Куда податься

      К концу недели залетели пацаны с какой-то из улиц. Напали со спины у черного входа, в сумерках никто не разобрал лиц. Универсам дал достойный отпор: парни дрались как никогда, летели в стороны брызги крови, ломали носы и от души выбивали зубы. Размахивали цепями, ломами, но драка не сходила на нет, и в конечном счете Гвоздю пришлось таки дать предупредительный в воздух. После выстрела разбежались кто куда — и Универсам, и те, другие. Пошли к Зиме в качалку, он, выматеревшись на чем свет стоит, пошел к Кащею. Кащей пригнал четыре стрелковых: два китайских ТТ, один пистолет Макарова и один гладкоствольный обрез. Не свой, выменял у кого-то по старым связям.       — Птички нервные, смотрите, чтоб не выпорхнули раньше времени, — скалился Кащей, вытряхивая патроны вперемешку на стол. — Разберетесь, какой куда?       — Разберемся, — Зима кивнул. — Не многовато?       — Чтоб два раза не ходить. Да это всё крайние меры, не кипишуйте. Валерка Гвоздь что сказал? Пятками сверкали, когда в воздух шмальнул, такие на серьезные дела не приходят.       — Вообще непонятно, на что они пришли, — покачал головой Дино.       — Как это непонятно? Силенки ваши оценить. Если у сваливших морды поярче ваших будут — значит, на пять баллов справились, молодцы!       — Поярче, не сомневайся, — ухмыльнулся Гвоздь. — Намного.       — Красота какая. Работайте как работали, я скоро новую часть подгоню.       — Точно никто никого не узнал? — обратился ко всем Зима. Парни покачали головой, досадно пряча взгляды. — Черт.       — В любом случае, не тратьте времени на ответ, — Кащей поморщился. — Только зря патроны разбазаривать будете.       — Ну тебе-то не привыкать проглатывать.       Зима сказал это очень тихо — Андрей, стоявший у его плеча, и то еле услышал. И на секунду показалось, что только эта тихая интонация и спасла от очередного выяснения отношений — такой страшный был у Кащея взгляд. Но он растянул губы в улыбке, скалясь щербатыми зубами, и Зима выдержал этот жест со сжатым кулаком.       Было неуютно смотреть на то, как Кащей не претендует на лидерство, но Вахит все равно его не удерживает — оно сыпалось у него из рук, падало к ногам вместе остатками уличных законов, и все-таки — тянулось за ним попятам, нельзя было откреститься. Казалось, что с приходом Кащея и этого магазина, Зима перестал думать наперед, окончательно вымотавшись, плыл по течению, решая проблемы, только когда они происходили. Перестал загадывать, планировать, барахтаться — не думал о последствиях и знал, что точно так же о них не думают и другие.       И Андрей, смотрящий на разложенное в качалке оружие — очень его понимал. Была картинка. Был душный воздух. Были чужие голоса. Реальности не было, реальность не осознавалась, и потому не видел наперед, не гадал, чем закончится. И было так же легко, как и в драке — не думать дальше следующего удара.       Андрей протянул руку — коснулся рукоятки с продольными наклонными линиями и звездой в круге, огладил пальцами холодный металл, и даже это не внесло ясности, была игрушка, был легкий-легкий азарт, может быть, небольшое волнение, но не было самого главного — не было удивления. Не было новизны.       Андрей принял пистолет в руку так же легко, как когда-то принял красный галстук на шею.       — Съездите, поучитесь на отшибе где, — сказал Кащей. — Граната детям не игрушка.       Гвоздь послал его, ярко, радостно улыбаясь. Никто не чувствовал себя серьезно. Всем хотелось пострелять, попробовать себя, хотелось взвесить тяжесть пистолета в руке, ощутить весомость выстрела и закипающую кровь.       И Андрею хотелось тоже. Легкость собственной силы. Пьянь мальчишеского восторга. Клокочущий интерес.       Вахит действительно собрал всех через пару дней. Доехали на автобусе до конечной, вывалились большой компанией, согреваемые взбудораженностью происходящего и неуверенным весенним солнцем. Долго шли вдоль дороги, свернули в прилесок, прошлись по свежему ярко-зеленому мху, который так мягко прогибался под ногами, что казалось, будто шли по одеялу, по незаправленной кровати. Тащили пустые бутылки, консервные банки, деревяшки. Смеялись, зная, что пистолеты оттягивают карманы. Обрез решили не брать: на него было меньше всего патронов, да и учиться стрелять с него было не с руки — отдача чуть ли не выбивала плечо. Оставили до худших времен. Всего было четыре пистолета: три, принесенных Кащеем, и один, конфискованный у людей Богатырского. Андрей шел в ногу с Самбо, меся ботинками свежую весеннюю грязь. Дорогу размыло, приходилось обходить по бокам. Перехватывали ветки с только распустившимися почками.       В тот день много смеялись — как никогда.       Выбрали место на небольшой лесной полянке, далеко и от дороги, и от домов. Там было старое кострище, натащены стволы деревьев вместо сидений. Несколько обугленных поленьев, переживших зиму. Сбоку — поваленный клен, который рассыпался в труху, стоило Самбо на него наступить. Взяли пни, поставили, оперев друг на друга. Часть бутылок разместили наверху, часть подвесили за горлышко на ветки, и они еще долго колыхались то ли от ветра, то ли от их близких шагов.       Сгрудились толпой вокруг Вахита с Али.       — Давайте с Токарева начнем, — Зима достал пистолет из кармана, Али взял патроны — горстью, в свою широкую мозолистую ладонь. — Пацаны, запоминаем: пистик без предохранителя! Ну, почти. Взводим курок, — он щелкнул сзади большим пальцем, — да я всем покажу, не вертитесь. Держим курок спущенным и одновременно — жмем на спусковой крючок. Всё, заблокировано, — Зима на пробу несколько раз рискнул выстрелить и перезарядить — ничего не произошло. — Для того, чтобы стрельнуть, опять доводим курок пальцем и сейчас спусковой крючок не заблокирован.       Теперь Вахит держал пистолет дулом в пол.       — Свалите все в одну сторону, а! — крикнул Али.       Зима поднял Токарев и один раз, никуда особо не целясь, выстрелил в сторону леса. Попал в дерево, взлетели щепки. От выстрела все синхронно дернулись. Андрей тоже — вместе с остальными переживая рефлекторное желание пригнуться.       — Хорош? — улыбнулся Вахит.       — Охуенно! — выкрикнул Рыба.       Все радостно загалдели, приобнимая друг друга за плечи.       У Андрея был пистолет в детстве. Такой, выточенный из дерева на манер настоящего оружия, и он, будучи мелким и безжалостным, носился с ним по двору, распугивая девчонок и хвастаясь мальчишкам. Тогда Андрей представлял, как его пистолет будет стрелять, а теперь слышал выстрел вживую, по-настоящему, и на долю секунды на руках встали волосы дыбом. Потом, конечно, прошло. Вернулся ребяческий восторг. Красовались друг перед другом, спеша схватить пистолет в руку.       — Рычаг затворной задержки здесь, — остановил всех Зима. — Магазин вот так достается, — он легко щелкнул и магазин плавно выпал ему в ладонь. — Восемь патронов. Держим двумя руками, обхватываем вот так, — Вахит сомкнул обе ладони на рукоятке, положив одну на другую. — Идите, пробуйте. Самбо, первым пойдешь?       — А то!       — Разделитесь, часть к Али, часть ко мне.       — По бутылкам стрелять?       — А ты сначала собери, — Вахит быстро разобрал пистолет и отдал его Самбо по частям.       — Удачи, первач, — хохотнул Рыба.       — Давай как в армии! — фыркнул Кегля. — На время.       — Мы здесь до ночи.       — Вахит, правда, на время?       — Да нет, конечно, — Зима покачал головой. — Давай, я подсказывать буду.       Пока Самбо возился с пистолетом, остальные сгрудились вокруг, навалившись друг на друга, чтобы лучше видеть. На стрельбище повезли в основном скорлупу и некоторых из середняка — остальные, оказывается, стрелять умели. Где они практиковались, Андрей не знал, но подозревал, что ездили сюда с тем, первым пистолетом, отжатым вместе с магазином.       Самбо повертел корпус Токарева в руках.       — Пружину куда вообще…       — Да вот туда, внутрь, и на эту хрень одень…       — Нет, ты ее сначала засунь, потом как бы в нее ту часть.       — Дак она ж держаться не будет.       Вахит ржал, опираясь на их плечи. В конце концов помог, и ТТ в руках Самбо обретал вес на глазах — щелкал, стучал, бился. Был живым и готовым. Андрею тоже хотелось взять эту уверенность в руку, почувствовать ее, понять, какого это, когда тебя боятся без слов и ударов. Самбо покрутил собранный Токарев в руках, и Андрей видел, как у него не получалось сдержать улыбку — она ползла, ширилась, кривилась на его лице восторгом, и он глубоко вдохнул, покрепче сжимая рукоятку.       — Дуло всегда в пол, — напомнил Зима. — Это всех касается. Увижу, что кто-то держит оружие хотя бы прямо, я не говорю уже про то, что размахивает перед носом у пацанов — не только стрелять не дам, но и от дел магазина отстраню. Всем ясно?       Сурово, серьезно закивали.       — Теперь станьте в одну сторону все, за спину к Самбо, — Зима подождал. — Смотрите. Держим на вытянутых руках. Ну не настолько вытянутых, Самбо, твою же мать, у тебя сейчас локти в обратную сторону уйдут! Прицеливаемся и стреляем.       Самбо выстрелил — и они все, знавшие, что выстрел последует вот-вот, что будет громко и резко, все равно вздрогнули. Он целился по бутылкам и не попал. Зима вообще не обратил внимания на промах, подошел ближе и поправил хват и стойку. Андрей не понимал, откуда он умел это всё.       Вахит объявил:       — Каждому по три выстрела.       — Ну нет! — завопили как-то все. — Зима, ну пожалуйста.       — Давай хотя бы по пять!       — Мы ж не успеем научиться!       — Давай по восемь на каждого, чтоб всю обойму снять.       — У нас все патроны только на вашу тренировку уйдут, — покачал головой Вахит. — Всю обойму на человека, хорошо ты это придумал.       Теперь, когда Зима не согласился, всё внимание было направлено на стреляющего и пистолет в его руках. Разбирали и собирали, и на Лампе ТТ заклинило, и Зиме пришлось помогать, чертыхаясь себе под нос. Рядом тренировались с Али, и иногда, когда выстрел раздавался сзади и сбоку, все немного пригибались, будто их застали врасплох.       Когда Радио, стоявший в группе Али, наконец попал по бутылке — Вахит закатил глаза и тут же полез в карман за рублями.       — Вы че, поспорили? — спросил Сено.       — Ага, и мы знатно всосали только что, — кивнул Зима. — Каждая сбитая другой группой бутылка — рубль.       — Нормально.       Кегля ухмыльнулся, покрепче перехватывая пистолет.       — Так сейчас исправлять будем!       