Куда податься

      В школу Марат пришел в среду — просто завалился под начало урока, держа сумку в руках — и сразу нашел глазами Андрея, кивнув ему. Тут же поднялось волнение к груди, засев теплом на щеках — Андрей сжал пальцами карандаш, уткнувшись в тетрадь.       Встретились на перемене — как-то столкнулись, когда Суворов выходил из своей парты и вдруг оказался так близко, что Андрей не успел ни отступить, ни пропустить его — улыбнулся только, протягивая руку.       Марат с сомнением пожал — быстро, воровато оглядываясь.       — С возвращением.       — В школу-то? — усмехнулся Марат. — Такое себе возвращение.       — Зато на физру до конца четверти ходить не будешь.       — Да я и так особо не ходил.       — На улице на турниках лучше, согласен, — Андрей поудобней перехватил портфель. — Пойдем?       Вышли из класса вместе — плечом к плечу. Марат пропустил Андрея у дверей, потом сразу же догнал, зашагав рядом по коридору. Он выглядел так, будто ужасно соскучился по этой безобидной школьной суете: оглядывался по сторонам с блуждающей улыбкой, с покровительственной насмешкой смотрел на малышню под ногами, провожал глазами девчонок, довольно здоровался, завидев учителей.       Андрей поглядывал на него мельком, будто всерьез смотреть было нельзя: ловил каждый жест, среди которых не было ни одного, направленного на Андрея, замечал эти быстрые порывистые движения с привычной резкостью в кистях, эту напускную расслабленность, за которой скрывалось так много жизни и сил, что было почти что непривычно. Смотрел и как-то внутренне, очень тихо и очень нежно наслаждался тем, что они просто шли рядом. Ни на что больше не претендовал. Понял, как соскучился по Марату в школе — и как легко, правильно и привычно было идти вместе с ним — неважно, куда. Совсем неважно.       Андрей кое-что вспомнил.       — У меня сигареты есть. Покурим на большой?       — Кайф, — Марат блаженно улыбнулся. — Я уже хренею без курева.       — Коневич не дает?       — Да он ни сиги в рот, ни пальца в жопу. — Андрей неловко заржал. — Роза курит, но мне запретила брать из-за ребер. Ей же не объяснишь, что нормально всё.       — А всё разве нормально?       Марат быстро качнул головой.       — Если бы. Но курить-то я могу, блин.       Разошлись ближе к концу перемены — тоже абсолютно спокойно, как-то даже расслабленно, и Андрей еще долго не мог понять, что не так, потому что чудилось, что не так буквально всё. Они с Маратом просто говорили, а казалось, что можно было друг друга и не знать — выхлоп был бы тот же. Почувствовал легкое, зудящее опустошение, когда Марат ушел за свою последнюю парту, а Назира легонько ему улыбнулась — абсолютно бессмысленно улыбнулась, не желая хоть что-то сказать.       Смотрели друг на друга как-то вскользь, пробегая глазами по чужому лицу, ни на чем не задерживаясь, как не задерживаются на незнакомых людях. Иногда, правда, замирали: Андрей весь сжимался, застывал в этот момент, с оттяжкой смотря на Марата. И дыхание снова перехватывало, воздух терялся, пустота в голове тёрлась о тревогу в легких, и было так, как должно было быть всегда — логично и очень, очень страшно.              Впервые жалел, что они учились в одном классе — не мог пересекаться постоянно, каждый раз в напряжении, каждый раз в ожидании развязки, нервно и тяжело, и порой безразлично, и почти всегда — выматывающе непонятно.       На перемене опять сошлись — молча, ничего друг другу не сказав, прошли к гардеробу, и Андрей взял только пачку сигарет, а куртки не взяли оба, так и вышли в школьной форме в промозглый ветер с легким, едва ощутимым предвкушением тепла.       Опять накатило ожидание. Чувствовал себя так же, как когда они с Маратом воровали кепки-сеточки, когда Андрей еще не был частью Универсама, но уже сделал первый шаг к улице. Так вот тогда, в комиссионке, чувствовал что-то подобное: его задача была только ждать, полностью полагаясь на Марата и его ловкость, скорость, умения — работали вроде вместе, а казалось, что всё тогда зависело только от Суворова.       Так казалось и сейчас, и Андрей в своей тяжелой неопределенности и страхах, и каком-то глубоком, внутреннем отвращении, и в желаниях, от которых к груди поднимался стыд, тоже ждал.       Хотелось — ничего не решать. Отдать всё на откуп Марату и в то же время надеяться, чтобы он сделал так, как желал того Андрей.       А Андрей желал страшного.       Нельзя было так.       