Куда податься

      Третье разбитое стекло за утро. Андрей вздохнул, отходя от осколков, рассыпавшихся под ноги. Заработал мотор, и Сено с Гвоздем и Дино навалились на капот, останавливая машину.       Вахит достал нож.       — Четыре рубля, дядь.       — Неделю назад же три брали, — возмутился водитель, вцепившись в руль.       — А вы у нас постоянный клиент, значит? — Сено заржал.       — Давай три, ладно, — Зима махнул рукой. — Ментам скажешь — закопаем.       — И окно опять расхреначили… — мужичок оттянул карман, отсчитывая деньги. — Что ж вы за люди такие.       — А че ты такой не сговорчивый второй раз подряд? — Вахит взял рубли. — Езжай, счастливой дороги.       Поржали. Андрей с Дино откатили шину. Спина под курткой вспотела и было жарко и душно, как в бане. Весна наступала легко и неумолимо, крадясь по дворам и растапливая снег — текли робкие ручейки по улицам, мокрый асфальт блестел на солнце.       — Еще одна едет! — крикнул Лампа с труб.       — Пацаны!       Андрей снова вцепился в мокрую холодную резину. Пальцы ныли. Красная девятка набирала скорость, и шины они с пацанами выкатили слаженно, хорошо так, что тормозил водила с визгом и матами из открытого окна. Послал Зиму, когда тот еще не дошел до машины — и Вахит улыбнулся, с ноги выбивая зеркало.       — Четыре рубля проезд, уважаемый.       — Вы че, охренели совсем?       — Я щас колеса пробью, будешь с нами денек коротать.       Зима махнул ножом перед носом водилы.       — Давай-давай, шустрее. У нас тут на поток всё поставлено.       Дино сплюнул. Андрей поудобней перехватил лом.       — Еще одна! — крикнул Лампа.       — Ну вот, видишь, не задерживай.       Мужик отслюнявил деньги, не переставая чертыхаться себе под нос.       — Благодарю, уважаемый, — Зима улыбнулся, делая шаг назад. — Парни, одну откатите.       Гвоздь с Сено откатили шину на край дороги и тут же, когда проехала мимо красная девятка, вернули обратно.       Машин сегодня было как никогда много. В редких перерывах Дино переглядывался с Андреем, только подкурив им обоим сигареты:       — Ладно идем, а, Пальто?       — Как никогда, — улыбнулся Андрей, затягиваясь.       — Сюда б на постоянку кого поставить… Надо Зиме предложить потом.       — Здесь ментов нет-нет, да вызывают.       — Да они пока приедут, мы еще двадцатку стрясем как нехер.       — Ага, хорошо бы.       — Зима! — крикнул Сено. — А Разъезд на это место не претендует?       — А в Разъезде не додумались пока здесь стоять, — Вахит ухмыльнулся, подойдя к Андрею с Дино. — Дайте закурить, парни.       — Держи, — Дино протянул пачку. — Они там гаражи вскрывают вечно, им до дорог дела нет.       — Место потому что жирнющее у них, — сказал Зима, задумавшись. — Вон вы сколько с одного гаража притащили, на полринга барахла было.       Гвоздь с Сено закивали.       — А у них на улице таких завались, — хмыкнул Гвоздь. — Хоть каждый день выноси.       — И че ты предлагаешь? — нахмурился Зима.       — Да ниче не предлагаю. Просто говорю, что с жиру бесятся.       — А их сколько человек там? — спросил Сено.       — Как нас примерно, — ответил Андрей. — А че такое?       — Да просто, — пожал плечами, перекрикивая ветер. — В прошлый раз легко с ними справились, вот и всё. Не готовы они ни хрена.       — К чему не готовы? — вскинулся Вахит. — Ты договаривай.       — Улицу держать не готовы! — крикнул Сено. — Мы их вон за минуту положили всех. Детский сад, блин. Я вообще слышал, они на нас зубы точат. За тот случай еще и за территорию.       — От кого слышал? — спросил Зима, переходя дорогу, чтобы стать к Сено вплотную. — Кто это такой умный базарит?       — Да говорили там, Зима… — Сено замялся. — У них еще старшие ситуацию с Талгатом на вас спихнуть хотят, не ровен час, придут к Кинопленке крысятничать. Их хоть припугнуть надо!       — Че ты раньше-то не сказал, блять? — Зима отвесил смачную затрещину. — Мы тут нейтралитет с ними держим, а они, значит, нас оклеветать хотят? Не по-пацански это.       Парни закивали. Андрей проглотил про себя замечание, что оклеветать никого не получилось бы: в случае с Талгатом за Универсамом реально был косяк, и Зима прекрасно об этом помнил, но делал всё, чтобы не вспоминали другие.       — Я и говорю: борзые слишком стали, — просиял Сено, как-то вмиг расслабившись. — Спросить с них надо по такому поводу.       — Спросим, не переживай, — Вахит выбросил сигарету под ноги. — Обязательно спросим.       — Пацаны, едет! — крикнул Лампа.       