Контрасты

• melanie martinez

— soap

      

—

      — Я же говорил тебе. Не позволяй никому прикасаться к себе.       Кровь, капля за каплей, оглушающе звонко бьётся об испещрённый пожелтевшими листьями асфальт. Вонь железа волной продирается к горлу, вызывая позывы опустошиться от копящегося годами внутри чувства безысходности. На плечи тяжестью неподъёмной оседает атмосфера ужаса — стоять на ногах становится задачей, с которой Асано не может справиться прямо сейчас. Взгляд Гето — пугающе спокоен. Словно не его кожа окроплена кровью человека. Словно не он сейчас почти лениво, но с перекошенным от брезгливого отвращения лицом отбросил тело её давнего знакомого так, будто он был мешком вонючего дерьма.       И сделал это без единого проблеска сожаления.       

Это твоя вина — обвиняюще твердит разум.

Он предупреждал тебя.

             Юиса пошатнулась, врезавшись спиной в стену. Лопатки обожгло ударом, лицо — пронзительным взглядом Сугуру. Тупик. Не выбраться.       Арка, имеющая в своей оправе узоры расчерченных разной длины и ширины линий, была одним из самых красивых мест города. Дорога, что над, что под мостом — вела из городской суеты в пригородную часть с последующей парковой зоной. Переход от оживлённых улиц к спокойствию, от гама сигналящих автомобилей к тихому щебетанию парящих над верхушками деревьев птиц, от спешки к ощущению покоя казался контрастным, словно на пересечении двух миров возвышалась магическая завеса, изолирующая кипящий жизнью город от умиротворённого сквера.       Арка, ведущая к возможности познать-отыскать себя в комфортной тишине, с вплетениями душащего лёгкостью лесного запаха, внезапно стала вратами в самую настоящую Преисподнюю. Перепутье между прошлым и настоящим, между жизнью и смертью, между силой и слабостью, между двигающимся по своей траектории мегаполисом и отдалённо напоминающим райской уголок местом — оборвалось.       Конечная точка.

Она прямо здесь

—

посередине.

Между.

      Возможности сбежать больше нет.       Потому что перед входом в Рай распростёрся самый настоящий Ад.              И кажется, что вслед за парнем замертво упадёт и она. Чувствует витающий меж костей холод, чувствует надвигающуюся смерть, отличающуюся от смерти в естественном обличии. Не то существо с косой за спиной заберёт её сердце — она бы отдала, не сопротивляясь, — а то, что стоит сейчас прямо перед ней. Не человек. Не её любимый. Необъятный вулкан ненависти, внутренне сожжённый дотла. Стёрты по направлению вверх все протоптанные ею дороги, занесены расщепляющей на атомы лавой, съедающей все воспоминания об их совместной жизни. О том, кем они были.       Их путь ведёт только вниз — и пропитан он огненным ядом.

      Но Юи всё равно идёт.

      Потому что выбора нет.

Не было.

Не будет.