Проснулся азарт. Соревновались, переругивались через поляну, перезаряжали оружие, целились как никогда. Андрей видел, как парням хотелось быть первыми — то ли из-за своей натуры, то ли чтобы угодить Зиме. Но — старались, подолгу прицеливались, и со временем грохочущий выстрел совсем перестал пугать, стерся в легком, пружинящем волнении. Шли ноздря в ноздрю. Многие попадали, бутылок становилось все меньше, а осколки сыпались на раннюю траву, утопая в ее скромной зелени, брызгали стеклом во все стороны. По ходу договорились, что если кто-то один попадет три раза подряд — это плюс два рубля к уже имеющимся.       Оставшееся волнение от взаимодействия с оружием как водой смыло. Теперь пистолет был не больше, чем средством для достижения цели. Сокровенное жало пули перестало волновать, на смену пришел жар соревнований, хотелось дышать полной грудью и веселиться, Универсам снова как-то сплотился, проснулась эта хищная подростковая когтистость, объединились против общего «врага».       Когда подошла очередь Андрея — волнения не было вообще. Он так долго смотрел, как другие держат пистолет, что казалось, будто тот уже несколько раз побывал в его руках. Собрал его быстро, почти не глядя. И только на секунду удивился — когда пришлось передернуть затвор, и оказалось, что нужна сила и резкость, и это не так просто, как выглядело у Зимы.       Первый раз промахнулся. Выстрела не испугался вообще, знал, когда ждать. Выдохнул, прищурившись. Пистолет был легким в руках, почти невесомым — и оттого Андрей с силой сжимал рукоятку, будто он мог исчезнуть в любой момент. Отдача увела руку влево. Со вторым выстрелом рассыпались мелкие осколки, бутылка взорвалась весело и радостно, и только тогда сердце ухнуло вниз, почувствовал наконец силу маленькой незначительной пули.       Светило солнце. Птицы перестали клекотать, перелетели в другое место, как только их распугали выстрелами. Андрей выловил взглядом радостные, улыбающиеся лица вокруг, будто он сделал что-то значимое, что-то очень важное — и не мог перестать гордиться в этот момент, наслаждался сильными похлопываниями по плечам. Ныла спина от чужой одобряющей ладони. Вернулась легкость — и со вторым выстрелом подвешенная на ветке бутылка разбилась вдребезги. Андрея обняли так скоро, что с трудом успел положить пистолет на место, отвечая на чужую радость. Два раза подряд попали только он и Валет, остальным везло меньше, и потому, договорившись с Али, подняли по рублю за каждый выстрел.       Оставшиеся пацаны пробовали побить рекорд — и ни у кого не получилось. Снова стали — одним целым, жадным, порывистым резким животным с огромной клыкастой пастью. Чувствовали не столько свою силу, сколько общую. Неуязвимые, нахальные. Было — опустошающее легко.       Уже на обратной дороге, привалив лопатки к сидениям и лениво смотря в окно, переговаривались в полголоса:       — Это мы еще в движущуюся мишень не стреляли. Надо в птиц попробовать!       — Никаких птиц, ты че, охренел? — нахмурился Зима. — Это вам для защиты, а не для устрашения оружие раздали. А уж птицы тебе никак не угрожают, так ведь? — Сено кивнул. — То-то же.       — Дак птица вообще мишень слишком мелкая…       — Ну да, это человека не пропустишь.       — И расстояние ближе по-любому будет.       — Чет вы быстро от кулаков отказались, — покачал головой Али. — Пацаны как дела делают, а?       — Ну я про совсем крайняк говорю, — промямлил Сено. — А так — это ж понятно…       — Словами вначале решается всё. Если не сговорчивый, можно в морду пробить пару раз, а чтоб с оружием на человека лезть — это последнее дело должно быть, ясно вам?       Закивали, опустив головы под строгим взглядом Али. Зима привалился головой к стеклу, устало закрыв глаза.       — Ну хоть какая-то польза от Кащея, — вполголоса сказал Рыба, наклоняясь к Андрею с Самбо. — От этих дел наркоманских его.       — Эти дела тебе рублей подняли нехило, не забывай.        — Да кто ж спорит? Зима хорошо подсуетился.       — Да вообще разъеб, — кивнул Самбо. — И магаз держать солидно, что ли.       — Эт да… Не будь Кащей отшитым.       — Кащей партнер теперь, а не отшитый, это главное. Пальто, подтверди?       Андрей вяло кивнул. Тот факт, что помимо хлама, который они продавали в магазине, они еще барыжили наркотой, перестал волновать очень скоро. Смыло весенними дождями с улиц последние опасения, принципы менялись, как погода в марте, и главное — всем изменениям находилось достойное объяснение, всё получалось оправдать, пока улица сглаживала углы и принимала их любыми.       Неправильность ломалась об выгоду. Андрей теперь просто слушал старших, не вникая в то, что они считали верным — все изменялось, утекало. Менялась улица. Группировки расползались своими щупальцами дальше, отказываясь от асфальта и кулаков, хватались за помещения и оружие жадными пальцами. В воздухе застыло предчувствие перемен — страшных, неумолимых. И к ним тоже нужно было подстраиваться, уметь жить в том новом, что приносила страна, подкидывал очередной день, по-новому распределялись силы.       С пистолетами решили так: у каждого на охране свой, и в магазине теперь было по два-три человека в смену. Потом оружие несли или домой, или в качалку, а наутро передавали следующему. Патроны хранили в магазине, сунув под холодильник. Их было много, Зима зря волновался, что не хватит. Обрез Вахит кинул за диван в качалке и сказал пока не доставать: ходить с обрезом было неудобно, он отовсюду торчал и привлекал внимание, пистолеты всему Универсаму пришлись по душе чуть больше.       