Контрасты

• lana del rey

— young and beautiful

      

—

             Сатору аккуратно мажет холодными, обветренными после колкого мороза губами по горячему лбу, прежде чем скинуть с себя всю одежду и лечь рядом. Ава спит — и немудрено; из-за обложенного бесконечными высотками горизонта приветливо выплывает солнце, окрашивая крыши домов ярким маревом апельсиновой корки. Тёплые блики лучей, врывающиеся в предусмотрительно незашторенное окно, скользят по её румяной от духоты комнаты коже, по тонкой, с вкраплениями синих вен шее, лижут ключицы и открытый верх груди, прежде чем вылезти за пределы её кожи и скользнуть ниже по ткани пижамы.       Годжо рад, что она не осталась дожидаться его. Нередко, приходя под утро, он заставал её полусонную на подоконнике, ловящую бодрость от мёрзлых сквозняков. Она изгибала губы в податливой улыбке, отчего внутри неприятно натягивалось — Ава отдаёт ему больше, чем он может ей предложить. Чем он может дать. Кроме себя — нечего, но и его в её жизни становится непомерно мало — работа и клановые распри занимают почти всё свободное время. Она из него выбивается, забывается, стирается под гнётом насущных проблем, но всё равно преданно ждёт его появления. Раз в неделю или раз в месяц — не имеет значения.       Эта жизнь в неопределённости и бесконечном ожидании — не жизнь вовсе, но Аваддон никогда не жаловалась и не упрекала Годжо в том, что сама выбрала его. Потому что этот выбор отличается от рационального и обдуманного. Потому что выбрала она сердцем.       Его пальцы скользят под пижаму, ощущая подушечками горячую кожу — и желание укутать её собственным телом становится почти непреодолимым. Рука змеёй оплетает талию и напором прижимает её спину к своему торсу. Контрасты температур, холода и жара, желания и беспомощности, сна и яви пускают по её коже неосознанных, сонных мурашек. Её тело едва заметно вздрагивает, а Сатору чувствует, как мышцы собственного наливаются свинцом — ему бы не хотелось начинать утро с упрёков или неловкости.       Но то реакция её тела на прохладу. Когда его кожа согревается от соприкосновения, дыхание Авы возвращается в норму — она дышит размеренно и глубоко, не осознавая, насколько прекрасной выглядит сейчас в его глазах, руках и мыслях. Сатору довольно щурится, зарывается лицом в её спутанные, разбросанные по подушке волосы и замирает в таком положении, стараясь не шевелиться. По возможности стараясь и заснуть.       Провально.       Чем дольше он прижимает её к себе и чувствует, как в спокойном темпе двигается её грудная клетка, тем крепче становится хватка. Тем тяжелее и учащеннее становится дыхание. Сатору издаёт низкий, почти разочарованный стон, когда его огромная — по сравнению с её телом — ладонь вырывается из тёплого, зазывающего обратно плена груди и опускается ниже. Ребром её проходится по мягкой коже бедра и цепкой клешнёй оплетает его — кончики пальцев оказываются на внутренней стороне и невольно касаются ткани нижнего белья. Тягучее желание отыметь её прямо сейчас Годжо силится перебить адекватностью.       Она испугается.       Нет — твердит разум-предатель. И Сатору знает, что чёрта с два она испугается. Потому что любит так всепоглощающе его, что соглашается на всё, что бы он ни предложил. И доверяет — настолько, что до сих пор спит, позволяя ему давиться от желания. Позволяя ему думать о том, чтобы переступить грань, которую она никогда не проводила.       Ава по-детски забавно морщит нос из-за щекотки, когда его язык обводит чувствительное место под её подбородком и спускается ниже. Мышцы наливаются тяжестью излишне извращённого возбуждения при виде её разморённого сном тела, однако Сатору изо всех сил старается держать себя в руках и не напирать, когда прижимается к ней бёдрами.       