      — Почему? — Асано едва может связать слова воедино. В голове путается. Привычный страх сковывает каждую клеточку тела. Капкан. Не выбраться.       — Потому что он грязный, — во взгляде едва сдерживаемая ярость. Шёпот — на грани давящего разочарования. Его дыхание — тяжелое, лижущее её щёки смертью пронизывающей да коркой морозной застилающей душу; оно замораживает всё ещё теплящуюся где-то внутри надежду, разбивает в клочья мизерные шансы что-то исправить, сбежать, образумить…       Нет больше того Гето.       Некого образумлять.       — Ты ведь понимаешь, сколько отвратительных людей прикасаются к тебе своими грязными руками всякий раз, когда ты оказываешься вне дома?       — Боже, Сугуру, ты… бредишь.       — Думаешь? Но это мне приходится часами мыть тебя, потому что к тебе кто-то прикасался.       — Это безумие. Это просто безумие… — Юиса не выдерживает напора его взгляда — пронзительно-поверхностного. Словно он здесь и не здесь одновременно. На границе застрял между бесконечным сумасшествием и болезненной осознанностью — и не может выбраться из пучины ненависти к людям.       Люди…       Для Гето эти мелкие тараканы имели одно безликое лицо и ауру беспомощности, которую хотелось выкорчевать, словно ядовитый сорняк, уничтожить, как вирус во вселенской системе, не оставляя на мире позорный отпечаток слабости людского рода. Она тоже была слабой. Сбой, только уже в его вселенной. Её нутро насквозь пропахло обезьянами. Её тело покрыто отпечатками чужих пальцев.       Её тело покрыто слабостью. Потому что кожа её не может пахнуть по-другому, и быть она другой тоже не может — Юи ведь человек. Такая же грязная обезьяна, как и все те, кого Гето так презирает. Слабая, никчёмная женщина, способная лишь раздвигать ноги и склонять голову. Впрочем, как бы Сугуру не старался, всё равно не смог поставить Юису в один ряд с человеческим отребьем.       Она — единственное светлое пятно, оставшееся от его прошлого.       Асано действительно чувствует себя пятном. Грязью под его подошвой. Марионеткой. Бессилие сжирает каждую клетку в теле, словно прожорливый рак. Гето — тоже рак, поражающий головной мозг и все нервные рецепторы. Она не может двигаться, говорить или думать под его убийственным взглядом. Она не может осознать, когда наступил переломный момент в её жизни. Когда всё настолько изменилось?              — Сколько грязи… Сколько этой грязи на твоём теле? — в глазах никакой жалости. Никакого сочувствия. Ничего, кроме ненависти.       Юиса знает, что это значит. Знает этот тон. Выучила интонацию каждого слога. Гето не просто зол, он в бешенстве. Она сильнее зажимает губу зубами, целенаправленно прокусывает тонкую кожу, чтобы заглушить скулёж. Делает шаг вбок, разворачиваясь. Не смотрит ни на Гето, ни на мёртвого человека позади него. Сил больше нет.       — Пожалуйста, Сугуру. Пойдём домой… — боится она вовсе не за себя. Давно не за себя. За людей вокруг, за место, атмосферу — в присутствии этого мужчины, казалось, даже цветы склоняют свои лепестки к земле, впитывая всю грязь и ненависть его существа.       — Нет.       Холодные пальцы оплетают запястье — кости трещат, крошатся мелкими камушками под кожей, но ощущение это почти привычно. Она чувствует давящую силу в его хватке. Чувствует гнев. Ярость. Отвращение. Весь он — вместилище поглощающего отвращения ко всем не-магам, которых она когда-либо знала. И к ней. Тоже.       Юиса покорно выдыхает и остаётся на месте. Всё ещё арка, всё ещё кровь, всё ещё труп позади — и кажется, что нервы больше не выдерживают — искрятся под мышцами беспрерывными судорогами, желая вырваться за пределы этого отвратительного тела.       — Это никогда не прекратится. Пока ты продолжаешь позволять этим грязным обезьянам прикасаться к себе, мне всегда придётся мыть тебя. И всё это лишь потому, что ты меня не слушаешь. Я ненавижу это делать, Юи.       — Не могу я сидеть взаперти. Правда, не могу…       — Тогда ты продолжишь страдать от последствий, — рывком, выбивающим воздух, Гето впечатывает её тело в себя и оплетает руками живот.       Невольно навевает воспоминания.       Когда-то они были молодыми и влюблёнными. Подростками, мечтающими о большем. Они вплетались телами друг в друга, наблюдая за восходящим из-под небоскрёбов солнцем. Они обещали-клялись позаботиться друг о друге. Когда-то Сугуру планировал построить с ней семью. Завести общего кота, чтобы их связывало нечто большее, чем наивное обещание. Когда-то он хотел подарить ей весь мир.       Сейчас он дарит ей прикосновения руками, испачканными чужой кровью. Сейчас он сжимает её тело так, будто хочет поглотить его. Или раздавить. Уничтожить. Сломать все кости, вырвать сердце — грязное, осквернённое любовью сердце.        Она не должна любить монстра.

Он не должен любить человека.

             — Пожалуйста, давай вернёмся домой…       — Домой… — голос срывается, наполняется обжигающей язвительностью. — Ты думаешь, я могу чувствовать хоть какой-то комфорт, когда мы дома? Когда я чувствую исходящий от тебя этот запах? Твоё тело грязное.       — Тогда почему ты до сих пор не вышвырнул меня? Ты постоянно упрекаешь меня в том, что тебе некомфортно, противно, до тошноты ненавистно моё присутствие. Почему же ты тогда не отпускаешь меня, Сугуру?       Его руки сильнее сжимаются вокруг неё. В тоне сквозит нотками злой беспомощности. Звук, похожий на звон разбитого стекла, режет ей уши.       — Потому что я люблю тебя.       