Рванули поднимать шины. Зима достал нож.       В этот раз пришлось драться. Вытянули парнягу из тачки, а он как замахнулся на Вахита, сходу разбив тому нос. Андрей с Гвоздем налетели с обеих сторон, повалили на землю, ударив по ребрам пару раз. Водила закрыл башку руками, сжался, пока Зима осматривал его карманы, шмыгая окровавленным носом.       — В качестве компенсации возьмем десятку, — сказал Вахит, поднимаясь. — Не обессудь.       — Всё, давай, освобождай дорогу, — Дино дернул его за локоть, поднимая на ноги. — Поживее, а.       Поживее не получилось: парень дергался в ожидании очередного удара, пока они стояли вокруг, спрятав руки в карманы. Зима дал команду отойти, и только тогда водила наконец сел за руль — все время оглядываясь и подрагивая руками. Завелся не сразу, машина задергалась, встала, проехала пару метров и заглохла.       Завелась с третьего раза, пока они лениво смотрели на эти быстрые судорожные копошения парня, его бегающие глаза, дрожавшие пальцы и нервные, беспокойные движения — и во всем его теле, в каждом жесте, даже в его старой машине, читался такой раздражающий, наивный, лихорадочный страх, что становилось противно. Андрей сплюнул, отвернувшись.       Машина уехала и следующей не было еще долго.       — Может, пойдем уже, а? — крикнул Лампа с труб. — Я замерз.       — Я ж говорил те тепло одеться, — выдохнул Зима. — Шарф где?              — Дак весна уже, я думал…       — Много думал, да не о том, — фыркнул Вахит. — Спускайся, свой дам.       Он отдал Лампе шарф вместе с перчатками, которые, Андрей помнил, Зима дернул с какого-то приезжего мажора, когда они щемили у кинотеатра. Перчатки Вахит практически не носил, только зря держал их в кармане потертой дубленки.       Лампа, с красными щеками и уставшим, замученным взглядом, закутался в выданный шарф и натянул перчатки, которые были ему так комично велики, что пальцы топорщились в стороны пустой тканью.       — Не заболел? — Зима приложил ладонь к чужому лбу. — Всё, иди смотри, скоро домой пойдем.       Лампа обреченно полез наверх.       Проехала очередная машина, водила в которой оказался до приятного сговорчивым. Пыхтел недовольно, сжав ладони на руле, но четыре рубля отстегнул за здрасьте, даже попрощался с ними, махнув рукой.       Потом снова стояли, курили, опираясь о бетонные столбы.       И вдруг, вдалеке, не со стороны города, наоборот, мелькнула синяя куртка. Приближалась медленно, спокойно, и через сорок метров уже нельзя было ошибиться — Марат.       Андрея прошибло холодным по́том.       Он напрягся, до последнего вглядываясь в одинокую фигуру, медленно бредущую вдоль дороги. Даже походка его — ни с кем не спутаешь.       — Оп-па… — протянул Дино, затягиваясь.       Все подобрались, Гвоздь с Сено побросали сигареты, недобро ухмыляясь, наклонили головы набок, рассматривая, — и вдруг отошли на задний план все проезжающие машины, заработанные деньги, отброшенные в стороны шины и угрозы вызвать ментов — осталась только закипающая в жилах кровь. И злость.       И злости было так много, что, когда Дино оттолкнулся от бетонки плечом, делая шаг Марату навстречу, Андрей, не задумавшись, встал между ними — и этот финт мог бы стоить ему очень дорого, если б не вмешался Зима.       — Стоять, — припечатал Вахит. — Че, охренели что ли? Он с кладбища идет.       И стало по-прежнему — холодно и тяжело. Дино разжал кулаки, отступил на шаг назад. С другой стороны дороги Гвоздь с Сено тоже вернули себе прежнюю расслабленность королей Казани, будто ничто не могло их волновать — снова достали сигареты со спичками, прикуривая.       Зима отошел, смотря на Марата исподлобья. Андрей сделал шаг в сторону, за ним второй — и все равно стал как-то между Дино и Вахитом на случай, если кто-то из них не выдержит.       Марат тем временем поравнялся с ними — окинул безразличным взглядом, чуть дольше задержавшись на Андрее — и прошел мимо, спрятав руки в карманы.       Ни один мускул не дрогнул на его лице. Ни на секунду его шаг не стал быстрей.       Это был прежний Марат — умеющий принимать бой. И, наверное, что бы ни случилось, Андрей навсегда в нем это умение будет уважать, чувствуя, как перехватывает дыхание от его спокойной готовности как пройти мимо, так и ударить первым.       И подумал вдруг: могла ли научить этому улица? Или эта смелость должна быть с человеком изначально?       Каким вообще Марат был до того, как пришился?       