Временами Андрей помнил эту суровую, холодную гладкость ствола — эту силу, зажатую спусковым крючком. Ужасно хотелось испытать ее еще раз, почувствовать отдачу в плечо, дрогнуть от радости выстрела. Еще больше хотелось — разделить эту радость с Маратом.       Как-то перед уроком он подошел к парте Андрея и нагло влез в их разговор с Назирой — она сегодня рассказывала о том, как сложно ей было с домашкой и почти не суетилась и не краснела, мягко улыбаясь Андрею.       — Разрешите вас прервать, — Марат приобнял Андрея за плечо, наклоняясь к Назире с красивой, широкой улыбкой. — Леди, мне необходимо украсть вашего собеседника на один урок. Прошу прощения за неудобство, верну в целости и сохранности.       Он потянул Андрея за рукав, не дождавшись от них никакой реакции, и это наглый, уверенный, восхитительный жест что-то сломал в Андрее окончательно, хотелось сдаться Марату — именно такому — полностью, с потрохами. Идти за ним куда угодно и от кого угодно.       Вставая, Андрей лишь виновато улыбнулся Назире, и тут же все исчезло, кроме цепких пальцев на рукаве.       — И что это за переселение?       — У нас щас самостоятельная будет, а я не учил ни хрена.       — Мы с тобой вместе ни хрена не учили, если ты забыл, — прошипел Андрей. — Думаешь, я что-то помню?       — У тебя учебник открытый лежал, когда я пришел. Все, садись быстрей.       Самостоятельную завалили вдвоем, но к тому моменту это уже никого не волновало: перешептывались, пинались ногами, хотелось говорить в голос, с трудом сдерживали смешки — плавилась и росла влюбленность, растекаясь по кабинету, затопляя тело, ютясь в груди теплом.       — Хочешь пострелять? — спросил Андрей.       — Из чего?       — Токарев. — Марат вскинул брови. — Нам подогнали, мы с ним смену сдаем, а потом свободны до следующего дня. Я в четверг буду.       — Где?       — За конечной помнишь лес такой? Пойдем?       Марат замялся. Андрей его понимал — предлагал безумство, предлагал пройти полрайона вместе, готовые наткнуться на кого-то из Универсама и спалить всё то, что бережно выстраивали в стенах квартир.       Но его прищурившийся, довольный взгляд говорил, что можно рискнуть.       — Погнали, — кивнул Марат. — Только не на автобусе поедем.       — А на чем?       — Я что-нибудь придумаю.       После этого урока Назира радостно и нежно улыбнулась Андрею, когда он возвращался на свое место — и ее мягкая, ни о чем не подозревающая улыбка ничего не колыхнула в груди — отозвавшись обычной вежливостью в ответ.       В четверг Андрей закрывал смену как можно быстрей. До этого несколько раз наклонялся над холодильником, собирая патроны в карманы куртки. Взял много. Знал, что пацаны тоже иногда брали и катали куда-то пострелять. ТТ Андрей засунул в штаны, и было неудобно, дуло царапало поясницу. Разливался радостный трепет в груди, так что совсем не осталось волнения — ждал, предвкушая, как-то легко считая деньги с последних покупателей. Сегодня особенно хорошо шла обувь — пацаны притащили откуда-то шесть пар кроссовок, разных размеров и степени поношенности. Андрей примеривал одни для себя, хотел забрать, а под вечер завалился какой-то студент мажористого вида, и Дино, подмигнув, заломил цену почти в два раза выше, чем ставили изначально. Студент покривился, походил туда-сюда, но рубли отдал и ушел с обновкой. Переплату разделили на троих, остальное кинули в общую кассу.       С Маратом договорились встретиться возле пятнадцатого дома, на углу. Дом стоял с противоположной стороны от остановки, и Андрей курил одну за другой, не затягиваясь по-настоящему, пока мимо проходили люди, дожидаясь автобуса. Темнело. Улица покрывалась сумерками, а фонари еще не включили, и общее чувство неуютности, незащищенности кралось под куртку с очередным порывом ветра.       Подъехал автобус, и уставшие люди медленно рассаживались внутри, полные желания уехать домой и спрятаться в квартирах. Небо серело еще с трех дня, но ливень все никак не собирался, и какое-то странное предчувствие дождя обрушивалось на плечи вместо первых капель. Андрей достал очередную сигарету.       Видел белоснежную Волгу, красиво вырулившую из-за угла. Чертыхнулся, на пару секунд прикрывая глаза в надежде, что машина просто проедет мимо — и уже не мог сдержать улыбки, когда услышал, как тормозят шины прямо возле него.       Сказали одновременно:       — Запрыгивай!       — Ты сумасшедший.       Марат сидел за рулем, улыбаясь во все тридцать два — широко и красиво.       — Давай быстрее, мы сегодня очень порядочные водители, а здесь стоять нельзя.       — Мы?       — А че ты, поучиться не хочешь, что ли?       Андрей, может быть, и хотел — но только не на дорогущей Волге Маратовского отца. Запрыгнул внутрь, усаживаясь на сидение с глупой улыбкой — и яркое, солнечное предчувствие приключения затопило с головой. Не мог перестать улыбаться, смотря на Марата — тот, серьезный и очень внимательный, смотрел на дорогу. Руль в его руках выглядел красиво, покрытые шрамами пальцы со сбитыми костяшками, поджатые губы, прямой, уверенный взгляд.       