Куда податься

      Ночью опять ударили морозы. Талая вода замерзла, редкие лужи покрылись коркой белого льда и в школу Андрей шел, поскальзываясь на ровном месте.       Руки болели. На опухшей скуле краснел свежий синяк — бил вчера Вахит сильно. Орал на них минут десять, пока его голос не сел, и он закашлялся, сплевывая прямо на пол качалки, и закурил. Гвоздю прописал несколько раз подряд — впервые бил так кого-то из своих на памяти Андрея. Махал перед ним ножом и обещал отрезать все пальцы сразу.       Кроме них в качалке никого не было, и Зима приказал им до завтрашних сборов предупредить всех универсамовских, что с Разъездом нейтральные отношения держать теперь не получится. Сказал, что нужно быть осторожней — внимательно посмотрел на каждого по очереди и молча подождал, пока дойдет смысл его слов.       Гасить могут и по одному. И тогда их разборки превратятся в тихую, подлую войну, которую Вахит презирал.       Однако, сказал, смотря в пол:       — К старшим не пойду. Вряд ли словами решим.       — Может, как-то… — начал Кегля.       — Че? Палец компенсировать?       И теперь Андрей чувствовал легкую, покалывающую тревогу буквально после каждого шага. Страшно стало за всех: даже за Ирину Сергеевну с Юлькой, потому что вдруг показалось — мало ли. Никто не мог ничего обещать. Никто не ручался за безопасность, Универсам не гарантировал защиту — в лучшем случае только месть. О худших даже думать не хотелось.       Казалось, пацанские принципы соблюдались только в кругу одной конкретной группировки, а за ее пределами не было ничего, что нельзя было бы нарушить.       Иначе как объяснить изнасилованную девочку четырнадцати лет? Отрезанный палец? Подкинутый пистолет? Расстрел старшего?       Как объяснить, почему придуманные для всех принципы на всех не работают?       В школе отсидел первые два урока, бездумно пялясь в парту перед собой. Назира пыталась что-то рассказывать, но Андрей отвечал ей так бездумно и невпопад, что она очень скоро бросила все свои попытки и до конца урока на него не смотрела.       Марат кивнул ему первым, но ни на одной из перемен не подошел. Только смотрел на него пристально, внимательным взглядом выхватывая каждую царапину на чужом лице. Тревога Андрея не отпускала, шла по пятам школьными коридорами, дышала в затылок в сыром прохладном гардеробе, наступала вместе со школьниками, бегущими навстречу.       Больше всего выбивало неведение. До сборов еще долгих четыре урока и одно занятие в музыкалке и только потом — привычный снег коробки и знакомая злая толпа.       И хоть какая-то определенность. Хоть какой-то план действий.       Вахит остался в качалке на ночь на случай, если придут старшие с Разъезда. Дино хотел остаться вместе с ним, но Зима махнул рукой: не нужно. Хотел подумать в тишине, пораскинуть мозгами возможные варианты.       Андрей обещал забрать Юльку из сада, потому что Ирина Сергеевна работала допоздна, и за одно только утро она напомнила об этом раза три. Андрей кивал и покорно соглашался, обещая не забыть, а сам представить не мог, чем закончится сегодняшний день. И это тоже тревожило, покалывало пальцы, болело какой-то странной, сжатой болью нераскрытых легких, давящей на грудь.       После четвертого урока, который тянулся особенно медленно, как стекающий с ложки мед, Андрей уже засобирался к Зиме в качалку — потому что ждать не было сил. Казалось, его напряженная взвинченность была на виду — иначе не объяснить, почему его так боялись. Андрей замечал, как все буквально отшатывались, когда он шел по коридору, как бросали на него быстрые несмелые взгляды и тут же отворачивались, втягивая голову в плечи.       Андрей непонимающе смотрел им вслед.       — Ты как смерть с косой ходишь, — пояснил Марат, видя его недоуменный взгляд, — поэтому и боятся, — он пожал плечом. — Я серьезно, у тебя такой вид, будто ты сейчас кого-то отхреначишь.       Зато Марат не боялся — смотрел с усмешкой, наклонив голову набок. Его веселые искрящиеся глаза расходились морщинками к вискам, острый, недоверчивый взгляд смеялся — он был своим. Ничего из того темного и страшного, что было в Андрее, его не пугало.       