Андрей видел, как от его холодной уверенности Сено стало не по себе. Зима снова закурил. Андрей смотрел Марату вслед, и его синюю куртку еще долго было видно среди весенней серости и грязи. Сено не удержался и засвистел — может быть от едкой, колючей злости, что их не боятся.       — Да заткнись ты, — Зима затянулся. — Имейте уважение хоть к брату его мертвому, блять.       — Дак он сам…       — Он сам ответит, когда время придет. Успеем еще спросить.       — Уебок, — Гвоздь зло сплюнул.       — Пацаны, там Марат, что ли? — спросил Лампа с труб.       — Ну доброе утро, — Вахит как-то легко засмеялся, запрокидывая голову. — Машины смотри!       — Он же по нашим улицам не стесняясь гуляет, будто всё в порядке вообще! — осклабился Дино. — Крыса по району бегает, а мы типа не замечаем.       Вахит выбросил сигарету, сунул обе руки в карманы и тяжело, замучено вздохнул, смотря на Дино в упор. Андрей подобрался, будто сейчас могло прилететь.       — Давай его среди бела дня гасить, конечно. Иди, вон, догони. Не он же с ОКОД-овцами под ручку ходит. С патлатым этим массовиком-затейником, блять, на короткой ноге? Мозгами пораскинь, Дино. Ты его отхреначишь на улице, а он на тебя заяву напишет, потому что запомнил.       Дино отступил, с раздражением доставая сигарету. Дал одну Андрею, не задумываясь, и Пальто прикурил от его спички, чувствуя, как только сейчас нервное напряжение потихоньку стало отступать. Никто не обратил внимание, как он встал между Маратом и Универсамом.       Никто не заметил, кого он выбрал этим теплеющим утром.       Андрей затянулся, почувствовав, как дрожат руки.       — Машина!       — Погнали.       Опять по старой схеме: поднять шину, выкатить на середину полосы, бросить, подходя к тачке, сжать в руке лом. Знакомо, привычно, предвкушающе.       Стекло Андрей разбил. Захреначил по лобовому и смотрел, как в середине ширится круг, расползаясь паутинкой трещин к краям. Водила материл их на чем свет стоит — и Дино вытянул его из машины, вмазав под дых. Деньги он отдал сам, отсчитывая подрагивающими руками — и снова стало хорошо так, привычно, уверенно.       Так было в последний раз, когда вместе с пацанами резали челку Ирининому хахалю — а тот затих, замер, испугавшись, и потом Ирина Сергеевна совсем перестала его упоминать.       На следующий день, встретившись с Маратом в коридоре, оба не знали, как себя вести. Меньше всего Андрею хотелось пройти мимо — разойтись, как разошлись вчера, у труб, ничего не сказав, — поэтому Васильев улыбнулся ему, кивнул — и Марат, куда бы ни шел до этого, поменял направление, став с Андреем плечом к плечу.       — У вас Зима главный сейчас?       Спросил, даже не поздоровавшись, и Андрей пожал плечом, останавливаясь у входа в класс.       — Ну да.       — Надолго?       — А черт его знает, — Андрей поджал губы. — Никто пока не возникал.       — Ясно.       — А тебе зачем?       Марат ощетинился — и тут же заулыбался, хитро прищурившись, смотря на Андрея — как делал всегда, когда хотел вывести его из себя.       — Да просто, — пожал плечами, усмехнувшись. — Ну, так.       Его красный галстук, завязанный сегодня особенно аккуратно, бесил больше всего. Чистая выглаженная форма и он сам — неправильный в своей опрятности и в своей насмешливой, напускной расслабленности, гладкое лицо без единой царапины, развязная улыбка с каким-то превосходством в уголках губ — тоже напускным, естественно, — всё это хотелось растоптать, стереть нахрен.       Марат вальяжно перекатывался с пятки на носок, слегка запрокинув голову.       — Слухи собираю, чтоб скучно не жилось, — сказал он, и Андрей закатил глаза.       Андрей знал, что он провоцирует. Знал, что спрашивает Марат просто так, от балды, но не попасться на его крючок было сложно, а не спросить напрямую — не по-пацански.       Марат это тоже знал — поэтому и смотрел нахально, с вызовом, явно нарываясь.       И Андрей, набравшись решимости, не пошел у него на поводу.       — Ну хорошо тогда, — пожал плечами и развернулся, заходя в класс.       Марат вспыхнул, явно не ожидая, как-то беспомощно ляпнул руками в воздухе и сорвался с места следом за Андреем — громко шаркая подошвой за его спиной.       — Че думаешь, никто не сдаст вас за то, что водил разводите, а?       — Ты не сдашь, — спокойно ответил Андрей.       — Слыш! — Марат дернул его за плечо, разворачивая к себе лицом. — Я с тобой разговариваю, бля.       Девчонки в классе подобрались, замерли, напряженно разглядывая назревающий конфликт. Парни засуетились, и кто-то вышел из класса, а те, кто посмелее, медленно рассредоточились за спинами обоих на случай, если придется разнимать.       — Ты не сдашь, — повторил Андрей, демонстративно засовывая руки в карманы.       Стоять так перед заведенным, злым Маратом было не по себе. Суворов сжал зубы, заиграл желваками, смотря в упор — и Андрей уже заранее чувствовал себя, как перед ударом.       — Мне перед ОКОД-ом выслужиться надо, а с улицы новостей хер соберешь, — с каким-то яростным отчаянием проговорил Марат. — Вот вы вчера удачно подвернулись.       — Хватит херню молоть.       — Че думаешь, так и будете безнаказанно людей шакалить?       Андрей на секунду закрыл глаза — дольше не выдержал, не перед Маратом, который весь, как натянутая струна, буквально звенел от гнева.       — Ты драться хочешь? — устало спросил Андрей. — Пошли, подеремся. Только из класса выйдем.       Марат сплюнул прямо под ноги, чуть ли не дрожа от злости. У него даже дыхание изменилось — стало нервным, судорожным, тяжелым. А глаза страшные, бешеные. Глазами он походил на дикого зверька, вытащенного к людям — только и умеет, что кусать.       Марат спросил:       — Не западло со мной драться будет?       — Мне и общаться с тобой не западло.       — Придурок, — выплюнул Марат и ушел к своей последней парте, забрал вещи и вышел из класса, толкнув Андрея в плечо.       Андрей пошел за ним, наплевав на оценки, которые нужно было исправлять.       — Ну куда ты, блять, рванул? — крикнул ему в спину, и Марат, не оглядываясь, ускорил шаг. — Да подожди ты!       — Отъебись!       Андрей догнал его у лестницы и точно так же, как и Марат пару минут назад, схватил за плечо, разворачивая к себе.       Марат в ответ чуть не въебал, и Андрей перехватил его руку, небрежно отталкивая в сторону.       — У тебя ж не зажило ни хрена, замахивается он, блять, — проговорил Пальто, резко отступая назад.       — Тебя ебет? — с досадой прошипел Марат. — Хватит ходить за мной.       — Я не понимаю, че ты взъелся вообще.       — Ничего, блять.       Андрей сделал медленный вдох, сжимая и разжимая кулаки. Суворов своего добился: ударить его хотелось как никогда сильно. Злость закипала, бурлила в венах, тело напрягалось, как перед хорошей дракой, сигнализировало об опасности выбросом адреналина — и Андрей всеми силами заставлял себя успокоиться.       — Что не так, Марат?       Андрей спросил как можно мягче — и в ответ напоролся на острый, как бритва, взгляд.       Марат зарылся пальцами в волосы — мелькнули окровавленные костяшки. Повязку на правой он уже не носил, но зажило всё так себе, и Андрей увидел большие некрасивые раны, покрытые толстой коркой.       Марат, резкий, взбалмошный, смотрел на него своими темными, горящими какой-то бессильной злобой глазами.       — Да всё, блять, не так! — выкрикнул Андрею в лицо. — Даже то, что мы языками чешем, блять, не так. Какого хера вообще?       — А что мне — драться с тобой? Каждый день, как в школу приду?       — Я тебя сдал, — холодно проговорил Марат, разом растеряв все эмоции. — Я тебя сдал.       — Не меня, — пробормотал Андрей. — Ты пацанов своих сдал, а меня ты предупредил.       Андрей сказал это и на секунду — всего лишь на короткое, ничтожное мгновение — показалось, будто огромная плита спала с груди, и сразу задышалось как-то легче, полными радостными легкими, жадными до долгожданного воздуха.       — А ты че, разве не пацан? — вяло оскалился Марат.       — Я твой друг.       — Таких друзей…       — Заткнись.       Улыбнулись — устало, вымотано.       «Я твой друг» — как страшно об этом было думать и как легко оказалось сказать — вырвалась фраза, как рассыпавшаяся крупа, как пролитый чай, как что-то, что уже нельзя контролировать. Андрей сам не знал, верил он в эти слова или нет, знал только, что сказать их было необходимо — может быть, даже больше для себя, чем для Марата.       Суворов тяжело вздохнул, бросив короткий взгляд на дверь кабинета за чужой спиной.       Бессмысленная ссора какая-то получилась. Глупая, пустая. Андрей вынес из нее разве что ощущение легкости, когда понял вдруг, что Марат пытался его спасти. Спас-то в итоге не он, а Ильдар, но он тоже попробовал, и это заимело значение только теперь, когда вся ситуация как-то подзатянулась, новые проблемы стерли старые обиды, а Универсам всё пятнал свою репутацию, с трудом барахтаясь на поверхности.       