Тёмный соблазн Орин

      Наконец, после года в беспамятстве и скитаний, полных опасностей, для Орин наступил тот самый день. День, когда она лицом к лицу встретится с Энвером Горташем.              С высоты Внешней Стены Орин окинула взглядом гавань Врат Балдура — может статься, в последний раз. Море Мечей слепило глаза сапфировой синевой, а крыши на берегу пестрили, как россыпь безделушек. Она покидала город, чтобы отправиться в «Скалу Змея». Но прежде этого она решила разобраться с одним незаконченным делом. Дело не столь уж важное — так легко о нём позабыть. Но всё же она хотела закрыть неоплаченный счёт.       Орин пешком возвратилась в Ривингтон, по своему обыкновению скрываясь в обличии лунной эльфийки. Под Ривингтоном вдоль берега Чионтара тянулась стоянка беженцев — бедолаг, безуспешно пытавшихся попасть в город. Орин не составило особого труда отыскать среди них Уилльяма Рейвенгарда. Он сидел в тени, под деревом, чуть поодаль от лагерной суматохи. В руках у него был потрёпанный лист бумаги — Орин не рассмотрела, что это, записка или рисунок. При её приближении Уилл спрятал лист в карман и поднялся.       — Доброго дня, — приветливо улыбнулся он, разумеется, не узнав её. — Чем могу услужить вам?       Орин неторопливо шагнула к Уиллу поближе. Старый знакомец ей показался изможденным. За время с их последней встречи его стёганый костюм изрядно поистрепался. Однако держался Уилл, как прежде, со спокойным достоинством.       Он, сбитый с толку её затянувшимся молчанием, спросил ещё раз:       — Что-то не так?       Глаза Орин, устремлённые на него, из голубых обратились в белые.       — Узнаёшь меня, маленький Рейвенгард?       — Девять Преисподен! — Уилл так и отпрянул прочь. — Это ты!.. Но как?       Она развела руками:       — Ты лучше не кричи. Я хочу с тобой перекинуться парой словечек.       — Ты способна менять обличие? — не успокаивался Уилл. — Как тебе удалось дойти до Врат Балдура?       — Это не имеет отношения к нашему делу.       — «Нашему делу»? У меня нет и не может быть с тобой никаких дел!       Разные глаза Уилла остро сверкали, всё его тело было в напряжении, как сжатая пружина. Он ей не доверял.       — В твоих интересах, Рейвенгард, будет меня послушать. Недавно птичка мне нащебетала, что одна рогатая девица — наша общая знакомая — попала в беду.       — Карлах? — лицо Уилла дрогнуло. — Тебе-то какая разница, что с ней сталось?       Орин, поморщившись, развела руками:       — Мне было бы наплевать на неё, глубоко-глубоко наплевать, уж поверь. Но у горного перевала она спасла мою жизнь. Вы, двое, спасли меня. Стало быть, я у вас в долгу. А так уж повелось, что я всегда возвращаю и доброе, и дурное.       Уилл нахмурился:       — Ты что — предлагаешь помощь? Не думаю, что мне стоит её принимать от тебя. Наши с тобой пути давно уже разошлись, и я чувствую, что оно и к лучшему. Ступай себе дальше своей дорогой, убийца. А меня, ради всех богов, просто оставь в покое.       — Уверен? — Орин прищурилась. — Ты подумай хорошенько, Рейвенгард. Твоя подружка в отчаянном положении. Её время уже на исходе. На твоём месте я хваталась бы за любую ниточку.       Уилл медленно, тяжело выдохнул.       — Ладно. Ты права — ситуация действительно скверная. От меня не убудет выслушать. Что у тебя на уме?       — Запоминай хорошенько, маленький Рейвенгард — повторять я не стану. Южный берег острова, отвесные утёсы. Под острой скалой, похожей с виду на клюв орла, плющ скрывает расщелину. Если чуть-чуть проползти по ней, окажешься в подземелье замка. До тюрьмы оттуда рукой подать.       Уилл оторопело замер, вытаращившись на Орин.       — Но… Откуда ты…       — Стальных Часовых внизу нет — коридоры темницы для них слишком узки. Если будешь действовать быстро и тихо, успеешь пробраться туда в пересменок охраны. И вот ещё один, последний мой совет. Как только вытащишь подружку из клетки, беги из города прочь со всех ног. А не то вам обоим несдобровать.       С этими словами Орин легко обернулась вокруг себя и исчезла. Уилл по-прежнему растерянно смотрел туда, где она только что стояла. А она, невидимая, уже зашагала по берегу в сторону «Скалы Змея».       ***       Год 1490, зима       Замок «Скала Змея»       Энвер всегда, всю свою жизнь, работал помногу. За что бы ни брался — в дело нырял с головой, со страстью на границе одержимости, а чаще — далеко заходя за эту границу. Так было и сейчас, в последних числах года. Он задумал переместить производство Стальных Часовых на дно Моря Мечей — для большей секретности. Грандиозная задача, равных которой по сложности перед ним ещё не стояло. Проект «Железный Трон» поглощал все дни Энвера и изрядную долю ночей. Он работал с остервенением, не щадя ни себя, ни других инженеров. Он ложился спать, только когда глаза начинали смыкаться сами собой. Всё для него было легче, чем хоть на минуту остаться наедине со своими мыслями.       Кажется, он по капле сходил с ума. Золото, титулы, замок, несокрушимая армия, даже сама вожделённая власть — втайне он уже был готов всё это отдать, швырнуть в Бездну, сжечь в пламени Преисподен. Он ещё сможет отстроить, отвоевать, подняться на прежнюю высоту и над ней. Только другую Орин он не найдёт никогда, никогда. Тоска по ней переплавлялась в тягучую телесную боль, словно из груди у Энвера, из-под рёбер, медленно вырывало крюком кровавую плоть.       Он осознал, что уже с минуту стоит перед чертежом купола на доске и бессмысленно в него смотрит, не понимая ни цифр, ни надписей. Проклятие… Нет пытки невыносимей, чем собственный воспалённый разум. Он должен собраться, взять себя в руки. Ещё даже не стукнула полночь — ему работать и работать.       И вдруг — тот самый шорох двери балкона. Сердце Энвера подскочило к самому горлу и замерло. Оцепеневший, он обернулся медленно, затаив дыхание. Если ему померещилось и сейчас — он точно лишился рассудка.       Нет, не померещилось. Орин Красная была здесь. Она стояла у порога, овеваемая ледяными ветрами снаружи. В лучах ламп её тяжёлая жемчужная коса блестела искорками инея. Невзирая на декабрьский холод, на ней был её обычный алый костюм, едва прикрывающий белое тело. Энвер встретился с ней глазами. Долгий, долгий взгляд — он любовался светом её лица, как тот, кто извечно бродил во тьме и впервые увидел звёзды.       Орин, к счастью, не знала, что с ним творилось. Она улыбнулась, как ни в чём ни бывало:       — Здравствуй, тиран.       Энвер, чуть очнувшись от оцепенения, подошёл к ней ближе. Мелькнул смутный страх, что она исчезнет, словно мираж, словно один из снов, терзавших его утрами перед рассветом. Но нет — Орин, живая и настоящая, по-прежнему стояла перед ним.       — Как же давно я тебя не видел, — тихо проговорил Энвер.       Она кивнула, опустив глаза.       — Я знаю, ты расспрашивал обо мне. Шаллар передавал.       — Я хотел убедиться, что ты цела.       — Да что со мной может случиться? — она небрежно отмахнулась. — Убьют меня, что ли? Нет уж. Это я первая всех убью.       — Почему не заглядывала так долго?       Она мотнула головой:       — Я не могу сказать. Есть причины. Меня и сегодня здесь быть не должно, — и оглянулась, будто проверяла, не крадётся ли кто за её спиной. Энвер вспомнил её жалобу на извечную слежку.       — Однако ты всё же пришла.       Орин порывисто отвернулась. Она приблизилась к высокому витражному окну, залезла на подоконник с ногами, устроилась, прислонившись спиной к косяку.       — Сегодня особенный день — мне исполняется двадцать один. Владыка объявил, что мне нечему больше учиться, и теперь мой черёд возглавлять Храм Баала. В мою честь совершится Красная Месса. Он велел мне поймать и доставить в Храм дюжину жертв. Двенадцать живых сердец, двенадцать вопящих глоток — святое число Отца. Ровно в полночь я их зарежу на алтаре во славу Его нечестивого имени. Владыка меня омоет жертвенной кровью и наречёт преемницей, и я выйду из святилища к братьям и сёстрам, чтобы вести их вместо него.       — Это добрая новость — прими мои поздравления, Орин. Я не знаю всех тонкостей ваших религиозных обрядов, но знаю, что ты достойна возглавить Храм.       Она взглянула на Энвера прямо — в глазах у неё дрожали осколки тревоги.       — Вот только я чую какую-то дрянь. Как бы тебе объяснить… Это совсем на него не похоже. Чтобы мой дед… уступил свою власть добровольно… Мне казалось, что он хочет править нами, пока не отправится в Бездну к Отцу.       Она растерянно примолкла. Энвер с пониманием кивнул.       — Если тебе кажется, что что-то не в порядке, вероятно, так оно и есть. Не грозит ли тебе опасность?       Орин помолчала ещё чуть-чуть, хмуро сдвинув брови. Она заговорила медленно, так, будто каждое её слово отягощалось сомнениями:       — Опасность в моём же доме? Откуда? Если только мой дед не замыслил что-то против меня. Но это ведь невозможно.       — Так уж и невозможно? А почему?       — Для чего ему? Он растил меня, как своё дитя. Его уроки были суровы, но они сделали меня той, кто я есть. Всё для моей же пользы — чтобы я стала сильнее, хитрее, быстрее. Нет, нет-нет-нет… Он никогда не предаст меня. Он ведь сам повторял столько раз: нет ничего важнее семьи. Я верна Владыке, как верна Отцу. А он верен мне. Он любит меня… по-своему, как умеет.       Энвер видел, как её колебания постепенно уходят, и хмурая складка на лбу смягчается. Она успокаивала себя. Орин, не возвращайся в Храм, хотелось сказать ему. Этот старый безумец погубит тебя — не сейчас, так позже.       — То есть, по-твоему, ему можно полностью доверять? До сих пор он ни разу тебе не солгал, ничего от тебя не скрыл? А мне вот иное припоминается…       — Давай-ка оставим это, — Орин решительно прервала его. — Я не знаю, что на меня нашло. Наверное, из-за скорого торжества я сама не своя. Всё случилось очень нежданно.       Энвер понял, что Орин его не послушает. Если он скажет про Саревока ещё хоть слово, она разозлится, и, вероятней всего, уйдёт. Этого он совсем не хотел. Потому он спокойно промолвил:       — Я понимаю — ты нервничаешь. Впереди у тебя важная ночь. Но я уверен, ты со всем великолепно справишься. В новой роли ты приведёшь свой Храм к процветанию.       — Ты… правда так считаешь? — её голос смягчился.       — Ты лучшая из Нечестивых Ассасинов. В искусстве сеять смерть тебе нет равных. Твой ум остёр, как твои клинки, а твоя красота превосходит даже твою жестокость. Чем больше я узнаю о тебе, тем сильней тебя уважаю и восхищаюсь твоими талантами. Пока ты возглавляешь баалитов, я всегда буду поддерживать с Храмом добрые отношения.       Губ Орин коснулась улыбка. Она оценила слова ободрения, крошечную искру тепла в эту холодную ночь.       — Скажи-ка мне, тиран — у тебя найдётся вино, да послаще? Помнится, ты обещал меня как-нибудь угостить. Чем сейчас не время?       — Конечно — у тебя ведь праздник. Лучше повода не бывает.       Через пять минут они сидели на диване напротив окна, а на столике перед ними стояло вино и два золочёных кубка. Энвер откупорил старую бутыль, которую предлагал лишь самым почётным гостям. Вино было густое, красное, с тяжёлым запахом вишнёвого оттенка. Он налил понемногу в кубки и поднял свой:       — За тебя, Орин.       