Марат ушел, оставив его в коридоре одного.       Он ничего не спросил ни про разбитую морду Васильева, ни про эту тяжелую, звериную ярость, которой веяло от Андрея за версту. То ли потому, что сам всё понимал, то ли потому, что было откровенно все равно.       А все-таки — всё время как-то держался рядом: незаметно, тенью скользя по чистым школьным коридорам. Андрей остался до шестого урока, смотря в окно и к концу даже перекинувшись парой слов с Назирой — она просияла, заулыбалась смущенно и, отвечая ему, наклонилась совсем близко, несмело прижавшись плечом. Юная, светлая, мягкая. Андрею было страшно приближаться к ней своим избитым лицом.       После шестого спешил идти по коридорам, быстрей в музыкалку и потом на сборы — чтобы время бежало, текло сквозь пальцы как можно скорей, чтобы неведение больше не дышало в затылок.       Оно и дышало-то совсем недолго — пока кто-то не ударил по голове со всей дури. Андрей споткнулся, чуть не упал, а голова закружилась, в ушах зазвенело, дезориентируя на пару секунд. Кто-то схватил его за плечи, швырнул в угол, где ни школьники, ни учителя практически не ходили.       Андрей выпрямился, посмотрел на человека напротив — и не узнал. Понял только, что группировщик — понял по бритой башке, фингалу под глазом и сбитым костяшкам.       Понял, что пришли именно за ним по осознанному, очень концентрированному злому взгляду.       Разъезд. Не потому что узнал, а потому что не мог быть кто-то другой.       Даже разговаривать не стали — Андрей бросился первым, ударил по челюсти, зарядил вторую руку в печень, но не успел: пацан въебал ему по ноге, как-то тяжело, больно, прямо по колену, так что ноги подкосились. Разъездовский сбил его с ног, повалил на пол — и потом долго катались по деревянному паркету, выложенному елочкой, лупя друг друга куда придется. Ребра болели, пацан с Разъезда бил по ним кулаками, дергал на нем рубашку, пытаясь добраться до шеи и придушить, Андрей вырывался, молотил ногами по полу, со злостью сжимая зубы — скинуть его не получалось, а злые кулаки всё летели в лицо. Пальто бил в ответ, пытался пару раз по морде, но все время промахивался, а потом просто выставил руки перед собой, чтобы чужие удары его не достали.       Дыхание перехватывало. Боли не было — только какая-то отчаянная злоба, подогревавшая следующий рывок.       Разъездовский сел сверху, придавливая Андрея к полу, и замахнулся — так, что никакой блок удержать не получилось бы. Первый удар пришелся в нос. Потом была челюсть, глаз, лоб, ближе к виску, еще несколько неточных ударов, не наносящих урон — и так, пока сил сопротивляться не осталось совсем.       Потом всё закончилось. Сверху резко что-то загрохотало, послышались маты, вес чужого тела исчез, и Пальто так и остался лежать на полу, смотря в высокий, выбеленный потолок школы.       Голова кружилась. Казалось, что он мог упасть, даже когда валялся, и потому шевелиться не хотелось совсем. А потом рядом с ним кто-то грохнулся и пришлось хотя бы подняться на локте, прищуриваясь. Кровь с носа тут же капнула на рубашку.       Мелькнул красный галстук.       Марат с Разъездовским валяли друг друга по полу, не скупясь на удары. Чистая выглаженная форма Суворова стала привычно пыльной, помялась, галстук перекосился, выбившись.       Марат бил от души, не жалея собственных кулаков. Андрей сморщился, видя, как Суворов заносит для удара правую. Пацан с Разъезда уже немного отлетал, и теперь только вяло размахивал руками, толком не защищаясь — и Андрей отстраненно поглядывал на драку прямо у себя перед носом, концентрируясь только на гудящей, тяжелой голове.       В какой-то момент, когда крови на его руках стало больше, чем на лице соперника, Марат поднялся на ноги и начал пинать — жестко так, по животу, по груди, по рукам, прижатым к корпусу, по голени, опять по животу.       Выдохнул, остановившись. Посмотрел на Андрея, улыбаясь разбитой губой — такой счастливый, что Пальто вмиг стало не по себе.       Марат рывком оправил форму, снял с шеи почти развязавшийся галстук, без сожалений сунув его в карман.       — Сильно тебя приложили? — спросил у Андрея, подав руку.       — Пока непонятно.       Андрей схватился за его окровавленную ладонь, и Марат резко вздернул его на ноги, отходя. Руки не разжали — Суворов скользнул по ним взглядом, и что-то в его лице отразилось непонятное, грустное — Андрей почувствовал, как чужая ладонь расслабилась, вот-вот готовая отпустить.       Андрей сжал руку Марата сильней — посмотрел ему в глаза, преодолев головокружение.       — Спасибо тебе.       Марат руку пожал, и уже привычная хищная улыбка разрослась на его лице. Окровавленные зубы в обрамлении красных-красных губ. Андрей выглядел не лучше.       Суворов подобрал сумку Андрея, цепанул за углом свою.       — Идти можешь?       — Да, конечно, — Пальто сделал на пробу неуверенный шаг. — Пойдем умоемся, что ли.       До туалета шли молча и там Марат сразу же подпер дверь их вещами. Андрей сплюнул кровь в раковину, включил воду, подставил под ледяную струю руки.       Марат стал рядом, опершись на белую кафельную стену плечом.       — У тебя на затылке кровь.       Андрей вздохнул — и сунул голову под воду. Сразу потекло на шею, кожа покрылась мурашками, воротник рубашки намок, а кровь все смывалась и смывалась, розовела, стекала в слив.       — Че за херня произошла? — наконец спросил Марат. — С хера ли теперь в школе гасят? Еще и со спины, падла.       — Есть за что, — коротко ответил Андрей.       Суворов вскинул брови.              — О, вину что ли признаешь?       — С Разъездом терки у нас, — пояснил Пальто, сплевывая. Кровь с носа все еще шла. – Махач походу сегодня будет.       — Хреново, — без сожалений сказал Марат.       — Идет еще? — Андрей повернулся к нему спиной.       — Да конечно идет, — цокнул языком Суворов, смотря в чужой затылок. — Как из ведра.       — Блять.       — Галстук свой давай.       Галстук Андрей нашарил в сумке — передал Марату, дождался, пока он смочит его в холодной воде и ляпнет на голову, плотно прижимая к ране. Капли тут же потекли вниз, и Андрей задергался, ежась и втягивая голову в плечи.       — Сам держи, — сказал Марат. — Сильнее прижми.       Суворов вымыл руки, морщась от снова открывшихся ран. Только зажившие костяшки опять кровили, набухшие и красные. Андрей с неярким, еле ворочающимся сожалением подумал об этом, смотря, как Марат держит их под водой, тяжело дыша.       Когда снова встретились взглядами — замерли на несколько секунд, напряженно разглядывая разбитые лица друг друга.       Губы у Марата были в крови.       Андрей спросил, когда пауза начала перерастать в неловкость:       — Не скучаешь по этому?       Марат отвел взгляд, вытер губу рукавом формы — только размазал кровь по щеке. Долго искал на полу что-то, собираясь с мыслями. Сказал наконец:       — То что мне это привычно, не значит, что мне нравится.       — Ебла бить не нравится? — еле заметно усмехнулся Андрей. — А когда побеждаешь?       — Ты хотел сказать всегда?       Марат ехидно ухмыльнулся, и губа снова закровила, выступила крупная красная капля снизу, задрожала, медленно-медленно поползла к подбородку. Марат снова размазал ее рукавом.       Андрей убрал наконец платок с затылка, опять смачивая его в холодной воде.       И почувствовал вдруг: тревога прошла. Будто самое страшное — ожидание — закончилось, и теперь он точно знал, что будет дальше.       А дальше будет только кровь, боль, удары и тяжелая, густая злость. И это будет понятно и привычно. И Андрей точно знает, что с этим делать.       Из вопросов остался нерешенным только один. Васильев посмотрел на Марата — и тот сразу подобрался, нахмурился, наклоняя голову набок — будто ждал.       — Марат, — начал Андрей, и Суворов сразу вскинул брови на такое обращение. — Помощь нужна.       — Какая?       — Юльку из садика забрать. — Марат, кажется, выдохнул. — Ирина Сергеевна сегодня допоздна, а я вообще не знаю, когда вернусь. Я ключи от квартиры оставлю. Она тебя узнает. Сделаешь?       Марат пожал плечами.       — Сделаю.       — Спасибо. Я или сам вечером приду, или Ирина Сергеевна тогда, — Андрей засуетился. — Объяснишь ей ситуацию, она ж тебя знает в принципе, ничего страшного, думаю, я щас адрес напишу и номер садика…       — Объяснишь ситуацию — это сказать, что тебя отмудохали в подворотне?       — Как угодно, Марат.       — У группировщика три пути, — веселился Суворов, — ментовка, больница, морг.       — Забыл про Комсомол.       — Падла.       Андрей написал адрес Ирины Сергеевны, номер детского сада и группы, где была Юлька, и передал листок Марату вместе с ключами.       — Посидишь с ней там? Еду в холодильнике какую хочешь бери.       — Не вопрос.       — Спасибо большое, выручил, — Андрей легко коснулся чужого плеча — положил мокрую ладонь, сжал, слегка улыбаясь. — И за этого спасибо… Как его там?       — Фура.       — Ага. Давай.       — До встречи.       Андрей подхватил свою сумку с пола, вылетел из туалета, чувствуя, как кровь стекает и с носа, и с затылка. Уже в гардеробе, забирая куртку, недоуменно посмотрел на свою ладонь, которая помнила и остроту чужого плеча, и кровавую влажность протянутой ладони — и снова всё стало привычно, знакомо и даже почти хорошо, когда Марат улыбался окровавленными губами.       Улицы опять оттаивали, выдыхали после морозной ночи, сбрасывая тонкую ледяную броню — асфальт был мокрый, солнце мягко поглаживало своими лучами землю, Андрей щурился, все время держа сжатыми кулаки.       Начать решил с коробки и не прогадал: пацаны уже собирались, на час раньше, с озабоченными лицами, с мрачными, угрюмыми взглядами — они стояли там, жавшись друг к другу, плечом к плечу, недоверчиво осматривая мир и заранее готовясь к удару.       — Пацаны! — крикнул, залетая на коробку, Андрей.       — И на тебя кинулись? — сразу спросил Зима.       Обступили его, стали вокруг плотным кольцом.       — Фура с Разъезда, — выдохнул Пальто. — Налетел со спины, сука, я еле отбился.       Зима кивнул.       — Они сегодня всех наших по школе гасят, — пояснил Вахит. — Не по-пацански это, на нейтральной территории разборки устраивать. Захотели бы — пришли б сюда поздороваться, так они, как шакалы, по одному вылавливают. Мрази поганые.       Зима обернулся вокруг себя, чтобы осмотреть каждого. Достал кастет.       — Сейчас всех наших дождемся и пойдем.       Загудели, закричали одобрительно. Андрей осмотрел скорлупу: практически все стояли со свежими, новенькими ранами и синяками.       Зима прикурил, встречаясь с Андреем глазами.       — В качалке цепи лежат, — задумчиво проговорил Вахит. — Штук шесть или семь, недлинные, метр максимум. Сходи с пацанами, возьми.       — Цепями бить будем?       — А че те, привыкать? Не ты палец Хлысту рубил, а, Пальто?       — Я не рубил.       — Ну держал-то ты. Не рубил он.       Зима сплюнул на землю и растер носком ботинка снег. Злился — на них и на ту кашу, что они заварили. Если б просто отпинали разъездовских, может, и разошлись бы по-мирному, царапнув друг друга в полсилы, а сейчас приходилось разбираться на уровне открытого, кровавого конфликта, а не среди старших.       Андрей внимательно посмотрел на Вахита, наклоняя голову.       — А че ты к старшим не пошел все-таки?       На какое-то короткое, ничтожное, незначительное время на лице Зимы мелькнула раненая уязвленность, болезненная слабость человека, который не знает, что делать. Мелькнула и пропала — Вахит тяжело посмотрел на него в ответ.       — А потому что за отрезанные пальцы по-любому бьют, Андрейка. Здесь разговор не канает.       — Ты бы тоже бил?       — Конечно. А ты нет, что ли?       Андрей кивнул.       — Всё, иди за цепями. Троих минимум с собой возьми.       А дальше было только холодное, стылое предвкушение. Универсам собирался, толпа росла, ширилась, плевалась, смотря по сторонам, галдела, гудела нестройным хором поддержки, если кто-то говорил. Сжимались окровавленные кулаки. Резали воздух хищные взгляды.       Многие держали в руках ломы, кто-то набивал карманы камнями, кто-то подбирал старые, разломанные надвое кирпичи. Минимум у троих Андрей заметил кастеты — и сам наматывал на руку толстую, тяжелую цепь.       Зима крикнул:       — Погнали, пацаны!       И толпа загудела, двинулась в сторону, поползла по заснеженным улицам, резкая, острая, страшная.       