Все пацанские принципы, эти строгие правила, уличные законы — всё показались Андрею однобокими и такими же пустыми, как коридоры школы во время урока. Ни один принцип не вникал в человечность. Ни один не касался сострадания. А все-таки, причастность к ним в моменте, когда стоял на коробке, грела.       Но не сейчас, когда Марат смотрел на него, как-то жалобно сведя брови к переносице.       — Че, реально теперь с ОКОД-ом мотаешься? — спросил Андрей, улыбнувшись. — Чаёк пьете?       — Джинсу варим, — с усталой усмешкой ответил Марат.       — Серьезно?       — Прикинь.       — Пойдем, покурим, — вдруг предложил Андрей.       Он обошел Марата и, даже не оглядываясь, стал спускаться по лестнице, прислушиваясь к шагам за спиной. Куртки не взяли. Стали внаглую, за школой, даже не выйдя с территории — у высокого каменного порога и окон администрации.       Андрей протянул только утром открытую пачку сигарет — Марат взял две. Одну в рот, вторую — за ухо.       Какие-то его привычки не менялись совсем.       Прикурили от одной спички. Марат затянулся, закрыв глаза, и его ресницы еле заметно затрепетали, лицо расслабилось, теряя хищные черты. В последний раз Андрей видел его таким, когда Суворов жил у них дома — когда мама будила их обоих в школу по утрам, Марат кивал, бормотал сквозь сон: «Доброе утро, Светлана Николаевна» и продолжал спать дальше, ни на что больше не реагируя. Андрей тогда накрывал его одеялом с головой и бил подзатыльники, пока Марат не начинал брыкаться, просыпаясь окончательно.       — Дай еще.       Марат выбросил окурок и протянул руку — Андрей отдал ему всю пачку. Было не жалко — а вот темный, нехороший взгляд Марата опять напрягал, как в старые добрые, от которых Андрей никак не мог отойти.       — Что опять не так?       — А говоришь, не западло, — Марат сжал пачку в ладони, и картонка под его пальцами смялась, пошла заломами посередине.       — Давай тогда обратно, — Андрей протянул руку. — Если не хочешь.       — Хочу, — Марат разжал пальцы и сунул пачку сигарет в карман.       Весна наступала, кралась на мягких лапах по снегу, и вот асфальт на дорожках, крыльцо школы и ступени магазинов уже полностью были в ее власти, а тропинки между домами, дворы и пустырь на трассе возле труб — нет. Там еще лежал снег — последний, он спрессовался, превратившись в лед, до конца сохраняя холод в своих грязных, смешанных с землей, льдинках. Но весна подбиралась и сюда: снег исходил проталинами в некоторых местах, и солнце боролось с ним, снова обрастая силой — и тревога тающего снега порой передавалась и Андрею. Он тоже знал, что всё рано или поздно закончится, как большие сугробы исчезают с промерзшей земли.       Марат достал пачку сигарет из кармана, взял одну, выбив ее красивым щелчком — и предложил Андрею.       Васильев засмеялся, но сигарету взял. Марат тоже вдруг улыбнулся, пряча смешок за фырканьем. Прикурили, как раньше, от одной спички.       — Жигу хочу, — вдруг поделился Марат. — Видел одноразовые в комиссионке.       — А, ты не про машину.       — Ну ты совсем дебил? — Суворов вздернул брови. — Не, Семерка тоже подойдет.       Поржали, затягиваясь.       Марат оттаивал, как Казань по весне, и Андрею снова сделалось легко так, спокойно. Не нужно было думать над каждым словом, можно было стоять рядом, плечом к плечу, говорить о чем-то незначительном, но интересном в моменте, и наблюдать за его резкостью, в которой совсем не было агрессии.       За блестящими живыми глазами.       — Вы что, совсем ополоумели? — вздрогнули одновременно, пригибаясь к земле. — На территории школы курить?! А ну вон пошли! Нет, стоять! Фамилии!       — Валим!             Побросали сигареты, срываясь с места — и стало так хорошо, как давно не было. Бежали рядом, поскальзываясь на поворотах и запрыгивая на тротуары, плечом к плечу, не обгоняя и не отстав, и воздух холодной свежестью забивался в легкие. Остановились за домом, и тут прорвало — заржали, сгибаясь пополам, пытаясь отдышаться.       — Ну резкая она! — улыбался Марат. — Я охренел там.       — И главное ведь не слышали, как окно открыла.       — Действительно. А это ж химица была, да?       — Она, родимая.       — У-у-у, — протянул Марат. — Мне хана.       Андрей усмехнулся, набирая воздуха в легкие.       Так и стояли долгие холодные минуты, выкуривая одну за одной. Через какое-то время закружилась голова, легкая нега пробралась в кончики пальцев — и от очередной сигареты Андрей отказался.       Опять стало холодно — промозглое сырое ощущение цеплялось за школьную форму, залазило под рукава, и Андрей ежился, втягивая голову в плечи. У Марата покраснел нос, но в остальном он держался лучше — будто не мерз вообще.       — Как думаешь, запомнила нас? — спросил Суворов, оттолкнувшись от стены дома.       — Вряд ли, — покачал головой Андрей. — До завтра точно забудет.       — Так у нас химия послезавтра.       — Тем более. А ты с каких пор расписание знаешь?       Марат пожал плечом, шмыгнул носом — и засунул руки в карманы, смотря себе под ноги.       — Домашку сделал уже, — пояснил он. — Мне трояк вообще не всрался.       — Дашь списать?       Марат посмотрел на него с напускным недовольством, будто вот-вот рассчитывал броситься на Андрея с шутливой, детской возней и несерьезными ударами — но не бросился, лишь закатил глаза, улыбнувшись, и в этом простом жесте было так много прежнего Марата, что у Андрея опять засвербело под ребрами знакомое щемящее чувство.       Школа встретила тишиной и пустыми коридорами. Вместе прошли через гардероб, вместе поднялись по лестнице, и Андрей только сейчас заметил сигарету за ухом у Марата — ухмыльнулся, кивком головы указывая на нее.       — Не, ну так тебя точно спалят.       Он положил ее в пачку — а ту, измятую, снова сунул в карман.       Стали в коридоре, напротив кабинета, где будет следующий урок, и Андрей, гоняя в голове прошедший разговор, сказал задумчиво:       — Я тебя ни разу не видел с дружинниками.       Марат нахмурился, будто говорить об этом было неприятно.       — Я с ними по улицам не хожу, — сказал тихо. — Так, помогаю иногда в штабе.       — И как тебе?       Марат не ответил. Андрей пожалел о вопросе тут же, стоило его задать. Потому что оказалось вдруг — все еще злился, и злоба эта тихо прокралась под горло, обвилась вокруг, как красный галстук на чужой шее — и Андрей понял, что никакой другой ответ, кроме как «ебал я в рот этих дружинников», слышать не хотел.       Будто Марата все еще можно было вернуть.       Будто улица могла бы принять его обратно.       Не могла. Конечно, не могла — и Марат это тоже знал, потому и пытался найти себе новую опору среди комсомольцев, их выглаженных галстуков, гордых осанок и строгих порядков.       Прозвенел звонок и ребята из класса, шедшие на урок, опасливо оглядывали их обоих, пытаясь понять, дрались они или нет. Назира надолго задержала взгляд на Андрее, а потом остановилась, подошла к нему, смело смотря в глаза.       — Всё в порядке?       Вцепилась своими ручками в портфель, как в спасательный круг.       — Да, конечно, — Андрей улыбнулся. — Отлично всё.       Марат сбоку фыркнул, закатив глаза, — и слегка отвернулся, но не отошел полностью.       Андрей поинтересовался:       — Про нас не спрашивали?       — Спрашивали, конечно, — она закивала, заправив прядь волос за ухо, и, как-то совсем растеряв напускную смелость, засуетилась, забегала глазками, поудобней перехватила портфель. — Мы там тему новую проходили, вот, двенадцатый параграф…       — Давай подержу.       Андрей взял у нее из рук портфель, придерживая, чтобы Назира могла достать из него учебник. Она взмахнула страницами перед носом Васильева, стала вплотную, прижимаясь к его плечу — покраснела как-то всем лицом и шеей, и Андрей бросил короткий взгляд на Марата: тот изо всех сил сдерживал улыбку, поджимая губы.       — И домашнее, вот эти упражнения. На следующем уроке тест будет, она сказала, важный какой-то по прошлым пяти темам.       — Ого, спасибо.       Она закивала, и Андрей закрыл учебник и сунул ей в портфель. Отдал, улыбаясь — Назира заулыбалась в ответ, просияла и спросила зачем-то, хотя и так было понятно:       — Ты же на следующий урок идешь?       — Да, мы придем.       Когда Назира ушла, Марат рассмеялся вслух.       — Ну ты герой-любовник. Ментовка твоя ревновать не будет?       — Не будет, — сухо ответил Андрей.       — А то смотри, еще из дома выгонит.       Андрей покачал головой — и вдруг Марат уже знакомо дернулся в сторону, отходя от него широкими, быстрыми шагами. Прислонился к противоположной стене, сунув руки в карманы, и стал бездумно оглядывать пол.       Андрей сразу же начал искать группировщиков среди бредущих по коридору учеников — и тут же наткнулся на высокого, худощавого парня с таким же, как у Андрея, побитым лицом, расстегнутыми пуговицами на рубашке, без галстука и с колким недоверием во взгляде.       Шел, будто плыл, по коридору, и все вокруг как-то незаметно расходились.       Перевел взгляд на Андрея — до последнего смотрел в глаза, проходя мимо. Изучал, разглядывал, но не подходил.       