пальто, здесь все свои, — Ляг приобнял Андрея за плечи, но тут же убрал руки, напоровшись на острый, недоверчивый взгляд. — Я из праздного любопытства интересуюсь, не боле.       Андрей не ответил: только затянулся еще раз, стряхивая пепел в раковину. Ляг пожал плечом.       — Ладно, пофиг, — он качнул головой, опять став к Андрею почти вплотную. — Я о другом спросить хотел. У нас там в конце зимы ситуация произошла неприятнейшая… Представляешь, кто-то двоюродного брата нашего Рината в больничку отправил. Мрази какие-то пацана до комы избили, еле выкарабкался. На вашей территории, кстати. Может, знаешь что? Мы не обидим, если поможешь.       Андрей медленно покачал головой.       — Не знаю.       — Просто слухи доходили, что вы по-жесткому гасите иногда, ну я и подумал.       — Нет, — Андрей еще раз затянулся. — Зима по нашим тогда спрашивал, когда в качалку ваши старшие приходили. Не видел никто.       — Старшим просто показалось, что Зима ваш темнит чутка, — Ляг громко цокнул языком. — Ну да ладно. Мож, реально залетные какие.       — Скорей всего.       — Или Разъезд?       — Может, и Разъезд.       — От как, — Ляг покачал головой, туша сигарету о стену. — Они тож самое про вас сказали.       — Так если не знает никто, — Андрей пожал плечом. — Нормально сейчас с братом всё?       — Полон злости и жажды мести, — ухмыльнулся Костя. — Найдем — закопаем.       — А он их узнает хоть?       — Говорит, что да. Че ж ему не верить-то? Эти падлы его ногами пиздили, было время запомнить, пока на земле лежал. Ну ниче, они тем же заплатят, если не хуже.       — Справедливо.       — А то.       Костя выбросил сигарету в унитаз и помахал перед лицом, прогоняя дым.       — Ладно, давай, Пальто, — он снова протянул руку. — За территорией своей лучше следите, чтоб не было такого.       Андрей кивнул, пожимая протянутую ладонь. Костя вышел из туалета, плотно закрыв дверь, пока Андрей сначала докурил сигарету до фильтра, нервно затягиваясь с каждым новым вздохом, а потом долго плескал себе в лицо холодной водой, пока не намочился воротник рубашки. И вздрогнул, когда открылась дверь.       — Он в школу вообще не ходит практически, — пожаловался Марат, заходя внутрь. — И надо ж было напороться.       — Кто?       — Ну Ляг этот. Мы с ним пиздились как-то.       Андрей очень сильно пытался сделать так, чтобы его взгляд не выглядел скептическим. Ляг был почти в два раза здоровее Марата и на голову выше.       — Вдвоем только?       — Ну ты че? С остальными вышли, пять на пять, он мне нос расквасил так, что до вечера кровь шла.       Марат протянул руку, достав из Андреевского кармана пачку сигарет. Прикурил себе, жадно затягиваясь.       — О чем терли?       Андрей посмотрел на него, расслабленного, жадного до следующей затяжки, торопливо выдыхающего дым в приоткрытое окно — и не нашел в себе сил рассказать правду. Затопило ласковой нежностью, как весенним солнцем.       Андрей пожал плечами.       — Да ни о чем особо.       Марат кивнул.       И снова — ударило едким, горьким чувством стыда, которое висело на плечах иллюзорным грузом. Чтобы сказать хоть что-нибудь, Андрей ляпнул просто так:       — Они с Кинопленкой, оказывается, черняшку с самогоном толкают из-под полы где-то.       — О как.       Зима, когда Андрей рассказал о Талгате и его жажде мести, тоже кивнул — почти так же безразлично, как несведущий Марат. В его взгляде читалась простое и понятное «Ну и что?», и Андрей понял, что действительно — ничего. От них больше ничего не зависит, на территорию Кинопленки не ходят, Талгат этот хрен пойми где, да и лицо его уже нельзя было вспомнить — что толку? Будь как будет, они перестали что-то решать. Шаткая сила, взращённая на хрустальных корнях, не давала уверенности. Всё было зыбко, и однако ж — было. Андрей держал пистолет за поясом брюк. Универсам держал магазин. Зима — свое опостылевшее звание «старшего».       Шли дни. Наступил день рождения, в качалке накрыли небольшую поляну. Андрею, единственному из скорлупы, плеснули стопку. Вечером зашли к маме, и она, будто что-то почувствовав, долго гладила Андрея по волосам.       — Какой ты уже взрослый.       