Шли к месту, где собирался Разъезд. Андрей смотрел в затылок Вахита, чувствуя, как кровь на собственном запеклась, стянула кожу вместе с волосами, и теперь ныла, болела какой-то глухой отвлекающей болью — а Зима все шел впереди, не меняя шага, не допуская и тени сомнения в своей решительной, спокойной фигуре.       У Пальто кружилась голова, и смотреть Вахиту вслед было проще, чем вертеть башкой, оглядываясь по сторонам.       Встретились ближе к гаражам и поняли: Разъезд тоже на них шел.       Остановились, смотря друг на друга, и Андрей видел такие же злые, решительные лица пацанов напротив, такие же сжатые кулаки, фингалы под глазами, царапины, пар изо ртов — всё, как у них. Крепче сжал цепь.       Непонятно, кто рванул первый. Наверное, разъездовские. Не Вахит точно — Андрею показалось, он дернулся даже после Рыбы с Али, стоявших в первых рядах.       А потом сошлись — и стало неважно, кто первым напал. Андрей на пробу взмахнул цепью — и сразу ударил какого-то парня по лицу. И испугался, когда бледное, озлобленное лицо вмиг перекосилось от боли: пацан упал к его ногам, закрывшись ладонью, а конец цепи вернулся к Андрею обратно, ляпнул по ноге, уже потеряв силу замаха, — так сильно, что нога задрожала, будто по ней ударили тесаком.       Бил левой. Пинал тех, кто падал на землю. Вылавливал в кричащей, шумно дышащей, громкой толпе знакомые лица — бил разъездовских со спины, толкал, сжимал тяжелую, тянущую к земле цепь.       Били в ответ — с одним сошелся надолго, порвали друг другу одежду, затрещал в чужих руках воротник школьной рубашки. Андрей оттолкнул его коленом и парень дернулся в сторону, согнувшись. Получил то же колено в морду и упал, держась за челюсть окровавленной рукой.       Андрей ударил цепью еще раз — взлетела стальная змея, взвившись в воздухе, ляпнула по лицу — Пальто увидел, как пацан зажмурился после удара совершенно по-детски — и тут же хлынула кровь с разбитого носа и с широкой, некрасивой раны на щеке.       Кто-то схватил Андрея за плечи, перекинул руку через горло, взяв в удушающий, и потащил назад, пока Пальто молотил ногами, пробуя опереться на холодную, окровавленную землю. Намотанная на руке цепь звенела, болталась бесполезной тяжестью. Андрей пытался бить парня сзади, а попадал только по рукам, по собственному опыту зная, что это совсем не больно.       Кто-то пнул его по ноге, потом прилетело в живот — рефлекторно захотелось согнуться, но за шею все еще держали. Мелькали лица перед глазами, дергающиеся темные силуэты, пропитанные злостью уходящей зимы, чужие ноги, ботинки, звон цепей, падающие люди. Месилово было злобное, ожесточенное — и вдруг стало почти непонятно, где свои.       Шею с захвата отпустили. Пальто почувствовал, как пацан падает, разжав руки, и Андрей упал за ним следом, пытаясь отдышаться.       Потом, когда холодный, легкий воздух отрезвил, наполнив силами, поднялся, разворачиваясь к пацану. Это был Искандер. Андрей сплюнул рядом с его ногой — и опустил цепь на чужое тело. Раз, два, три, представлял, что бьет плетью, но цепь была в разы тяжелее, и рассекала пространство не так просто, как свистящий хлыст. Искандер заорал, сжимаясь, и Андрей всё бил его цепью, видя, как сквозь белую рубашку проступают кровавые пятна, и что-то в звенящей до сих пор голове не могло успокоиться, наполняясь не жестокостью, а тотальным, страшным безразличием, за которым не было даже злости — только пугающая своей однозначностью цель.       И Андрей шел к ней удар за ударом, бездумно, глухо к чужим крикам и всему, происходящему на фоне, пока кто-то не въебал по лицу.       Развернуться Пальто не успел — прилетело уже по челюсти и тут же — по носу. Стал молотить кулаками в ответ — выхватил взглядом светлые волосы какого-то парня, его нахмуренные брови и карие глаза — и ударил в живот.       Бил, пока кто-то не заорал про ментов — и тут же рассыпались кто куда, поотпускали друг друга, сваливая.       — Погнали быстрей, — Зима дернул Андрея за локоть, скользнул по руке к запястью, сжал его да так и не отпустил, таща Васильева за собой. — Пальто, блять, активней двигайся!       