Марат вытащил две сигареты. Вторую, как всегда, за ухо.       — Ильдар твоих опрашивать пойдет, — задумчиво сказал Марат. — В качалку вроде бы.       Андрей вскинулся.       — Знаешь, когда?       — Не.       — По поводу тебя?       — Да, — Марат кивнул. — Спички дай.       Андрей протянул ему коробок. Хотел подкурить самостоятельно, но что-то остановило. Вспомнил, как сам притягивал руку Марата с горящей спичкой к своим губам, и тогда этот жест казался почти что интимным, а сейчас делать что-то подобное было нельзя, потому что все его жесты теперь были на поверхности, были однозначны и безусловны.       Марат прикурил сам. Затянулся — вкусно, глубоко, с удовольствием.       Прикрыл глаза, и ресницы затрепетали, и Андрей засмотрелся на несколько секунд, болезненно нахмурив брови. Казалось, что сам вид Марата буквально причинял острую, физическую боль. Не было сил его видеть.       Каждый раз, когда отворачивался, спрашивал себя: как смотреть Марату в глаза? как смотреть на него, понимая, что он теперь знает всё? Что это больше не своя, запрятанная под кожу тайна, а общее воспоминание?       И каждый раз — смотрел.       Не мог не смотреть — и это было таким логичным и однозначным, как общаться с Маратом после того, как его отшили, как смириться с его предательством, как мучительно долго не протягивать руки, зная, что в конце концов все равно подашь раскрытую ладонь.       — Ты рассказал? — спросил Андрей. — Ильдару?       — Нет, ты что.       — Почему?       Марат посмотрел на него непонимающе, поджав губы.       — Потому что не уверен?.. — как-то полувопросительно произнес Марат. — Что бы это изменило вообще?       — В чем не уверен?       — В том, что это Универсам был.       — Бред это всё, Марат.       Марат сощурился, затягиваясь. Он сидел на холодной, мокрой спинке скамейки, забравшись с ногами на сидение. Андрей стоял напротив, спрятав руку в карман, вторую бы тоже спрятал, если б не сигарета, курить которую не хотелось.       — Кто ж еще мог быть, ну, — тихо, бессмысленно проговорил Андрей.       — Тебе известней, — Марат затянулся. — Забей, уже почти зажило всё.       — Почему Ильдару не рассказал тогда?       — Ты че, хочешь, чтоб я еще раз вас сдал? — Марат насмешливо фыркнул. — Всё, забыли-разошлись. Я теперь с Универсамом в расчете.       Больно было это слышать. Как-то совершенно дико, будто Марат говорил какой-то вопиющий бред, отдаленный от реальности. Но он сидел здесь — с чистым, неизбитым лицом, сломанными ребрами и спокойным, смиренным взглядом человека, которому больше не нужно было бороться.       Затягивался от души, с ярким, приятным удовольствием на лице, еле заметно улыбаясь первой за долгое время сигарете. Так и простояли в молчании тягучие расплавленные минуты — урок уже, должно быть, начался. Не было дела.       Был лишь Марат.              Он на Андрея больше не смотрел — вертел башкой по сторонам, оглядываясь в поисках не учителей и их строгих взглядов, а тех, кто пришел с улицей и забирал Андрея к себе.       Не было никого. Талая весна своими чахоточными легкими выкашливала слякоть на землю; и грязь, лишь слегка теплый ветер, мелкая назойливая морось, лившая целыми днями — единственное, что осталось вокруг. А больше ни души, кроме их потерянных душ. Андрей затянулся, прикрыв глаза, чтобы не видеть ни улицы, ни Марата.       Вдохнул свежий, весенний воздух. Так чувствовалась оттепель.       — Когда за Айгуль не вступились, я думал, всех пересажаю, — тихо начал Марат. — Удавлю нахрен вместе с улицей вашей вшивой. А теперь оно… не знаю. Ну что с вас взять-то? И главное — с кем брать? С ментами, что ли? Они мне брата убили, не хочу с ними.       Марат посмотрел на него очень потерянно, очень отчаянно и болезненно — нельзя было выдержать этот взгляд. Больно было, будто первый удар, к которому оказался не готов.       — Мне вообще… Мне вообще некуда, Андрей.       — Приходи ко мне.       Марат усмехнулся — устало, грустно. Выбросил сигарету себе под ноги и опять восстанавливал дыхание, прижав руку к груди. Покачал головой.       — С тобой тоже надо что-то решать, — с легкой, доброй улыбкой проговорил Марат. — А я вообще ни о чем думать не хочу.       — Договорились же не решать пока, — Андрей словил себя на том, что старается не смотреть ему в глаза. — Не парься раньше времени.       Марат усмехнулся — тоже по-доброму и очень устало, так что Андрей сразу почувствовал себя мелким и неопытным, как в первые дни в Универсаме, когда Марат точно так же сидел напротив и знал намного больше него.       