Она поцеловала Андрея в лоб. Мама не знала дат, не видела весны — но легкая заторможенность ослабшего тела все еще хранила нежность. Она что-то говорила, иногда понижая голос до шепота. Андрей не переспрашивал. С трудом разбирал не всегда связную речь. Заплел ей волосы в косу — и только тогда заметил, что волосы ей подстригли до лопаток, и коса получилась совсем небольшой. Гладил ее по плечу. Она накрывала руками его руки. Целовала в пальцы. Говорила вполголоса:       — Сынок. Андрей, мой хороший.       Андрей не отвечал. Ирина Сергеевна смотрела в окно.       На следующий день Марат притараканил кассеты ДДТ, Кино и Алисы, и прошлый день забылся. Андрей смотрел на него, целовал в губы, гладил ладонями по спине — и не мог отделаться от мысли, что это замершее спокойствие Марата несло тотальное разочарование, которое он решился высказать только однажды, а дальше, как и Андрей, то ли пустил всё на самотек, то ли каждый раз заставлял себя жить сегодняшним днем и не думать. Андрей не знал. Андрей понятия не имел, о чем думает Марат, когда за ним закрывается дверь. Не знал, что в нем мечется, когда он остается один. Марат не говорил — и потому Андрей не представлял, сколько раз он хотел всё закончить, как много еще Марат сможет ему простить, как долго захочет продолжать это всё, зная, к чему приведет конец. И самое главное — Андрей не хотел переживать тот разговор снова. Знал, что придется кормить Марата беспочвенными обещаниями и иметь в виду лишь бессилие перед будущим, и потому болтали о другом, беспечно и глупо, как подростки, даже как дети — убегали от реальности, которая не принимала их, от реальности друг друга, которую не принимали оба. Это не стены квартиры их прятали, это они запирались там, добровольно избегая весны.       Андрей покрутил в руках кассету ДДТ.       — Я перепишу потом, хорошо?       — Ты дебил? — Марат выгнул бровь. — Это тебе подарок.       — Спасибо.       — Пожалуйста. Чай будешь?       Марат не дождался ответа, схватил чашку Андрея с остывшим чаем и за раз выпил больше половины. Дома друг у друга придумали, как закрываться. У Суворовых Марат подпирал дверь большой гирей на шестнадцать килограмм, у Андрея перетаскивали ко входу кресло. Дверь в любом случае можно было открыть, просто потребовалось бы больше времени, и в расчете, пока Ирина или родители Марата будут пытаться, они оба оторвутся друг от друга, выбросят сигареты или приведут себя в порядок, если что. План был надежный, но еще ни разу не пригодился. Их как-то вечно не трогали, оставив только вдвоем — и сейчас Андрей лениво смотрел на кресло у двери, укрытое старым толстым покрывалом с узорами.       — Юра еще джинсы вчера принес, — начал Андрей. — Ты с ним в доле?       — Ага.       — Коневич по-прежнему…       — Коневич про тебя спрашивал, — прервал Марат. — Давил прям, просил, чтоб я про вскрытый тобой гараж напомнил. Мол, все еще статья.       — У меня этих статей.       Марат грустно улыбнулся, покачав головой.       — Именно. Я сказал, что ты думаешь.       — Ирина его когда-то домой пригласить собиралась.       — Понимаешь ведь, зачем?       — Прекрасно понимаю, — Андрей тяжело вздохнул. — Как ты его терпишь вообще? Не бесит?       — Временами, — легко пожал плечами Марат. — Но больше веселит.       — То-то я с ним оборжался.       Марат широко, во все зубы, улыбнулся, красиво и по-хищному. Потом передернул плечом, поднимаясь. Андрей следил за ним взглядом. Пытался понять, что в Марате изменилось, заворожено смотрел, как он достал с полки тетрадь по математике и задумчиво начал листать. Потом, обрадованный, вскинулся на Андрея.       — Ты сделал? Я у тебя завтра спишу!       Андрей кивнул, протягивая ему руку. Марат отошел от стола, сделал пару шагов к Андрею и остановился, хитро прищурившись. В нем неумолимо что-то менялось — в новую, еще непонятную сторону. Андрей не мог оторвать восхищенного взгляда от какой-то иной, вырывающейся плавности его тела, от замерших прямых взглядов, от пробивающей все уверенности в руках и жестах. Марат даже улыбался как-то по-новому, с загадкой, с тайной, с невысказанным предложением — и Андрей всегда от этих улыбок волновался, потому что не мог их разгадать. В горле пересыхало, когда смотрел на него такого.       