Спрятались за гаражами, по пути подхватив Дино с Али и Лампу — последнему совсем досталось, он стоял, покачиваясь, и Андрей придерживал его за руку, пока тот стирал кровь с лица.       — Сейчас по домам, — сказал Вахит, шмыгая разбитым носом. — Все идти могут? Лампа?       — Да, я…       — Альберт, блять, — Зима стал с другой стороны, тоже поддерживая его под локоть. — Дино, проследи, чтоб дошел.       Дино кивнул, воровато оглядываясь, и вышел таки из-за гаражей. Лампа пошел следом.       Зима окинул Пальто с Али внимательным, изучающим взглядом.       — По домам все, — повторил он, выходя из укрытия. — Завтра в четыре сбор, если что — я в качалке.       Андрей с отвращением выбросил цепь в снег.       Как добирался до дома, помнил смутно. Адреналин схлынул, морозная прохлада пришла на смену боевой сосредоточенности, и стало так мягко и лениво двигаться, что вариант осесть в ближайшем сугробе больше не казался чем-то странным. Только потом понял, почему мутилось в глазах: кровь то ли со лба, то ли с брови стекала на ресницы, но на удивление ничего не болело. Или болело не так сильно, как тошнило.       Еле переставляя ноги, брел по одетым в сумерки дворам, смотря только вниз, чтобы голова не кружилась еще больше. Люди, наверное, шарахались. Андрей не видел. Андрею не было никакого дела.       — Твою мать, — сказал Марат, как только открылась дверь. — Не шуми, Юля заснула недавно.       — Ты сам ее уложил?..       — А кто ж еще? Ментовки твоей нет до сих пор, — Марат поморщился. — Блять, ты щас заляпаешь все. Иди в ванную.       Андрей пошел — как был, в обуви и в верхней одежде. Марат закрыл за ним дверь.       — Сядь, — он кивнул на бортик ванной. — Аптечка есть?       — Да.       Помолчали. Голова раскалывалась, глаза резало от яркого света. Андрей смотрел в пол, на поплывшие разводы серой грязи под обувью — те так некрасиво выглядели на чистой, аккуратно выложенной плитке Ирины Сергеевны, что сразу потянуло убрать.       — Ну, блять, где? — повысил голос Марат. — Аптечка.       — На кухне в шкафу… Слева.       Марат ушел, зачем-то прикрыв за собой дверь. Андрей снял куртку и тут же закрыл глаза, вцепившись в бортик ванной, чтобы не упасть, и с его опущенной головы несколько капель крови капнули прямо на кафель.       Голова гудела, звенело в ушах, глаза слезились из-за разбитого носа — и как-то разом навалилась усталость, цепляясь за мягкое, как вязаный шарф, чувство домашней безопасности знакомых стен.       Марат вернулся, передвигаясь слишком громко для разбитого состояния Андрея. Держал в руках прямоугольную кожаную аптечку, издали похожую на кирпич. Кинул ее, раскрытую, в раковину и достал одноразовую марлю, смочил в воде, придирчиво оглядывая содержимое.       Сказал задумчиво:       — Есть йод.       Андрей медленно помотал головой.       — Не надо. Потом не отмоюсь.       — Тогда водой.       Суворов подошел к нему, занес руку над головой, жестом показывая, чтобы Андрей посмотрел вверх.       Дотронулся до раны на лице, и Андрей наконец понял: бровь. Вот откуда так сильно текло. Марат заслонял собой яркую, навязчивую лампу на потолке, и сидеть с задранной башкой было не так больно, как раньше.       А вот марля в его руках казалась наждачкой. Андрей пытался не вздрагивать, но зубы сжал с такой силой, что, когда хотел спросить у Марата про Юльку, почувствовал, как челюсть свело.       Марат плотно прижимал марлю к его ране, держал так несколько секунд, потом поднимал и смотрел, как кровь снова начинала идти — и опять прижимал марлю к разбитой брови.       — Здесь бы зашить по-хорошему, — сказал, нахмурившись.       Андрей только отмахнулся.       — Юлька в такое время не спит обычно, — проговорил медленно, закрыв глаза.       — Она устала. Мы в пиратов играли, там… я вазу разбил, короче. — Андрей усмехнулся сквозь разбитые губы. — Но убрал уже, всё норм.       — Спасибо.       Андрей раскрыл глаза — и сразу встретился с тяжелым, нахмуренным взглядом Марата. Смотрели друг на друга недолго — Марат цокнул языком, опять стирая кровь.       