Андрей не знал, что Марат умеет водить — а теперь не мог оторвать взгляд, запоминая. Вспомнились первые дни, когда Марат ворвался в его жизнь всполохом разных умений, которые принадлежали только взрослым, и Андрею снова хотелось за ним тянуться, как тогда, вначале. Забыл про пистолет за поясницей. Забыл про недокуренную сигарету и сгущающуюся непогоду.       — Ты хоть что-нибудь не умеешь? — спросил просто так, зная, что Марату будет приятно. И он не заставил себя долго ждать, улыбнувшись как-то всем лицом сразу, легко пожав плечом.       — Проигрывать в карты?..       — Не самое страшное.       — Меня отец учил, когда к бабке в деревню ездили, — они выехали из города, и Марат начал разгоняться. — Еще на прошлой нашей машине. Там дорога прямая и кусты.       — Влетел?       — Ага. Вишню молодую снес, отец потом бутылками заглаживал.       — Мне пристегнуться?       — А давай.       Марат вжал педаль газа в пол, широко улыбнувшись. Машина разгонялась, опасно виляя на поворотах, и Андрей, не успевший ни пристегнуться, ни испугаться, молча смотрел на дорогу. Восторг поднимался к горлу, как во время драки — холодный, яркий, цепляющий кожу.       Не было страха — доверял Марату полностью. Знал, что ничего не может произойти. И почувствовал какую-то новую неуязвимость, когда нечего было решать собственной силой, когда от него не зависело вообще ничего — а все равно не было страшно. Рвался смех из груди, когда Марат резко свернул на встречку — машин впереди не было, дорога была отдана им двоим, а Суворов всё разгонялся, и на секунду вжало в сидения, Андрей думал, будто сейчас взлетят, такая пьянящая легкость коснулась лица.       Летящая, крылатая беззаботность. Бескрайняя дорога перед глазами. Чистый, звенящий восторг жизни.       Было много. Было ярко. Радостно. Несся вечер, провожала Казань.       Машина резала капотом воздух, неумолимая и быстрая, неслась, шины давили асфальт, шкалил адреналин, поднималось слепое, кричащее ликование в груди. Марат съехал на их полосу — и зад Волги вильнул вправо, екнуло внутри, сжалось сердце не от страха — от пережитого нового чувства огромного, пылкого, ярого азарта. Звенел задор. Иступленной эйфорией пропитался воздух. Белоснежный капот перед глазами, как покрывало.       Потихоньку снижались. Андрей сжимал ладони в кулаки, удерживая легкость в руках. Смотрел на Марата, восхищенный, — и не знал, сможет ли когда-нибудь его достать. Марат снова был — недосягаем.       И оттого так сильно тянуло прикоснуться к нему. Дотронуться пальцами, убедившись, что можно. Не трепет — желание, жажда, готовность обладать — животная, злая, голодная.       — Сюда сворачивать? — спросил Марат.       — Ага, — Андрей сглотнул. — И налево по дороге.       Коснулся его ноги пальцами — и на секунду словил чужой взгляд. Открытый, готовый. Тоже — жадный и претендующий. Принимающий Андрея как-то всего, целиком, без вопросов.       Лес сгущался и обнимал темнотой. Фары слабо подсвечивали большие еловые лапы у них над головой — окутанные, спрятанные, снова почувствовали себя в безопасности.       Были заперты вдвоем, в ночи и скорости, некуда было друг от друга бежать. Сердце билось часто и взволнованно. Казалось, что вот-вот что-то произойдет. Ожидание мучило молчанием, Андрей только не убирал руки с чужого колена, чувствовал, как Марат давит на газ, предугадывал, когда машина остановится. Поверхностно, тяжело дышал.       Казалось, что гонка продолжалась. Сердце гнало куда-то дальше, подстегивало порыв. Андрей держался.       Остановились. Дальше прокатанная колея заканчивалась, поляна, где стреляли, начиналась метров через тридцать, они же стояли посреди леса, окутанные темнотой.       Марат заглушил двигатель — но продолжал сидеть, смотря вперед. Его сжатые на руле пальцы. Тяжелое дыхание. Лицо, скрытое темнотой почти полностью.       Еле слышный смешок.       — А мы как стрелять собираемся? Не видно ж ни хрена.       — Тем интересней, — пожал плечами Андрей. — Не, там если метров с десяти начать — самое то…       — Андрей.       Замолчали. Марат смотрел на него как-то странно, непонятно, в темноте было не разобрать, что хотел. Сердце билось по-прежнему сильно, загнанно, отдавало где-то под горлом своим взбалмошным стуком.       Марат посмотрел на руку на своем колене. Потом — снова — на Андрея. Пальцы рефлекторно дернулись, сжимая. Марат шумно сглотнул.       — Сиденье отодвинь, — сказал охрипшим голосом.       Андрей заторможено послушался. Руку с колена пришлось убрать. Как только переднее пассажирское отъехало назад, Марат приподнялся со своего места, оперся рукой о коробку передач и попробовал перелезть к Андрею. Васильев слабо придерживал его за локоть — как будто это помогло бы Марату не навернуться если что. Не хотелось думать, что будет дальше — может быть оттого, что Андрей и так знал.       Марат таки перелез к нему на колени. Сидел теперь, упираясь башкой в потолок, и Андрею, смотревшему на него снизу, было спокойно и так правильно, как никогда. Рука сама потянулась к шее, чтобы закончить всё, сделать однозначным, убрать последнюю неловкость спрятанного взгляда.       