Куда податься

      — Всем салам, пацаны!       Он не вошел — вплыл, покачивая головой, будто где-то играла музыка. Взметнулись полы старого кожаного плаща. Разъехались губы в улыбке. За ним шел Сивуха — щуплый, с сильно выступающей вперед нижней челюстью и каким-то совершенно пропитым, тупым выражением лица.       Кащею только кивнули. Никто из пацанов не встал, чтобы пожать руки, но улыбка с его морды не сходила — острая, злая, хитрая улыбка, от которой хотелось спрятаться. Вышел Зима, встретил, и — единственный — пожал протянутую ладонь.       Нарочито расслабленную, мягкую ладонь.       — Как настрой?       — Пойдет.       Кащей улыбнулся еще шире, подаваясь вперед.       — Это хорошо, — он окинул взглядом как-то сразу всех в качалке. — Пацаны готовы?       — Ближе к делу давай.       — Наш человек! Че ж на месте топтаться?       Кащей прошел к лавке, по-хозяйски передвинул ее в центр, достал из плаща пачку сигарет со спичками, положил плащ на скамейку и сам сел около, перекинув одну ногу, как садятся на лошадь. Прикурил, предложил Зиме. Вахит взял.       Андрей стоял рядом с Али и видел, как тот недоверчиво, хмуро пялится на Кащея из-под опущенных бровей. Андрей говорил с ним сегодня, и Али не раз повторял, что вообще против этой затеи с магазином и тем более против участия Кащея. Но это все еще были ничем не подкрепленные опасения, поэтому Али не возникал, молча смотря на Вахита.       Тот взял себе стул, сел напротив Кащея, облокотившись спиной о спинку. Курил, ждал. Кащей хлопнул себя по ногам, потер друг о друга ладони, будто греясь. Сивуха стоял за ним, прислонившись спиной к обитой матами колонне, безразлично и как-то полупрезрительно оглядывая качалку.       — Так, парни, — начал Кащей, ни к кому конкретно не обращаясь. — Грядут великие дела! Из последних новостей: с Ленечкой-ментом мы обо всем добазарились, сговорчивый до дрожащих коленок оказался, беседа случилась — приятней стопочки вечерком. Мимо пройдет, не заметит, еще и напарника своего захватит, чтоб одному не лажать. От вас — пару парней на легкий беспредел в другом конце улицы, чтоб внимание отвлечь. Зима?       — Гвоздь, Дино, Сутулый и Рыба пойдут. Дино за главного там.       — Быстро порешали! — Кащей широко улыбнулся. — Магазин на первом этаже шестнадцатого дома, знаете. Небольшой, приятный, нашей скромной компании как раз. Его раньше Илюша Богатырь крышевал, пересекались в местах не столь отдаленных. Так Илюшу грохнули недавно за дела старые, ножиком печень дернули, не выкарабкался, к сожалению, — он покачал головой, не переставая улыбаться. — Но сожаление прошло, а магазин-то остался! Его люди оставшиеся сейчас что-то делать пытаются, да мимо всё. Куда им без лидера?       — Сколько человек на охране?       — Двое максимум. — Зима вскинул брови. — Нет-нет, с двумя-то мы бы справились, но подмога приедет, и вот ее дождаться надо.       — Знаешь, кто за главного сейчас?       — Трусишка один, поговорим с ним по-человечески, он бизнесом поделится как пить дать.       — Не думаешь, что он потом со своими обратно вернуться захочет?       — А у него своих не так много, Зима! Наших всяко больше будет, — Кащей специально выделил «наших», и Андрей видел, как Али поморщился. — Он с ними со всеми сразу приедет, его люди быстрей закончатся, чем наши устанут. Слушаем план, корректируем по ходу, друзья-товарищи.       Кащей выбросил сигарету прямо на пол, затушил ее остроносой туфлей и начал, размахивая руками:       — Нужно четыре человечка на шухер поставить, по разным сторонам дома. Пусть парочками разделятся и курят в сторонке, осматриваются до нашего приезда. И как работать будем — пусть на месте стоят. А мы пойдем и поедем к семи, там как раз главный их за выручкой собираться начнет.       — Ты на машине своей? — спросил Зима. Кащей кивнул. — Я с тобой тогда поеду.       — Зря опасаешься, — елейно улыбнулся Кащей.       — Ты соскочить хотел в прошлый разговор. Хотел, чтоб пацаны сами отрабатывали.       — Я предлагал, — надавил Кащей. — Как один из вариантов. Ты меня, братец, не обвиняй по чем зря.       — Дальше что?       — Четыре на колесах, еще человек пять-шесть в магаз пешочком. Встретимся у входа, одного на шухер прям у дверей поставим, чтоб табличку «открыто» вертел, остальные со мной. Там вот как всё случится: за прилавком с основным товаром дедок стоять будет, его не тормошим особо, он добрый-мирный, а сбоку на стульчике наш клиент отдыхать будет, он на продажах Богатырского как раз. С ним разговор и пойдет. Может, будет еще на охране один, вам по-любому по зубам, хорошие мои. Разбираемся, звоним их главному, ждем приезда и гасим их всех. Разговор беру на себя, с вас заряженность и душевный хук правой.       — Ладно, разделяемся, — Вахит отправил пацанов на шухер. — Со мной и Кащеем поедет Самбо.       — Ты погодь-погодь, Демид не влезет.       — Демид твой пешком с пацанами пойдет.       — Ну неудобно человека заставлять мерзнуть, — Кащей прищурился. — Самбо молодой, бойкий, таких кровь горячая греет.       — Нет, Кащей, — твердо проговорил Вахит. — Два на два будет. Ты с Сивухой и мы с Самбо.       — Ты ж не подумай ничего, дорогой. Что за недоверчивость такая!..       Встретились глазами — и серьезность Вахита передалась Кащею. Больше не стал увиливать: кивнул, нацепив безразличие на лицо, и Андрей видел легкое раздражение в его беспокойных пальцах. Кащею руки марать не хотелось — он бы скинул всё на Универсамовских, но Зима нарочно втягивал его вместе со всеми, не давая отступить.       — На своих двоих подходят Али, Радио, Пальто, Кегля…       — И Дема!       — И Демид, — выдохнул Зима.       — Все, откланиваюсь! — Кащей поднялся, перекинув через руку свой плащ. — Надо еще стопочку для храбрости оформить. И вторую на удачу!       Он ушел — захлопнув тяжелую дверь. Сивуха молча оттолкнулся от стены, обитой матами, и вышел за ним — не прощаясь и ни на кого не смотря.       — Кто что берет с собой? — крикнул Зима. — Ломы, цепи, ну, разбирайте! Группа, которая пешком идет, больше всего на себя навешивает. Кто на шухере — по карманам что-нибудь распихайте и хватит.       Все засуетились, забегали, перед Андреем то и дело мелькали чужие встревоженные лица, недоверчивые глаза под хмурыми бровями и только у некоторых — легкий, покалывающий пальцы восторг от предстоящего дела. Этот восторг не обошел и Андрея: он сколько угодно мог соглашаться с Али, что идея хреновая, злиться на Зиму за втянутого Кащея, мог опасаться непредсказуемости исхода и приезда ментов, а все-таки — что-то вскипало в крови, бешеное и азартное, и так хотелось двигаться, сжимались заряженные кулаки, в горле пересохло, сердце заходилось радостным трепетом, прокралась, ютилась в теле привычная легкость.       Андрей взял себе лом. Спрятал его в рукав, и было неудобно: рука не сгибалась в локте. Цепь решил не брать, так и не привык к ней после драки с Разъездом. Казалось, что размахивать цепями в небольшом помещении магазина будет крайне неудобно, может прилететь по своим, но совсем не удивился, когда Радио намотал себе на руку почти метр. Поднял пару раз согнутую руку так, будто в ней была гантель — и встретился глазами с Пальто, озорно, как-то совсем по-детски рассмеявшись.       Кегля воротил себе новое оружие — он таскался со своим изобретением последние пару дней и теперь, когда представился случай, не преминул им воспользоваться. Это была горстка металлических шаров из подшипников, сунутая в старый холщовый мешок на длинной веревке. Зима неодобрительно покачал головой.       — Да у тебя разлетится всё нахрен.       Кегля прижал мешок ближе к груди, Вахит махнул на него рукой. Собравшись, закурили. В честь предстоящего дела курить разрешали всем, супера даже милостиво угощали сигаретами скорлупу — и Андрей с удовольствием затягивался не из своей пачки.       Последнее напряжение спало — голодный, злой азарт крался в руки и вдыхался с очередной затяжкой. Было хорошо. Андрей сидел рядом с Вахитом, видел, как к нему подошел Али, взлохматив волосы и сев совсем близко, плечом к плечу. Сказал, наклонившись:       — Если что — я наших уведу всех.       — Правильно, — Зима кивнул. — Я тех, кто на шухере, тоже предупредил. Если палить начнут, чтоб сразу же сваливали.       — Думаешь, могут?       — Не знаю, — Вахит качнул головой. — Надеюсь, с обрезом один Кащей додумается идти.       Али затянулся, прикрыв глаза.       Уже потом, когда разделились, и Кащеевская колымага скрылась за поворотом, а они, кутаясь в куртки посреди негреющей весны и неуверенных сумерек, шли к назначенному месту, Али наклонился к Андрею, сказав:       — Если жареным запахнет — сваливай, не жди никого.       — Что ты имеешь в виду?       — Всякое может быть, Пальто, — Али беззаботно улыбнулся. — На всякий случай предупреждаю.       — Хорошо.       Он хлопнул Андрея по спине.       Демид шел сзади огромной неповоротливой глыбой, и Андрей, как ни старался, не мог чувствовать себя комфортно. Ожидал угрозы не оттуда, куда шел — все время поглядывал назад, на этого молчаливого упыря, который победил Вову Адидаса и молча ушел с Кащеем с улицы. Но Демид не проронил ни слова с момента, как встретились у качалки, и теперь только позвякивал куском цепи, сунутой в карман.       А когда подошли к магазину, стали у кирпичного дома, на углу, кивнули парням на шухере и встретили машину Кащея — тогда у Андрея и застучало сердце в радостном предвкушении, готовое выпрыгнуть из груди. Чувствовал себя важным и каким-то очень большим, когда стоял вместе со всеми у входа. Когда видел, как много собралось людей, ощущал привкус драки на губах и яростное желание двигаться вперед, выпадом, порывом, рывком. Когда смотрел на блеклую вывеску, чистое крыльцо и старые окна, занавешанные узорчатым тюлем, смотрел и думал — «моё».       Сила отложенного удара. Неуязвимость толпы. Безнаказанная прохлада лома, который сжимал в руке.       Впервые — согласился с Кащеевой легкостью, а не с хмурным спокойствием Зимы. Смотрел на него, не чувствуя ни опасности, ни собранности в кривой ухмылке. Ждал, когда можно будет открыть дверь. Совсем без отвращения смотрел на обрез Кащея под плащом — и тоже как будто бы ждал, когда он выстрелит.       