Она выпила, и он выпил тоже. Тягучая крепкая сладость согрела рот. Но ещё приятней, чем вкушать изысканный напиток, было созерцать красоту Орин. Наблюдать украдкой, как она глотнула вино и зажмурилась, наслаждаясь вкусом. Она смахнула с губ случайную алую каплю, расслабленно выдохнула и отставила кубок на столик. Невесомая грация в каждом её движении… Орин взглянула на Энвера, склонив голову вбок, с хитрым прищуром.       — А почему ты так на меня смотришь, тиран?       Он мог бы отшутиться или прикинуться, что ничего особенного с ним не происходит. Вместо этого прямой ответ сам слетел с языка: — Я соскучился по тебе.       Она смутилась — на белых щеках обозначились красные завитки.       — Ты — по мне?.. А я… По правде, я пришла к тебе сегодня, потому что мне не к кому больше идти. Друзей у меня не водится. Я всегда одна-одинёшенька.       Энвер чуть придвинулся к Орин.       — А я тебе, получается, друг?       Под его взглядом она трепыхнулась, как пришпиленный иголкой мотылёк.       — Я… уже не знаю, кто ты для меня. Мы должны быть врагами. Владыка мне говорил, что едва ты получишь желанную власть над Вратами Балдура, у тебя отпадёт в нас надобность. Слишком много известно Храму о твоих тайных делах. Ты откроешь на нас охоту, а мы — на тебя. И тогда… мне придётся… — голос Орин задрожал, как огонёк, угасающий на ветру.       — Убить меня, — подсказал Энвер. — Поэтому ты являлась ко мне, как посыльная Храма. Саревок приказал тебе изучить меня. Чтобы охота была успешна, тебе нужно знать о добыче всё.       Он пригубил вино, глядя на Орин поверх кубка. Она же, переведя дыхание, тихо, но ясно ответила:       — И я узнала, каков ты, Избранный Бэйна, узнала себе на беду. Ты горд, и хитёр, и бесстрашен, как самый опасный из дьяволов. Твоя сила меня и пугает, и манит. Пугает и манит твой огненный взгляд, твоя стать, твои речи. Речи, что ядовитый кинжал, обёрнутый в бархат и шёлк. Я не смогла от него защититься — сама не заметила, как слова меня одурманили… Ведь Отец мне велит тебя ненавидеть. Но я не могу. Не хочу, — на прелестном личике отразилась боль. — Я совсем не хочу убивать тебя.       Энвер, по-прежнему не сводя с Орин глаз, отставил прочь кубок и пододвинулся к ней ещё ближе. Достаточно близко, чтобы вдохнуть запах дымного ладана с капелькой крови, пьянящий сильнее вина. С бархатной мягкостью он промолвил:       — А чего ты хочешь, Орин?       Она подалась ему навстречу и легко поцеловала. Торопливое, неловкое движение — не было у неё умения. Но простое прикосновение губ к губам обрезало тонкую нить, на которой Энвер висел над пропастью. Жар ударил ему в голову, трепет пробрал нутро, отозвался дрожью в кончиках пальцев. Нестерпимо сильное чувство — острое, точно нож в животе, дурманное, как отрава в крови, горячее, словно пламя в лёгких. Энвер схватил Орин за узкую талию и привлёк к себе. За первым поцелуем тотчас последовал и второй, и третий. Он жадно вкушал капризные губы и нежный рот, но не мог насытиться. Как долго он ждал… Как сладок был этот миг.       Орин слабо выдохнула:       — Вот поэтому я и боялась… Поэтому не приходила к тебе. Знала ведь — не сдержусь.       Энвер, испачканный чёрной помадой, взглядом проник глубоко ей в глаза:       — Разве сейчас тебе страшно? А может быть, неприятно?       — Очень приятно, — призналась она еле слышно.       — Тогда зачем же сдерживаться?       — Я… Мы… не должны были этого делать.       — Я делаю, что хочу. Попробуй и ты тоже.       