Не нашел ничего лучше, кроме как протянуть руку. Даже не оглядываясь по сторонам, не думая ни о чем, впервые за долгое время совершенно не волнуясь в эту ничтожную, короткую минуту смелости, когда не осталось ничего вокруг, улица исчезла под талыми весенними ручьями, Казань сжалась до размеров одной скамейки у школы, Союз был немыслим, и даже весь мир теперь казался не больше, чем бумажный комок, в который превратилась скомканная карта.       Все было здесь — с Маратом.       Подал руку ему, как подают женщине — не чтобы оскорбить, ни в коем случае, — чтобы хоть как-то выразить свое неумелое ухаживание, показать, напомнить, посмотреть на реакцию — и все равно удивился, когда Марат вложил свою ладонь в его. С размаху, с хлопком, грубо и резко, и как-то очень ему подходяще — оперся на руку Андрея, спрыгивая со скамейки.       И только потом смущенно отвел взгляд.       Андрей чувствовал, как горит лицо, будто лето наступило раньше времени. Сжал протянутую руку в кулак, пытаясь сохранить тепло чужой ладони, запомнить прикосновение — ловил его испаряющийся дух, как ловят воспоминания по ночам. И было снова так жарко и трепетно, и опять — очень важно.       Шли по пустым школьным коридорам, до последнего думая, идти ли на урок с опозданием или лучше не идти вообще. Перед дверью, когда бессмысленный разговор затих, а новый начинать было уже поздно, Марат спросил, внимательно, цепко смотря на Андрея:       — Тебе страшно?       — Очень.       Ответил сразу же, не задумываясь. Не нашел в себе сил соврать, не потому что не смог бы, а потому что нельзя было лгать в таких вещах. Марат кивнул, как-то облегченно выдохнув — и зашел в класс, дернув на себя тяжелую дверь.       В четверг сцепились с какими-то придурками. Вроде были не при делах, и Зима с Дино расслабленно смотрели на их быстрые, вороватые движения, опасливые морды и хорошие, добротные вещи. Парни стояли у ДК, стреляя друг у друга сигареты, и Андрей впервые увидел, как это выглядит со стороны, когда пачка есть у обоих, а тянут все равно из одной.       Было нелепо и немного забавно.       Андрей бы прошел мимо, но Дино тормознул, будто бы прикуривая, и сразу окликнул Андрея непонятно зачем.       — Эй, Пальто! Спички дай, у меня закончились.       Когда они выходили с качалки, у Дино был целый коробок.       Илдус сегодня был без девчонки и с кулаками, которые чесались. Зима прошел мимо них, стрельнул глазами в сторону незнакомых парней и тоже остановился около Дино, наклонив голову набок.       Дино вопросительно кивнул и Вахит махнул рукой, мол, делайте что хотите.       — Давай-ка тормознем, — улыбнулся Илдус, обращаясь уже к Андрею.       — Здесь менты ходят, — напомнил Пальто.       — Да не ссы, не примут. Как думаешь, матерые парни-то? Чет не очень, вроде бы. Вдвоем управимся али нет?       Андрей поджал губы, осматривая пацанов. Они были выше и старше, все какие-то взрослые, аккуратные, не знавшие грубости улиц и твердости асфальта. Решаться нужно было как можно скорей: сейчас докурят и зайдут в ДК, а на нейтральной щемить было западло даже тех, кто не при делах. Менты дежурили только в помещении, и Андрей сам стопорил кого-то около входа и чуть дальше, где не доставали фонари, и теперь тоже можно было рискнуть, больше не ради наживы, а для утверждения своего хозяйского положения, ради вот этого чувства, будто все нипочем.       Когда весь остальной мир Андрея трещал по швам, простая, понятная агрессия улицы казалась очень нужной и правильной, и через нее получалось не столько выплеснуть злость, сколько отдохнуть, делая знакомые вещи, говоря одинаковые слова, ожидая привычного результата.       Даже боль больше раззадоривала, чем демотивировала.       — Давай еще кого возьмем, — нахмурился Андрей. — А то мало ли.       Один из парней, как назло, вытащил сигарету из протянутой пачки, подкурил из чужих рук и выпустил пару колец дыма в воздух. Не собирались уходить.       — Али! — шикнул Дино куда-то в сторону. — Али, мать твою! Сюда давай.       Али, вышедший из угла с девчонкой, громко и недовольно цокнул, но подошел. Пожали руки.       — Смари-к какие стоят, — Дино незаметно кивнул на парней. — Сто пудово рубли карманы оттягивают.       — Да я Гульке обещал, ну ты че, — Али нахмурился. — В первый раз после ее ангины куда-то выбрались.       