А потом, уже пройдя мимо, все-таки развернулся на пятках, сощурился, наклонив голову, и спросил:       — При делах?       — Да, — Андрей кивнул, не двинувшись с места.       — Откуда будешь?       — Универсам.       Парень поджал губы, уходя. Андрей перевел взгляд на Марата, внимательно наблюдавшего за ними.       — Это Ляг с Кинопленки, я тебе говорил, — пояснил Марат, когда тот свернул на лестницу.       — А че ты отскакиваешь?       Марат закатил глаза.       — Энгрэ бэтэк.       — Что?       — Чтоб слух не пошел, что ты с ОКОД-овцем по школе болтаешься. Или в морду давно не получал, Андрюша?       Марат оскалился, перевешивая сумку с левого плеча на правое. Цыкнул, поджав губы, и окинул Андрея тяжелым, недовольным взглядом с головы до ног.       — Те ж таких пиздов ввалят, если нас вместе заметят, — присвистнул Марат. — Зима вообще знает, что мы в одном классе учимся?       Андрей помотал головой. Суворов развел руки в стороны.       — Ну вот смотри, чтоб ему никто не разболтал.       — Да кому мы нужны-то, успокойся.       Марат махнул на него рукой, заходя в класс, и Андрей еще долго смотрел ему в затылок — казалось, будто они не общались несколько долгих, темных месяцев, а теперь вот снова начали — и сразу столько всего произошло — яркого, красочного, эмоционального. Это было сродни первым дням в Универсаме.       Это было даже лучше. Чувство не новизны, но утраченной теплоты, которая возвращалась, как бредущая по Казани весна.       Андрей сделал глубокий вдох.       А выдохнул, казалось, только на следующий день, в качалке, когда Рыба завалился к ним, покачиваясь из стороны в сторону и держась за разбитый затылок.       — Блять! — крикнул Дино. — Бинты давайте! Зима!       Вахит вылез с сигаретой в зубах — и тут же ее затушил, подходя к Коле. Андрей как раз посадил его на скамейку, осторожно приподняв за подбородок.       Нос был разбит, бровь рассечена в двух местах, под глазом тоже кровило. А вот левая сторона лица вся опухла и покраснела, как свежий синяк — и Рыба с трудом заговорил, разлепляя разбитые губы:       — Разъезд это… Кома и Хлыст, рыжий такой, — Рыба закашлялся, сплевывая густой сгусток крови прямо на пол.       Зима положил ладонь ему на плечо.       — Где это было?       — Да возле поля того… Где еще квас летом продают.       — Понятно, — Зима кивнул. — Гвоздь, Пальто, Дино и Кегля пулей туда. Найдете — накажите. На их улицу не суйтесь, там вас скорее всего ждут.              — Хорошо, — Андрей поднялся. — Лампа, воды холодной принеси.       — Зима, я твой нож возьму! — крикнул Гвоздь.       — Резать там никого не вздумай.       — Принято.       Вышли все вместе, под глухой хлопок закрытой двери качалки. Шли тоже бок о бок, в молчании, с агрессией, сквозящей в каждом уверенном шаге — и люди буквально расступались, сходили с чистого, проложенного специально для них асфальта, ступали в грязь, вязли в ней своей обувью — лишь бы не пересекаться с мотальщиками.       Что-то было страшное в их шагах — Андрей это чувствовал, вслушиваясь в глухое шарканье подошв.       Вышли на поле, свернув через арку, и еще не заметили никого конкретно — а Кегля уже сжал кулаки, готовый к драке. Под темнеющим небом были только они вчетвером да уходящая вдаль пожилая, тучная женщина с огромными сумками. И как-то стало пусто, вместо азарта предстоящей драки навалилась глухая, тяжелая злость.       — Далеко не ушли, — сплюнул Дино, достав сигарету. — Пойдемте, поищем.       Нашли совсем скоро — буквально через пару домов.       Разъездовские быстро срастили, что к чему — и бойко рванули врассыпную, побросав сигареты. Андрей с Дино погнались за Комой, Гвоздь с Кеглей — за Хлыстом.       Загнали, как оленя, в угол двора и как-то совсем не разбирая, даже не сгруппировавшись как следует, налетели на него с кулаками, ногами, ударами. Бить по правилам Андрей стал только после четвертого или пятого удара — размахнулся, всем телом уйдя в атаку — и заехал тому по лицу, хорошо так, от души. Кома повалился на снег, попытался перевернуться набок, но не успел даже закрыться руками — Андрей налетел на него, раз за разом ударяя по лицу. Сломал, наверное, нос. Рассек бровь. Бил по вздутым, алеющим губам, заметил, как отлетел осколок зуба, поднялся с него — и стал, вместе с Дино, лупить ногами. Кома наконец сгруппировался, закрылся окровавленными ладонями, сжался, пряча живот.       