Тени

Прошли три дня, Гордон вернулся домой, но счастливого воссоединения отца и дочери не получилось – мужчина не очень понимал, как вести себя с дочкой, а Хенси, в свою очередь, тоже не бросалась к нему с криками о любви. Единственным проявлением ласки со стороны девушки были объятия, с которыми она потянулась к отцу, которого не видела долгие одиннадцать лет, но, не увидев ответных эмоций в глазах родителя, Хенси быстро остыла и более не навязывала ему своё общество. Несмотря на некоторую холодность и натянутость в отношениях, они мирно сосуществовали под одной крышей: Гордон почти всё время пропадал на работе, уходя до пробуждения домашних и возвращаясь поздно вечером, Габриэла – так звали дочь Агаты – продолжала поглядывать на Хенси с некоторым недоверием, избегая контактов с девушкой – Хенси не расстраивалась. И только сама Агата проявляла к девушке повышенный интерес, который граничил с наглым попиранием личных границ и права на личное пространства. Женщина то и дело врывалась к Хенси, начиная очередной бессмысленный разговор, в котором непременно упоминала про произошедшее с девушкой, чем медленно добивала её. Хенси не могла понять - Агата не понимает, что ей тяжело вспоминать о произошедшем или она намерено не даёт ей об этом забыть, преследую некие цели? Порой, Хенси казалось, что от неё хотят избавиться. Каждый раз, когда она ловила туповато-сочувствущий взгляд Агаты, сталкивалась глазами с усталым и отстранённым отцом или видела плохо скрываемый страх в глазах сводной сестры, с которой так не обмолвилась и единым словом, внутри девушки что-то сжималось. Она так отчаянно боролась за то, чтобы быть нормальной, чтобы её считали таковой и за то, чтобы самой думать о себе так, что это плохо скрываемое снисхождение и напряжение в глазах родственников доводило её до истерики. До тихой истерики. Прекрасно понимая, что слишком яркое проявление эмоций может дать отцу и Агате повод сплавить её в больницу, Хенси молчала, каждый раз выдерживая паузу и уходя в свою комнату, где, впиваясь зубами в подушку, тихо выла. Однажды она чуть было не попалась – слишком тихо подкравшаяся Агата резко распахнула дверь её спальни, будто желая подловить за чем-то, но Хенси успела взять себя в руки и скрыть своё состояние. Или ей только показалось, что смогла? Во всяком случае, женщина ничего не сказала, позвав её ужинать, и покинула комнату. Отправляясь к отцу, Хенси искренне верила, что они смогут стать одной семьёй, которой они были когда-то, но, чем дольше девушка жила с ними под одной крышей, тем призрачнее становилась надежда. Вместо умиротворения, покоя и тёплых семейных отношений Хенси достались немые упрёки, раздражающее непонимание в глазах сестры и всё больше нарастающее напряжение. Каждый день, каждый час, каждую минуту Хенси была натянута, будто струна, боясь сделать лишний шаг, сказать лишнее слово. Она и сама уже начала думать, что её опасения превращаются в паранойю, но поделать ничего не могла – пусть Гордон и был её родным отцом, но он был ей чужим, и отрицать это становилось труднее с каждым днём. Об Агате и Габриэле и говорить было нечего – зачем им чужая, ненормальная дочь? Эти мысли съедали Хенси, доводили до нервного предела, грозили ей срывом, которого она так боялась. Каждый день, выходя к семье, она натягивала на лицо улыбку, пыталась разговаривать с ними, а сама считала время до того дня, когда Макей должен был забрать её домой. Каждый раз, тянясь к телефону, Хенси била себя по руке, убеждая, что не нужно звонить отчиму и донимать его разговорами, а ей так хотелось поговорить… - Нет, - в который раз повторила девушка, сжимая ладонь в кулак, - он сказал – через полгода, значит, через полгода. Макей никогда меня е обманывал и сейчас не обманет. Имей терпение, Хенси, имей терпение… А потом произошло то, что перепугало всех домашних, но больше всего напугало саму Хенси. С того дня, когда произошла эта трагедия на пустыре, не проходило ни одной ночи, чтобы девушка не видела кошмара – за исключением тех случаев, когда её накаливали какими-то препаратами в больнице, лишая мозг возможности генерировать сновидения. Они были разными, но все одинаково страшные: кровь, страдания, боль, смерть – всё это было в каждом её сновидении, сменяя друг друга, смешиваясь в новых пропорциях и видах, но не покидая девушку. И вот, в этой мартовской ночи, в которой буйствовала гроза и ураганный ветер, к Хенси пришёл самый ужасный, слишком живой, до ужаса реалистичный кошмар. Под закрытыми веками девушка видела лица своих мучителей, вновь переживая в подробностях каждую минуту того страшного дня. Только, в отличие от реальности, сон пошёл ещё дальше. Вместо того, чтобы оставить её и уйти, как они сделали на самом деле, в своём сновидении Хенси видела и, главное, чувствовала, как они убивают её. Добивают, продолжая терзать её поруганное тело до тех пор, пока все её внутренности не превратились в кровавое месиво и не начали отвратительными сгустками вытекать из неё. Они терзали ей, избивали, пока на ней не осталось ни одного живого места, пока её кожа не порвалась, обнажая алую, пропитанную кровью плоть, пока у неё не осталось сил кричать. Девушка не заметила и не почувствовала того, как проснулась, продолжая судорожно орать, продолжая чувствовать ту адскую боль и видеть лица этих ублюдков. Она кричала, орала, царапая своё лицо, извиваясь, отбиваясь ногами от призраков прошлого. Она видела их, видела кровь на своём теле и постели и чувствовала, как умирает, задыхаясь в ужасе этой агонии. На крик прибежали все члены семьи. Пока Агата пыталась успокоить плачущую и напуганную происходящим дочь, Гордон пытался скрутить орущую, брыкающуюся дочь. Слишком яркими оказались эти ожившие воспоминания, Хенси не могла себя контролировать, не отдавала себе отчёта в своих действиях, не реагировала на реальность. Отчаявшись докричаться до обезумевшей Хенси, Гордон просто связал её, чтобы она не навредила себе или другим, и побежал в спальню за телефоном. На фоне из душераздирающих криков девушки, дежурный врач из приёмного отделения смог разобрать адрес и запрос звонящего: - Нервный срыв, приезжайте скорее.