Дино поджал губы. С Гульнар Али ходил чуть ли не с тринадцати лет, смотрел на нее очень преданно и нежно брал за руки. На памяти Андрея, только один раз кому-то пришло в голову назвать Али подкаблучником — чужой нос тогда хрустнул и тут же перекосился и опух.       Дино махнул на него рукой, тут же заозиравшись по сторонам.              — Сутулый, давай к нам! Рыбу тоже зови.       Вместе с Рыбой подошел и Самбо.       — Ну, другое дело! — Илдус толкнул Андрея локтем. — Собрались наконец-то.       — Че такое? — спросил Рыба.       — Вон ребятки стоят, воркуют, давайте-ка подойдем.       — О, неплохо, — ухмыльнулся Самбо. — Подальше бы их отозвать.       — А давайте вы к нам с Пальто подгоните. Рыба, Самбо, обойдите их.       Рыба кивнул, дернувшись в сторону ДК. Мимо них проехало такси, и на секунду свет фар скользнул на чужие лица, осветив всех. Андрей почувствовал, будто именно в этот момент их намерения и обличили — и желтый, бьющий в глаза свет напомнил лампу на допросах.       — Ну всё, болтают, — Дино кивнул в сторону пацанов.       Рыба с Самбо подошли к парням, попросив прикурить. Те немного, самую малость, напряглись, но ни звать на помощь, ни удирать не собирались.       — Умеют драться, — тихо сказал Сутулый.       — Ты че, знаешь их что ли?       — Не, вижу.       — Это что за зрение такое у тебя? — хмыкнул Дино. — Плюс сто очков к пиздилову?       — Сам посмотри, вон, не дергаются вообще.       — Да не поняли они ни фига, — предположил Андрей. — Видать, приезжие.       — Два рубля, что удар хороший будет, — улыбнулся Сутулый. — Особенно у того, который пониже.       — Забились.       Андрей протянул Сутулому руку. Пожали, Дино, ухмыляясь, разбил.       Парни сделали пару шагов в их сторону: стали, где потемнее, и Пальто облегченно выдохнул. Смотреть на двух парней сразу не получалось, смотрел только на того, который пониже. Коренастый, крепкий, с трех-четырехдневной щетиной. Не слишком крупный, не раскаченный, но вполне уверенный в движениях. Никакой лишней суеты. Такой мог бы быть борцом — и Андрей мысленно напомнил себе, что, если все-таки сойдутся, надо как можно дольше стоять на ногах.       — Добрые люди, сигаретки закончились, представляете?       Дино развел руки в стороны, улыбаясь.       — А затянуться-то охо-о-ота! Выручайте?       Парень, что повыше, поджал губы. Сунул руку в карман, достал сигареты и протянул пачку Дино. Тот взглянул на марку, сыто, довольно ухмыльнулся и положил всю себе в карман — и это был первый жест враждебности, который считали все.       Дальше ни одна улыбка не была бы бессмысленна, но Дино все равно улыбнулся.       — Благодарю, уважаемый. А может еще пару копеек на проезд будет? А то такси нынче дорого.       — Не будет.       Голос у того, второго, с кем Андрей был готов драться, оказался низким и хриплым, прокуренным по самое не хочу. Такие были у пьяниц на вокзале, Андрей помнил. Смотрели вперед, тоже опасно и зло — и ясно было, что конфликта не избежать. Парни стояли как бы напротив Пальто с Дино, но все равно немножко сбоку, слегка совсем, чтобы контролировать спину. Рыба, Самбо и Сутулый стали как раз сзади — нехорошо так, опасно. Андрея смущала только сунутая в карман рука того, кто отдал Дино всю пачку — он спрятал руку в карман сразу же, как Илдус забрал сигареты себе.       — Жаль, молодые люди, очень жаль, — Дино поджал губы, скорчив рожу. — Ну ладно, не смею задерживать.       Это был такой явный, такой неприкрытый обман, что парни даже не дернулись.       Андрей незаметно сжал кулаки, чувствуя, как тело отзывается, готовится к привычной драке — и едва согнул колени, готовый держать удар.       — А пару рублей?       Парень, который отдал Дино сигареты, увернуться не успел: прилетело в скулу, откинуло. Андрей, уже готовый, пошел на второго, пониже — и встретил кулак прямо в нос, хороший такой, четкий. Попробовал увернуться в последний момент, но не успел — и заиграла кровь, закапала на губы, стекла по горлу в рот, и приятное, покалывающее возбуждение драки ударило по мозгам — свежо и морозно.       Подрагивали кончики пальцев от привычного, тихого кровожадного восторга, когда ударил в ответ. Видел краем глаза, как Сутулый не дал Рыбе вмешаться и уже со следующим ударом понял, что безбожно проиграл два рубля: парень дрался хорошо. Прилетело как-то даже почти в горло, и Андрей недоуменно отступил, откашлявшись. Дино разбирался со вторым, Пальто заметил, что он тоже все еще был на ногах, но в отличие от них с коренастым, оба держали дистанцию, непривычно большую для уличных драк.       