Били долго, под вечереющий остаток дня, посиневшее небо и свет в окнах нескольких безразличных квартир — били, пока Кома не перестал вздрагивать и не опустил руки, уже не думая защищаться.       — Всё, хорош.       Дино отошел, Андрей — за ним вслед.       Пошли искать Гвоздя с Кеглей. Пальто посмотрел на свои окровавленные руки, чертыхаясь — и Дино проследил за его взглядом, цокая языком:       — Не выбил?       — Нет вроде, — Андрей сжал и разжал кулак несколько раз.       — Ногами в следующий раз пинай.       — Пацаны ж ногами не бьют.       — Такого уебка можно, — сплюнул Дино. — Он нашего, универсамовского, чуть не зашиб, а мы об его рожу мясо тесать будем? Пинай, не стесняйся. Че, думаешь, они Рыбу не пинали?       Андрей кивнул, прислушиваясь.       — Где?       — Да за домом, походу, — нахмурившись, предположил Дино. — Догнали все-таки.       Он нехорошо так, зло улыбнулся, пониже натягивая шапку на лоб.       Андрей еще раз сжал и разжал кулаки, а звуки ударов там, за домом, слышались приглушенно и так знакомо, что тянуло туда какой-то неведомой, тяжелой силой, как тянется рука наркомана к шприцу.       Ускорились под злое, подрагивающее возбуждение, а потом сорвались с места и побежали, не выдержав интриги, чтобы за углом разглядеть, как Хлыста пинают ногами — точно так же, как они пинали Кому.       — Ну че там? — спросил Кегля, заметив их.       — Готов, — ухмыльнулся Дино.       Гвоздь еще несколько раз ударил Хлыста по ребрам, а потом присел рядом с ним, подняв за волосы.       — За всё платить нужно, — зашипел ему на ухо. — Где-то рублями, а где-то кровью.       — Пошел ты нахер…       Гвоздь сплюнул на землю рядом с ним и ударил еще раз. Перевел взгляд на Дино с Пальто и, как-то кровожадно оскалившись, сказал:       — Держите его.       Взяли за плечи, навалились на Хлыста сверху. Гвоздь вытянул его руку, положил ее на асфальт, долго рассматривая сбитые, как у них всех, костяшки. Достал нож.       — Эй-эй, Валер, ты че? — вскинулся Кегля. — С ума сошел?       — Ты как со старшим разговариваешь? — Гвоздь сощурился. — Крепче держите.       Блеснуло лезвие в неярком свете фонарей. Гвоздь наступил Хлысту на руку, у запястья, схватился за указательный палец. Разъездовский, срастив, что он собирается делать, забрыкался, замычал что-то сквозь сжатые зубы, и Андрей лишь сильнее навалился на него, удерживая за плечо.       До последнего не верил, что Гвоздь решится.       Даже когда резать стал, сосредоточенно так, ровно, ювелирно, по второй фаланге– казалось, ну вот-вот, чиркнет царапину и отпустит, въебав напоследок — но Гвоздь всё продолжал резать, а Хлыст кричал всё громче и громче. Кровь текла на темный асфальт, и вечером, в сумерках, ее было практически не видно.       На суставе нож встал, и Гвоздь со злостью прошелся один раз, второй, третий, надавливая, с размаху — всё равно не получалось. Тогда он покрепче схватился за палец, начал тянуть на себя, буквально вырывая, и продолжил резать ножом, как режут хлеб, как пилят дерево — вверх-вниз, вверх-вниз.       Хлыст завыл, задрожал, дергаясь в сторону. Дино отвернулся.       Резал, кажется, вечность. Пальто уже с трудом удерживал брыкающееся в какой-то абсолютной панике тело, пока наконец не почувствовал шевеление впереди. Гвоздь медленно поднимался, и Андрей непрерывно смотрел на него, ожидая, когда же, наконец, до Валеры дойдет, что он только что сделал. Когда это сытое удовлетворение на его лице сменится ужасом, отвращением, страхом — хоть чем-нибудь.       Не сменилось.       — Погнали.       Гвоздь ушел, не оглядываясь, спрятал окровавленный нож в карман. Андрей с Дино отпустили Хлыста, и тот так и остался лежать на асфальте, как мешок, набитый черт пойми чем — только подрагивал да скулил тихонько разбитым ртом.       Отрезанный палец лежал рядом с рукой, и лужица крови вокруг казалась совсем черной. Гвоздь ушел далеко вперед, Дино, покачав головой, пошел за ним следом, пока Андрей ждал Кеглю, который никак не мог прийти в себя.       — Он ебанулся, — прошептал Кегля, смотря куда-то мимо Андрея большими, широко раскрытыми глазами. — Он ебанулся, Пальто, слышишь?!       — Пойдем к Зиме. Посмотрим, что он скажет.       Кегля сделал пару шагов, остановился, шмыгнул носом, сжал кулаки — дернулся было, чтобы оглянуться, но не стал. Потом прошел еще несколько метров, несколько десятков метров — всё механически и бездушно, пустыми глазами смотря вперед, негнущимися ногами делая за шагом шаг, и только на середине пути опять остановился, и его вытошнило.       Андрей молча смотрел в ночь.