—

                    Его любовь — цепи.       Юиса чувствует обжигающий металл на своих запястьях, щиколотках, шее. Чувствует мелкое позвякивание при каждом движении её мыслей. Когда они вырываются в облачённую светом дверь, за которой теплится свобода, эти кандалы натягиваются до противного скрежета костей, отбрасывают обратно — в Ад. В тот самый Ад, который Юи когда-то с гордостью могла назвать своим домом, укромным уголком, куда она возвращалась, чтобы спрятаться от всего мира в объятиях человека, которому доверяла не только своё сердце, но и жизнь.       Сугуру со звучным треском срывает с неё одежду. Выкручивает ручку смесителя до предела. На обнажённое тело брызгает каплями ледяной воды. Губы начинают бледнеть — вроде привычно, но привыкнуть к такому невозможно. Сколько ни закаляйся под струями обжигающего напора, холодно всё равно. Может, уже не телом, но душой. Юиса не сопротивляется и не выказывает ни малейшего дискомфорта, когда Гето резким рывком пихает её под душ. Не сопротивляется она и тогда, когда он берёт в руки злосчастную мочалку и начинает сдирать с неё кожу.       Трёт…       Трёт до кровавых разводов на теле.       Трёт с лицом, полным отвращения.       — Не могу поверить, что мне снова приходится это делать.       — Не делай. Я могу и сама помыться, если тебе так противно прикасаться ко мне, — Юи едва балансирует над пропастью, ходит по тонкому льду, когда внутренне начинает закипать, и вырывает мочалку из его рук. — Чёрт, Сугуру, в чём проблема… разойтись?       Выражение, которое появляется на его лице, — почти отрешённость. Навязчивое желание стать глухим, лишь бы не слышать глупостей, срывающихся с её уст. Контролировать внезапно взбушевавшуюся внутри злость не получается. Юиса не успевает среагировать, когда Гето без предупреждения врезается в её губы своими. Затыкает в свойственной ему манере — силой, как привык. Асано сжимает ладони в кулаки и упирается ими в его грудь, но без заведомо проигрышных попыток действительно оттолкнуть.       Это всего лишь ещё один способ добиться чистоты её тела — он перекрывает отпечатки других своими.       — Пожалуйста, Сугуру…       — Перестань умолять.       Перестань. Почему она должна слушать, вникать, подчиняться в конце концов? Он ведь никогда не слышит её, никогда не слушает. Он главный, — предательски скулит разум. — Он твой палач. Его слова — требование, дающее понять, что её собственное мнение или пожелания не имеют значения. Никогда, быть может, и не имели.       — Почему мы не можем просто разъехаться, как нормальные люди? Почему ты продолжаешь делать мне больно? — голос звучит надломано, изнутри глотки скребёт ядовитой горечью.       — Разве мы нормальные, Юи?       Затем наступает момент гнетущего молчания. Его глаза пеленой пустоты застланы. С той стороны, кроме демонов, не видно ничего — разительный контраст с теплотой, в которую она когда-то всматривалась, ощущая, как собственные щёки наливаются обжигающим смущением. Искренность оплетала его зрачки, нежность заливала белки — он светился любовью. Юиса контрастов боится — а думать о них боится больше всего. Больше, чем жить под одной крышей с мужчиной, день за днём уничтожающим в ней всё живое, человеческое.       — Послушай меня… Сугуру, ты… любишь меня в прошлом и ненавидишь в настоящем. Когда-то я была твоим другом, а сейчас я… я человек. Грязная, отвратительная обезьяна. У тебя внутри дисбаланс, который мешает жить нам обоим.       — Пока не поздно, лучше… замолчи.       Что случилось с мальчиком, которого она знала? Он ведь так по-настоящему твердил ей о любви. Он привёл её к себе домой, когда над ней издевались, он цеплялся за кончики её пальцев, он нежно целовал её коленки, он обрабатывал ободранные руки. Он — в её жизни слишком много его. Он душит, отравляет, пробирается под вены и расцветает крепкими узлами нечеловеческой односторонней одержимости. Но… односторонней ли?       — Я больше не могу так жить.       Меж их тел снова сквозит наэлектризованной тишиной — одной маленькой искры хватит, чтобы спалить к чертям выдержку обоих. Юиса чувствует, как атмосфера вокруг сгущается, оседает на мокрую кожу липкими разводами отчаяния.       — Хочешь уйти от меня? Хочешь, чтобы я отпустил тебя?       — Да. Хочу.       Безжалостный взгляд прожигает в её теле дыру. В вязкой тишине напряжение оглушает. Не просто страх — ужас омывает вены, заставляет кровь бурлить, — Юиса понимает, что совершила ошибку слишком поздно. И дело было отнюдь не в словах, слетевших с её уст.       Просто жизнь её — одна сплошная ошибка.       Юи предпринимает единственную попытку отползти. Мокрое тело, хорошо скользящее по холодному кафелю ванной комнаты, не помогает. Она не перестаёт чувствовать подавляющую силу, удерживающую её на месте, не перестаёт чувствовать и холод его тела, прижимающегося к ней; беспомощность пронизывает кожу сотней иголок, когда он раздвигает ей ноги и устраивается между ними.       Во рту моментально пересыхает, паника по осушенным стенкам поднимается к горлу, затрудняя дыхание.       — Не надо, Суругу, не надо…       В темноте, на изнанке век, где раньше плескались звёзды, соединившие два влюблённых сердца, теперь транслируются моменты недавнего прошлого — звук сползающей с тела Гето одежды будоражит самый настоящий хаос в её душе.       — Не надо чего? — пустой в своём обличии холод, заполняющий его существо, имеет отголоски нечеловеческого, почти демонического. Этот мужчина более жесток, чем самые худшие монстры.       — Не делай мне больно.       — Не делать тебе больно? — насмешливо повторяет Гето. В его тоне не сквозит, а растекается угроза ничем неприкрытая. Юи дёргает одеревеневшими от страха руками, отчаянно цепляется за выемки напольной плитки в смехотворных попытках выбраться из-под его тела. Ногти трескаются, превращаясь в позорные обрубки, а бёдра хрустят отвратительным звуком, когда Сугуру раздвигает их ещё шире для собственного удобства.       Юиса знает: сколько ни готовься — морально ли, физически — больно всегда. И больно совсем не из-за того, что входит он без подготовки и должной осторожности, вымещая на её теле ненависть, а потому что кроме этой ненависти в нём совсем ничего не осталось. Даже отголоски извращённой привязанности к ней оказались подавлены — внутри него не просто бурлящее жерло вулкана, внутри него самый настоящий Ад.       — Ненавижу…       — Что ты сказала?       — Я сказала, что ненавижу тебя, — повторяет без толики сомнений. Повторяет с такой скрипучей уверенностью, что почти сама в это верит.       — Ты же понимаешь, что твои слова разбивают мне сердце, правда?       — Шутишь? — истерично давится Юи. — Ты делаешь это каждый день.       — Знаю. Мне жаль, — лицо его остаётся отстранённым, однако слова звучат странно приглушённо.       — Тебе жаль? — она глубоко вдыхает, всё ещё дёргаясь под ним в бесполезных попытках облегчить свою участь. — Мне… мне тоже жаль.