И когда Марат, как сейчас, садился на кровать, поджав под себя одну ногу — и подавался вперед, однозначным и смелым жестом — припадал губами к шее Андрея, к его плечам, целовал теперь с жадностью и порывом, хватал себе всё, что хотелось, иногда медлил и изводил — Андрей отдавал и доверялся, порой теряя способность вести. Было легко следовать за желанием Марата. Было понятно и привычно от него не отрываться.       Через раскрытое окно дул ласковый ветер. На улице было уже совсем тепло, носили только школьную форму и ничего не надевали поверх. Андрей бездумно положил ладонь на колено Марата, и тут же почувствовал его улыбку губами — легкий выдох смешка; смотрел в его открытые, внимательные глаза. Марат отстранился, вздернул брови, не прекращая хищно улыбаться. И так хотелось — притянуть его ближе, довести до жарких вдохов и дрожи, не выносить на себе этот внимательный взгляд, под которым Андрею становилось почти что неловко. Марат сам поцеловал его в губы — долго касался нижней, легко укусил зубами и тут же облизал, и Андрей больше не мог держать глаза открытыми — стало так много всего, что оставалось только провалиться в темноту и ощущения.       Андрей гладил его по спине, чувствуя, как легко тело Марата отзывается на каждый жест, как податливо и красиво плывет изгиб под пальцами, как мышцы перекатываются волной, как острит лопатка в ладонь. Андрей так не мог, замирал, если становилось слишком много, почти прекращал отзываться, и Марату приходилось тормозить, дав ему отдохнуть и перевести дыхание — или вдохнуть вообще. Эта новая, ясная дозволенность. Эта медленная, разрастающаяся сексуальность, которую Марату было так интересно и волнительно исследовать, которой он поддавался с той же легкостью и запалом, с которыми влетал в драку. Андрей за ним не успевал — но неизменно на нее откликался, с восхищением рассматривая перемены в его улыбках и взглядах. Марату нравилось нравиться. Марату было интересно провоцировать, отслеживать реакции, и Андрей со временем совсем перестал понимать, когда он делал это осознанно, а когда нет.       Уходило последнее стеснение. Вместе с ним будто ушел и страх, Марат все больше раскрепощался, и Андрею оставалось только наблюдать за ним и подхватывать руками, когда он шел в эти руки сам, падал в объятья с веселой ясностью, дуреющей от вседозволенности. Его ласковые губы, его жаркое желание, его цепкие пальцы — всё хотелось прочувствовать, и одновременно — всего было много, чересчур.       Марат держал его за шею своей сильной, требующей рукой. Андрей пытался не закрывать глаз — рассматривал его из-под полуопущенных ресниц и видел, как Марат спокойно и плавно отдавался удовольствию, стоило скользнуть рукой в его штаны, сжать его через ткань трусов, провести носом по шее — как он совсем не терялся и не робел, когда Андрей это делал, как в нем осталось только чистое, незамутненное желание, стремительная жадность, которой не было страшно ни брать, ни отдавать.       Андрей повалил его навзничь, на кровать, поцеловал в кадык, за ухом, нашел его губы, и потом целовались долго и мягко, ничего больше не делая, сосредоточенно, вдумчиво, медленно.       — Кадерлем, — прошептал Марат между поцелуями, и Андрей неосознанно расплылся в улыбке, потому что перевод знал — и если хотя бы половину времени, что Марат болтал на татарском, он говорил что-то подобное — Андрей готов был слушать его до посинения, всё время, готов был не понимать и догадываться, сцеловывая непонятные слова.       Его теплая кожа. Его дрогнувшие навстречу бедра. Живое, закручивающееся желание внизу живота.       Андрей нависал над ним, опираясь локтем на кровать рядом с головой Марата. Его отросшие волосы разметались по покрывалу, ямка на подбородке, сведенные брови и полузакрытые глаза. И вдруг, когда уже казалось, что ощущений и так слишком много, Марат легким и плавным, каким-то очень долгим и тягучим движением раздвинул ноги, и Андрей провалился к нему, еще ближе, еще теплей. Сердце тоже ухнуло вниз. Не знал, куда себя деть. Был весь окутан им, был поражен, восхищен его мягкой улыбкой и тяжелым дыханием. Целовал его в щеку, медленно и долго касался почти целомудренным поцелуем теплой кожи, заглядывал ему в глаза. Чувствовал каждое его движение. Чувствовал его дыхание — на своем лице и своим телом. Затопило, погребло