Куда податься

      Был еще один набег. На этот раз зашли прямо в магазин, размахивая ломами. Разбили витрину, полетели брызги из осколков в разные стороны. Олег Иванович — дедок, который стоял за прилавком, своими медленными шаркающими шагами поплелся к телефону, как только начался замес. Андрей остановил его на полпути, выдернув шнур — встретились глазами, Пальто покачал головой, указывая на стул у стены. Дед, вздохнув, пошаркал туда.       Человек опять прислали немного, всего шесть, и никто из парней даже не дернулся за пистолетом — может быть потому, что старших сегодня было больше и при них ни Самбо, ни Андрей хвататься за оружие не решились. Разошлись малой кровью: помутузили друг друга внутри, с разбитого носа опять хлынуло на плитку, Андрей уже понимал, что придется мыть пол, но напоследок Гвоздь все-таки узнал, откуда прилетело. Оказалось, Перваки. У говорившего хрустнул нос — Гвоздь в последнее время не снимал кастет. В тот же вечер Зима погнал на разговор — собрались, все вместе, и устроили знатное пиздилово на их территории. Пятеро отъехали в больницу. Андрею разбили губу, прилетело по ребрам и печени, заболело колено. Кегля был уверен, что сломал руку — в больницу отправился на своих двоих, на ходу сочиняя историю, как он упал. Андрей выбил костяшку об челюсть одного из старших — Вахит с Али долго пытались вправить, сидя в качалке, дали ему ремень в зубы, чтоб закусил, но Андрей только отмахнулся — было не так уж и больно, а от старой потертой кожи во рту остался мерзкий привкус, который потом все не получалось сплюнуть. Никто не думал, никто не переживал. Просто делали то, что Зима говорил и что казалось правильным в текущей ситуации.       Старшие из Перваков, которые уже зализали раны, завалились в качалку тем же вечером. Порешали быстро, Зима сдернул двадцать рублей компенсации и слово пацана съебаться с территории Универсама и не светить мордами в магазине. Вроде, договорились. Напоследок Вахит тяжело вздохнул, закуривая.       — Че к нам, вся Казань ходить будет?       — Нужно кому-то одному по жести ответить, — начал Гвоздь, — чтоб у других желание отпало.       — Ну ты еще грохни кого-нибудь, чтоб другим неповадно было, — Вахит поднялся со своего места, расправляя плечи. — До последнего стрелковыми не пользуемся, пацаны. Если кто-то прознает, что мы при вооружении, черт знает, может, менты наведаются когда-нибудь.       — Ты что, Зима? — покачал головой Али. — Это ж какой крысой надо быть, чтоб ментам пацанов сдавать?       — А ты за другие группировки отвечаешь? Я вот нет. Так как же я гарантировать могу, что кому-то в голову не придет ментам нашептать?       — Ладно менты, этих сразу видно. А ОКОД-овцы без повязок хуже волков в овечьей шкуре, хрен разберешь.       — ОКОД-овцы не так страшно, — качнул головой Зима.       — Это почему это?       Вахит не ответил, достал эластичный бинт с полки и бросил Андрею.       — На, перевяжи себе.       — Давай помогу, — Али протянул руку. — Вах, давай завтра мы с Дино на смене останемся.       — Два дня подряд не набегут. Завтра часть товара от Сивухи заберете, они там еще что-то надыбали.       — Ладно.       — Если так хочется, можете потом в магазине остаться.       — А ты будешь?       — Ага. Пальто, как рука? Завтра станешь на смену?       Андрей пожал плечом. Рука болела только если сгибать в кулак, но опухла прилично, стала намного больше. Али молча наматывал бинт, поджав губы — видно было, что недоволен, но лезть не стал.       — Семь человек из строя выбили, гниды, — качнул головой Гвоздь.       — Почему семь? — не понял Вахит. — Пальто в строю, Кегля тоже с рукой второй остался.       — Хоть Кеглю на больничный отправь, — усмехнулся Али. — Андрей, готово.       Андрей покрутил перевязанной рукой. В кулак сжать было нельзя, пальцы плотно прижались друг к другу, бинт неприятно давил сбоку между указательным и большим. Проступила мелкими каплями кровь.       