      Мне жаль, что когда-то я взяла тебя за руку, оставив позади всю свою жизнь. Жаль, что променяла свою семью и близких друзей на тебя. Жаль, что перечеркнула всё, во что верила, ради тебя. Жаль, что была слишком молодой, глупой и влюблённой, чтобы понять истинный смысл уничтожения обезьян.

      — Хорошо. Так и должно быть, — хрипло шепчет он, нежно касаясь сухими губами виска. Поцелуй резко контрастирует на фоне безжалостных толчков. Гето полностью зажимает её между собой и полом, который от трения тела превратился в раскалённую лаву, съедающую кожу до костей.       Асано поджимает губы и сильно прикусывает кончик языка, чтобы сдержать упрёк. Или надрывный скулёж. Боль между ног ничто по сравнению с болью, терзающей душу её. Юи пытается расслабиться, больше не утруждая себя попытками отстраниться, — и выглядит при этом жалко, как испорченная, сломанная женщина. Её тело превращается в желе, мозг плавится от воспоминаний, которые стираются с каждым последующим толчком; внутри разума не остаётся ничего светлого, хорошего, ничего, за что она могла бы зацепиться, чтобы не сойти с ума.       Движения Гето граничат с животными. Жар, исходящий от него, невыносим, капли выступающего пота липнут к воспалённой-раскалённой коже, как горячий клей. Отвратительные хлюпающие звуки ползут по стенам ванной комнаты наперегонки с их хриплым, тяжёлым дыханием. Юиса изо всех сил жмурится, пряча за веками ручьи боли, и надеется, что это скоро закончится.       Всегда ведь заканчивается.       И закончилось бы давно. Давно, если бы Юиса Асано не была такой безмозглой идиоткой. Если бы не её желания учиться, общаться с людьми, посещать библиотеки, даже банально ходить по магазинам, чтобы порадовать Гето любимым блюдом или приобретённым специально для него красивым бельём. А в итоге получается, что разрушила она всё… сама. Сугуру предупреждал её, она не слушала. Не слышала. Не хотела принимать как должное своё буквальное заточение. Не хотела осознавать, что её Гето из раза в раз продолжит отмывать её от грязи того порочного за окном мира. И каждый последующий перестанет быть похож на случайное совместное принятие душа или страстный секс под напором разжигающих кожу капель. С каждым последующим хватка Гето становилась сильнее, вода — холоднее, взгляд — брезгливее, а секс с ним превращался в неизбежную пытку.       А ей всего лишь нужно было его послушать.       Это превратилось в её жизнь. Стабильность. Последовательная прямая её существования. Она — безжизненная кукла, распластавшаяся на полу и принимающая всю боль без сопротивления. Юиса чувствует себя уничтоженной. Её кожа сползает шелухой, обнажая искорёженное нутро. Она на грани. Юи даже не может вспомнить время, когда ей действительно нравилось жить. Когда её улыбки были искренними, а не разрывающими лицо трещинами тупого смирения. Когда всё развалилось…?       Когда она решила пойти за Гето. Асано ведь любила его, искренне, всей душой. Она бросила своих друзей, разорвала все связи с Сатору, просто чтобы быть рядом с Сугуру.       И теперь это единственное, о чём она сожалеет.       Юи так сильно хотела его любви, что отказалась от всего, что связывало её с прошлым, чтобы вместе с Сугуру, в один шаг вступить в новое — их общее — будущее, чтобы быть любимой в ответ, чтобы почувствовать, наслаждаться общим временем и счастьем. Теперь, когда эта любовь холодна, как смерть, она, наконец, осознала, что Гето вообще никогда её не любил. Быть может, всё это была его очередная извращённая игра? Может, все слова, когда-либо слетающие с его уст, были просто галлюцинацией? Или, может, её мозг рисовал ей то, что она хотела видеть, чтобы не сломаться, не разбиться вдребезги, не покончить с собой в конце концов? Настоящий ли был Гето Сугуру? Хоть когда-нибудь…       Юи не знает. Но знает, чувствует, что с каждым болезненным сжатием его ладони на собственной шее её любовь к нему умирает. Маленькая, едва теплящаяся внутри неё частичка разлагается с каждой проходящей секундой. Она не может этого отрицать. Она не любит его… больше нет.       Его толчки жёсткие, напористые. Каждое движение не приносит ей ничего, кроме всё большей и большей боли. Сейчас они не пара, не сожители, не бывшие возлюбленные — они даже не люди. Они как звери; он берёт её на полу, двигается как животное, а внутри него не осталось ничего, кроме извращённых инстинктов.       — Ты меня не любишь.       Ты меня ненавидишь — звучит между строк.       — Я не… — Гето на мгновение замолкает, его глаза сужаются, будто он… подыскивает правильные слова. Но их нет. Нет слов, которые могли бы спасти ситуацию, и он это знает. Они оба знают, что это конец всему, что между ними когда-либо было. Юиса обманчиво нежно касается кончиками пальцев его щеки и, глядя ему в глаза, пронзает тишину правдой.       — Ты уничтожил меня. Здесь нет любви.       