под волнами нового и сносящего с ног чувства. Марат быстро провел ладонью по спине Андрея — сильно, с нажимом, заземляя и прижимая к себе, вдавливая в себя, будто между ними еще оставалось расстояние. Он залез под резинку спортивных штанов, провел ниже, схватил за ягодицы, и Андрей резко выдохнул ему в губы, покачав головой — Марат прижал его еще ближе, поцеловал в уголок губ, потерся с привычной легкостью, которую Андрею тоже хотелось испытать. Пока чувствовал только волнительный трепет. Дышал прерывисто и тяжело. Пытался смотреть на Марата, заглядывать ему в глаза — и не мог, отводил взгляд сам, потому что там, в его темном, кристально ясном взгляде было так чарующе много всего, что боялся — затянет, похоронит, погубит.       Еле чувствовал свою руку, зажатую телами. Марат стянул с него штаны вместе с нижним бельем и обхватил член Андрея ладонью. Предложил, так просто, будто предлагал сигарету:       — Может… вместе?       Андрей не понял. Марат оттолкнул его руку, вздернул бедра, соприкоснувшись, и обхватил оба члена ладонью — а дальше все пропало, заплясало перед глазами, наполнилось, затрепетало, взорвалось. Было много. Было потрясающе много. Было невыносимо и отрадно. Было слишком близко.       Забыл себя. Потерялся. Отдался в руки Марата полностью.       Не было ни школы, ни улицы. Не было весны. Не доставало солнце. Пропали люди. Не осознавал себя дальше этой комнаты. Растаял мир, плавилось время.       И даже после, когда вернулись звуки и тягучая леность липла к мышцам — комната с креслом у двери не расширилась, не открыла выход, не звала наружу.       Вдвоем на кровати лежать было неудобно, места не хватало даже если улечься боком — и Андрей сидел, опершись на ковер на стене. Марат закинул на него ноги. Андрей бездумно гладил его колени. Молчали, отдыхая.       Покрывало на кровати сбилось, и Марат пытался поправить его, не переворачиваясь, закидывая руку за голову и подсовывая края под матрас.       — Да хорошо, хорошо, — усмехнулся Андрей. — Идеально всё.       — Мне не видно, — Марат задрал голову. — Ладно, проехали.       Помолчали еще немного. На кухне шумела чем-то Ирина Сергеевна, и Андрей знал, что, когда приходит Марат, они либо участвуют в готовке втроем, запрягая и Суворова, либо она готовит одна, не трогая их.       Сейчас Андрей надеялся на второй вариант. Вставать не хотелось.       Продолжал рассматривать Марата. Его закрытые глаза и мерно вздымающуюся грудную клетку.       Легко постучал пальцем по его колену.       — Ты че, спишь?       Марат лениво приоткрыл один глаз. Покачал головой.       — Не.       Андрей вздохнул, опять начиная его гладить. Вслушивался в шум на кухне. Марат продолжал лежать с закрытыми глазами и рукой на животе — расслабленный, свой, усыплённый тягучей негой. Ни тени того Марата, который психовал в подъезде.       Андрей спросил:       — Теперь не страшно?       В открытых глазах Марата мелькнула осознанность. Он пожал плечами, и взгляд на секунду потяжелел.       — Не знаю, — Марат приподнялся на локтях. — Я когда думаю об этом, мне… — он быстро облизал губы и посмотрел на Андрея. — Если что, я драться буду, в общем. Глотки рвать за нас буду, а что там страшно или нет — это уже второстепенное.       — Ого как.       — А ты что? — Марат прищурился. — Не так же, что ли?       Андрей понимающе кивнул. Конечно, он — так же. Но если и был вариант ни с кем не пересекаться, никому эту тайну не открывать — Андрей бы предпочел остаться в тишине и стенах квартир.       Влюбленность делала Марата сильным, а Андрея, наоборот, тормозила, утихомиривала, заставляла лелеять это чувство и оберегать. И чем дальше всё заходило, тем неспокойней делалось Андрею. Тем осторожней он становился. Хотелось не драться — хотелось сохранить, хотелось не подвергать опасности, никому никогда не попасться и ни с кем не бороться. Хватало уличных драк — за неважное и пустое. За то, что было с Маратом, драться не хотелось — и потому Андрей так стремился сберечь их двоих в квартирах и подъездах, не выносить на чужие взгляды и суждения.       Марат рухнул головой на покрывало, снова сбив его с левого края. Андрей закрыл глаза, глубоко вздохнув.       Не мог представить, что в Марат в него — тоже — рухнул.