И как важно было целовать. Марат выдохнул в губы короткое «подожди» — деловитый, серьезный, похожее выражение лица у него было перед контрольными, он откинул сиденье, и Андрей вместе с частящим сердцем ухнул вниз, по-прежнему держась за Марата. Утянул его с собой — столкнулись зубами, сморщились через улыбки, продолжили целоваться. Марат гладил Андрея по груди и плечам — чувствовались его теплые сильные руки везде, их было много, они двигались вместе с дыханием, Андрей терялся, беспомощный, удивленный, восхищенный.       Марат лежал на нем, давил своим весом на грудь, целовал в шею, гладил по лицу. Места было чудовищно мало, колени Марата разъезжались, и оттого он сильнее упирался в Андрея, ложился на него полностью, некуда было деть свой вес, кроме как отдать ему — и Андрей принимал, обхватывая Марата руками — сильнее и больше, с неумолимостью жажды, с решимостью, с желанием, которому больше не было страшно.       И вот он был — момент, когда спрашивать, уверен или нет, оказалось не нужно. Были готовы. Были открыты. Андрей схватил пальцами язычок чужой олимпийки и потянул его вниз, открывая подсвеченную ночью кожу на груди. Марат приподнялся, выпутался из рукавов, и какого это было — раздевать кого-то в первый раз. Закружилась голова, в горле пересохло. Хотелось смотреть, хватать глазами каждый участок кожи, запоминать, прикасаться губами, обладать, забрать себе. Андрей легко коснулся чужого живота — Марат рефлекторно напрягся, выдохнув сквозь зубы.       Спросил совсем не то, что хотелось:       — Ты без бинтов сегодня?..       — Оно не болит уже, — хрипло ответил Марат, наблюдая за рукой Андрея на собственном теле — как он ведет ладонь выше, к груди, лезет на бок; прикосновение отдавало легкостью щекотки и Марат вздрогнул.       — Скажешь, если я что-то больно сделаю.       — Да я не хрустальный, — Марат закатил глаза. — Я боли не боюсь.       — Это не значит, что ее нужно терпеть.       Марат ничего не ответил — полез целоваться, притянув Андрея за воротник.       Пальцами Андрей ощущал борозды старых царапин на боках, покрытые кровавой коркой. Там же были кровоподтеки — всё от тугой повязки, которую Марат носил каждый день. Андрей увел руку к спине, чтобы не тревожить. Гладкость лопаток под пальцами — теперь можно было прочувствовать их перекатывания полностью. Каждое его движение было понятно, и чувствовался сначала плавный, волновой порыв под ладонью, а потом и прикосновение к собственным плечам, когда Марат его трогал.       Вел по позвоночнику теперь полностью, от затылка до поясницы, и ничего не мешало. Чувствовал его всего. Целовал в губы.       Марат дернул его куртку — резким, уверенным движением. Из рукавов выпутаться было сложнее и все равно — старались не разрывать поцелуй. Андрей не откидывался на кресло, сидел ровно, и Марат опять упирался головой в потолок, безбожно скатываясь коленом на коробку. Куртка полетела на задние сидения. Олимпийка — туда же. Андрей достал пистолет, давивший на поясницу. Теперь было немного, самую малость, волнительно. Казалось, что в машине похолодало, пошли мурашки по коже. Марат согрел дыханием плечи. Андрей притянул его ближе, опустил руки на бедра, поцеловал в шею перед глазами. Коснулся губами груди. Его сжавшиеся пальцы на плечах.       Его рука, скользнувшая вниз.       Марат коснулся пуговицы брюк, легко высвободил ее и наконец посмотрел на Андрея, спрашивая. Андрей держал руки у него на талии, не опускал ниже, стопорнул, затопила легкая нерешимость и как сладко было отдать всё в ладони Марата, дать ему шагнуть там, где Андрей не мог.       Андрей прошептал ему в губы:       — Если хочешь.       — Мин телим.       Можно было не понимать — просто следить за его пальцами. За мягкой улыбкой. За нервными движениями. Видеть, как он, не останавливаясь и не раздумывая, дергает вниз замок от ширинки — и как легко оказалось вздрогнуть, когда Марат коснулся его ладонью через одежду. Затопило, стало много и чересчур — уже.       Отдался в его руки, доверился чужому желанию.       Марат толкнул Андрея ладонью в грудь, заставил упасть на сидение — и Андрей так же просто, совершенно бездумно поддался. Замерли пальцы на чужой спине. Марат целовал его в шею. Он был везде, покрывал Андрея с головой, и так понятно было тонуть вместе с ним, держась за его тело и чувствуя руки, губы, дыхание, взгляд.       Марат засунул руку сразу в трусы, коснулся его члена, обхватив ладонью — и всё поплыло, потерялось, зазвенело. Кровь билась в ушах, оглушая. Андрей закрыл глаза, вытянулся в струну, судорожно выдохнул ему в рот, попробовал поцеловать, на ощупь отыскивая губами чужие губы. Было не как с собой — было по-другому, по-новому, как-то совсем хорошо. Толкнулся в чужую ладонь, приподнимая бедра. Мысли выбились из головы, растаял, стоило Марату начать двигать рукой в рваном темпе, неудобно выворачивая запястье.       Вернулся восторг, жадный и душный. Касался его пальцами, прижимал к себе за голую спину. Полез ладонью ниже, под свободные спортивные штаны, облапал, сжал его сзади, чувствуя, как Марат сбился с только отточенного ритма, вжался в него бедрами, рвано выдохнув.       