Орин замерла, охваченная смятением. Энвер в ней разглядел болезненную борьбу — холод страха и пламя соблазна. Её желания, запретные, несбыточные — всё, о чём ей нельзя даже думать… Всё воплотилось в его отражении у неё в глазах. Энвер, желая помочь ей в мучительном внутреннем споре, шепнул в изящное ушко:       — Не нужно ничего бояться. Насладись со мной этим вечером. Будет ещё приятней, я уверяю.       Его щекочущий шёпот сорвал с её губ тихий стон. Орин бессильно обмякла и гибко, податливо потянулась к нему. Их губы соприкоснулись вновь. Энвер вобрал её язычок себе в рот, упился тающей нежностью. Его руки скользнули по её голой прохладной спине, по гладкости мраморной кожи. Запах её волос… Только этим запахом и дышать бы отныне и до конца времён.       Орин, осмелев, залезла к нему на колени. Её пальцы легли на ворот его рубашки — она потянула за перекрестье шнуров, распуская. Энвер помог ей, скинул рубашку. Она прильнула к нему с торопливой жадностью, так, будто погибала от мороза, а он был единственным пламенем, не угасшим на всей ледяной земле. Она бесцеремонно на нём ёрзала, и мокро покусывала за шею, и целовала грудь, щекотала дыханием. Её нехитрые ласки несли ему запредельное, слишком острое наслаждение. Энвера пробрало щемящее чувство сродни состраданию — как же истосковалась бедняжка в своей темнице, в холодном подземном храме… И вместе с тем в нём вспыхнула похоть, жестокая, злая, какой не знают и дьяволы на охоте за душами.       Он побывает в ней сегодня ночью. Пусть хоть земля под ними провалится в Бездну — это не остановит его.       Энвер коснулся когтями цепей, скреплявших верх облачения Орин. Когти разрезали звенья легко, как шёлк, и первая цепь разлетелась со звоном. Она, опять смутившись, придержала костюм у себя на груди. Он аккуратно, но твёрдо перехватил её руки.       — Ты можешь ударить меня кинжалом, но я всё равно возьму тебя. Ты ведь хочешь этого, Орин. Я знаю, ты хочешь меня.       Она лишь слабо трепыхнулась, не пытаясь вырваться по-настоящему. Жемчужные глаза сладострастно блеснули. Она смотрела на Энвера с обожанием, с вожделением.       — Скажи — ты и вправду считаешь меня красивой? Меня, настоящую? Без фальшивых лиц?       Энвер снял Орин с себя, повалил на диван и навис над ней.       — Ты прекрасна, — он очень мягко сомкнул когти на её шее. — Ты прекраснее всех богинь и всех дьяволиц. В последние месяцы я ублажал себя каждую ночь, думая лишь о тебе. Ты сводишь меня с ума. Меня сводит с ума твоё тело, твой запах, твой голос. Я хочу всё. Я хочу тебя. Будь моей, Орин.       Когти непреклонно поползли вниз — он резал цепочки её костюма одну за другой. Больше она не пыталась прикрыться. Горячий лепет слетел с её губ:       — Я тоже только и думала, что о тебе. Ты — как проклятие, не выходишь из головы ни ночью, ни днём. Твой стан, твои руки… Во снах я видела нас, тебя на себе, столько раз — уж не счесть. Я хочу быть голой. В постели. С тобой.       Пожелание это Энвер исполнил. Он подхватил Орин на руки и понёс к себе спальню. В расплавленном мозгу мелькнуло: а он вообще когда-нибудь водил сюда женщин? Он не пускал любовниц дальше, чем в будуар или гостевые комнаты. Но какая, к дьяволам, разница? Всё, что было — давным-давно, не взаправду, во сне, в прошлой жизни. Сейчас у него в руках трепетало пламя — счастье, и боль, и нежность, и страсть. От его света Энвер обмирал, как мальчишка, и забывал, что было, и вовсе не думал о том, что будет.       