Он молчит, и это молчание пробирает её до глубины души. Молчание человека, который не может отрицать высказанное. Молчание человека, который понимает, что сделанного уже не исправить. Молчание человека, который знает, что потерял того, кто впервые в жизни заставил его почувствовать себя полноценным.       — Я знаю.       Юи смотрит и ничего в его глазах не видит. Даже своего отражения.       — И ты меня не отпустишь?       — Нет.       Окончательность ответа пугает. Не только потому, что это означает невозможность для неё вернуться к своей прежней жизни, но и потому, что это означает, что всё действительно закончилось. Связь, которую они когда-то разделяли, исчезла.       Поэтому Юиса скользит помутневшим взглядом по потолку и позволяет ему трахать себя. Так по-обыденному: сжимать кулаки, впиваясь сломанными ногтями в кожу, и ждать, когда он кончит — обязательно внутрь, помечая её и с изнанки тела, — почти не сопротивляясь. Отстаивать и спасать больше нечего, а боль стала настолько неотъемлемой частью её жизни, что уже давно перестала быть поводом злить Сугуру.       Ему требуется ещё несколько минут, прежде чем он замирает внутри неё, тихо зашипев — даже не простонав. Потому что в этом не было никакой страсти — потому что секс стал механическим для него и ужасом для неё. Юи чувствует, как тошнота оплетает горло колючими позывами, когда ощущает отвратительную вязкость между ног. Ей хочется выскребать его сперму из себя, но сил не хватает даже на то, чтобы держать глаза открытыми.       Он ложится рядом на полу — напряжение между ними становится более ощутимым. Атмосферу наполняет тяжесть и чувство отчаяния. В этом не было ничего правильного. Это было неправильно, но стало обычным делом.       Чем ниже по её коже стекает сперма, тем хуже становится. Ей мерзко и стыдно. Стыдно, что она ничего не может сделать, чтобы избежать этого. Её тело… оно больше ей не принадлежит.       И голос звучит до обидного надрывно.       — Сугуру, последний шанс. Дай мне выжить. Отпусти меня, — Юиса едва раскрывает глаза и смотрит в потолок пустым взглядом.       — Нет.       Ответ. Одно слово. Оно потрошит её, как рыбу, вычищая все внутренности до последней кишки. Простое слово, разбивающее надежды вдребезги. Слово, ознаменовавшее конец её жизни. Приговор. Это единственное слово даёт понять, что больше нет необходимости обсуждать этот вопрос. Она принадлежит ему. Всегда. До самой смерти.              Юи напряжённо выдыхает, кивает и обиженно поджимает губы, пытаясь подняться с пола, но сил хватает только на то, чтобы поджать под себя ноги и встать на четвереньки. Её лоб прижимается к прохладному полу, но она больше не плачет. Прямо сейчас она просто пытается дышать.       — Замри.       Его голос тихий, но требовательный. И она подчиняется, оставаясь в позе. Тело болит, конечности дрожат, между ног горит, но она стоит на четвереньках и ждёт, снова впиваясь потрескавшимися ногтями в плитку, пытаясь отвлечься. Сопротивляться бесполезно — он может с такой же лёгкостью, с какой с его уст слетают приказы, сам завалить её на пол. Потому что она слабая. Она едва может думать и двигаться. У неё болят кости и щемит в груди, и всё, что она может сделать, это ждать.       Сначала ничего не происходит. Тишина снова становится давящей. Гето не шевелится, но Юи чувствует обжигающие отпечатки его взгляда, настолько глубоко под кожу он пытается забраться. Анализирует её, видит её слабость, дрожь, омывающую позвоночник, её тихие, болезненные вдохи. Сугуру снова чувствует извращённое возбуждение, созерцая открывшееся перед ним искусство.       А он ведь самый преданный его ценитель.       Юиса игнорирует движения позади себя, но огромные ладони, обхватывающие талию, игнорировать не получается. Он рывком тянет её на себя, раздвигает ноги немного шире и трётся меж её складок членом, не входя внутрь. Она замирает, задыхается, хочет перестать существовать от удушающего омерзения.       — Почему тебя возбуждает то, что мне больно…?       — Не боль. Слабость. Меня возбуждает твоя слабость.       То, от чего он пытался её оттереть, высечено на её костях. Человеческая слабость, не искореняемая ни кровью, ни болью. Сугуру слабых презирает, убивает, подчиняет, но свою слабость выкорчевать из себя не в силах до сих пор. И её тоже.       Её слабость оказывается такой сладкой на вкус, что, когда он вылизывает её, пока её тонкие запястья сковывают кандалы, прибитые к стене позади изголовья кровати, он чувствует себя самым могущественным шаманом на земле, поглощая слабость её тела и духа. Когда он натягивает её волосы и трахает маленькое горло, заставляя её давиться и выворачиваться на себя, он чувствует странное умиротворение.       