Не волновался совсем, не думал о последствиях. Не думал ни о тюрьме, ни о смерти — знал только, что нужно бить первым и быть победителем в следующие несколько минут, дальше жизни не было, дальше жизнь была немыслима, все сосредоточилось в ближайшем времени.       Кащей первым не пошел. Влетели Зима с Али, Андрей рванул третьим, за ними, — не успел осмотреться, как пришлось драться: кто-то рванул на них, Зима ушел в другой угол, Андрей принял смазанный удар в морду и толкнул парня в сторону. Тот был выше, крупней, полез за пояс, Андрей руку достать не дал — долбанул ломом по корпусу, один раз, второй, третий, увидел, как грохнулся на пол пистолет, ударил еще раз, в свободную безоружную руку, пропустил Демида, который наскочил на него, уложив одним ударом. Парня развернуло, упал на витрину, посыпалось стекло, осколки обожгли лицо, царапнули руки, Андрей уже отошел, видя, как второго гасят Зима с Али — вдвоем, ногами, не по-пацански, жестко и сильно. Кегля срубил ударом дедка за прилавком — тот зажимал ладонью кровящую седую бровь, вжавшись в спинку стула. Андрей заметил, как дедок зажмурился — ни разу не видел, как жмурятся старики, морщась как-то всем лицом сразу, сдвигая брови к переносице, и как за складками их напуганных морщин совсем не видно прорезей глаз — не мог смотреть на страх человека, который жил в четыре, пять, шесть раз дольше самого Андрея, не мог видеть, как их поступки его пугают.       Отрезвило. Лом в потной горячей ладони согрелся, но все равно казался неподъемным и ледяным. Руку хотелось разжать.       Перевел взгляд на Кащея. Увидел, как он смотрел на весь беспредел с довольной щербатой улыбкой, хитро щурясь глазами. Его обрез, мягким спокойствием зажатый в ладони, имел веса больше, чем каждый их удар.       Разбили вторую витрину. Вместе с ней осколками на пол полетели две трехлитровые банки, стоявшие внутри. Третья уцелела, так и осталась на месте. Товара было немного, рассыпался лук, большие луковицы покатились по плитке, и Кащей от души пнул одну туфлей. Дрогнули сложенные пирамидой консервы на полке.       Кащей рявкнул:       — Всё, хорош!       Отступили. Даже Зима послушался по старой памяти, тут же, молниеносно, словно его ударили током. Потом, правда, осмотрелся по сторонам, будто не понимал, где находится, оправил свою дубленку и кивнул Кащею, указывая на парня у них с Али под ногами.       Пацаны постарались знатно: сломанный нос, разбитые губы, растрепанная одежда и тихий стон, перемешанный с матами, когда парень пытался пошевелиться. Кащей умиленно наклонил голову.       — Как жизнь молодая, Саид? Неплохо было?       Саид сплюнул густой сгусток крови и тут же, переворачиваясь, вляпал в него ладонь.       Кащей подошел ближе, присаживаясь на корточки.       — Поработали на точке и хватит, сейчас наша очередь пришла. Вам же не жалко для старых знакомых, да? То-то же.       Саид молчал. Андрей взглянул на второго парня, лежащего у разбитой витрины. Демид уже поднял пистолет, выпавший у того из руки, и сейчас вертел его в ладони, выбрасывая магазин. Посмотрел количество патронов, довольно хмыкнул и вщелкнул его обратно.       Кащей постучал обрезом Саиду по плечу.       — Звони главному своему.       — Пшел ты!       — Это неправильный ответ.       Кащей поднялся — и со всей дури пнул парня в дыхло. Тот согнулся только постфактум, не успев закрыться. Потом еще долго откашливался, и Кащей скучающе смотрел на его потуги вздохнуть, поигрывая обрезом в руке. Полы его плаща колыхались, а привычной зэковской елейности как не бывало: Андрей видел в нем собранного, серьезного, не разменивающегося на треп лидера — и как-то сразу стало понятно: «Этот — разберется». Тут что угодно происходить может — у Кащея выйдет так, как он захотел.       Неужели они когда-то были сильны настолько, что пинали Кащея посреди коробки и февральского снега? Не мог поверить, смотря на него.       — Отдышался? Звони главному. Скажешь, что набег на товар был, но вы отбились, негодяи убежали. Пусть едет сюда скорей подсчитывать убытки.       Саид зло посмотрел на него заплывшим глазом.       — Слушай, отец! — Кащей обратился к деду, сидящему на стуле. — Где у вас тут позвонить можно?       Тот дрожащим пальцем указал на неприметный телефон, тянущийся своим проводом к розетке около холодильника. Кащей благодарно кивнул, прижав свободную руку к груди.       — Смотри как всё будет, — он снова наклонился над Саидом. — Если вякнешь что-то не то своему боссу — я сначала выстрелю сюда, — Кащей ткнул ему обрезом в ногу с обратной стороны колена. — Разлетится всё по красоте, аки новогодняя гирлянда кости болтаться будут. Потом, чтоб вторая не скучала, добьем до пары, будешь до конца жизни на колесах ездить. Или у нас коляски для инвалидов не делает никто? Не припомню что-то, — Кащей махнул рукой. — Ладно, не суть. Предупреждение ты уловил.       Он повернулся ко второму парню, лежащему на полу около ног Демида.       — Тебе сразу голову прострелю, если рыпнешься. Ясно?       Ответом послужило красноречивое молчание. Кащей схватил Саида под локоть, вздернул на ноги и, держа обрез у того под боком, повел к телефону.       — Давай-давай, мой хороший, — приговаривал Кащей. — Поактивней чуть-чуть, нечего людей уважаемых заставлять ждать.       Андрей переглянулся с Али. Тот еле заметно ему кивнул, будто подбадривая — и только после этого жеста Андрею показалось, что его поддержка действительно была нужна. Немного, самую малость, расслабились сжатые кулаки. Андрей позволил себе наконец глубокий вдох.       Это был не конец — было утверждение силы, нужное и спокойное, когда увидел, как выпал пистолет из руки, когда звенящая тишина прерывалась бубнежем Кащея, и лом все еще тяжелел в руке упорством и безнаказанностью. Можно было выдохнуть, нужно было расслабиться и отдохнуть, но передышка не чувствовалась, хотелось продолжать, замахиваться и бить, и втаптывать, и смотреть на чужую кровь.       Слышал крутящийся диск телефона. Были девятки в номере — мог поклясться, что были, иначе слишком долго приходилось ждать. Саид сплюнул кровавую слюну прямо на пол и прокашлялся. Кащей ткнул ему обрезом между лопаток.       И Андрей был прав, когда думал, что Кащей разберется. Потому что Саид сказал все в точности так, как тот и велел, и улыбка расплывалась, расходилась по лицу Кащея с каждым словом, бодрое взвинченное веселье опять кралось ему в движения, засело в локтях, дергался обрез, утыкаясь в чужую спину, полы плаща колыхались, неспокойные и радостные, как их хозяин.       Саид говорил немного в нос, но в трубку ответил, что с ним всё в порядке. Его главный уже выезжал. Зима прошелся от одного конца магазина в другой. Сказал:       — Убери Радио с шухера. И остальным скажи подальше свалить, их вон из окна как на ладони видно.       Али кивнул, дернувшись выходить. Открыл тяжелую дверь и неуютный сквозняк скользнул внутрь, проморозил ноги, осев в углах. Андрей поежился, поудобней перехватывая лом. Кащей дернул Саида обратно, усадил у ног Зимы, подбив под колени, а сам скользнул за прилавок, придирчиво осматривая содержимое.       Наклонился, зашуршал коробками, бумагой, чем-то еще. Андрей его не видел — видел только качающиеся неспокойные кудри.       — Сами варите? — Кащей вынырнул. Саид кивнул, не глядя на него. — Похвально. И как, хорошо берут?       Ответа Кащей не дождался, повернулся к дедку на стуле, все еще зажимавшему кровящую бровь ладонью.       — Часто к ним здесь ходят, отец?       — Чаще, чем ко мне.       Кащей довольно кивнул.       — Что ж, не делятся?       — Делятся, чего не делиться… — проговорил дед.       — С ментами как?       — Не замечают.       — Не в доле, то есть?       Дед качнул головой. Вернулся Али, весь красный после улицы, с рассаженными в прошлых драках костяшкам и синяками на лице.       Стали у окна, ждали. Сквозь легкие белые занавески улица просматривалась хорошо. Решетка на стеклах тоже не перекрывала обзор.       Вахит спросил, поворачиваясь к Кащею:       — А ты машину свою с хрена ли не отогнал?       — Они не заметят.       — Издеваешься?       — Гарантирую, — Кащей фыркнул. — Они на таком мыле прибегут, здесь танк стоять будет — прошляпят.       И он оказался прав — в который раз оказался прав. Подъехавшая прямо ко входу бордовая Девятка не замедлилась, проскочила тачку Кащея, безразлично проехала мимо. Али, Андрей, Зима и Кегля стали по бокам двери. Саид отсел подальше к стенке, почти заполз под прилавок. Второй парень так и лежал, башка у него была пробита, кровь не останавливалась, он дышал и держался за рану рукой, но шевелиться особо не пробовал. Кащей поудобней перехватил обрез. Демид взвесил в ладони пистолет.       Двери открылись, люди вошли. Было четверо, оружие, если кто-то его и носил, достать не успели. Али с Радио рванули на первых двух, Андрей с Зимой — на оставшихся.       Прилетело в ребра, чуть не согнулся, ударил снизу по челюсти, кулак сошел на горло, мужик закашлялся, Андрей вмазал по щеке, развернуло, качнуло на дверь, чуть не упал.       Зима со вторым почти вылетели на улицу, и парни с шухера подлетели на подмогу, затащили внутрь.       Радио упустил своего, тот кинулся на Андрея, сбил с ног — Пальто увидел, как мелькнули первые три расстегнутые пуговицы на рубашке и какая-то татуировка на груди — саданул коленом в пах, уперся руками в плечи, пытаясь скинуть, сил не хватало, холодная, злая сосредоточенность концентрировалась в каждом вдохе, не было ни страха, ни отчаяния, даже когда проигрывал. Ждал следующего удара.       Дождался — когда Радио попробовал оттащить мужика, тот отбивался, руки теперь можно было не держать, и Андрей сжал кулаки, зарядив в глаз. Лежа на полу размахнуться не получилось, но мужик все равно поплыл, Андрею на лоб капнула большая капля крови с разбитого носа — Пальто в упор не помнил, когда разбил ему нос.       Саданул ногой еще несколько раз, поджал правую, выполз из-под него, пнул в живот. Прилетело откуда-то сбоку, в висок и немного в глаз, и сразу слева всё потемнело, заплясали мошки, потерялся в сложившейся суматохе, выхватил только Кащеев плащ и его очередной удар прикладом — веселый и беззаботный удар.       