Поджал губы, как-то поспешно отвернулся, смачивая марлю. Снова ляпнул ее Андрею на бровь — и ледяная вода потекла по виску, за ухо, часть стекла на глаз, и Андрей заморгал, зажмурился, стараясь не шевелиться.       — Капец тебе досталось, — тихо проговорил Марат. — Менты приехали в итоге?       — Мы цепями били, — рассказал Андрей, игнорируя вопрос. — Зима сказал в качалке взять. Они тяжелые такие…       — Ты бил?       Андрей снова посмотрел Марату в глаза — не было там ничего. Ни осуждения, ни усталости, ни интереса — вопрос сухой, как обветренная кожа. Никакого тепла.       — Я бил.       Марат поджал губы — и снова провел марлей по разбитой брови. Он стоял так близко — согнувшись, нахмурившись, у чуть разведенных ног Андрея — так, что его дыхание чувствовалось на лице — последнее, что чувствовалось на избитом, окровавленном лице. И совсем слегка, незначительно, ветрено, несерьезно, но — было не по себе. Что-то странное ворочалось внутри, когда Марат смотрел ему в глаза.       — Держи сам, — он прижал окровавленную марлю к брови, и Андрей поднял руку, нашел его пальцы, положил свои поверх мокрой ткани и пальцев Марата — тот убрал их сразу же и тут же полез за новой. Оглянулся на Андрея, недовольно цокнув языком. — Блять, костяшки еще…       — Да фиг с ними. Затылок посмотришь?       Марат кивнул, как-то совершенно не думая положил ладонь на голову Андрея и опустил ее, подвинувшись. Стал совсем близко — так, что Андрей почти упирался макушкой ему в живот.       — Здесь засохло всё. Я не буду трогать.       Андрей видел, как Марат, стоявший в одних носках, наступил в лужу, натекшую с его собственных ботинок. И всё равно не сделал шаг назад, будто не обратил внимания на такую мелочь.       Рука Марата всё лежала на голове. Он что-то ковырял в ране или около — Андрей не понимал. Чувствовал аккуратные движения холодной марли, но, кажется, всё вокруг пореза, не касаясь самого очага.       Голова гудела и к этому непрекращающемуся гулу теперь добавилась острая, взрывная боль, как когда дотрагиваются до синяка. Андрей смотрел на ноги Марата, пытаясь сосредоточиться на чем-то другом — а боль поднималась отовсюду, засела даже в плече, как болят ненатренированные мышцы после тяжелых занятий. Это всё от цепи, которой Андрей размахивал в замесе, как плетью.       Края незаправленной рубашки Марата колыхались в такт его дыханию. Одна ладонь лежала на голове, палец касался уха, и Марат то немного надавливал, то расслаблял руку — Андрей отзывался на каждый его жест, вертя головой, чтоб ему было удобней. Марат как-то шумно задышал там сверху, как вдруг скользнул рукой за порванный ворот рубашки, прошелся, не больше чем на расстоянии ладони, по спине, вдоль позвоночника, стирая натекшую за день кровь — и вернул руку обратно к краям раны.       Мурашки пробежали по коже и так и не прошли — то ли от холодной воды, то ли от самого движения, резкого, взбалмошного, быстрого, будто не дотронулся толком — украл.       Андрей тяжело, судорожно вздохнул — в голове мутилось, Марат стоял так близко, что вмиг стало как-то душно. Поднялся удушливый жар по груди, скользнул на шею и приютился в щеках — и что бы ни случилось в следующие несколько секунд, Андрей был уверен, что не поднимет взгляд.       Тревога снова забилась в груди — только теперь какая-то иная, какая-то совершенно незнакомая, как трепет крыльев у мотылька, как ночные бабочки, которые бросаются на фонари, и Андрей сжимал пальцами свободной руки бортик ванной, не зная, как прогнать ее из тела и мыслей, как Марат отошел.       Сделал шаг назад, отложил окровавленную марлю в раковину и взял новую, замучено вздохнув.       — Стала меньше идти?       Как тяжело Андрей думал о том, что не поднимет взгляд — так же легко и посмотрел на Марата, когда тот спросил.       — Ну убери руку, — мягко сказал Суворов, наклоняясь все ближе, пока Андрей не отнял бинт от лица. — Мда.       Вся марля была в крови — абсолютно вся. Будто изначального белого цвета не существовало вовсе. Часть стекла Андрею на пальцы, часть засохла в брови, на переносице и на виске — Марат забрал марлю и быстрым ловким движением выбросил в раковину.       