Сильные поглощают слабых, поэтому Сугуру поглощает её и не видит в этом ничего плохого. Они ведь всегда занимались любовью… Но от неё почти ничего не осталось, кроме безудержного желания слабость из её тела искоренить. Она не должна бояться его, не должна бояться боли — Юиса должна быть сильной, чтобы справиться с ним. Чтобы справиться с его любовью.       Когда Сугуру давит сильнее, раздвигая складки, и медленно, очень медленно проникает внутрь, Юиса чувствует желание расцарапать ему лицо или сломать это чёртово орудие пыток, двигающееся у неё между ног, но… не пытается вырваться или убедить его остановиться; оставшиеся силы уходят на то, чтобы удержаться на четвереньках, пока её тело от набирающих силу толчков раскачивается взад-вперёд.       Он сжимает её бёдра так сильно, что Асано моментально чувствует наливающиеся синяки, усиливающие болезненные ощущения. Всё не так… не так, как раньше, когда между ними сквозило страстью или нежностью. Когда они сплетались, стонали, целовали друг друга, трогали, признавались в любви и доставляли друг другу удовольствие… Всё исчезло — каждый толчок разрывает на части, каждый дюйм тела пульсирует и горит от боли, каждая проходящая минута кажется часом. А контролировать истерику не получается вовсе — Юиса трещит по швам, прячет за ладонями затравленный взгляд и разражается слезами, тихо скуля под ним.       Одно и то же, каждый раз одно и то же. Нет любви. Ничего нет. Не осталось, не сохранилось — и это целиком и полностью её вина. Она должна была быть терпимее, она должна была слушаться. Если бы не её эгоизм, быть может, сейчас между ними всё было бы как раньше?       Нет.       Не было бы.       Он убийца, садист и манипулятор. Он никогда не любил её, он её не отпустил. Не спас. Убил. Уничтожил в ней всё, что когда-либо имело значение.       И это её вина.       Быть настолько глупой… это не просто проклятье, это — вплетающаяся в вены истина её существования. У неё ведь было всё, о чём она могла мечтать: любящие родители, друзья, стабильность, хорошая школа и не менее хорошая успеваемость — она была нормальным, среднестатистическим подростком. Но отказалась от всего в итоге ради… Сугуру. Она пошла за ним, не зная, что их ждёт в будущем. Она пошла за ним, ведомая инстинктивным порывом быть ближе, потому что любовь её, внутри плескающаяся, была намного сильнее рациональности.       В итоге Юиса Асано — никчёмная грязь, мерзко прилипшая к подошве его обуви. Она оказалась недостойной ни любви, ни прощения. Её тело — единственное, что чего-то стоит, и всё, что делает Гето, это злоупотребляет им.       И она ему, конечно, позволяет.       Выбрать его, оставив весь мир позади, — чудовищный просчёт. Чувство вины давит, плющит рёбра, сжимает сердце, покрытое шрамами и истекающее кровью, но отчего-то всё ещё стучащее в груди. Сугуру превратил её любовь во что-то страшное, мерзкое, извращённое. Она продолжает блуждать во тьме, из которой нет выхода; беспомощность, пронизывающая каждую клетку тела, — тюрьма без ключа. Она в ловушке, во власти того, кто ненавидит её, ненавидит само её существование.       Юиса теряется, растворяется в сожалениях, в воспоминаниях, в разуме своём тонет, отключается, испаряется из мира жестокого и в куда более светлые времена возвращается. В утренний запах выпечки, в быстрые мазки поцелуев матери в щёку перед учёбой. В звонкий смех одноклассниц. В ощущения первых бабочек в животе и покрасневших щёк. В ревнующего своего друга Годжо, который бесил её до одури первое время. В ночные посиделки на его же большой кровати втроём, когда Сатору демонически смеялся и пугал её страшилками, а Гето, сидящий у неё за спиной, с этого приглушённо смеялся, оплетая её талию рукой. В рассветы, закаты, весёлые визги и брызги холодного океана, забивающиеся в нос и глаза. В благотворительные вечера, красивые платья, гул разговоров, жужжащий под кожей, и нежные прикосновения к открытым плечам. В лес, в одну на троих палатку, в атмосферу просыпающейся природы, ласковое щебетание редких птиц, журчание речки вдалеке, сонных Сугуру и Сатору, сплетшихся меж собой во сне так тесно, что для Юи почти не осталось места. Всё было так легко, так просто. Они жили. А потом мир раздавил и пережевал каждого из них.       Как там Годжо? Простил ли он её? — Юи надеется, что нет. Она не может простить даже себя. Они ведь оставили его совсем одного, добровольно вырвали свои жизни из его, оставив после себя кровоточащую пустоту, облачённую в бесконечность.              Когда Юиса вернулась в отвратительную реальность, Гето рядом уже не было. Её глаза медленно привыкают к свету, тело дрожит от озноба, кожа кажется липкой и мерзкой — ей хочется вылезти из собственного тела, сменить личину. Или хотя бы умыться. Для начала хватит и этого.       