Андрей разбил таки губу. Долго заряжал руку, примериваясь, и наконец ударил — и не сдержал ухмылки, когда собранный кулак нашел цель, кровь потекла по губам, парень сплюнул.       Сошлись еще раз, и сейчас прилетело в корпус. Андрей не увернулся, получил в ребра и в дыхло — опять закашлялся, пропустил удар в бровь, кое-как успел нагнуться, и чужой кулак влетел в лоб, не больно, но здорово развернув.       Решил не распрямляться — полетел прямо так, согнувшись, повалил на землю, сбив с ног. Не понял, сбил ли сам: навалил его на Рыбу и, наверное, уже тот толкнул парня на асфальт, дернув за плечи.       Покатились, стали друг друга валять, цепляясь за одежду, Андрей бесполезно замахивался, но рука все никак не находила цель, парень перехватывал, держал, цеплялся пальцами за рукава и запястья — и было не достать. Андрей злился — очень тихо и холодно, чувствуя, как поднималась злоба от живота к горлу, и не думал уже ни о рублях, ни о том, что могут спалить — нашел себе целью чужое лицо, и планомерно, жестко, монотонно отталкивал руки, перехватывая, пока не подловил наконец.       Ударил в челюсть — сильно, со всей яростью, которая копилась долгие секунды. Что-то, наверное, хрустнуло — не понял в суматохе, но хорошо почувствовал, как подкинуло, как пришелся удар в корпус и парень почти скинул Андрея с себя, переворачиваясь.       Не удержался — был слишком занят тем, чтобы добраться до лица. Перевернулись, вжало в асфальт весом чужого тела, и тут же прилетело по губам и как-то вкривь и вкось — по щеке. Задело ухо, рот наполнялся кровью, мокрый асфальт намочил волосы. Андрей чувствовал, что лежит в луже, а там, наверху, те, кто все еще на ногах — суетятся, бегают, дергаются, шумят — не было до них дела. Лягнул ногой со всей дури, вскинулся, притянув парня за полы куртки, как-то совсем близко, так что можно было заглянуть в глаза — и долбанул лбом по носу. Получилось по касательной, еле достало, но парень уперся раскрытыми ладонями Пальто в плечи и наконец появился шанс его скинуть — дернулся в сторону, набок, нашел опору коленом и перевернулись снова. Теперь не разменивался — бил со всей дури, не думая, куда бьет. Иногда попадало и по рукам, парень закрывался, но чаще все-таки по лицу — кровила уже бровь, с носа текло. Заметил в одиночное мгновение передышки, длившееся меньше, чем вздох, что у парня покраснел глаз, лопнули капилляры — скоро всё вокруг опухнет, а на завтра будет большой синяк.       Почувствовал гадкое, приятное удовлетворение.       Ударил еще раз, чтобы утвердиться.       — Ты, мразь, охуел?! — услышал откуда-то сверху.       Дрались со вторым, и промелькнула на задворках сознания быстрая мысль: че ж они с одним парнем так долго справиться не могут? И тут же забыл обо всем, когда тело под ним дернулось, и кулак прилетел в печень.       Ударил еще раз, почти не глядя — попал в грудь, а больше никуда не попал. Андрей сжал зубы, выдохнув, и кровь опять потекла по губам — и ударил снова, попал в руку, в выставленный блок, пробил второй рукой, зашел сбоку — скорость смазалась, но в висок приложил от души.       Чувствовал, как сопротивление ослабевает. Упивался этим, как хорошо проделанной работой.       И было — понятно.       Кровь бежала по венам, злость концентрировалась в кулаке, дыхание не чувствовалось, и оттого дышать было легко, даже боль была больше яркой вспышкой, но никак не проблемой — побуждала к рывку, не гасила, и стало так хорошо и приятно.       Не было ничего важней следующего удара.       Понял, что не видел чужого лица. Видел только кровь, и она, единственная, стояла перед глазами, и было так понятно и привычно, будто вернулся домой. Мозг снизошел до отупляющей благодати, когда заносил руку для следующего удара.       Не слышал ни свистка, ни крика.       Почувствовал только, что дернули за плечи, обхватили поперек груди, оттаскивая — и уже потом, через пелену глухой злобы, расслышал тихое шипение Самбо: — Да отцепись ты от него! — Андрей оглянулся, наваливаясь Самбо на грудь, слепо ища равновесие среди их спутавшихся ног и сжатых рук, до сих пор готовый к рывку. — В ментовке скажешь, что тот первый напал.       Андрей оглянулся, вырываясь. Встретился взглядом с Самбо и не успел у него ничего спросить, потому что замелькали фонари, кто-то сильно заломил ему руку, и первый порыв вырваться припечатал удар дубинки по спине — Андрей согнулся, зашипев.       