Куда податься

      — Мразь поганая…       Андрей ударил, не успел тот парень договорить. Вложился в удар хорошо так, от души — нос хрустнул, потекло с обеих ноздрей, парень отступил на пару шагов, шатнулся в сторону. Пальто ударил ногой. Пнул со всей дури в живот, сел сверху, притянув за грудки — и начал бить. Один раз, второй, третий, как бить по клавишам пианино, пальцем выбивая только белую — раз, два, три, на одной ноте, с одинаковым звуком, монотонно, ритмично, жестко, раз, два, три, как выбивают ковры на снегу, раз, два, три, как прибивают гвоздь, раз, два, три, как бьют, когда уже не сопротивляются…       — Пальто, хорош! — кто-то оттащил его за плечи. — Охренел совсем?!       Зима ударил подзатыльник со всей дури — обидно и тяжело.       — Давай карманы смотри, придурок.              Вахит вывернул карманы сам, но ничего, кроме платка, в них не нашел. Зато часы с левой руки снял и долго так, внимательно разглядывал на солнце.       — Монтана, ты смотри! — Вахит протянул часы Андрею. — Во свезло!              Пальто взял их, смотря на циферблат. Его руки были в крови, и серебристая сталь теперь тоже замаралась алым, капли блестели на ремешке. Андрей стер их большим пальцем.       Зима полез в нагрудный карман и довольно хихикнул — мерзко как-то, язвительно, будто насмехаясь над чужой неудачей — достал кошелек, потряхивая им перед лицом парня.       — Лопатник тоже конфискуем, дорогой, — он несколько раз хлопнул того по груди, поднимаясь. — Авырма.       Они с Зимой рванули, поскальзываясь на поворотах и перелезая через невысокие заборы. Отдышавшись и убедившись, что их никто не преследует, Вахит достал пачку сигарет, подкуривая.       — Держи, — дал вторую Андрею. — Ты, Пальто, подыши, бля, успокойся.       — Что такое?       Вахит недовольно посмотрел на него, затягиваясь и засовывая свободную руку в глубокий карман своей потрепанной дубленки.       — А то, что ты кулаками машешь, будто палачом заделался. Нам нахер такое надо? Шуганули, врезали пару раз — не до больнички, Пальто, просто чтоб притих.       Зима выбросил сигарету и сверкнул злыми глазами.       — Он же лежал уже, блять, че ты добиваешь-то?       — Я понял.       — Понял он, — Вахит фыркнул. — Чтоб в следующий раз такого не было. Если не можешь контролировать себя — будешь на шухере стоять.       — Хорошо.       — Часы давай сюда.       Позже выяснилось, что это были часы Талгата, приехавшего навестить семью прямиком из Москвы. Талгат был двоюродным братом одного из суперов Кинопленки, и когда старшие пришли к Зиме в качалку, мягко разведывая обстановку, Вахит сразу срастил, что к чему.       Не признался, хотя часть денег с лопатника мирно покоилась в общаке, а часы Зима спрятал под рукавом мастерки. Старшие сказали, что Талгат попал таки в больничку с сотрясением и сейчас ему очень плохо, а его двоюродный брат очень зол. Вахит пообещал посильную помощь в поисках ублюдков, пока один из старших не выдал:       — Следи за своим районом, Зима, а то порядка нет ни хрена.       — Ты сказал, его на окраине с Разъездом обчистили.       — А после окраины не ваш Универсам начинается? При Кащее такой херни не было.       Вахит поджал губы, медленно кивнув. Долго смотрел в глаза старшему Кинопленки и тот смотрел в ответ, ничего не говоря — затянулась пауза, после которой и драться было бы западло.       Старшие ушли, пожав руки, и после них в качалке еще долго стояло тяжелое, тянущееся молчание, которое никто не решался прервать.       Наконец Зима поднялся с продавленного дивана, вышел в зал, оглядывая пацанов.       — Рты на замок. Нас с Пальто никто не видел, если проговоритесь — пизда всем будет.       Парни закивали, возвращаясь к своим тренажерам и переглядываясь друг с другом — говорили в полголоса, будто кто-то мог подслушать.       