Встать казалось задачей со звёздочкой, но желание смыть хотя бы часть отпечатков Сугуру пробуждает в ней затлевший огонёк борьбы. Когда её дрожащие руки цепляются за раковину, Юиса голову не поднимает, рассматривая посиневшие от холода руки и остатки ногтей. Страшно. Ей страшно увидеть, кто посмотрит на неё в ответ. И единственный взгляд, вскользь брошенный в зеркало, подтверждает все её страхи. Она не может узнать себя. Отражение перекошено. В глазах бездна, чудовищная в своей безграничности пустота. Волосы растрёпаны, тело покрыто синяками, шею оплетают отметины чужих рук. Юиса прикасается аккуратно, кончиками дрожащих пальцев, чувствуя непреодолимое жжение в горле.       Она не знает, кто этот сломленный человек, смотрящий на неё с той стороны. Она не знает, кем в итоге стала, но чувство, оплетающее сердце, на этот раз ощущается по-другому. Ей от увиденного не грустно и не больно. Она не чувствует безысходность, больше нет. Юиса чувствует глубокое-глубокое оцепенение.       А потом её выворачивает прямо в раковину. Это дно.       Ниже падать некуда.       Сердце колотится в груди с пугающей скоростью, онемение начинает уступать место мучительной боли. Ощущение, словно она изрыгает последние остатки души вместе с последним приёмом пищи. Остатки былой себя. Она умирает, перестаёт существовать как личность, как Юиса Асано. Она — оболочка от себя прежней. И ничего, абсолютно ничего внутри не осталось. Ни надежды на будущее, ни света в конце жалкого туннеля. Она заперта в этом аду. До самой смерти.       Зеркало не лжёт — в отражении пусто, как и в душе. Глаза, лицо, волосы, кожа — всё выглядит тусклым, безжизненным. И дело не в неправильно падающем свете. Дело в том, что она облажалась. И продолжает делать это снова и снова.       Юиса разгрызает губы, царапает жесткими ворсинками дёсна, когда пытается почистить зубы. Юиса впивается острыми ногтями в кожу, когда смывает засохшую сперму с внутренней стороны бёдер. Обида и ненависть обжигающе разливаются по телу. Хочется спрятаться и покончить с этим раз и навсегда — запереть чувства глубоко под желудком. Но запирается она сама. От правды. В спальне. Несмотря на то, что кровать, в которую она ныряет, была местом, где Сугуру неоднократно насиловал её, Юиса чувствует себя на удивление комфортно — с головой укутывается тёплым одеялом и пытается абстрагироваться. Ей не хочется ни анализировать, ни вспоминать, ни бесконечно винить себя — ей хочется убежать.       Только бежать уже давно не к кому.       Каждый дюйм дома пропитан насилием. Оно повсюду. На полу, на потолке, в стенах. В том, как он смотрит на неё. В том, как разговаривает с ней. Насилие проникает в саму суть его существа. Каждый угол квартиры запятнан его мерзким присутствием. Кровать похожа на могилу — место, где Юиса похоронена заживо и вынуждена притворяться мёртвой.       Этот дом — тюрьма.       Этот дом — символ жестокости и травм.       Их дом.       Страх просачивается в неё, ползает под кожей невидимыми жучками. В собственном доме, в месте, которое должно было стать убежищем от внешнего мира и кошмаров, Юиса чувствует себя в ловушке. Бежать некуда — она заперта внутри самой себя. Каждая мысль, всплывающая в воспалённом разуме, подтверждает, что во всём виновата она. Всё пошло наперекосяк из-за неё. Это её ошибка — снова и снова возвращаться в этот дом. Она должна была убежать. Она должна была позвать на помощь. Она должна была что-то сделать. Хоть что-нибудь. Но его голос эхом расплывался в голове, угрожающие слова вспарывали горло, острая боль лишала её последних крупиц смелости. Кровь текла по шее вместе со словами, уходящими глубоко под желудок.       Юиса прячется в воспоминаниях. В прошлом всё было хорошо. В прошлом Гето был нежным. Он любил её. Она любила его. Их любовь была чистой, приносящей удовлетворение и радость. Теперь их любовь похожа на проклятье. Бесконечная спираль боли и жестокости. Юиса наверняка ошибалась, ведь… любви никогда не было, не так ли? Она бы заметила, правда? Она бы заметила тревожные звоночки в её нежном Сугуру. Ей хочется в это верить.       Волна тёплых воспоминаний согревает и успокаивает лучше любого одеяла. Тогда были страсть, нежность и привязанность. Были моменты, когда они звонко смеялись и целовались следом, запыханные. Были чувства, искренние, прозрачные, взаимные. Как всё могло пойти не так? Всё казалось правильным. Она чувствовала себя счастливой. Она чувствовала себя живой. Так как же всё между ними могло с таким оглушительным грохотом развалиться…?              Юиса Асано больше не выходит из дома. Она худеет, тускнеет, испаряется под его взглядом. В её глазах затравленность, в зрачках отпечатывается яркими мазками слабости: Я сдалась. И Сугуру щурится подобно лисе, нежно поглаживая её по голове. А внутри у неё ничего не ёкает, не воскресают сдохшие в животе бабочки — они по дну организма уже в стадии разложения, как и сердце её, не способное больше почувствовать тепло и привязанность. Вся любовь, которая у неё когда-то была, разрушена, и теперь она наконец прозрела и видит его таким, какой он есть.

Монстр.