Заметил краем глаза, как Самбо поднял руки, окруженный ментами со всех сторон.       — Стоять! — рявкнули на ухо. — Щас вы у меня попляшете все!       Скрутили, толкнули под колени — и ноги подкосились, Андрей упал. На все еще бушующем адреналине не чувствовал ни боли, ни силы, сдерживающей руки — дернулся вперед, в сторону, слепо пытаясь вырваться. Ткнули мордой в асфальт. Андрей попробовал перекатиться, рванул вправо, ложась на бок, решил оттолкнуться ногой — и все равно удержали, навалившись сверху всем телом. Опять садануло дубинкой по плечу. Рефлекторно попробовал закрыться, спрятать лицо, но на сжатые запястья уже крепили браслеты.       Среди всей суматохи, гама, шума, криков и мелькающих фонарей Андрей как-то максимально отчетливо расслышал, как защелкнули наручники. И — окатило холодной волной.       Больше не нужно было вырываться.       Злость выдохлась на вечернем морозе — и стало до оторопи холодно.       Оказывается, у второго парня был нож. Он размахивал им долгие минуты, и пацаны не могли подойти вплотную, а нападать никто не решался — кружили вокруг него всё то время, пока Андрей катался по асфальту со своим визави. А теперь приняли — всех.       Похватали за локти, заломали, уложили лицом в асфальт.       Всё ощущалось как сквозь толщу воды. Андрей не мог думать, не мог даже бояться, потому что ревущая сирена, мигалки, слепящие глаза, длинная серая форма и визг свистков — всё казалось привычным. Это был его мир — холодный, опасный и грязный. И из него не было выхода и выходить не хотелось.       Машина подъехала совсем близко, зашуршали колеса по асфальту — и Андрей выловил краем глаза большие грязные шины. Дернулся в последний раз, совсем не думая, неосознанным движением крутого, бессмысленного порыва — и опять почувствовал руки на плечах — цепкие пальцы схватили кожу даже через куртку, сжимая с остервенелой, злой силой.       — Поднимаемся. — Взяли за локоть, вздернули на ноги — и Андрей с каким-то неявным удивлением отметил, что державший его мент был на полголовы ниже. — В машину заходим. Без фокусов.       Загрузили всех — сидели, терлись друг о друга плечами, зло поглядывая на парней напротив. Было тесно и жарко, и темно, как в полумраке незадернутых штор.       — Довольны, блять? — выплюнул Дино, когда ментовская машина тронулась. — Ты нахуя нож достал?       — А чего мне, ждать, пока вы отпинаете? — вскинулся парень. — Мрази.       — Ты кого мразью назвал, чертила?       Дино кинулся вперед, парень уперся спиной в стенку — не вжался, наоборот как-то насмешливо откинул голову, когда Сутулый придержал Илдуса за плечо.       — Я говорить буду, что это ты с ножом полез, — предупредил Самбо. — Первый.       — Можно подумать, мотальщикам поверит кто.       — А вы не при делах? — спросил Андрей.       — Не, — ответил тот парень, с которым дрался Пальто. — Делать нечего по улицам шароебиться.       — Комсомол, что ли? — усмехнулся Рыба. — Значки на месте? Проверьте.       — А то мало ли — исключат, — оскалился Самбо.       Лениво, измотано поржали.       В машине укачивало, и Андрей прикрыл глаза, откинувшись затылком на стену. Мелькали огни фонарей через окно — и рваные полоски желтого света ложились на лица, проносились мимо, чтобы можно было считать пройденные метры и ждать конца этого тяжелого дня.       — Слыш, а ты занимался где? — спросил Сутулый.       Парень, с которым Андрей дрался, кивнул. Пальто даже приоткрыл глаза, чтобы увидеть и удостовериться — и скользнуло какое-то мягкое самодовольство, когда пронесшийся мимо фонарь осветил разводы крови на чужом лице.       — Два рубля как с куста, — ухмыльнулся Дино.       — Возьми в кармане, — ответил Андрей.       Наручники нацепили только на него и того парня с ножом — остальные же ехали просто, засунув руки в карманы и насупившись, как неопасные. Андрей вздохнул.       — Давайте компромисс, — предложил парень, с которым били друг другу морды. — Вам никто с ножом не угрожал, нас никто не пинал. Так, тренировались у входа. Баловались.       — Ага, нашел идиотов, — закатил глаза Самбо. — Нас по отдельности опрашивать будут. Не ляпнешь лишнего, что ли?       — Слово комсомольца, — твердо ответил второй.       И прежде, чем по машине прокатился злой недоверчивый смех, Андрей ответил за всех сразу:       — Забились.       