Зима встретился глазами с Андреем, но ничего ему не сказал. Молча развернулся, зашел обратно, остановился посередине комнатки с продавленным диваном, парой табуреток и низким столом. Пальто пошел за ним, закрыв за собой дверь. Дым сигарет никак не рассеивался.       Вахит вмазал от души.       В школе долго отчитывали за прогулы. Андрей стоял, тупил глаза в пол и ровно, размеренно дышал. Ему не было дела до чужих слов — и, повернув голову вбок, заворожено смотрел на большие хлопья снега, падавшие на землю. На улице уже давно потеплело, а снег все равно шел — и Андрей знал, что надолго он не задержится, а потом будет слякоть, промокшая обувь и талая вода даже у них на коробке — но сейчас было только красиво, без последствий.       Марат смотрел ему в глаза долю секунды, сразу же переведя взгляд на синяк на челюсти — большой, опухший, темно-красный. Рука у Зимы была тяжелая. Андрей сел на свое место, снова заметив, как напряглась девчонка рядом с ним — кажется, ее звали Назира. Сегодня ее светлые волосы были заплетены в толстую, густую косу, очерчивая заостренный овал лица и бегающие глазки.       Спустя три дня избить Марата больше не хотелось. Это снова стало не слишком важным, намного больше Пальто заботили предстоящие разборки с Кинопленкой. Если к ним еще подключится Разъезд — дело будет дрянь.       Зима заебался. Стал нервным, раздражительным, все время думая, где бы достать больше денег и как закрепиться на своей улице, чтобы не возникло ненужных вопросов. Он как-то молча волновался за них всех — осматривал со своего продавленного дивана в качалке, поджав губы. Стал отсыпать больше денег с делюг. Доставалось даже скорлупе, и вот Лампа уже гоняет в новой шапке, улыбаясь на морозе покрасневшими щеками.       Стал ходить с кастетом. Не перестал — с ножом.       Он все время был готов к удару, и эта готовность выматывала. Андрей смотрел на него и видел человека, который остался один. Ни взрывного Турбо, ни похуистичного Кащея, ни принципиального Адидаса — у Зимы был только он сам, стоящий над всеми возрастами Универсама. И за каждого ему приходилось отвечать.       Когда Андрея вызвали к доске — он даже не отказался. Стоял там, отвлекая себя от нерадужных мыслей, и смотрел в учебник, мечтая о скором звонке. Ответил кое-как, написал уравнение, не заметив, как к правому краю доски цифры с буквами уехали вниз, всё уравнение подкосилось, как размытый дождями берег.       Вызывали на всех уроках. Абсолютно. Будто учителя решили отыграться за прогулы на нем и черт знает за что еще — на Марате. Его вызывали тоже, сразу же до или после Андрея, и отвечал он примерно так же хреново, как и Васильев. Двойки с тройками чередовались в дневниках, и каждый из учителей считал своим долгом напомнить про отработку.       На английском у Марата был такой удивленный, ни черта не понимающий взгляд, что Андрею сделалось смешно. Вспомнил, как проходили с Суворовым эту тему — проходили, правда, недолго, пока не нашли занятие поинтересней.       Марат бесцельно блуждал взглядом по классу, ковыряя пол носком ботинка. Красный галстук на его шее раздражал.       — Have been, — одними губами проговорил Андрей, когда глаза Марата задержались на нем на секунду. — Инговое.       Марат просиял, как начищенный медяк, записывая правильный ответ.       А вот окончание не понял, и Андрей закатил глаза, видя, как глагол остался нетронутым. Постучал ручкой по столу, и Назира повернулась в его сторону — Андрей растянул губы в улыбке и пожал плечом. Она несмело улыбнулась в ответ.       Марат слегка развел руки в стороны, нахмурившись — Андрей снова проговорил одними губами «инговое», и Марат снова отвернулся к предложению, пытаясь понять, что не так.       Андрею хотелось его придушить — как, бывало, хотелось на занятиях, когда он лажал в абсолютно элементарных вещах. Учительница уже подняла голову от журнала и теперь смотрела в класс. Андрей больше не мог подсказывать.       — Have you finished? — спросила она, поправляя дужку очков. — Марат.       — А? — Суворов вскинулся. — Э… нет еще. No.       Он буравил взглядом предложение, Андрей — его спину. Наконец, его рука несмело потянулась к глаголу, и Андрей выдохнул. Рука задержалась, Марат ни черта не написал, учительница снова посмотрела на него, поднимаясь со своего места — и Марат в какой-то абсолютной панике дописал гребанное ing, отскакивая от доски, как ошпаренный.       Посмотрел на Андрея. Андрей кивнул.       После урока Суворов подождал его на выходе с кабинета.       — Мерси вэри мач, я бы там не вывез, — улыбнулся Марат. — Мы проходили это, да?       — Именно, — кивнул Андрей, покрепче перехватывая сумку. — Они сегодня как с цепи сорвались все.       — Да не говори. Я по химии одни тройбаны хватаю, она мне выше просто не ставит.       — Да ты дай бог на два отвечаешь.       — Зато не прогуливаю.       — Вот и накидывают тебе балл за присутствие.       Марат шумно вздохнул. Шли бок о бок по школьным коридорам, и в ту минуту это казалось таким правильным и знакомым, что Андрею как-то снова полегчало — не волновали ни проблемы Универсама, ни сегодняшние двойки. Марат опять заговорил — так просто, будто прошедшей пары недель в их жизни не было вообще:       — Она мне позавчера такая типа «Марат, а что мы с двойками делать будем? У тебя за четверть вообще швах», хотела мне тест какой-то сунуть соли-моли-хуёли, я их что, знаю что ли? Я свалил, сказал, что на следующем уроке отработаю, так я ж тему ту даже выучил, прикинь, а она по прошлой вызвала, ну че за херня, бля? Пиздец подстава получается. Я сейчас вообще не понимаю, что на этой химии учить, может она меня по всему учебнику спрашивать будет. Хорошо хоть с английским твоими стараниями пронесло. А биология! — вскрикнул с новым запалом Марат. — Че ей для четверки не хватило, а? Я ж всё рассказал!..       Андрей слушал его, как слушают радио, не вникая. Он ориентировался по интонациям, и если голос Марата станет чуть более агрессивным или расстроенным — точно нужно будет включаться, а так, пока Марат сетовал на несправедливость школьной жизни, в слушатели ему подошли бы хоть выкрашенные зеленой краской стены.       Английский был последним, и до гардероба они дошли под причитания Марата и гомон проходящих мимо учеников. Сегодня в четыре, как всегда, сбор, и там же Зима расскажет, что слышно про Талгата, которого они избили. Есть ли кто-то, кто мог их видеть и сдать старшим Кинопленки, или они с Вахитом тогда так и свалили в закат незамеченными.       — И тебе главное тоже тройку влепила, — продолжал Марат. — Ты ж нормально отвечал, если б она со своими вопросами дополнительными не полезла.       — Да там фигня тема была. С прошлого года еще, наверное.       — Ой, не прибедняйся.       Марат фыркнул, почесав ухо. Рана там почти затянулась и повязку он теперь не носил, а вот шрам остался — свежий, глубокий, светло-розовый. Мелькнули перебитые костяшки — и ужас последних нескольких недель опять навалился на Андрея многотонной плитой. Вспомнилось как-то разом всё: и смерть Айгуль, и то, как забрали маму, и подстава Марата, убийство Адидаса, похороны, злость, потерянность, крик Марата, драки, драки, еще раз драки, удар Зимы, тревога, постоянное чувство тревоги, першащей в горле — столько всего, и теперь снова Марат — со своим простым недовольством по поводу каких-то там уроков и чертовых оценок, будто в том пиздеце, в который превратилась их жизнь, кому-то было дело до написанного в школьном журнале.       Андрей посмотрел на него как-то дико, будто не узнавал — Марат перемену считал мгновенно.       Он чувствовал это на уровне инстинктов, как хищник чувствует опасность, когда его противник еще даже не вздыбил шерсть. Марат замер на полуслове, наклонил голову набок, оценивая.       