Дыхание её сбивается с привычно спокойного; она невольно реагирует на прикосновения и ощущения губ на мокрой от слюны шее. Ава сквозь сон пытается избавиться от непонятного дискомфорта и найти более удобное положение: переворачивается на спину — с позволения Сатору, — и замирает, видимо, найдя идеальный баланс прохлады и свободы…       …которых тут же лишается, когда он наваливается сверху, коленом аккуратно раздвигая её ноги. Не давит весом — упирается одной рукой в матрас, другой же продолжает медленно, тягуче — разворачивая клубок собственного удовольствия — двигаться по её телу, провоцируя больше мурашек. Её кожа слишком тонкая, местá более напористых прикосновений краснеют моментально. Ава через дымку желанного сновидения ощущает нечто приятное, волнительное и горячее внутри, отчего с уст срывается почти неслышный хриплый стон.       Сон её приобретает отголоски ясности, от которой кровь стынет в жилах — Аваддон уверяет себя, что если так часто мечтать о прикосновениях Сатору, можно сойти с ума, потому что сейчас она заперта внутри реалистичного сна и выбираться из него не желает вовсе. Слишком ждала, слишком скучала, а он даже в сновидениях перестал приходить — Ава тисками цепляется в растущие со странной интенсивностью ощущения и не позволяет дымке наваждения ускользнуть из разума.       Сатору чувствует, как разгорячается её кожа, как дыхание её застревает в горле и вырывается рваными рывками, как мышцы её бёдер сжимаются то ли в попытке сохранить ощущения жара его ладони, то ли в попытке не поддаться возбуждению. Ава перед ним распласталась бьющейся жилой желания, находящегося далеко за границей осознанности — в его руках сосуд чистой любви и искреннего принятия, который дарует силу свыше его собственной.       Доверие порождает желание — а его контролировать становится невыносимо.       Ава перед ним уязвимая. Слабая.       Всё ещё спящая.       Сатору не спешит. Он аккуратен, медлителен, но напорист — в моменте желающий, чтобы она проснулась. Чтобы внутри всё противно не ныло от ощущения, что он просто использует её тело, потому что возбуждён. Потому что он хочет её, а она этого даже не осознаёт. Потому что он хочет содрать с неё эти блядские шорты с принтом пушистой панды и трахнуть её языком.       Представление об этом с затяжной силой заворачивает на дне живота узел желания — первобытного, отчаянного, сносящего все рациональные мысли в голове. Годжо опускается ниже, ведя языком дорожку слюны вдоль кожи и дуя на неё следом, подмечая новых мурашек. Чувствительная, даже во сне реагирует на него, что делает ситуацию чуть проще — потому что тело её хочет его так же, как и он — её.       Сатору и не догадывался, какие сны ей снятся с его участием.       Иначе не сомневался бы в обратном.       Его пальцы нетерпеливо скользят под нижнее бельё, и Годжо хмыкает, чувствуя, насколько она горячая между ног. Он избавляет себя от препятствий в виде мешающей ткани, стаскивая его вместе с пижамными шортами. Внутри неё ещё лучше. Ава хмурится от давления и начинает тихо сопеть. Её разум всё ещё погребён под толщей бурлящего океана разносортных декораций, а ощущения, которые она испытывает, словно камень, брошенный в воду — расходятся круговой рябью по её телу — вязкой, взрывоопасной и поглощающей, тянущей в трясину неподконтрольного ею наслаждения.       Тихий стон снова срывается с уст, кожа краснеет сильнее, тело сотрясается аккуратными толчками — но Ава ничего из этого не может контролировать. Это почти как цикл безграничного удовольствия, кутающий каждый нерв приятными импульсами неосознанного возбуждения. У неё дыхание окончательно в глотке застревает, когда ощущения внутри с каждой секундой становятся более распирающими. Она щурится и извивается, изо всех сил пытаясь проснуться, но разум предаёт её. Ава слишком погружена в это разграниченное между сном и явью состояние, чтобы попытаться сосредоточиться на пробуждении.       