Нельзя было долго терпеть. Навалилось так много всего, и всё надо было запомнить, сориентироваться в моменте, успеть и разобраться, что делать, но на деле — не покидала странная, неизведанная легкость — какая-то совершенно новая, плавная и летящая. Голова была абсолютно пустой. Весь отдался ощущениям, толкался в ладонь, полуосознанно чувствуя, как Марат целует его в щеку. Не продержался долго — дыхание сбилось, участилось, закручивался жар внизу живота, Марат понятливо хмыкнул, ускорившись, и оргазм Андрей переживал с поцелуями в шею и губами Марата под челюстью, рваным выдохом застывшие на коже теплом. Выгнулся, зажмурившись — а потом упал, расслабился на сидении белоснежной Волги, посреди леса, с мягким отходняком и телом Суворова сверху. Марат продолжал целовать — лениво, медленно. Возвращались звуки. Оказывается, что-то было, кроме душного воздуха и затопляющего желания. Было тяжеловато держать Марата на коленях. Он больно опирался свободной рукой на его плечо. Затекли ноги. Было неудобно. И все это было — неважно. Улыбался, счастливый и пустой. Готов был лететь.       Всё, что раньше казалось страшным и неизведанным, о чем боялся даже подумать — свершалось сейчас, простое и понятное. Легкость первого удара. Долгожданный вдох. Неуязвимость погони. Ладонь Марата на животе — мокрая, как и сам живот. Не обо что было вытереть.       Марат поерзал на нем, ища опору коленом. Дышал все еще тяжело, прерывисто, и Андрей, уже отпущенный мороком, чертыхнулся про себя. Скользнул рукой между их тел, вляпался в собственную сперму, сел ровно, поднимая и Марата. Тот от резкой смены позиций чуть не завалился назад — пришлось придерживать за спину ладонью. Андрей притянул его ближе, сдуру схватив не за бедра, а за бока, и Марат дернулся, зашипел, когда заболели ребра.       — Тих, тих, тих, Андрей.       — Прости, — Андрей поцеловал его в плечо. — Щас. Щас я…       Договаривать не стал — полез за резинку спортивных штанов пальцами, потом, передумав, вернулся обратно к животу, слыша разочарованный вздох над ухом. Поцеловал его в шею, прикусил зубами кожу — хотелось оттянуть этот момент, продлить его, вслушиваясь, впитывая в себя нетерпение.       Поцеловал его в губы. Провел ладонями по спине, полез ниже, сжал ягодицы, дергая на себя. Марат выдохнул с еле слышным, почти неощутимым скулежом — Андрей не сдержал улыбки, легко чмокнул его в подбородок, второй рукой придерживая его правое колено.       — Ты ногу не отбил там? — спросил, чувствуя, как Марат на нем ерзает.       — Ну ты еще побольше время потяни.       Андрей поцеловал его в губы. Прошелся языком по нижней, стараясь не закрывать глаз. Увидел затрепетавшие ресницы. Почувствовал рваный выдох. И — поддел пальцами резинку трусов, наконец-то обхватил чужой член ладонью, и новое, трепетное, сокровенное, заколыхалось в груди. Выкачали весь кислород. Теперь, без затапливающего возбуждения, выбившего все мысли из головы, оставалось только запоминать. Как Марат дернулся. Как поддался вперед, как тяжело задышал куда-то в шею. Андрей сжимал его пальцами, гладил, водил вверх-вниз, чувствуя, как отзывается всё тело. Ушел последний страх, весь сосредоточился на чужих реакциях, ловил каждое движение. Рука была мокрая, смазки было много. Марат обхватывал ладонями его шею. Андрей представить не мог, что буквально несколько минут назад Суворов делал то же самое с ним, решившись первым, взяв всё в свои руки.       Марат был обрезанный, а значит, и он чувствовал Андрея по-новому, не так, как себя. Что-то особенное, что-то заветное было в том, чтобы его касаться.       Андрей не мог закрыть глаз, всё запоминал, скользил взглядом в темноте, считал рваные вздохи, за которыми еле-еле угадывался стон, и сам себе поражался — насколько важным стало чужое удовольствие, насколько сильно он сам отдавался Марату в этот момент, как хотелось сделать ему приятно, отдать ему всё, что в Андрее было, окутать его, обнять, не отпускать, дарить ему всё, быть с ним.       Отстранился, чтобы посмотреть в глаза — и словил совершенно затуманенный, ни черта не соображающий взгляд. Поцеловал его в губы, даже не почувствовав ответа.       — Марат, — позвал шепотом, крепче сжимая пальцы на члене. Марат дернулся, глубоко вдохнув.       Толкнулся Андрею в ладонь, сжимая пальцами его предплечье. Андрей чувствовал на лице его горячее, обжигающее дыхание. Его блестящие глаза. Прошептал:       — Ты такой красивый.       — Үзеңә кара.       Хриплый, задыхающийся голос. Нарастающая тяжесть во всем теле. Марат прильнул ближе, лег Андрею на грудь, спрятал лицо у него в плече — и весь как-то задрожал, дернувшись пару раз. Быстрое-быстрое дыхание. Теплая сперма на пальцах. Осевшее, расслабленное тело на груди. Андрей гладил его свободной рукой по взмокшей спине, вместе с ним ловил остаточную дрожь — и улыбался, не мог прекратить улыбаться, совсем перестал себя контролировать.       Ни о чем не жалел. Казалось, что теперь в его жизни было все. Когда поцеловал Марата в губы, когда он доверчиво, совершенно бездумно прильнул к нему, подставил лицо под поцелуи, погладил расслабленными пальцами плечо Андрея — тогда и показалось, что больше ничего в жизни не нужно. Что самое главное уже произошло, а дальше только мягкость и свет.       — Дождь пошел, — тихо проговорил Марат.       Действительно ведь: капли стучали по стеклу. Мир жил за пределами белоснежной Волги. Время текло, ночь накрывала небо, шумел ветер в тяжелых еловых ветках.       — В следующий раз постреляем тогда.       — Если меня не спалят с тачкой в этот.       — На автобусе поедем.       — У тебя на каждую беду план? — Марат ухмыльнулся.       — Разве ж это беда? — ответил Андрей. — Так, временные трудности.       Марат улыбнулся, устраиваясь поудобней. Андрей спросил:       — Салфеток нет?       — Неа. Я, если честно, жду, пока засохнет всё. С себя оттирать не так стремно, как с батиной тачки.       Андрей поморщился.       — Отвратительно, Марат.       — У тебя есть идеи?       — Щас придумаем.       Андрей потянулся одной рукой на заднее сидение, сдернул с него собственную олимпийку, открыл окно — всё полулежа, Марат на нем даже не дернулся. Андрей выставил мастерку на улицу, подождал, пока намокнет и напоследок собрал всю воду со стекла.       — Бля, холодно, закрой, — заворчал Марат.       Андрей сморщился, пытаясь скрыть смешок.       — Сейчас будет еще холодней.       Сунул скомканную, влажную кофту между их телами, вытер обоих, пока Марат громко материл его на чем свет стоит. Закрыл окно, снова укладываясь на откинутое сидение. Дождь теперь слышался отчетливей, и Андрей все не мог представить, как у него так долго получалось не замечать шума капель, барабанящих по стеклу.       — Я ее не для этого дарил, — напомнил Марат.       — Зато смотри как хорошо пригодилась.       Помолчали. Марат снова улегся Андрею на грудь, наконец найдя коленом опору на коробке. Андрей гладил его по спине — абсолютно бездумно, расслабленно. Вечер тек вместе с каплями по стеклу. Марат спросил полушепотом:       — Ты не жалеешь?       Андрей тут же покачал головой.       — Нет конечно, ты что?..       — Я не про сейчас, я про раньше… Когда я…       — Я ни разу не жалел о тебе, Марат, — отрезал Андрей. — Ни разу.       — Я про Универсам, — все-таки закончил Марат. — Не жалеешь, что пришился?       — Нет.       — Ни разу?       — Как и с тобой.       — Начаррак нәрсә булырга тиеш, — Марат вздохнул. — Бергә кушып булмый.       Андрей погладил его по шраму за ухом.       — Пожалуйста, говори по-русски. Я хочу тебя понимать.       — Нет. Аннары сезгә җавап бирергә туры киләчәк. Ә синең җавап юк.       Андрей закрыл глаза, вслушиваясь в речь Марата так же, как слушал дождь за окном. Накрывало сонливой леностью. Никуда не хотелось идти. Если б можно было — остаться здесь, укутанными хвойным лесом и неспокойным ветром, жить в неизвестности и покое, ничего не зная о событиях города, не слушая вестей с большой земли. Спрятаться в мягкости. Заменить суровый асфальт на ковер из мха.       Марат тяжело вздохнул, погладив Андрея по плечу. Мелькали отросшие волосы перед губами — нельзя было не сорваться и не поцеловать. Андрей не знал, как теперь возвращаться домой. Как идти в школу, в качалку на сборы, в магазин. Как отпустить сегодняшний вечер, дать ему остаться в памяти и больше нигде. Растворить его посреди будней, оставив очередным днем очередной недели.       В начальной школе так было в конце мая, когда просыпался раньше маминого стука в дверь и смотрел на расцветающее солнце за окном, зная, что еще есть возможность насладиться и полежать. Что не нужно вставать и идти на уроки еще какое-то время, но времени не знал, и оттого каждая минута казалась бесконечной благодатью — даже несмотря на то, что чувствовал: утро закончится, начнется быстрый суетливый день, и останутся только воспоминания о сонливых ласковых лучах на потолке.       Помнил об этом и сейчас — спустя столько лет. А значит, можно запомнить и этот вечер, и дыхание Марата на груди, и тяжелое, весомое тепло его тела, и дождь за окном, полную защищенность и покой.       В замершей тишине Марат проговорил как-то особенно громко:       — Ехать надо.       — Ага.       Так и остались лежать еще какое-то время.       Марат протянул руку к задним сидениям, с трудом подцепив пистолет пальцами. Сел у Андрея на коленях, деловито покрутил Токарев в руках.       — Заряжен?       — Нет.       — Крутой.       Андрей улыбнулся. Марат ловко его разобрал, отщелкнув магазин.       — Ты умеешь? — удивился Андрей.       — Ну да, — пожал плечами Марат. — А че тут уметь? Главное про блокиратор не забывать, когда курок взводишь. Это ж Токарев, классика.       — Классичней только обрез.       Марат легко отбросил пистолет на задние сидения, к куртке и олимпийкам. Дождь потихоньку ослабевал, капли мельчали, становились тоньше. Марат покачал головой, поджав губы. Посмотрел в сторону леса, прищурившись.       — Магазин сначала хрен пойми у кого отжали, теперь вот оружие на руки выдают, — проговорил тихо, беззлобно. — Не стремно вам?       — Не знаю.       — За такое сажают, — Марат опять рухнул на Андрея и так и продолжили лежать — в тепле и спокойствии. — Попасться ж как нехрен.       Андрей молча гладил его по волосам. Дождь барабанил в стекла, бил по крыше, стучался внутрь.       — Нельзя тормозить, — тихо проговорил Андрей. — Не получается. Улица не спрашивает, улица несёт, и ты либо с ней, либо за бортом. Ты что-то делаешь, куда-то вписываешься, нет времени думать, нельзя оглядываться, катишься себе вниз, только успевай группироваться… Я не знаю, как по-другому, Марат. Я не представляю, что может быть иначе, — Андрей вздохнул. — Я если уйду, у меня ничего не останется.