Его взгляд сразу заострился, резанул по лицу Андрея, и Андрей с трудом заставил себя отступить. Причем отступить буквально: сделал небольшой шаг назад, неловко улыбнувшись, и Марат тоже вдруг передернул плечами, когда напряжение спало.       — Ты домой? — спросил он, снимая свою огромную голубую куртку с крючка.       — Не, в музыкалку.       — Снова ходишь?       — Ага.       — Круто.       Андрей кивнул. Марат обошел его, махнув рукой на прощание — так, чтобы даже на секунду не возникло соблазна эту самую руку пожать. Андрей не понимал, зачем он это делал: то ли защищая пацанские принципы Пальто, то ли потому, что сам не хотел ручкаться с мотальщиком.       Про себя Андрей знал, что уж точно не хотел бы жать руку стукачу, но никак не мог гарантировать, что не ответил бы, если б руку протянул Марат.       Потому что чужая ладонь, протянутая для прощания, протягивалась и для приветствия всего того, что они натворили. И может быть, в контексте последних событий, это значило бы — «я тебя не виню». Или — «я тебя прощаю».       Но Андрей винил и не прощал. И Марат это чувствовал, уже второй раз избавив его от выбора не в свою пользу.       — Никто ничего не видел… — задумчиво протянул Вахит, затягиваясь. — Лопатник я в Волгу выбросил от греха подальше, часы на вокзале за милую душу купили, теперь главное — не попасться этому Талгату на глаза.       — Думаешь, он вас запомнил? — спросил Лампа.       — Хер его знает.       — Он меня в лицо мразью назвал, — нерадостно сообщил Пальто. — Наверное, запомнил все-таки.       — Если ты ему мозги последние не отбил.       Вахит раздраженно сплюнул, выбрасывая сигарету под ноги.       — Значит так, — начал Зима. — Всё по-старому, но если на районе кто узнает, что Талгат с больнички откинулся — сразу же говорим мне. Мы с Пальто заляжем чутка, в домашних стенах посидим, да, Пальто?       Андрей несмело кивнул, все еще не поднимая взгляд.       — Да.       — Отлично…       — Вы че, от него шкериться будете? — осклабился Гвоздь. — Может по улицам еще ходить начнем, оглядываясь?       — Подойди сюда, — спокойно приказал Зима. — Давай-давай.       Первый шаг Гвоздь сделал быстро, уверенно, будто какую-то жалкую секунду после своих слов собирался Зиме противостоять — потом, конечно, замедлился, но взгляд не опустил.       Зима ударил — смачно так, с размаху. Гвоздь не упал, но отступил назад, наваливаясь на пацанов. Андрей придержал его за локоть, поднял вместе с Дино, но Гвоздь снова шагнул в сторону Вахита — неосознанно, наверное, Андрею очень хотелось думать, будто он не понимал, что творит, — и Зима въебал еще раз. Жестче. Злее. Кровожадней.       Гвоздь упал. Сплюнул кровь на заледенелый, притоптанный обувью снег, полежал немного.       Зима отошел от него, презрительно харкнув под ноги. Обернулся на пацанов, оглядел одновременно каждого и никого конкретно, сунул руки в карманы.       — Если кто-то считает, что нам сейчас до терок с Кинопленкой, выходите по одному, — Вахит кивком головы указал на место, где валялся Гвоздь. Ни один не рыпнулся. — Никто так не считает? Отлично. Если на них рамсить пойдем, не забывайте, что часть из вас по-любому в ментовке окажется, а нам Маратка в прошлый раз ой как услужил, что мы теперь все там на карандаше. Присесть хотите, маме с папой на радость?       Молчали. Гвоздь сидел на холодном снегу, утирая кровь с губы, и Зима уже несколько раз прошел мимо, принципиально его не замечая.       — Делаем, что делали. Смотрим за районом, чтоб косяков не было, чтоб всё спокойно было здесь. Про Талгата сами не спрашиваем, но слушаем. Всем ясно? Нестройный хор голосов промычал что-то утвердительное. Гвоздь поднялся, став в строй ко всем, и его лицо тут же потерялось среди других лиц.       — Что по новостям последним, улица? — спросил Вахит с какой-то задумчивой веселостью.       Начали рассказывать. В целом, всё было спокойно, и от этого спокойствия делалось немного не по себе. Андрей видел, как пацанам не хватало постоянных драк, опасностей и адреналина, и уже под конец каждого рассказа смотрящих за возрастами сыпались какие-то абсолютно беспочвенные обвинения с претензией на предъяву. Зима разъяснял каждую, и посему выходило — сидеть и не рыпаться. Он пацанам повторял, что те или эти тоже жрать хотят и жить более-менее нормально и они здесь не работяг честных надувают, а мразей неблагодарных, это другое.       Но рубли где-то брать нужно было, и поэтому Зима распределил дела на неделю: отправил небольшие группы шакалить чушпанов, встречать рыночных торговцев, присмотрел лавку одну у дядьки зажористого, с него не убудет, сказал Зима, а в конце недели они с Пальто и парой-тройкой старших опять идут на трассу встречать водил.       Дела пришлись Универсаму по вкусу. Забылось бездействие Зимы в отношении других групп, Вахит, будто голодным псам, бросил им кость легких делюг и удовлетворенно смотрел, как они вгрызались в нее своими мелкими злыми зубами.       — А сейчас разбились по парам, — Зима махнул рукой. — Спаррингуемся. Но без крови, пацаны! Пальто со мной.       Андрей подошел к Вахиту, и вокруг них как-то сразу освободили пространство, будто им нужно было больше всех. Зима встал в стойку, улыбнулся — Андрей первым не нападал.       Вахит врезал по лицу — расслабленным кулаком, так что удар получился больше обидным, нежели болезненным. Андрей тряхнул головой, кинувшись вперед — Зима увернулся, дав хорошего пенделя напоследок.       — Давай-давай, Пальто, — подтрунивал, скача вокруг него. — Не расслабляйся.       Андрей ударил — хорошо так, в живот. Вахит закашлялся, отойдя на пару шагов. Рядом с ним противник повалил Сено, и Зима чуть не наступил ему на руку.       Андрей ждал, напрягшись.       Зима посмотрел на него со спокойной, чуть издевательской улыбкой — и качнул головой, то ли отмахиваясь от форы, которую давал Андрей, то ли снова приглашая его в бой.       Сошлись. Скорость нарастала, и бить, не сжимая кулаки, теперь было очень сложно. Вахит кулаки убрал вообще, и если его удар достигал Пальто — тот получал лишь леща. Это было похоже на игру в поддавки: Андрей шел в разнос, Зима мягко уворачивался, будто не прилагая особых усилий, — и в конце ударял ладонью по лицу, видя, что с каждым таким ударом Андей всё больше и больше звереет.       Прямой с левой был бы хорош, не уйди Зима в сторону. Занырнул под руку, как учил Адидас, чуть не перебросил Андрея через себя — Пальто забрыкался, сплел их ноги, и на землю повалились уже вдвоем. Заныли ребра, дохнуло ледяной коркой прямо в лицо — свежо, колко.       Отпустили друг друга, поднялись. Андрей думал было, что закончили, но посмотрел на Зиму — тот снова стоял в стойке, держа расслабленные ладони перед собой.       — Это тебе не с Маратом драться, — сказал зачем-то, ухмыляясь.       Андрей замялся — чужое имя на несколько мгновений выбило из колеи. Зима момент подловил, ринулся на него, сшибая с ног, и снова повалились на холодный, спрессованный чужими ботинками снег — как на асфальт. Вахит замахнулся, и Андрею лишь чудом удалость его с себя скинуть. Пальто вскочил на ноги, чувствуя, как по носу все-таки прилетело — собиралась понемногу кровь.       Теперь не стал дожидаться, пока Зима покажет, что готов продолжать. Стоило Вахиту подняться, как он сразу же схватил кулак в печень — полурасслабленный, но обидный, и второй ладонью ударил по щеке — со звонким хлопком, как пощечину.       И подумал вдруг: блять. Это же старший.       