Сосредоточенность вернулась не до конца, но теперь Андрей точно знал, где противник: и сжатый кулак знакомо влетел в губы, даже на долю секунды показалось, что прочувствовал острый ряд зубов кулаком, но это уже вряд ли. Ударил еще раз, в глаз, пропустил в печень, получил в челюсть, но как-то смазано, сбоку. Разбил тому нос. Толкнул на пол, повалил, переступил через него, схватил за грудки, выцепил взглядом темные короткие волосы, двухдневную щетину и тонкие губы — и начал гасить, не разбирая, куда бьет, не видя, не целясь. Удар за ударом, монотонный, ритмичный стук, брызги крови в стороны, шум и крики драк за спиной, звенящая чистая легкость, как разбитый лед, как осколки, как глоток холодной воды. Что-то до ужаса, до неверия правильное.       — «И жадность, торжествующая жадность!» — Кащей постучал обрезом Андрею по плечу. — Всё, всё, прекращай, дорогой. Осмотри его, может, оружие припрятал какое.       Андрей привычно сунул руку в карман. Нашарил рубли, пару копеек, сигареты со спичками — ничего брать не стал, казалось, будет мелочным и ненужным, деловито искал хотя бы нож — ничего не нашел, смотрел на избитого безоружного мужика перед собой, кривясь в отвращении.       И только сейчас понял, что еще вначале отложил лом. Он теперь валялся посередине магазина, на измазанной кровью плитке, оставленный и ненужный. Вздохнул. Выцепил глазами дедка у стены, на стуле — тот все еще жался в спинку, не испуганный, какой-то пораженный, ошеломленный не столько случившимся, сколько их молодыми лицами. Андрей безразлично отвернулся.       Никого не держали, но никто не мог встать. У всех с Универсама рассаженные в мясо кулаки. Шесть человек на полу, с окровавленными лицами и болезненными движениями. И они — хищные, холодные, стоящие над ними, щурившие глаза.       Кащей переступил через одного, танцующе подошел ко второму, расплывшись в улыбке. Осмотрел карманы сам, достал нож и аккуратный, сложенный в несколько раз клочок газеты. Понимающе улыбнулся, кивнув сам себе.       — Неплохо, неплохо, Лешка. Я забираю. Я всё забираю.       Леша дернулся прямо на Кащея, опасно близко к его лицу. Кащей, не моргнув и глазом, отбил по морде, брезгливо стряхивая кровь с кулака.       — Вот как всё будет: ты сваливаешь отсюда подобру-поздорову. Остальные точки твои, нам много не надо.       — Я тебя закопаю…       — Нет, дорогой. Ты меня отпустишь в добрый путь, иначе хана не только бизнесу твоему, но и родне ближайшей. Но ты не кипишуй, спокойно-спокойно. Нечего было трепаться, когда пили со всеми, любвеобильный ты наш. Две семьи, и в обоих детишки ждут! Ну не прелесть ли? Ты к ним беги поскорей, когда отпустим, а сюда дорогу забудь. Мы с ментами в связке теперь, одно мое слово — и всех вас закроют за милую душу. Не надо ссориться, сами понимаете. Согласен, Лешка?       — Ну ты и мразь…       — А мне везде масляно, — Кащей потрепал его по щеке. — Так согласен или нет?       — Дай товар забрать.       — Какой товар? — удивился Кащей. — Точка ж наша совсем уже! И товар весь наш. Могу скидку сделать, хочешь?       Лешка сплюнул ему под ноги.       — Ну ты меня понял. Не хлопаем ушами, это каждого касается, ребят! — Кащей поднялся, покрутился вокруг себя, ни на ком не задерживаясь. — Если на нас рыпнитесь — сначала семьи свои похороните, а потом и вас рядом положат. Я свое слово держу, Лешенька подтвердит. Все, давайте, поднимаемся, расходимся, освобождаем помещение. Волыну приватизирую.       Первым поднялся Саид. Кое-как доковылял до парня, лежащего у ног Демида, поднял его, почти взвалив на плечо. Потихоньку, медленно, неповоротливо, зашевелились остальные. Мужик, которого Андрей лупил, тоже встал на ноги, держась за стенку. Кровь из носа закапала на пол, и он наступил в нее, размазав по плитке. Андрей лениво отошел в сторону, пропуская их.       — Леш, а ты-то куда? — окрикнул Кащей. — Ты посиди с нами, поговори еще. Столько не виделись!       Для убедительности Кащей постучал обрезом ему по плечу. Кто-то из его людей оглянулся, но обратно не пошел, кинули старшего как нехрен, и Андрей с отвращением смотрел им вслед, даже когда захлопнулась старая дверь.       Зима подался к окну, отогнув занавеску. Кивнул, только когда машина тронулась, зашуршали шины по мокрому весеннему асфальту. Всё закончилось. Андрей не мог поверить. Всё закончилось, всё было их, были хозяевами, были авантюристами, были находчивыми и смелыми, и вышли победителями, и как приятно ныли синяки.       Переглянулся с Вахитом — но не увидел в нем той веселой легкости, которая отчего-то переполняла Андрея, и пришлось искать глазами кого-то еще. Увидел Кеглю — он стоял рядом с дедком, как-то слившись с витриной и магазинными полками, и тоже бездумно улыбался — нашли друг друга, довольно, еле заметно кивнули, разделив общее.       