Встретился взглядом с парнями — и кивнули друг другу понимающе, будто были на одной стороне. Не то чтобы Андрей им верил — просто вспомнилось, как Марату помогли именно они, те, кого раньше презирали и плевали в спины — и теперь как-то внутренне не хотелось конфликтовать, возрос кредит доверия в этих спокойных беззлобных глазах.       Машина остановилась.       Открылись двери, и выходили по очереди, под мелко моросящий дождь. Было темно, промозгло и сыро. Заляпали ботинки по луже у лестницы.       Андрей встретился взглядом с Ильдаром Юнусовичем — он покачал головой, цыкнув. Взял Самбо под руку. Опрашивали действительно по отдельности — долго, муторно, и Андрей всё слизывал кровь с губ, отвлекаясь, не слушал никого и честно говорил так, как решили в машине.       Свою часть сделки он выполнил, и по злому, резкому недовольству Ильдара понял, что парни тоже не раскололись. Наручники Андрею не снимали — Ильдар грозился, что впишут сопротивление при задержании, повторяя, что он слишком буйный сегодня. Андрей молчал, смотря на свои ноги. Хотелось рвануть и вместе с тем засела в груди какая-то вязкая усталость расслабленных мышц, которую так и тянуло стряхнуть.       — Можно домой уже? — спросил Андрей.       — Не ты здесь решаешь, когда домой идти, — процедил Ильдар Юнусович. — Захочу — на ночь останешься, а будешь возражать — на годик.       Андрей молча поджал губы.       Ильдар поднялся с места, оправив форму. Протер усы и взял Андрея под локоть, выйдя с ним из кабинета. Кивнул лейтенанту, стоявшему у двери.       — Выведи остальных.       Тот кинулся к клетке, звеня ключами.       — Скоро нас уже, дяденька? — протянул Самбо. — За меня дома волнуются.       Андрей видел, как Ильдар еле сдержался, чтобы не ответить.       — Сейчас-сейчас… В соседний кабинет зайдем, и пойдете.       Пошли все, гуськом, друг за другом, и Андрей переглянулся с Рыбой, усмехнувшись на его закатанные глаза.       Коридор был длинным, узким, с уложенной на полу плиткой и неприятным светом — и Андрей щурился, чувствуя, как кровь с разбитой губы опять стекла на язык. Скула и челюсть болели — значит, назавтра будут синяки. Костяшки тоже ныли, но посмотреть на них никак не удавалось: наручники до сих пор никто не снял.       Думал только о том, предупредил ли Ильдар Ирину Сергеевну. В ДК она сегодня не дежурила, ждала его дома, готовила вместе с Юлькой ужин — мелькнул на секунду тихий, горчащий на языке стыд — и тут же пропал, когда открылась дверь в кабинет в конце коридора.       — Не заждался? — спросил у кого-то Ильдар. — Я тут тебе привел бравых бойцов на опознание. Глянь на парней, Талгат, может, вспомнишь кого…       Ударило, как громом. Как пощечина прозвучало чужое имя — Андрей аж дернулся, сделав шаг назад. Сакаев Талгат, брат кого-то из суперов Кинопленки, которого они с Зимой обчистили и избили еще в конце февраля, теперь сидел в отделе и ждал опознания — и у Андрея не было никаких гарантий, что его не вспомнят.       Дернулся в сторону совершенно бездумно, на инстинктах — и сработало бессознательное желание убежать, так долго подавляемое в стенах отдела. Рванул со всех ног к выходу, по коридору — по пустому, черт возьми, коридору — и еще долго не слышал окрика в спину, будто его побег никто не заметил.       Не мог сделать и вдоха — так вдарило по мозгам.       Добежал до проходной с дежурным в будке — и додумался перейти на спокойный ход, только потом ощутив, какими ватными были ноги, с каким трудом делался каждый шаг.       — Что, всё уже? — спросил молодой мужчина с каким-то простодушным лицом. — Отпустили?       — Дак он сразу головой качнул, чего ждать-то? — удивился, что голос не дрожал. — Ильдар Юнусович и сказал уходить. Остальные тоже скоро пойдут.       — Ну ладно. В ПДН потом все равно наведайся.       — Хорошо. До свидания!       Андрей толкнул тяжелую дверь, за ней еще одну, стеклянную — и вышел на улицу.       Не сделал и вдоха — побежал со всех ног, и ветер бился в лицо, хлестал по щекам, бритую голову и синяки мочил слабый дождь, ноги дрожали, делая каждый шаг, и казалось, что за ним гонятся, что идти можно быстрей, что всё сопротивляется следующему рывку, что дышат в спину, расплата придет вот-вот, и нужно будет отвечать не только ему, а им всем — перед такими же, всеми.       Сердце билось так быстро, что, казалось, сейчас остановится. Сердце дрожало где-то под горлом, металось в грудине, стопорился очередной вдох. Воздух не проталкивали сжатые легкие — воздуха не хватало, паника колола в боку, ноги болели, подгибались, думал, что сейчас упадет — а все равно бежал, не разбирая пути.       