Зима раззадорился, ударил в ответ коротко и быстро, но удар смазался, пришелся куда-то в плечо. Андрей сглотнул, стирая кровь с верхней губы рукавом олимпийки. Мир вокруг рассыпался на десятки голосов и монотонных ударов со всех сторон. Возня была везде, вокруг, а они с Вахитом стояли в эпицентре этого уличного жалкого хаоса, таявшего, как морозный запал зимы в начале марта.       И было привычно, но как-то неправильно.       Закипающая в венах кровь не грела, а лишь бурлила нестройный поток мыслей в голове, и хотелось то ли психануть, прекратив эту бессмысленную драку, то ли избить Вахита как следует.       Андрей пошел на него с серий: бок, дых, лицо — Зима выставил блок, защищаясь, а потом взглянул Андрею прямо в глаза, щурясь каким-то насмешливым взглядом.       — Че замер, Андрюш? Ссыкотно?       Вахит снова мазнул ладонью по лицу — Пальто снова не успел увернуться, и от этих обидных лещей щеки краснели, зудели на холоде раздраженной кожей. А потом бах — в скулу прилетел кулак. Плотно сжатый, боевой, и когда Андрей, проморгавшись, непонимающе посмотрел на Вахита — тот самодовольно улыбнулся, пожав плечом.       Андрей ударил в ответ — все еще расслабленной рукой, и Зима не увернулся, хотя мог бы.       Потом ударил Андрея в бок — легким толчком, несильно, и сразу же после — толкнул так, что Пальто чуть не навалился на кого-то сзади — но его бережно придержали, подняли, ободряюще похлопав по спине. Пошел в атаку снова — в открытую, напролом. Зима сбросил его с себя, ударил коленом в живот совсем по-серьезному, как в драке, схватился за плечи Пальто и отшвырнул в сторону. Андрей разогнулся, преодолев сопротивление мышц, которые напрягались, сокращались, говорили сжаться и спрятаться, прекратить.       От холода першило в горле. И не скажешь, что весна.       — Ну чего ты, Пальто? Устал?       Андрей ударил — опять расслабленным кулаком, каждый раз про себя повторяя, что это просто спарринг и ничего больше, и Вахит попробовал увернуться, но не успел. Улыбнулся, отошел на шаг, держа руки перед собой.       Сердце колотилось как бешеное. Не билось так даже когда убегал от ментов по подворотням. Чувство опасности трепетало под горлом взбалмошной птицей, привкус крови во рту спокойствия не добавлял — а Вахит всё чередовал серьезные удары с легкими тычками, и у Андрея взрывалась голова.       Где-то было больно и опасно, как в настоящей драке, а где-то больно не было, но удар все равно прилетал — и Пальто изо всех сил заставлял себя не сжимать кулаки. Какофония звуков вокруг в какой-то момент почти перестала отвлекать — только потом Андрей понял, что другие уже и не тренировались особо, поглядывая на них двоих.       Зима ошибся несколько раз подряд — Андрей тут же стал молотить его по корпусу, чувствуя, как тот отступает, бил все еще расслабленными вялыми кулаками, и удары теряли скорость, даже не были ударами как таковыми, но Вахит все равно отступал, шаг за шагом, зажавшись, защищаясь, будто Андрей бил всерьез.       — Все, хорош! — крикнул Вахит, и Андрей сразу же отскочил от него.       Встретились глазами — настороженно, опасно.       Зима ухмыльнулся, похлопав Андрея по плечу — рука его легла той самой тяжестью, от которой не знаешь, чего ожидать.       — Ну вот, можешь же контролировать себя, да? — тихо спросил Вахит, заглядывая в чужое лицо. — И в больничку ехать не надо.       Андрей вдруг почувствовал, будто его обманули. Закралась темная, ворочающаяся обида в груди, и покалывала там мясо своими щупальцами, издеваясь улыбкой Вахита в лицо.       — Чтоб в замесе так же себя вел.       — Лещей отвешивал?       — За базаром следи, — нахмурился Зима. — Лишнего не бил. Понимаешь же ситуацию.       Андрей кивнул, сжав зубы. Разошлись через полчаса.       