Когда бо́льшая часть универсамовских разошлась, в качалке остались только Зима, Пальто и Дино. Илдус перекинул ногу через деревянную скамейку, усаживаясь поудобней, и закурил. Предложил Андрею.       — Слыш, Зима! — Вахит выглянул с деньгами за сегодняшний день. Дал половину Андрею на пересчитать. — Я тут подумал…       — Тебе полезно.       Дино усмехнулся. Потом посерьезнел:       — А если другие улицы про наркоту узнают, ну вот чисто ляпнет кто… Загасят же всех.       — Издеваешься? — Вахит фыркнул. — Думаешь, в Хадишке ничем таким не промышляют? У Чайников вон старшие сами гасятся.       — Хрена се.       — Ага. Кащей много чего интересного рассказывал. Те, кто с зоны откинулся, потом на чет такое срываются. Пальто, сколько там?       — Сто девять.       — Прилично.       — Это за сегодня?       — Ну.       Помолчали. Зима достал сигарету изо рта Дино и сам затянулся пару раз. Деньги спрятал куда-то в своей комнатке с диваном. Андрей привыкал к повязке на руке. За несколько часов бинт немного разошелся, и перевязанная ладонь уже не казалась такой беспомощной и ограниченной. Потихоньку сгибались пальцы, хотя бы чуть-чуть. Обхватить что-то по-прежнему не удавалось, но Андрей уже приноровился работать левой и о травме можно было забыть, сделать вид, будто ничего страшного не произошло.       Зима вернулся в зал, несколько раз бездумно долбанув по груше, да так и оставил ее раскачиваться на цепях.       — Мне наш арсенал не нравится, — процедил сквозь зубы, подойдя ближе.       — Типа мало что ли?       — Нет, — Вахит качнул головой. — Не нравится его наличие. В целом.       Илдус поджал губы, но ничего не ответил.       — Я опасаюсь, что кто-то пылить на нервняке начнет, не выдержит.       — Да вроде держатся пока, — неуверенно начал Дино.       — Держаться, ага. Пару таких ходок с других улиц, и перестанут держаться-то. За скорлупу неспокойно. Пальто!       Андрей вскинулся.       — Что такое?       — За младшими смотри внимательно. Бить можно, убивать — последнее дело, ясно тебе?       — Конечно.       — Хорошо, — Вахит кивнул. — Разъясняй им там по мере необходимости. И когда в смене будешь, чтоб ствол только у тебя был и у старших. А на замену тебе Сутулого поставлю, он тоже с мозгами пацан. И Радио вроде с выдержкой в ладах.       Зима задумчиво почесал голову. Андрей сжал здоровую руку в кулак, решаясь спросить:       — Зима.       — Ау.       — А если менты?       Вахит легко пожал плечом:       — Хана.       И от того, как просто он это сказал, окатило ледяным по́том. Не было ни страха, ни азарта, ни злости — лишь какое-то чистое, обреченное понимание конца. Андрей сглотнул вставший в горле ком. Дино опустил взгляд.       И впервые — Андрей увидел в Вахите такую холодную, спокойную готовность принять всё, что принесет новый день. Некуда было спасаться. Нельзя было отступать. Получалось только зарыться в повседневные дела, размахивать кулаками, устрашать врагов и знать, всё это время помнить, что от решетки и колонии их отделяет так ничтожно мало, что на деле не отделяет почти ничего. И с памятью об этом приходилось каждый день отчитывать скорлупу, считать выручку, ставить смену и носить новый товар — быть старшим, выполнять свои обязанности, пытаться сохранить уличный дух, когда в самом его осталось очень мало.       Зима сел напротив Андрея, внимательно посмотрев ему в глаза. Начал, почесав нос:       — Мы с Дино и Али уже обсуждали, но… Кто-то может отшиться, если не вывозит.       Андрей нахмурился. Сердце ухнуло вниз, будто упал навзничь.       — Зачем?..       — Потому что это не игрушки, блять, Андрей, — Зима с силой сжал зубы. — Здесь не только братство, пацанство и прочие прелести, тут пиздец начинается.       — Гасить не будем, — добавил Дино.       — Мирно разойдемся, — Вахит кивнул. — Руки́ не подадим, но и слухи пускать не будем, идите своей дорогой, кому надо.       — Кому может быть надо, Зима?..       — Я не знаю, Пальто. Пусти по скорлупе слух, может, осядет в головах что.       — Вахит, это… — у Андрея не находилось слов. — Никто ж не согласится.       — Посмотрим. Может, не все разделяют мои идеи, а у нас тут демократия как-никак, — Вахит грустно ухмыльнулся. — Я ж не спрашивал вас, когда Кащея привел, когда на магазин налетели тоже не спрашивал. Вес первый так-то без вашего принятия продали. Может, не поддерживает кто? Пусть отшиваются.       — Пацанов кинут?       — А че такое, не ты ли пацанские законы под вопрос ставил?       Андрей кинул вороватый взгляд на Илдуса, но тот даже не обратил на них внимания, будто вообще не слушал. Зима легко ударил Андрея по плечу.       — Да не ссы ты. Вот я к тебе прислушался, предлагаю вариант.       Зима выбил сигарету из пачки, подкуривая, и Андрей совершенно бездумно потянулся за пустой консервной банкой на полу, протягивая ее Вахиту.       — Тя ж никто не гонит, я прошу просто среди пацанов обмолвиться как-нибудь аккуратно.       — Никто на это не пойдет.       — Не отвечай за других. Чужая душа — потемки, а стрелять по людям не все готовы, че уж. Я б в четырнадцать не смог.       — Зато ты в четырнадцать чуть сам не убился, — улыбнулся Дино. — Когда с поезда на спор сигал. С Турбо закусились как-то, что если сгруппироваться правильно, типа покатишься себе и живой-здоровый ножками пойдешь. Вахит проверил.       — Живой-здоровый, — заржал Зима, затягиваясь.       Разговор был забыт. Андрей так и не поговорил ни с кем со своего возраста — всё не знал, как подступиться. Иногда, смотря на Лампу или Радио, думал, что лишает их выбора и возможности уйти, а потом казалось, что им это не нужно. Куда они пойдут? Где деньги брать будут? Радио с бабушкой и дедушкой живет, а они ему вообще на карманные не дают, даже на тетради в школе он с чушпанов тряс. У Лампы родичи на алкашку все сливают. Некуда им идти. Они на улице останутся, до финального с ней будут и даже когда все станет совсем плохо, это все равно будет лучше, чем идти домой — потому что идти домой им не хочется.       Дома Ирина Сергеевна с досадой посмотрела на его перебинтованную руку и обронила:       — Ты ж в музыкалку ходишь!..       Андрей последний раз появлялся там больше двух недель назад — ей не сказал, чтоб не расстраивалась, а она лишний раз не спрашивала и даже теперь ее досада, какая-то совершенно мимолетная, пронеслась мимо. Марат помогал менять бинты, хорошо, плотно заматывая руку каждый раз: ни у Ирины, ни у самого Андрея так не получалось.       Казань выплевывала весну. Набухали почки, зеленела трава, солнце или светило вовсю, так что приходилось щуриться, или пряталось совсем, напуская на небо тяжелые грозовые тучи. Временами шел дождь, и на мокрый асфальт выползали дождевые черви; временами птицы пели так громко, что слышно было даже через закрытое окно.       На магазине Зима оставлял по два-три человека. Часто оставался сам, завел тетрадку для бухгалтерии и старательно вписывал туда все заработанное, высчитывал проценты, грызя слабо заточенный карандаш. Андрей как-то помогал ему, с досадой видя, какая здоровенная часть отходит Кащею. Вахит тогда объяснил, что на Кащее еще и закупка, так что все по-честноку, нечего кривиться. О магазине узнали с Разъезда — пришли спокойно, цепанули себе пару вещичек и закрыли дверь. Андрей до сих пор не мог поверить, что любые вопросы с Разъездом уже давно были решены, и нечего сжимать кулаки, когда видишь их старшего.       Во вторник Андрей снова стоял на кассе, помогая раскладывать овощи по ящикам и сгружать яблоки горкой до товарного вида. Пару яблок Олег Иванович всегда оставлял им — вот и сейчас Андрей увидел, как дедок спрятал зеленое блестящее яблоко в карман — отдаст кому-то в конце смены. Он был молчаливым и громко сопел носом, потирая густые седые усы. Иногда помогал Зиме считать: с процентами у Вахита был полный швах. Зима относился к нему с каким-то легким трепетом, как относятся к взрослому человеку, уважение к которому пробивает черствые сердца. Из Универсама Андрей был в магазине один. Зима периодически сваливал то ли покурить, то ли пройтись по Казани, распускающейся по весне. Самбо ушел в качалку забрать товар и, как часто бывало, засел там на несколько часов. С каждым разом, когда открывалась дверь, Андрей напрягался: казалось, сейчас за ним придут, и нужно будет выстоять в одиночку, с кулаками и пистолетом. Андрей порой прогонял в голове такой вариант — и всегда неизбежно приходил к тому, что пушкой махать таки придется, если заявятся несколько человек. Это не пугало, думал об этом с какой-то спокойной обреченностью, как думают о далеком будущем.       