Вылетел на дорогу — затормозила машина, взвизгнули тормоза и свет фар ослепил глаза, и казалось, что вот он — конец.       Но — побежал снова, спасаясь.       Споткнулся только ближе к дому — когда усталость пересилила страх, отняв скорость, но не пересилила ужас, не давший остановиться совсем — и полетел на асфальт, смягчая удар плечом. Поднялся, оглянувшись по сторонам, и только тогда понял, что никто за ним не бежит.       Задышал часто-часто, судорожно ловя ртом воздух, а губами — мелкие капли дождя. Во рту была кровь, железо осело в горле, не избавиться.       Андрей выдохнул, перейдя на быстрый, нервный шаг.       Наручники натерли запястья за спиной. Куртка сбилась с плеча. В глазах едва заметно темнело, воздух только сейчас протолкнулся в легкие, наполнил кислородом кровь, и можно было жить и бояться, и делать следующий шаг. Сердце не сбилось, беспокойное и быстрое, сердце стучало как заведенное, как мотор, как набат, сердце боялось и пряталось под ребрами — а Андрей все шел, прокладывая дорогу мокрой обувью, и ботинки вязли в весенней грязи, и было холодно и тревожно.       Отпустило только в подъезде, когда тяжелая дверь захлопнулось и накатила тишина спящих квартир. Не смог достать ключи — бил ногой в дверь.       Сказал, как только услышал шаги там, в доме:       — Ирина, это я. Андрей.       Она открыла.       И — видел, как что-то сломалось в ней именно в этот момент. Рассыпались осколки чужого старания под ноги, Ирина Сергеевна выцепила взглядом как-то сразу все: и сползшую с плеча куртку, и разбитое лицо, и наручники — и страх в глазах.       И — не выдержала. Впервые не выдержала, устав быть сильной.       Глаза заслезились, покраснели, она заморгала, и короткие темные ресницы закрывали зрачки — Андрей смотрел на нее, чувствуя, как сердце сжимается. Что-то надломилось сейчас — безвозвратно. Теперь можно было выбрасывать.       Ирина качнула головой, отступив.       — Проходи.       Сказала — и голос дрогнул. Дернулась нижняя губа.       Андрей ни разу не видел, как она плакала — а теперь не мог смотреть. Разбилась последняя надежда, что у нее еще были силы — все попадало прямо на пол чужой квартиры, стекло к их ногам вместе с мокрыми лужицами от обуви.       Андрей помнил ее в форме — красивую, строгую, с прямой спиной, с осанкой королевы, с добрыми, участливыми глазами — такую, которой она зашла к нему в класс в холодном феврале. Влюбился в ее стойкость. В ее небезразличие — казалось, именно оно так долго держало Андрея на плаву.       Знал, что ему есть, куда идти.       А теперь на него смотрела изможденная, разочарованная, разбитая своими попытками женщина, и слезы стекали по ее щекам, и Андрей знал, чья это вина.       — Я так не могу… — сказала, всхлипнув. — Сколько можно стараться, Андрей?.. У меня нет на тебя сил.       — Ирина, я всё объясню.       — Нет, — она качнула головой, отступив. — Дело не в объяснениях. Ты же даже не пытаешься.       Она сглотнула, бессильно опершись на стену спиной. Слезы катились по ее щекам, и смотреть на это было невыносимо. Она плакала практически бесшумно, фоном, — плакала, будто констатировала свою усталость, и от этого спокойного принятия конца Андрею было ужасно, в разы хуже, чем когда кричали и злились.       — Улица опекунство не оформит, — сказала, пытаясь вернуть себе привычную строгость, и тут же не выдержала, встряхнула Андрея за плечи, заглянув в глаза. — Ну что тебе надо? Чего не хватает? Я вам все дать пытаюсь, а вижу, что тебе недостаточно… Мне больше нечего предложить, Андрей. Мне как быть — за тебя, если ты сам за себя не можешь?..       Она стерла слезы рукавом белой домашней кофты и поджала губы.       — Вас посадят, — сказала тихо, но твердо. — Всех. Ты не понимаешь, Андрей. Их всех сажают или убивают вообще. Это не закончится чем-то иным — никогда не заканчивается. Я тебя каждый раз хоронить готова, когда к пацанам своим идешь, Андрей. Андрей. Господи. Они же маленькие. Они же бессильные все. Думаете, что по законам улицы живете? Так мир улицей не ограничивается. Дальше идет. Жизнь больше, чем одна улица, Андрей. Вас же много — поэтому и кажется, что ничего страшного, когда кто-то исчезает, а это люди всё… Зачем на пустом месте умирать? Зачем себе жизнь тюрьмой перечеркивать? — она судорожно вздохнула. — Улицу перерастают, Андрей. Перерасти и ты, пока не поздно, — иначе всё, конец… Слышишь меня? Господи! Ты же вообще меня не слышишь!..