По дороге в школу на следующий день пересекся с парнями из Кинопленки. Их было трое, и провожали Андрея они настороженно, внимательно, так что чужой взгляд еще долго чувствовался на затылке, и Васильев всё вслушивался в шаги позади: идут, не идут? Сжимал кулаки, готовился к броску и прикидывал, куда драпать, если что. От троих отбиться вряд ли получится.       А потом чертыхнулся, напоминая себе простые вещи: они ничего не знают. Ты перед ними не виноват, никто тебя не видел. Талгат этот всё еще валяется в больнице, а руки у тебя и так постоянно в чужой крови, кто там разберет, чьей. Территория нейтральная — последними скотами будут, если нападут. Они ничего не знают.       До школы дошел спокойно.       На первый урок Марат опоздал — влетел в класс уже после звонка, промямлил извинения и, когда шел к своей последней парте, Андрей абсолютно неосознанно ему кивнул — как кивают старому знакомому, соседу по лестничной клетке, которого видят каждый день, из года в год — кивнул не задумавшись, просто так. Марат быстро улыбнулся и шмыгнул за свое место.       После перемены куда-то свалил. Назира собрала свои вещи в аккуратный кожаный портфель с ремешками и спросила, сделал ли Андрей химию — робко так спросила, заправив за ухо прядь волос.       — На последнем задании уснул, — улыбнулся Андрей, и она улыбнулась в ответ и вдруг — предложила списать, так просто, будто не вздрагивала поначалу каждый раз, когда он шевелился за партой.       Андрей поблагодарил, раскрыв тетрадку с домашним заданием. Аккуратным почерком были выведены знакомые формулы и расчеты, и Андрей переписал, вернув тетрадь с благодарностью. Нашарил у себя в сумке пару конфет — красных леденцов, липнущих к пальцам, он носил такие Юльке, когда шел забирать ее из детского сада, — и протянул Назире вместе с тетрадкой.       Она засмущалась, будто он дал ей что-то очень дорогое, снова заправила прядь волос за ухо, улыбнулась осторожно, нежно покраснела щеками — так по-девичьи, так юно, красиво, без тени понимания этой горькой жизни, что ждет впереди. Такой взгляд был у Юльки, но Андрей еще ни разу не видел его у ровесниц, и вдруг словил себя на совершенно нелепом, но страшном нежелании находиться с ней рядом, будто он мог затоптать то трепетное и ласковое, что было в ней, одним лишь своим присутствием.       Марату химию никто списать не дал. Андрей вообще не видел, чтобы он хоть с кем-нибудь в школе общался. На переменах одним из первых выходил из класса и мог сидеть на подоконнике, есть в столовой, ходить по коридорам, сунув левую руку в карман — правую, перебинтованную, берег. Когда на химии ему влепили очередную тройку, Суворов закатил глаза. Исправить до конца четверти уже вряд ли получится — а школа ведь хорошая и учителя его тянуть пытаются, до последнего предлагая какие-то дополнительные тесты, от которых Марат с ужасом отмахивался.       Андрей смотрел на него и все никак не мог взять в толк, что они теперь не общаются, как раньше — это казалось дикостью даже большей, чем неизменный красный галстук на его шее. И все-таки — у Андрея что-то сжималось внутри, когда Марат проходил мимо — что-то нехорошее, злое. Какое-то отторжение если не его в целом, то вот этой части, которая помнила о чужих поступках и каждый день видела красный галстук, как их подтверждение.       Суворов догнал его в коридоре. Заглянул в лицо, спрашивая:       — Как мама?       Его низко посаженные прямые брови хмурились, голос был обеспокоенным и тихим, и что-то в Марате очень выдавало волнение — даже не сам вопрос, а то, что он спрашивал это у Андрея — или просто спрашивал у Андрея хоть что-то — или само общение с Андреем в целом.       Пальто не знал. Только посмотрел в ответ, поджав губы.       — Да по-прежнему. Врачи ничего не обещают, говорят, пока ее надо в теперешнем состоянии стабилизировать, а потом уже можно будет говорить о поправке.       — А как она?.. Ну, ведет себя как? Узнает тебя?       — Да конечно узнает, — Андрей пожал плечом. — Только она какая-то как блаженная что ли, не знаю.       