Он уложил Орин на шёлковое бордовое покрывало и освободил от жалких остатков наряда. Вот она, у него в постели, такая прекрасная в наготе, с туманным от вожделения взглядом. Точёные плечи, впадинки над ключицами, пленительная белизна живота, плавность бёдер. Будь он проклят, если прежде его член хоть раз был настолько твёрд. Но Энвер не спешил повиноваться зову похоти. Он хотел насладиться этим моментом сполна, хотел, чтобы и Орин им насладилась. Всю свою страсть он обратил в прикосновения и поцелуи, и одарил ими каждый дюйм её кожи. Он долго ласкал её грудь, мягкие капли с остренькими сосками. Он брал их в рот, и покусывал, и согревал дыханием, и холодил когтями. Его левая рука скользила промеж её ног, пальцы чувственно проникали в цветок шелковистой плоти. Стыдная влага сочилась по её бёдрам, словно она носила в своём животе лёд застывших желаний, и сейчас он таял, плавился от огня.       Орин вся извелась — эта дразнящая игра, эта сладкая пытка её доводила до исступления. Она вскрикивала, извивалась, стонала в голос. Её лицо и острые ключицы глянцево лоснились от испарины.       — Хватит… Не мучай!.. Я не могу так больше!.. — взмолилась она.       Она стянула с Энвера штаны вместе с трусами, схватила его за член, сдавила жёсткую плоть тонкими пальцами.       — Возьми меня.       И, откинувшись на подушки, пригласительно развела ножки. Энвер и сам не стерпел бы дольше. Он аккуратно устроился между девичьих бёдер. Невзирая на её горячную решимость, он почувствовал, как она мелко задрожала под ним. Тогда он прижался лбом к её влажному лбу, взглянул глаза в глаза.       — Доверься мне. Я буду нежен с тобой. Боль нам здесь ни к чему.       Орин мягко выдохнула, приникла губами к его губам и прикрыла глаза. Как же красива она была в этот миг. Меньше всего на свете Энвер желал причинить ей боль. Он, как мог, неторопливо и плавно подался вперёд. Она тихонько захныкала, стиснув зубы. Мокрый жар её плоти поддался его напору, и она вскрикнула уже в голос, звонко и как-то растерянно.       — Вот и всё, — выдохнул Энвер. — Ты моя.       Он замер, упиваясь вожделённым моментом, и вместе с тем давая Орин передышку. Как же она была горяча. Её лоно сжимало его столь тесно, что от наслаждения хотелось взвыть в голос. Но он не спешил продолжать. Он чувствовал, что ей больно.       Вдруг Орин судорожно дёрнулась под ним, как добыча в капкане. Срывающимся голосом она выкрикнула:       — Отпусти меня! Отпусти!..       Энвер, совершенно растерявшись, позволил ей вывернуться из объятий. Она от него отшатнулась, как от разящего лезвия, и застыла у изголовья кровати — нагая, дрожащая, вся в следах его жадных ласк. Отметины его когтей полосовали её кожу. По её бёдрам была немного размазана кровь.       — Что я натворила!.. — отчаянно взвыла она, давясь злыми слезами. — Нет!.. Нет-нет-нет…       — Орин, послушай — это всего лишь секс. С тобой ничего…       — Заткнись!..       В её прыгающих пальцах плавно, от рукояти до острия, соткался багровый кинжал. Неужто сейчас нападёт? Нет — она приставила лезвие к своей шее. Это испугало Энвера куда сильней, чем если бы Орин набросилась на него.       — Опусти кинжал, — проговорил он твёрдо, встретившись с ней глазами. Её глаза были полны нестерпимого страха, стыда и боли, огромной, ужасной боли.       Орин, словно не в силах вынести его взгляд, крепко зажмурилась. Она прижала кинжал тесней, выпустив капельку своей крови. Её губы шевельнулись — она еле слышно выдавила:       — Шлюха… Предательница… Как матушка.       — Опусти свой проклятый кинжал! — прорычал Энвер гневно. За гневом скрывалась отчаянная мольба. Орин, не надо, не делай этого. Лучше ударь меня, но не себя.       Она тоненько, жалко, бессильно всхлипнула и отшвырнула кинжал. Прежде, чем Энвер опомнился, она молниеносно обернулась вокруг себя и исчезла.       — Орин — постой!.. Нет! Проклятие…       Она уже ускользнула — дьяволы его знают, через окно или через дверь, ведь ни того, ни другого он запереть не додумался.       Энвер опять остался один в сумрачной тишине.