Кащей приобнял Лешку за шею, притянул к себе, что-то нашептывая на ухо, очень опасно близко, так неприятно близко, что Лешке хотелось отстраниться, но не было измученных сил — Андрей видел его лицо, заляпанное отвращением и кровью.       Не было жалости. Не было сожалений.       Обрез Кащей просто оставил на витрине, совсем про него забыл, достал откуда-то нож и поигрывал им, крепче прижимая Лешку за шею, дергая на себя.       А потом что-то произошло. Андрей не понял, как. Не увидел, не уловил молниеносное движение, какой-то бросок, как порыв ветра, снесший ветку, как сброшенный ком снега, как взметнувшийся песок — Лешка дернулся в сторону, Кащей отскочил, Андрей, наоборот, рванул вперед, даже успел ударить, почти увернулся от слабой ответки, словил взглядом плящущие полы чужого плаща — и Кащей оказался рядом, махнул правой, а Лешка завалился прямо Андрею в руки — словил на автомате, совершенно бездумно, не понял даже, зачем ловил.       Почувствовал припадочно сжатые пальцы на собственном локте. Тяжесть головы на груди — отпечатались и на олимпийке, и на куртке разводы крови, и было очень мокро под рукой, не понимал даже, почему.       Будто сунул ладонь в воду.       Не понял, когда Лешка начал оседать. Попробовал поставить его на ноги, как будто с куклой играл, — не получилось, ноги не стояли, и пришлось как-то съехать на пол вместе с ним, придерживая.       Зима подскочил сразу же. Схватил Лешку за плечо, развернул, и Андрею как-то очень четко запомнилось его бледное, больное лицо и какие-то почти белые губы — понял, что значит «обескровленный», только смотря на Лешку в этот момент, и уже никакой злости, никакого торжества не осталось.       Была только мокрая, слизкая ладонь.       Смотрел на нее. Старался не смотреть на рану в боку.       Кащей громко цокнул, возвышаясь над ними.       Андрей зажал рану сначала одной ладонью, уже окровавленной, потом второй, чистой, опять заляпался, особенно рукава куртки, видел, как Зима придержал Лешку за голову, когда тот запрокинул ее, теряя сознание.       Было мокро. Ладони скользили друг на друге, чувствовал остаточное дыхание руками, не понимал, дышал ли сам, не знал, с какой силой давить на рану, боялся нажать слишком сильно, а когда давление ослабевало — ладони начинали соскальзывать, кровь забивалась между пальцев, между рук, испугался того, каким мягким и податливым было чужое тело. Не мог представить, как Лешка, которому еще пару минут назад хватало сил драться, теперь не мог даже открыть глаз.       — Ай как нехорошо получилось, — Кащей сел на корточки рядом с ним, сунув окровавленный нож в карман. Схватил Лешку за запястье, отсчитал пульс. Кивнул сам себе, поднимаясь. — Ну всё, спокойно-спокойно, че засуетились-то? Прилег человек отдохнуть. Мы сейчас с Дёмой его в больничку отвезем, а вы тут на новом месте разбирайтесь, — он сделал этот мерзкий жест рукой, как прогоняют надоедливую собаку. — Пальто, давай, отпускай его, в нем крови еще много. Дём, хватай за плечи.       Демид подошел, пряча пистолет в карман.       Кащей кивнул.       — Зима, разбирайтесь здесь. Обрез спрячь, товар перенеси в качалку на всякий пожарный. И найдите кого-нибудь убраться, а то некультурно совсем получается: люди за продуктами приходят, а не на бойню! Я к ночи заеду.       Последнее он говорил уже спиной, идя к двери. Когда выносили Лешку — тот уже совсем перестал шевелиться, даже рука безвольно свесилась, покачиваясь в такт их шагам.       Зима хотел спрятать лицо в ладони, но она у него тоже была в крови. Андрей медленно поднялся с пола, бездумно провел рукой по голове, выдохнул. Схватил взглядом отброшенный на пол лом. Крови было много, намного больше, чем от разбитых губ и сломанных носов.       Все заморозилось, будто попал под лед. Схватило оцепенение за ноги.       Было не жалко, было как-то очень непонятно, как-то не умещалось в голове то, что произошло. Умещались удары, синяки и разбитые лица. Отжатые деньги, даже магазин этот, который теперь их — умещался, а кровь на полу нет.       Пока было нестрашно — было неясно, недоступно. Не мог представить, что делать дальше. Ждал, что скажет Зима.       Али подошел ближе, положил ладонь Андрею на плечо. Сказал тихо, почти неслышно:       — Вахит. Это пиздец.       — То ли еще будет, — покачал головой Зима. Его онемение прошло. Он стряхнул его, поджал губы, осмотрелся. — Позови парней с шухера. Супера все здесь останутся, скорлупа и середняки свободны.       — Мы помочь можем… — начал Кегля.       — Не надо. Идите отдыхайте, нечего вам здесь делать. Отец! Ты тоже домой иди, мы закроем. Не держи зла, если напугали.       Дедок медленно поднялся со своего места. Прихватил прислоненную к стене трость — Андрей только сейчас ее увидел. Смотрели, как он суетливо выбирается из-за прилавка, как стучит тростью по плитке, наступает ей в лужу крови и проходит дальше, на выход. Ждали в напряженном молчании, которое очень его подгоняло — дедок пытался спешить, но тело уже не могло торопиться, тело заторможено выходило на крыльцо.       — Всё, давайте, пацаны. Кто в качалку — обрез Кащеевский заберите.       — Он не рванет?       — Да он не заряжен. Че ты думаешь Кащей им как палкой махал?       И только сейчас прорвались первые нервные смешки. Андрей вышел на улицу, никому не пожав руки. Не забрал и лом с пола. И — опять как-то не выдержал, побежал, стуча ботинками об асфальт, очень скоро заболели стопы, дыхание сбилось, привкус крови чувствовался в горле, слегка побаливало лицо, ныли костяшки, но на руки не смотрел.       Знал, что руки будут в крови. Знал, что кровь на ладонях засохла. Добежал до первого фонаря засыпающей Казани и остановился, оглядывая одежду. Вся была в крови — особенно куртка, рукава, полы, возле замка, будто это ему ударили ножом в бок. Нельзя было идти в таком виде к Ирине Сергеевне. Не хотелось к ней идти — казалось, что там будет ждать наряд, что все они уже разоблачены и осталось только защелкнуть наручники на окровавленных запястьях, проваливаясь в однообразные будни тюрьмы.       Но холодная безразличная Казань не отзывалась. Люди проходили мимо. Никто не смотрел на вымазанную кровью одежду в сумерках. Андрей судорожно глотал воздух, идя по улице, не выдержал, сошел с дороги и еще долго шлялся вдоль домов, переходя из одного двора в другой, бессмысленно и пустоголово переставлял ноги, смотря вниз.       Все еще не настиг страх. Легкое опустошение, как только зарождающийся голод, ютилось внутри. Ничего особенного.       Пошел — к Марату. Даже не думал особо, не было ни трепета от встречи, ни волнения — шел спокойно, как к себе домой. Медленно поднимался по широкой лестнице в его подъезде и только потом, вдавив звонок в дверь — представил, что открыть могут кто-то из родителей и придется объясняться и искать слова.       Но с щелчком замка был спасен. Открыл Марат — и Андрей с каким-то облегчением, которому удивился сам, встретил его легкой полуосознанной улыбкой. Глаза Марата расширились, он выдохнул тихое «блять» и схватил Андрея за руку, сжав пальцы на окровавленной куртке.       — С тобой всё хорошо? — спросил севшим голосом. — Ранен?       — Нет, — Андрей качнул головой, опуская взгляд на свои ладони. Кровь застыла под ногтями, впиталась в борозды на коже. — Это не моя.       Взгляд Марата похолодел. Он поджал губы, втаскивая Андрея в квартиру, не дал даже снять обувь, потащил через коридор в ванную, крикнул маме, суетящейся на кухне:       — Это Андрей ко мне!       И втолкнул его внутрь, с хлопком закрыв дверь.       — Долбоеб, блять. Что ты наделал?       — Это не я.       — И кровь не твоя. Сука!       Марат сжал кулаки. Андрей был рад его видеть.       — Вы там грохнули кого или что? На тебя смотреть противно. Ты как по улицам шел вообще, мясник сраный?       Андрей посмотрел на себя в небольшое зеркало, заляпанное разводами у края. И — понял. Кровь была на голове, здоровые длинные полосы на волосах, на виске и лбу. Не помнил, как хватался за голову окровавленными пальцами. Не знал, как прошел через столько дворов, и никто не обратил на него внимания. Когда смотрел на пол в магазине, казалось, что крови было много, больше быть не могло, не может быть столько крови в одном человеке, не может столько вытечь с небольшой раны. Всё отпечаталась на одежде, будто на него плеснули краской.       — Пиздец, — согласился Андрей.       — А че ты застыл? — Марат включил воду, отодвинув его в сторону. — Снимай одежду.       Хотелось пошутить, сбрасывая напряжение. Андрей сдержался — понимал, что взвинченный нервный Марат сдерживаться не будет: въебет от души. Медленно стянул с себя куртку вместе с олимпийкой, остался в одной майке. Марат протянул ему почти новый брусок хозяйственного мыла. Все время сталкивались локтями, двигали друг друга, и все равно места было мало, приходилось толкаться в напряженном молчании.       — Андрей. С разбитой морды столько не натечет.       — Не натечет.       — Только не говори, что… — Марат аж отшатнулся. — Блять, нет.       — Это не я. Кащей.       Марат нахмурился. Андрей пожал плечом, скидывая куртку в ванную и полностью поливая ее водой из душа. Пришлось стать к Марату спиной, и так говорить было легче.       — Он его ножом в драке… Сказал, что в больницу повезет.       — Довез?       — Я не знаю.       — Ясно.       Помолчали. Вода набиралась, куртка плавала в ней, вздувалась снизу, не намокая полностью. Нежно-розовый цвет. Разводы крови на ладонях.       — Кащей снова с вами?       — Не то чтобы, — Андрей качнул головой. — Магазин подмять предложил, Зима согласился.       — Получилось?       — Вроде да.       — Это куда мне теперь не ходить?       Андрей оглянулся. Марат улыбался уголком губ — криво, чуть наклонив голову набок.       — Ходи где хочешь.       — Хочу там, где не пиздят.       Андрей закатил глаза.       — Шестнадцатый дом, первый этаж.       — А, этот… — Марат закивал, прикусив губу. — Хорошо.       Он поднял олимпийку, оставленную в раковине, дотронулся до рукавов и взглянул на свою руку, тоже выпачканную в крови. Бросил туда же, к куртке. Протянул ладонь, чтобы Андрей полил на нее из душа, смывая кровь. Стояли теперь вплотную, и так хотелось что-то сделать, прикоснуться к пальцами, обнять или, совсем осмелев, — поцеловать в губы, чувствовать чужое дыхание, зарыться носом в отросшие взъерошенные волосы.       