Марат нахмурился.       — Как это?       — Ну типа всё хорошо. Вообще всё — хорошо. Улыбается постоянно так… не знаю, как. Как пьяные, которые по синьке весь мир любят.       Андрей сказал это и сам поморщился от собственного сравнения. Его мама болела, а не бухала, как мать Вахита, например. Но Марат понял. Взглянул на него с легкой улыбкой в уголке губ, сказал, пожав плечами:       — Зато не восприимчива к стрессу. Это же хорошо.       — Хоть так.       — Хоть так, — повторил Марат. — Юлька как?       Андрей внимательно посмотрел на него, вглядываясь в лицо напротив. На Марате не были ни единой царапины, ни одного синяка, так что его лицо казалось каким-то непривычным, чужим.       Марат взгляд выдержал. Спокойно, с легким оттенком улыбки, он стоял напротив и ждал.       — Хорошо Юлька, — улыбнулся Андрей. — Ирину Сергеевну обожает.       Они топтались возле входа в класс, у выкрашенной в бледно-зеленый, вечно холодной стены, и мимо шли школьники, совсем мелкие бегали друг за другом по коридору, путаясь под ногами, где-то там, за их спинами, мелюзгу грозно отчитывала учительница, в которую они чуть не влетели, и было шумно, ярко, живо.       От всей этой суматохи очень отдавало детством, которого у них вдруг не стало — и заболели оставленные в последней стычке синяки. Почему-то вспомнилось про сигареты, которые Пальто бросил на дно сумки.       Стало немного обидно — как тогда, когда понял, что в драке Вахит его проверял.       — Юля про тебя спрашивала, — соврал Андрей.       — Да? — Марат наконец улыбнулся вовсю — широко, зубасто, довольно. — Привет ей передавай.       Андрей кивнул, и на секунду — всего на секунду — вернулось опять то чувство, когда Марат весь, сам по себе, был открытием, с его запалом и весельем, с его бессмысленной смелостью и безрассудством, пустой башкой и резкостью, смехом, яркостью, быстротой, куревом, понятиями, ударами — таким Маратом, от которого невозможно было оторвать взгляд.       Но момент рассеялся так же быстро, как и возник. Суворов вдруг оглянулся на коридор и резко, молча отошел от Андрея, сделав вид, будто они вообще не знакомы. Его лицо снова стало каким-то замученным и усталым, с легким отвращением в районе рта. Сжал в кулак левую руку, отвернулся от Васильева, медленно прогуливаясь в сторону класса.       Дошел до двери, обернулся и как ни в чем не бывало снова подошел к Андрею.       — Че это было? — спросил Пальто.       — Фура с Разъезда, — Марат кивнул в сторону парня, на которого Андрей даже внимания не обратил. — Не узнал?       — Да я там кроме Искандера вообще никого не знаю.       — Ну вот запомни. Здесь еще Крот учится с Жилки, но он в школе почти не бывает, и Ляг с Кинопленки.       — А че такое-то? У тебя с ними терки какие?       Марат вздернул брови.       — Ну ты совсем дебил?       Начинался урок. В класс зашли вместе, и Андрей пропустил Марата вперед, еще раз оглядываясь на пустеющий коридор, будто Фура до сих пор мог быть там.       Марат быстро спросил:       — Домашку сделал?       — Неа.       — Бля, я тоже.       И здесь, в этот самый момент, когда он отвернулся, и Андрей мог смотреть только в его затылок с топорщащимся, невыглаженным красным галстуком, до Васильева как-то с запозданием дошло: Марат же просто соскучился.       Отсюда и вопросы эти, и глупая, быстрая болтовня, и настороженные взгляды в лицо, и еле ощутимое волнение, которым Марат пропитывался как-то сразу и весь, когда стоял рядом. Вначале стало непонятно, затянуло что-то болезненное под ребрами, как болит тонкий порез — незначительно, но навязчиво. А потом медленно, плавно растеклось по телу странное опьяняющее тепло — мягкое-мягкое, как пух. Андрей улыбнулся этому чувству, сжимая карандаш, и Назира смущенно пожала плечами, думая, будто он улыбается ей.