Приходящих клиентов было видно через окна на первом этаже. Занавески стали задирать, чтобы лучше разглядеть улицу; на прошлой неделе Дино запряг Лампу вымыть стекла, и теперь, через решетку и прозрачные окна, рассматривать прохожих было удобно.       Однако это не помешало пропустить очередного, и Андрей вздрогнул постфактум, когда уже открылась дверь. А потом вздрогнул еще раз, когда увидел на пороге Марата — с расстегнутой синей курткой и большой коробкой в руках.       Марат, сдувая челку со лба, спросил:       — Ты один?       — Ты что здесь делаешь?       — Помоги с коробкой, а?       Андрей подлетел к нему, перепрыгнув через прилавок. Оказывается, коробок было две: стояли, одна на другой, и верхняя всё норовила сползти. Андрей забрал ее, взвешивая в руках — коробка была тяжеленная. Поставил ее рядом с весами, поближе к Олегу Ивановичу.       — Здрасьте, — поздоровался с ним Марат. — Я тут принес.       — Что ты принес? — потерянно спросил Андрей. — Что ты вообще здесь делаешь?       Марат усмехнулся, закатив глаза.       — За хлебом вышел, Андрюх.       — Зима может прийти.       — Ну не пришел же. Принимай товар.       — Какой?..       — Джинсы, походу. Че тя, вообще в дела не посвящают?       Андрей достал из-под прилавка нож, вскрывая коробку. Внутри действительно лежала джинса, аккуратно сложенная друг на друга.       — Тут в одной куртки, во второй штаны. Симпатично у вас, — Марат огляделся. — Будешь разбирать?       Андрей кивнул, посмотрев наконец на Суворова без суеты — и расплылся в глупой, пустой улыбке. Показалось на секунду, что всё сошлось. Два его мира, оба родные, стали одним. Марат взгляд словил, понял всё, хитро подмигнул.       Потом, конечно, оправил куртку, сунув руки в карманы.       — Юра, бывший с Разъезда, предложил, — начал Марат, заходя вместе с Андреем за прилавок.       — Бывший?       — Ну ты понял, — Марат цокнул. — Раньше с улицей, теперь с комсомолом.       Андрей проглотил пустое и ненужное «Как ты», но Марат все равно добавил:       — Как я.       — И че с этим делать?       — Можешь разложить и любоваться. Ну продавать, конечно! — он поставил свою коробку на пол и пнул ее до противоположной стены. — Коневич за сто двадцать толкает, но он там через своих со скидками двигается. А мы с Юрой решили за двести отдавать, только клиентов нет ни хрена, все через Дениса проходят.       — И ты сам решил сюда принести?       Марат посмотрел на него как на умалишенного.       — Нет конечно, ты че. Юра с Зимой договорился. Вашим тридцатка отходит, нам остальное.       — Рублей или процентов?       — Процентов.       — Так вам всего ничего на двоих останется.       — Нам хватит, — качнул головой Марат. — Да и здесь дохрена.       — Я попробую подороже продать если что.       — Алтын, — шепнул Марат. — Помогать?       — Конечно. Тебе коробки нужны будут?       — Наверное.       Андрей присел на корточки, показывая на пару свободных полок. Марат согнулся вместе с ним. В этот же момент в магазин зашла женщина с шерстяным платком на голове, и Олег Иванович, молча за ними наблюдавший, отвлекся, став у кассы. Первая полка заполнилась быстро. Разложили большие безразмерные джинсовые куртки аккуратной стопкой, подворачивая рукава. Когда дошли до штанов, второй полки не хватило, и последние пары Марат складывал, брезгливо отодвинув первитин в сторону. Ничего не сказал. Андрей ему не рассказывал — отчего-то было стыдно, и потому убеждал себя, что Марат и так обо всем догадывается.       — А Коневич не знает? — спросил Андрей, чтобы не думать о другом.       Марат качнул головой. Пояснил:       — Мы у него на хорошем счету.       — Поэтому галстук не снимаешь?       Марат закатил глаза, но галстук с шеи стянул, путаясь в узле. Андрей чуть не потянулся, чтобы ему помочь — и вовремя себя одернул, поджав губы. Спросил:       — А если б не я на смене стоял?       — Ну я ж не просто так твое расписание запоминаю, — Марат хитро улыбнулся. Потом, правда, качнул головой. — На самом деле, у Юры не получилось чет, я и подхватил.       Андрей молча смотрел на него, и Марат раздраженно фыркнул.       — Да не будут они среди дня меня гасить, расслабься. Порешали уже всё.       — Среди дня — может, и не будут.       — Если сам не нарвусь.       — Ты издеваешься?       — Шучу. Здесь всё, кстати, — Марат встал в полный рост, оглядевшись. — Как рука?       — Нормально.       Андрей покрутил запястьем, показывая грязный эластичный бинт, который приходилось стирать буквально каждый день. Ирина Сергеевна уже с вечера оставляла Андрею таз с водой и брусок хозяйственного мыла. За ночь бинт высыхал.       Марат посмотрел на него, сведя брови к переносице — каким-то долгим, расстроенным взглядом, который появился у него совсем недавно и был как будто бы только для Андрея.       — Перебинтовать?       — Ага.       Андрей протянул Марату запястье — легко и бездумно, и только потом, когда Суворов добрался до кожи, разматывая бинт, накрыло тревожностью, так что сложно стало дышать. Олег Иванович теперь не обращал на них внимания. Магазин был пуст, солнце ложилось лучами на плитку на полу, никто их не замечал, никому не было до них дела, но всё равно, витавшая в воздухе интимность кралась и выдавала их с потрохами. Андрей безотрывно смотрел в окно, молясь, чтобы никто не прошел мимо. Готов был в каждую секунду одернуть ладонь, отвернуться, стать на расстоянии шага.       — Руку в кулак не сжимай, — Марат легко разогнул его пальцы.       И вдруг стало — так невыносимо стыдно перед ним. За каждую трусливую мысль. За эту готовность отскочить. За вороватый взгляд в окно.       До этого ничтожного момента Андрей наивно думал, что можно не сталкиваться с последствиями. Запереть чувства в стенах квартир, в безопасности и покое. Можно исключить мнение общества, когда оставались вдвоем, — а на деле в эту бушующую реальность выходили пустыми и брошенными, не в состоянии на что-либо претендовать. Оборванные запретным чувством, бессильные перед старыми устоями, вынужденные вечно недоговаривать и лгать — Андрей с болезненной горечью вспоминал свои наивные тирады в безмолвии подъезда о том, что ему на всех плевать. На всех плевать было в темноте ночи, в одиночестве, разделенном на двоих, а сейчас приходилось смотреть по сторонам, чувствуя опасность, готовясь держать удар, вслушиваясь в чужие шаги.       Марат сжал его запястье, затягивая бинт. Посмотрел в глаза, будто о чем-то догадавшись — и Андрею стало еще хуже, еще невыносимей думать о том, что Марат может догадываться о его опасениях. Андрей мог быть перед ним слабым, но быть жалким не вынес бы.       Марат оглянулся на окно, мягко, понятливо улыбнувшись.       — Тише. Тише.       — Марат.       Суворов лишь отпустил запястье, делая шаг назад.       Он не ушел из магазина — оперся бедром на прилавок, начав о чем-то болтать. Андрей слушал его вполуха, теребя бинт на руке и смотря себе под ноги. Было неспокойно, неуютно, хуже, чем стоять на шухере — весь обратился в слух, весь напрягся, прекрасно понимая, что Марат не успеет уйти, если кто-то из универсамовских мелькнет в окнах.       А Марат будто только этого и ждал — и когда Зима, в своей дубленке нараспашку, в которой было до ужаса жарко, прошел под окнами, и через решетку прекрасно виднелась его бритая голова и дым от сигареты — Марат подобрался, зло, хищно улыбнувшись.       Встретились глазами, еще не успела закрыться дверь.       — Ничего себе, — протянул Вахит.       — Здравствуй.       — Привет, Маратик, — Зима бросил короткий, нечитаемый взгляд на Андрея. — Как жизнь?       — Не так близко к колонии, как у вас.       — Неплохо, — Вахит шагнул навстречу, демонстративно пряча руки в карманы. — Галстук не душит?       Марат не ответил, сжав кулаки. Зима остановился посреди магазина, наклонив голову набок — легко и неосторожно, будто разговаривал с ребенком.       — Какими судьбами?       — От Юры с Разъезда.       — Джинсу принес? — Вахит нахмурился. — Где?       — Андрей разложил уже.       — А че Юра сам не пришел?       — Решил, что я к Универсаму ближе, — фыркнул Марат.       — Это вряд ли.       Замолчали. Смотрели друг на друга, зло, недоверчиво щуря глаза. Андрей тяжело дышал, готовый вписаться, если сорвутся оба — но и Марат, и тем более Вахит драться как будто бы не собирались. А все-таки — воздух можно было резать, такое напряжение стояло между ними.       Марат не выдержал первым — незаметно дернул плечом, отведя взгляд на пару секунд. Зима подошел ближе.       — Тридцатку себе возьмем, — напомнил он.       — Как и договаривались.       — Присмотрел себе что-то?       — Нет, — Марат качнул головой, нахмурившись.       — Тогда прошу на выход, — Зима кивнул на дверь. — Юра за расчетом пусть через неделю приходит.       — Если вас раньше не закроют, — скривился Марат. — С этими делами сраными.       — Ну если ты рот пореже открывать будешь в ментовке, то, может, и не закроют.       Марат резко сделал шаг навстречу Вахиту — теперь стояли почти вплотную, на расстоянии удара. Зима достал руки из карманов, но выражение лица не поменял — спокойно насмешливое, полурасслабленное, он не собирался драться, казалось, он вообще не воспринимал Марата как соперника, но Андрей все равно вышел из-за прилавка, остановившись в нескольких шагах от них.       — Тебя брат мой за старшего оставил, — сквозь зубы начал Марат. — А ты тут под статью всех подводишь. Заебись дела идут, а? Раньше водил трясли, а теперь наркотой барыжите, еще и с пушками наперевес.       Зима не разозлился — только хитро прищурился.       — А здесь, Маратик, твоих нет, чтобы ты переживал. Или так комсомольским порывом на путь истинный наставляешь теперь?       — Смотреть тошно, — выплюнул Марат. — Вова Кащея за наркоту отшил, а тебе хоть бы что.       — А че думаешь, Вова стукача бы не отшил? Он вон переживал, чтоб ты помазком не стал, а ты, бляха муха, скрысятничился за полдня. Нехер тут меня братом попрекать, могила уже остыла, времена меняются. Адидас больше ничего не решает, да простит ему Аллах.       Марат дернулся в его сторону, уже хотел было замахнуться, как Вахит припечатал его жестким и таким знакомым:       — Хватит.       И — Марат будто бы послушался. По старой памяти ли или из реального нежелания драться, но Суворов остановился, словно напоролся на невидимую преграду. Его тяжелое дыхание и злой взгляд. Его сжатые зубы и напряженная челюсть.       — Двое на одного — нечестно будет, — ухмыльнулся Зима. — Я не полезу.       Он не посмотрел на Андрея — но тому все равно показалось, будто Вахит видел его насквозь. Холод прошелся от головы до пят, и Андрей тяжело сглотнул, выдавив из себя:       — Щас коробки отдам, — он отвернулся от них, снова зайдя за прилавок. — Если хорошо пойдут — еще приносите.       Олег Иванович пропустил Андрея, тщетно пытаясь словить его взгляд. Андрей смотрел в пол. Сердце переставало частить, возвращался привычный ритм. Марат отошел от Зимы на пару шагов, оказавшись к выходу ближе, чем к ним — и Андрей цапнул банку сгущенки с ящика на полу. Бросил в одну из коробок, накрыв второй. Вышел из-за прилавка, прошел мимо Зимы и попытался слабо улыбнуться Марату, стоя к Вахиту спиной. Марат посмотрел на него с привычной, тяжелой грустью.       Хлопнула дверь, прошелся сквозняк по рукам. Мелькнула в окне синяя куртка. Андрей обернулся на Зиму, пожав плечом. Сказал:       — Он не сдаст. Просто злится.       Вахит покачал головой.       — Пальто, Пальто…       — Что?       Зима махнул на него рукой.