Сцеловывать недовольство между бровей. Касаться кожи на щеках.       Марат продолжал хмуриться, и чем дольше Андрей смотрел на него — тем легче становилось. Не было сегодняшнего дня. Были события, шедшие друг за другом, были эмоции, ни одну из которых не удалось прожить до конца, были реакции на боль, на удар, на чужую кровь и суетливость Кащея, но не было четкого осознания произошедшего. Не видел себя по-настоящему. Не понимал, где он и зачем, пока не пришел к Марату.       И теперь — окунался в это чувство, намокал, весь пропитывался им, как собственная куртка водой, и теплое, весеннее спокойствие разливалось в груди.       Всё было неважно.       Сказал — с какой-то детской, наивной простотой:       — Я по тебе скучал.       И заметил вдруг, что волосы Марата — русые. Не знал об этом, не видел раньше, когда смотрел на него, короткостриженого и темного, с темным взглядом и волосами, стриженными под ноль пять. А теперь они, отросшие, посветлели, и что-то светлело вместе с ними в груди, совсем невесомое и нежное.       Улыбался, как полоумный.       Марат фыркнул, отведя взгляд, попробовал отвернуться, потом передумал — снова посмотрел на Андрея, кивнув. Вытер мокрую ладонь о штаны.       Сделал шаг вперед — теперь оказался совсем близко. Закинул одну руку Андрею на шею, но не притягивал к себе, просто стоял, то ли решаясь, то ли привыкая. Чуть-чуть, самую малость, наклонил голову, и встретились носами, Марат потерся, едва заметно улыбаясь. Поцеловал. Осторожно, как в первый раз, коснулся губами, совсем невесомо, даже не прижимаясь, с той же легкостью, какая была у Андрея в груди.       Андрей улыбнулся. Значит, с Маратом надо было вот так — словами, напрямую. И Андрею, который говорить не умел и не любил, приходилось подстраиваться, чтобы потом чувствовать, что всё оправдано и на деле совсем не страшно.       Вода всё еще лилась в ванную, включенная на полную, капли ударялись о кафельную стену и стекали вниз. Легкость струилась по сердцу.       Какой-то восторг. Неизведанное, чистое пространство удовольствия, когда целовал. Когда положил вторую руку на талию, огладил бок, провел по спине, прижимая ближе — и Марат поддался так легко, будто не в первый раз. Сам прижался к Андрею, наклонил к себе.       Целовались без языка, свободно и нежно — и как-то запросто, как-то совсем без метаний и растерянности.       Успокаивали друг друга губами, руками, пальцами. Замедляли, заземляли, останавливали — поддерживали и лелеяли, продолжая целовать. Справлялись с сегодняшним днем.       Вода продолжала литься. Андрей отчаянно хотел освободить вторую руку, зарыться ею Марату в русые взъерошенные волосы, прижать к себе еще сильнее, еще ближе, до неотвратимости и счастья, — и отпустил душ, дал ему упасть, потонуть в натекшей воде и оставить им теплую мягкость касаний.       Но душ перевернулся, упав на куртку — и с головой обдал их ледяной водой, пришлось отстраниться, вздрогнув; Марат попытался закрыть их рукой, волосы намокли, потекло по щеке, по шее за воротник, брызги метались во все стороны и было не укрыться и не сбежать, прорвало на детский беззаботный смех.       На несколько секунд суетливой возни — вернулся туда, в легкость первых дней знакомства, в новый неизведанный мир, покрытый восторгом впечатлений. Марат перекрыл воду, Андрей успел только притянуть его к себе, уткнуться губами в щеку, зарыться в мокрые волосы, заглянуть в глаза, рассматривая, как метаются мокрые ресницы, пряча мягкий взгляд.       — Все, блин, Андрей… — Марат отстранился, сморщившись. — Иди отмывайся.       — А ты?       — А мне не надо. — Андрей закатил глаза. — Пойду маме скажу, что ты у нас ночуешь.       — Марат. Пусть она Ирине Сергеевне позвонит.       — Хорошо.       Марат вышел, прикрыв за собой дверь. Андрей крутанул вентиль, сунув голову под воду, и больше не пугали, не вызывали отвращения кровавые разводы, смытые с волос и лба — завораживал мягкий розовый цвет. Бодрящая, хорошая легкость поселилась в теле. Казалось, день начался вот-вот, совсем недавно, когда звонил в дверь квартиры Суворовых, ища утешения своему непониманию.       Андрей легко, свободно вздохнул, когда услышал шаги сзади. Марат бросил полотенце ему на плечи.       Куртку с олимпийкой повесили сушиться. Андрей попросил постелить на полу, не мог спать на кровати Вовы Адидаса, и только потом словил благодарный взгляд Марата. На самом деле, на место на Маратовской кровати скидывались на цу-е-фа — Андрей проиграл. Марат злорадно улыбнулся, забираясь на матрас. Накрыл ноги одеялом — и подложил ладонь под голову, начав болтать, и Андрей слушал, возражал, соглашался, чуть не поцапались в первые десять минут, как выключили свет — а все равно сидела в груди звенящая легкость. Андрею давно не было так хорошо. Слушал бы Марата и дальше, хоть всю ночь слушал бы, но срубало нещадно. Так и заснул — на середине рассказа про комсомольские будни.