Она пытается строить логические цепочки происходящего, но мыслить здраво у неё не получается вовсе. Она не может сосредоточиться ни на чём, кроме напряжения внутри. Её пальцы на руках до хруста неприятного поджимаются, цепляясь за смятую простынь, и она почти скулит, когда её бёдра инстинктивным порывом раздвигаются шире.       Разум тормошится, пробуждается, выныривает из затягивающегося водного капкана, но тёплое одеяло удовольствия, кутающее её телом Сатору, не позволяет вернуться к рациональности. Ава разлепляет пересохшие губы и что-то слабо бормочет, пытаясь открыть глаза. Провально. Где-то под толщей расплывающейся реальности она слышит явные хлюпающие звуки, и внутри у неё всё, кажется, разрывается маленькими искрами чувств. Слишком жарко, слишком хорошо, слишком приятно, чтобы пытаться это остановить. Ощущение, будто пальцы обжигают-клеймят изнутри. И возбуждение продолжает нарастать с каждым прикосновением и каждым движением. Грудная клетка поднимается и опускается быстрее и короче, давление увеличивается, и Ава чувствует, насколько сильно давит внизу живота.       — Нет… — ей едва удаётся произнести слово; язык заплетается, разум горит в огне. Она дрожит, и кажется, ещё немного, и она просто взорвётся, разлетаясь по комнате остатками былой себя — неудовлетворённой и нежеланной.       — Да, — срывается на хрип Годжо. — Ещё немного.       Его пальцы круговыми движениями скользят по клитору, толчки других набирают скорость — и Ава чувствует, как её распирает комок удовольствия, который соответствует описанию разве что взрыва атомной бомбы. Оно разливается по телу вместе с протяжным стоном; всё расширяется диаметрально настоящему — словно рай пальцами его сконструирован внутри неё — поддаться призывному свету жаждется до боли и расчерченных созвездий в поглощающей темноте под сжатыми веками.       Это один из самых сильных всплесков удовольствия, который она когда-либо испытывала. Ава не может ни думать, ни говорить, только звук её собственного тяжёлого дыхания заполняет пространство спальни; когда бушующая внутри волна после оглушительной разрядки успокаивается приливом умиротворения, голос Сатору доносится прямо над ухом: Такая хорошая девочка…       — По-моему, я сейчас умру… — почти невинно тянет Аваддон, балансируя между сном и реальностью.       — Доброе утро, — Сатору заваливается на бок и аккуратно прижимает её дрожащее тело к себе. — Согласен, это… немного чересчур для тебя. Но ты в безопасности. Ты в безопасности, Ава.       Ава смотрит из-под полуопущенных ресниц на разрумяненного Сатору и теряется от нежности момента — он прижимает её к своей груди и аккуратными мазками расцеловывает лицо. Она вплетается в него ногами-руками-телом и тянется, чтобы провести ладонью по его растрёпанным волосам. Носом трётся о его ключицу, глубоко вдыхая запах — такой родной и между тем слишком далёкий.       — Я всё ещё хочу тебя, — его губы скользят по контуру челюсти к подбородку. Отголоски воспоминаний о том, какое удовольствие она только что испытала, вызывают колючие покалывания во всём теле, разрастаясь до пределов прежнего возбуждения. Ава чувствует правдивость его слов бедром. — Ляжешь спать или продолжим?       — Не думаю, что я смогу уснуть после… такого.       — Тогда седлай меня, принцесса. Считай это компенсацией за долгое отсутствие, — Сатору тихо выдыхает и проводит рукой по её талии. Его голос отдаёт возбуждающей хрипотцой, заставляющей щёки Авы покрываться стремительно разрастающимися пятнами смущения. Она кивает и осторожно перекидывает ногу через его торс, помогая себе руками — после недавнего они всё ещё дрожат.       — Я скучала, — на грани слышимости, почти смущённо. Она обводит кончиками пальцев очертания его мышц и выпирающих от напряжения вен. Елозит, пытаясь найти для себя удобное (не такое смущающее) положение, однако на каждое её движение тело Сатору отзывается, реагирует настолько открыто, что Ава теряется.       — Я тоже, — он не предпринимает попыток двинуться или помочь ей справиться с непонятным и неизведанным ею ранее ощущением контроля над чужим телом — просто не отрывает взгляда от её смущения и неловких движений. — Нравится быть на мне?       Она не отвечает, но опускается чуть ниже, аккурат на его пах, и так, почти ненавязчиво, почти невинно и совсем уж не вызывающе — трётся о него. Тело Годжо слишком большое для неё, но она порывно пытается дотянуться до каждой клеточки его груди, когда склоняется над ним и начинает выводить языком замысловатые узоры на его коже.       — Ты убиваешь меня, — шепчет он. — Хорошо.       Ава чувствует, как её мышцы приятно натягиваются от похвалы, и тихо выдыхает, скользя языком к его шее. Хмурит брови, отрываясь. Располагает ладони по обе стороны от плеч его и, смотря прямо в глаза, поглощённые кристально нарастающим безумием, приподнимает бёдра, позволяя Сатору направить себя самому.       Его член скользит меж складок, собирая обильную влагу, и плавным толчком входит внутрь — они оба замирают на полпути. Он даёт ей привыкнуть, а Ава вдруг не принимает подачек — резко двигает бёдрами вниз, насаживаясь самостоятельно.       — Ты что-то задумал, да? Что я такого сделала, чтобы заслужить быть сверху? — она игнорирует тянущее ощущение внизу живота, когда начинает двигаться, не дав себе возможности привыкнуть.       — Просто ты неотразима, — его руки обхватывают её бёдра во имя поддержки — растопыренные пальцы покрывают впечатляющий объём кожи и достают до больших, покоящихся снизу. Он хмыкает, отчего-то натяжно.              Маленькая.       Не только телом, но и душой.              — Хочешь, чтобы я снова взял тебя под контроль?       — М-м, нет. Наверное. Не знаю. Сверху.… неплохо, — Ава смущённо закусывает губу, будто раскрывает ему важный секрет в своей жизни.       Её тело продолжает двигаться — она входит в ритм, который нравится им обоим. Поверхностное дыхание с каждым толчком плавно преобразуется в тихие стоны. Сатору опускает взгляд с покачивающейся перед лицом груди, скрытой тканью тонкой майки, ниже и наблюдает, как его член почти полностью с пошлым хлюпаньем исчезает в ней — и это сводит его с ума.       — Позволь мне, — напряжённо обрывает Сатору, усиливая хватку ладоней. — Прости. Обещаю, всё будет хорошо, — он тянется выше и рывком впечатывается в её шею губами. Амплитуда движений увеличивается в несколько раз. Теперь ведёт он — толчки становятся глубже, сильнее, пальцы мнут до будущих росчерков болезненного цвета поверх кожи, укусы становятся чуть более агрессивными.       Её стоны превращаются из тихих в громкие — она перестаёт контролировать себя, полностью отдаваясь Сатору и позволяя ему держать под завидным контролем каждый вдох. Потеря власти в этом случае является для неё бóльшей наградой — потому что он умеет убивать в ней всё сопротивление, потому что знает её тело как своё собственное, чтобы довести её до исступления, до отчаянной податливости каждой из её костей, до скользящих меж губ растянутых слогов его имени, которые обрываются с каждым толчком, с каждым звуком соприкосновения их тел.       — Стой, стой, остановись, — внезапно срывается Аваддон, поджимая пальцы на ногах. — На секунду, Сатору… Слишком быстро, — она сильнее цепляется зубами за губу, чтобы отвлечься от разливающегося до самых кончиков волос жара.       — Слабачка, — Годжо ехидничает, но останавливается, ловя её взгляд своим. Она перед ним размытым пятном нежности вяжется, переплетаясь с удивительно-искренней покорностью его воле. Он же вплетается в неё образом схожим — возможностью и желанием потакать ей, радовать её своей уступчивостью, дарить шанс ощутить зудящую под кожей любовь — безмолвную, удушающую, объедающую плоть и душу. Сатору смотрит на неё смесью отчаяния и болезненной слабости, когда аккуратно оплетает оба тонких запястья у неё за спиной и начинает двигать бёдрами в более медленном темпе.       — Так лучше?       Нет — срывается с уст хриплым стоном. Потому что чувствует-видит-осознаёт, что между ними всё неправильно, не так, не по-настоящему. Просто секс — просто удовлетворение его потребностей после тяжелой недели. Аваддон цепляется за эту мысль крепко, чтобы не позволять расцветать внутри сорнякам ядовитых надежд.       — Мне очень хорошо… — взамен всхлипывает Ава. Хорошо правда было. Физически.       Сатору чуть крепче сжимает запястья, отчего мышцы её рук до приятной боли натягиваются, и трётся подбородком об её шею почти по-кошачьи. Если бы он замурчал сейчас — она даже не удивилась бы. Он всегда умел выбивать её из колеи.       Ава выгибается в спине и запрокидывает голову чуть назад — перед глазами Годжо воспалёнными мазками, оставленными зубами да губами его, разрисована картина принадлежности — искусство пленительно-губительное. Искусство, купленное задаром в личное пользование, потому что с последующим восходом солнца все краски на холсте её шеи и груди сотрутся под слоем однотонных коже кремов — потому что в связи их нет никакого искусства. Потому что связь их не выходит за пределы её квартиры.       Потому что здесь и сейчас они оба принадлежат друг другу, а завтра — по разные стороны мира. Жизни. Существования.       Сатору ускоряется — двигается внутри неё скоростью, соразмерной с бьющей пульсацией в висках. В её горле трещит расходящимися линиями звуков, плавно растекающихся по помещению, а пульсация между ног достигает точки, отчего-то невозврата — после неё вернуться в настоящее кажется настоящей, изощрённой пыткой.       Пыткой, бесконечной в своей слабости и эгоистичной жадности до присутствия в собственной жизни кого-то извне привычной для неё вселенной.       Ава всхлипывает; слёзы удовольствия текут по щекам ручейками, а в горле словно океан высох, распалённый безжалостным диском огненного жара — на дне песчинки, царапающие горло, рассыпаются-разлетаются по организму ниже, к плотному соединению двух вспотевших, разморённых наслаждением тел. Кончают они одновременно — и в глаза смотрят друг другу в этот самый поглощающий момент. Стонут в губы друг другу. Цепляются друг за друга. Близко — кожа к коже, душа к душе — вместе и далеко друг от друга одновременно.       — Ты хорошо справилась, — ласково шепчет Сатору, оплетая-сжимая-пряча руками, к себе приклеивая вплотную.       — Слишком… это слишком для меня, — Ава сквозь слёзы срывается на тихий смешок, пытаясь отдышаться и не сойти с ума.       — Прости, ничего не могу с собой поделать. Ты так чувствительна к моим прикосновениям. Это срывает тормоза.       Годжо тянет спину, всё ещё удерживая руками её дрожащее тело, будто держит хрустальное сердце, наполненное разливами всепрощающе-всепоглощающей любви в своих огромных островах-ладонях; позвонки звучно хрустят, отталкиваясь от стен звуком почти неприятным, от которого у Авы мурашки уже не от возбуждения бегут. Он смотрит на неё сверху взглядом пристальным, который Аваддон не способна охарактеризовать — что-то между осознанной ответственностью за то, что до сих пор между ними происходит, и отвратительно тупым смирением, что отпустить друг друга они уже не в состоянии. В зрачках разливается раскатами болезненная привязанность, плавно вытекая кровавыми веточками лопнувших сосудов от постоянных раздумий.              — Клянусь, однажды моё сердце остановится.       Бархатный смех Сатору обжигает оголённые нервы, током проходится по позвоночнику выше, противным щелчком достигая разума. Ему кажется это забавным, а она не лукавит даже. Всё действительно плачевно — между перерывами их отношений Аваддон продолжает жить, ходить в университет, общаться с людьми и читать заумные книги в попытках уйти от реальности. Потому что реальность без присутствия Сатору становится объективно тусклой, безрадостной, отвратительно склизкой, унылой — и ещё тысячи похожих слов, которыми можно описать постоянное состояние её жизни без него. Настолько повязла, настолько отчаялась, но смирилась, живя такими крошечными, но насыщенными моментами близости между ними.       — Всякий раз, когда мы вместе, я чувствую нечто подобное, — Годжо откидывается на кровать и тянет её за собой. Укладывает её голову на свою грудь, ласково проходясь пальцами по растрёпанным волосам. — Я боюсь, что сломаю тебя.       — Не беспокойся об этом, — Ава задумчиво водит неровно обгрызанным ногтём по его груди, ощущая, как разливается под кожей противное чувство хрупкости. Маленькая, слабая и беззащитная перед ним — факт. И смириться с этим — самое логичное решение, которое Аваддон… отрицает, пытаясь прибить внутри себя маленькую жужжащую муху беспомощности и страха перед чужой силой.       Она научилась это чувство игнорировать. Потому что не боится ведь. Никогда не боялась Сатору. Он не животное, ведомое инстинктами. Он взрослый, порядочный человек, который ведёт себя порядочно не только в жизни, но и в постели.       — Ты так думаешь?       — Ты никогда по-настоящему не причинял мне боли.       — Это не изменится. Я не собираюсь причинять тебе боль, — никогда Годжо вырезает, как кинематографический ляп, потому что давать такие обещания даже он не станет, как бы не хотелось ему успокоить или облегчить бесконечно-адский круг её переживаний-противоречий.       — Не пойми меня неправильно, но… знаешь, я всё ещё считаю странным то, что мы здесь… вместе. Мне кажется, что тебе это надоест. Ты взрослый, а я…       — Тише, — Сатору ведёт пальцем по её нахмуренному лбу, скидывая мешающую прядь чёлки. — Ты не можешь мне надоесть. И возраст твой совсем не проблема. Ты ведь знаешь, Ава, есть много девушек, которые могли бы быть на твоём месте прямо сейчас, если бы дело касалось только физического удовлетворения.       — Хочешь сказать, между нами нечто большее, чем просто физическое удовлетворение?       — Разве не чувствуешь? — Сатору обхватывает маленькую ладонь и аккуратно, терпеливо расправляя её пальцы, укладывает себе на грудь. Туда, сквозь кожу и мышцы где можно прочувствовать учащённо пульсирующее сердце. — Намного больше.       — Это взаимно, — Аваддон, чувствуя отбивающий ритм прямо в её ладонь, тушуется, краснеет трепетно, будто Годжо только что сердце своё ей предложил. — Но ты же понимаешь, что это не будет продолжаться вечно. Восемь лет между нами — много. Твоя семья не поймёт.       — Я знаю. Знаю, но… не думаю, что мне есть до этого дело.       — Будет. У меня жизнь впереди, у тебя — клан. Может быть, старейшины тебе даже жену найдут.       — О, они могли бы.       Сатору усмехается, но звучит отнюдь не весело. Прислушивается к её дыханию, впитывает её слова — понимает. Она уже обрекла их. Она не строит иллюзий. Не питает надежд. Ава с самого начала смирилась с тем фактом, что у их отношений нет будущего. Никто не поддержит их связь — могущественного главы не менее могущественного клана и обычную студентку с инженерного факультета. Это даже смешно. Сатору выдыхает и немного склоняется, чтобы достать губами до её лба.       — Я ничего не могу и не буду тебе обещать. Всё, что мы можем себе позволить, это жить настоящим. Так что… давай просто хорошо проведём время вместе.       — Конечно, — морщинки у глаз её разглаживаются, когда она закрывает их, возвращаясь в темноту век — в ту реальность, где у их связи есть будущее. Будущее… — Сатору… Помню, ты просил меня никогда не говорить тебе этого, но… я люблю тебя… — Ава смущённо прячет лицо у него в плече, руками натягивая на них обоих простыню.       — Я знаю, — его голос отчаянно скрипит. Знает. Видит. Чувствует её любовь. Преданность. Самоотверженность. Но отплатить ему всё ещё нечем. Никогда не существовало соответствующего эквивалента.       Я знаю, Ава.