Снова полез в аптечку — теперь за лейкопластырем. Оторвал небольшой кусок и наклонился совсем близко к Андрею, опять так непривычно близко, что стало жарко. Боль отошла на второй план, вернулась прежняя тревога. Андрей сглотнул, а Марат, нависая над ним, старательно лепил пластырь на кожу, сильными движениями разглаживая края.       — Да блять!       Выбросил окровавленный смятый кусок, каким-то легким, необдуманным жестом стер кровь с раны сначала большим пальцем, потом — ребром ладони.       Андрей терпел: и режущую боль, и теплое дыхание на щеке.       Марат оторвал следующую полоску — теперь побольше. Снова приблизился к Андрею с каким-то азартом, облизал губы, опять задышал в лицо, закрыв головой лампу — и размашистым, быстрым движением налепил пластырь на рану, пытаясь стянуть края. Разгладил указательным и средним и чуть-чуть отстранился, оглядывая свою работу.       Встретились взглядами — тяжело, непонятно. Снова стало душно. В маленьком пространстве ванной не помещались слова. Марат сделал шаг назад и ненатурально, натянуто улыбнулся.       — Готово, боец. Остальное сам.       Он закрыл аптечку, собрал окровавленные бинты и ушел. Зашумел где-то на кухне, пока Андрей медленно пытался подняться. Голова снова закружилась, но тошнить однозначно стало меньше. Андрей посмотрел на себя в зеркало — Марат не притронулся ни к до сих пор кровящему носу, ни к разбитым губам.       Васильев смыл кровь, наклоняясь над раковиной. Долго держал под ледяной водой руки, задумчиво смотря вниз. Завтра нужно будет как-то объяснить Ирине Сергеевне свой вид, а потом слушать ее вполне справедливые упреки и видеть сложенные домиком брови, надломленные от собственного бессилия.              Обернувшись, Андрей вздрогнул, увидев Марата. Тот стоял, прислонившись плечом к косяку и смотрел исподлобья, нахмурившись, сложив руки на груди. Его школьная форма опять привычной расхристанностью бросалась в глаза и так ему шла, как не шел ни один красный галстук на шее.       Андрей улыбнулся, как-то осматривая Марата всего — такого, каким запомнил его до предательства. Даже его разбитые в утренней стычке губы и расхреначенные кулаки — всё в Марате было по-прежнему, знакомо и легко.       И какая-то жалкая, стыдящаяся самой себя нежность коснулась груди, засела там, юркнув под ребра.       Марат его взгляд не выдержал — чуть ли не в первый раз. Опустил глаза в пол, скользнул ими в сторону раковины и снова посмотрел на Андрея — теперь с вызовом, с наглостью, цепким острым взглядом, тоже знакомым до боли под кожей.       — Че такого у вас стряслось, что на нейтральной гасят?       Спросил, кажется, просто чтобы спросить, не более.       Андрей пожал плечом.       — На Рыбу налетели, избили. Разъездовские. Зима послал догнать, а Гвоздь там…       Андрей замер, поджав губы. Стало как-то дико произносить это вслух — когда говоришь не с универсамовским, опираясь вдруг не столько на пацанские понятия, сколько на признание собственных действий, произнесенное вслух.       Марат молча смотрел на него, не подгоняя.       — Он Хлысту палец отрезал.       Марат сжал зубы. Сильно так, что заиграли желваки, нахмурился, тут же опустив взгляд — и каким-то быстрым, вороватым движением коснулся собственного уха, сразу складывая руки на груди.       — Ясно, — проговорил глухо.       Андрей спросил:       — Чай хочешь?       — Не, — Марат покачал головой, спиной делая шаг назад. — Я пойду.       Он вышел в коридор, начав собираться. Влез в кроссовки, накинул синюю куртку с шарфом, перебросил через плечо лямку от сумки и посмотрел на Андрея каким-то тяжелым, слишком серьезным взглядом.       Долго блуждал глазами по его лицу, цепляясь за новые царапины, раны, синяки. Внимательно смотрел, пристально, не задерживаясь почему-то на глазах.       Сказал наконец полушепотом:       — Я не жалею.       И — развернулся, открыв дверь, засовывая руки в карманы, шмыгнул в подъезд, побежал вниз, не дожидаясь лифта. Протянутую для прощания руку Марат не заметил — Андрей так и остался стоять с ней в коридоре, чувствуя, как сквозняк гуляет по ногам.