Тёмный соблазн Орин

      Столько раз Орин бывала в покоях тирана — в летнюю пору и в зимнюю стужу, в ночной тиши и при свете дня. Сегодня она явилась к нему на закате. Пламя умирающего солнца проникало сквозь витражные окна, озаряя книжные шкафы, серебро и хрусталь таинственных колдовских приборов, стопки бумаг и чертёжные доски. Орин застала хозяина у одной из них, за работой.       Он обернулся — верно, не столько даже услышал, сколько почувствовал на себе её взгляд. Вот он, Энвер Горташ, перед ней. Чернокнижник, работорговец, тиран. Тот, кого она так хотела убить. Высокий мужчина в роскошных чёрных одеждах из шёлка и бархата, с золотой когтистой перчаткой на правой руке. Его тяжёлые черты мог бы вырезать грубоватый, но одарённый скульптор. Пронзительную серость его глаз окружали густые тени. Он выглядел усталым, почти больным, будто не спал многие месяцы. Но голос его прозвучал со спокойной уверенностью.       — Орин — ты здесь. Наконец-то. Я ожидал нашей встречи.       От проницательного, настороженного взгляда дрожь разошлась не по коже, но прямо от сердца Орин. Она ничего не сумела сказать, ни единого слова. Тиран же, шагнув ей навстречу, веско проговорил:       — Полагаю, шарраны тебе внушили грязную ложь обо мне. Она стала источником многих проблем. Пришло время покончить с этой нелепостью. Ты хочешь ответов, не так ли? Вот тебе правда, Орин: я — не твой враг, и никогда не был им. Твой настоящий враг — Саревок.       Она по-прежнему хранила молчание. Он же продолжил, чеканя слова:       — Саревок объявил, что устроит кровавый обряд в твою честь. Вместо этого в ночь ритуала ты сама стала жертвой. Твой наставник убил тебя. Это он тебя предал — не я. Ты погибла на исходе декабря позапрошлой зимой.       Орин дрогнула, будто сама земля под ней пошатнулась.       — Я знаю.       За острым льдом глаз напротив, в непроницаемой глубине, промелькнули живые тени.       — Так ты… вспомнила? Орин?..       Орин едва его слышала. Её взгляд застилала тёмная пелена. Тошнотворные воспоминания о смерти поднимались неумолимо. Чёрное море забвения закипало кровью, её собственной живой кровью. Она резко отвернулась и уставилась вдаль, в горящее золотым окно. Она видела не июльский закат, но самую тёмную, самую ледяную зимнюю полночь.       — Я помню, как умерла. Он заранее отослал прочь других Ассасинов, чтобы они не видели. Никто не приветствовал меня в Храме — лишь он один. «Подойди ко мне ближе, дитя. Исполни судьбу, что тебе начертал Отец». Я подошла, и в тот же миг его клинок пронзил мне сердце. Я упала, а он ударил опять. Он бил меня снова, и снова, и снова. Резал, колол, рубил, пока я не обратилась в никчёмный кусок кровавого мяса.       Каждое слово давалось Орин ценой эха боли. Ожившая память выросла в алчного монстра, терзающего нутро. Страшные раны, полученные в ту ночь, вновь раскрылись на ней. Вновь она умирала, мучительно скорчившись в озере крови у ног своего учителя.       — Я любила его, как родного отца. Почитала, как бога. Ради него я была готова на всё. Если бы он велел мне тогда, то я бы сама убила себя. Но он выбрал меня предать. Я помню его усмешку. Ему это нравилось. Ему нравилось убивать меня.       Она растерянно примолкла, а затем с тихой горечью проронила:       — За что?.. Отец… Почему?..       Она упрямо сцепила зубы, но пара слёз всё равно прочертила дорожки по её белым щекам. Ей хотелось кричать во всё горло, до хрипоты. Внутри себя она металась, точно зверь в капкане, измученный, изувеченный. Боль была нестерпимой, слишком огромной, неприподъёмной лишь для неё одной.       — Я искала свою семью… а нашла гнилого лжеца и предателя.       — Но теперь у тебя есть шанс сполна ему отплатить за всё.       Голос тирана вернул её в настоящее, как маяк возвращает судно, затерянное в тумане. Она вынырнула из кровавого омута памяти. В глазах напротив, широко распахнутых, не осталось льда — он смотрел на неё с сочувствием, с сожалением. Так, будто её боль что-то значила для него. Этого Орин не ожидала. Она, ощутив отчего-то укол неловкости, торопливо утёрла слёзы.       — Я помню, как он убил меня, — бросила она хрипло, — но не знаю, зачем. О какой начертанной Отцом судьбе он говорил? Всё было обставлено так, будто он загодя спланировал мою смерть. Ещё я не знаю, зачем ты меня воскресил. Это ведь сделал ты. Засунул свой теневой кристалл мне под рёбра. Приятель твой, некромантишка Бальтазар, просветил меня. Для чего это всё? Ты же и пальцем не пошевелишь без выгоды для себя. В чём выгода? Колдовские эксперименты? Вздумал на мне опробовать…       Он резко, точно взмахом клинка, обрубил её рассуждения:       — Я сделал это, потому что люблю тебя.       Она растерялась, но только на миг. Да-да, конечно, «любит». Орин была не в том настроении, чтобы слушать издёвки.       — Я потеряла память, но не мозги, — парировала она. — Совсем меня, что ли, за дуру держишь? Скажи мне правду. Я хочу знать.       Он порывисто сделал к ней шаг. Глаза его засверкали парой отточенных лезвий. Жар его речи мог бы расплавить металл.       — Ты хочешь узнать, как всё было? Изволь. Пятьсот тридцать три дня. Именно столько минуло с тех пор, как мои слуги тебя вытащили из канализации Нижнего Города. Разложившийся труп и душа, разбитая на осколки. Саревок ведь не просто тебя убил — он разорвал твою душу. Я задумал собрать её заново в нетерийском кристалле. Такие кристаллы способны связывать силу богов. Ты — наследница Лорда Убийств, а потому я рассчитывал, что мой план сработает. Найти кристаллы можно лишь на руинах павшего Нетерила, в ледяной Кании, домене архидьявола Мефистофеля. Я уплатил Мефистофелю сотню жизней, чтобы он отворил для меня врата ада. Если бы дьявол потребовал тысячу душ, я отдал бы и тысячу… десять тысяч, и сто, и целый проклятый город. Всё, чтобы ты снова жила.       — Ты… отправился в Ад?..       — Я провёл во льдах Кании девять дней. Это было простой частью плана. Сложней оказалось творить над тобой Теневое Плетение целый год. Высшая некромантия выпивает силы колдующего быстрей, чем стая вампиров — теперь я знаю ей цену. Порой мне казалось, что я не справлюсь. Истинную Смерть ведь никто ещё не сумел обратить. Но я весьма упрям. Я не мог, я не вправе был сдаться. Я бился со смертью за каждый осколок твоей души. По капле крови, по костной пылинке я заново собирал твоё тело. И мне удалось совершить невозможное. После многих дней и ночей в беспамятстве ты открыла глаза. Едва ли ты понимала, что происходит — тебе, ещё не восстановившейся, было больно. Но для меня этот миг стал всем.       Орин, оторопевшая, потрясённая, бессмысленно ухватила ртом воздух. Ей стало тяжело дышать, будто огонь этой речи сжёг воздух у неё в лёгких.       — Но… когда я была в Лунных Башнях… Я слышала — ты меня обозвал своей вещью.       — По-твоему, стоило посвятить Бальтазара во все детали наших с тобой отношений? — он саркастически развёл руками. — Объяснить, насколько ты дорога мне? Как я по тебе тосковал? Какую цену я уплатил за твоё возвращение? Уверяю тебя, Бальтазар — последний, кто должен знать.       Он пытался её защитить от проклятого некромантишки. Ну, конечно — как Орин не догадалась сама? Последний недостающий фрагмент завершил мозаику, последняя нить вплелась в гобелен страстей и страданий. Правда теперь предстала ей ясно, как день. Лорд Энвер Горташ, Избранный Бэйна — не враг, не предатель, не лжец. Он — единственный в целом мире, кто сохранил ей верность. Он прошёл через истинный ад, бросил вызов богам и самой судьбе, чтобы вырвать её из пасти у смерти.       — Я… понимаю. Теперь я всё понимаю.       Никакие слова не вместили бы то, что она испытала. Смятение, страх, беспомощность… а ещё — тёплый трепет в груди. Если сердце не может биться, если оно — неживое, откуда взялась эта странная слабость? Орин едва шевельнула немеющими губами:       — Могла догадаться и раньше. Я… видно, и вправду проклятая дура. Энвер…       Пала её защита, скованная из холодности. Она, тихонько всхлипнув, подалась к нему, а он — к ней. Её ноги предательски ослабели, но жар объятий уверенно поддержал её. Тело Энвера было горячим, кроме тяжёлой прохлады когтей. Счастье, недосягаемое, запретное, вдруг оказалось так близко. Она слышала, как быстро его сердце бьётся под мягким шёлком его рубашки. И запах… Тонкий, но осязаемый, сладковато-медовый. Орин хотела в нём утонуть, раствориться. Слёзы опять текли по её щекам — прозрачные, безмолвные, словно таянье снега весной, они уносили боль.       — Прости меня, — шептала она сбивчиво, — прости меня за всё. За дрянь, которую я говорила. За то, что тебе не верила. За то, что убежала от тебя в ту ночь… Я была слепа и глуха. Если бы я послушала… Если бы я не вернулась в Храм…       — Что могло обернуться иначе, уже не имеет значения. Ты здесь, со мной, живая. Это всё, что важно.       — Живая, но дура. Чёртова дура. Я ведь хотела тебя убить. Как я только могла…       Энвер слегка отстранил её от себя, сжал ей плечи когтями, взглянул в глаза пристально и серьёзно.       — Ты ошиблась в своих суждениях обо мне. Я тоже ошибался, и не раз. Довольно корить себя, Орин. На твою долю и без этого пришлось немало горечи. Твоё прошлое — в прошлом, и я уверен, что оно и к лучшему.       Она, болезненно усмехнувшись, кивнула.       — Теперь больной старик мне не указ. В Храме он мне опять солгал. Велел, чтобы я убила тебя. Так всё складно придумал… — Усмешка Орин растянулась в злой оскал. — Я всегда возвращаю и доброе, и дурное. Я притворилась, что ему верю, и солгала, как он лгал. Вскоре я научу его страху и боли, как он учил меня. И я убью его… как он убил меня. Я буду улыбаться, а он — корчиться в луже крови у моих ног.       — Бешеный пёс иного и не заслуживает, — Энвер потемнел лицом. — Я бы сам с удовольствием вырвал его поганое сердце. Саревок поплатится за всё, поплатится жестоко. Я предлагаю сделать это вместе, Орин. Если мы будем действовать сообща, у него не останется против нас ни единого шанса. Мы положим конец его замыслам и никчёмной жизни. Ты совершишь свою месть, а мой город будет избавлен от сумасшедшего изверга. Что ты скажешь на это?       — Ты хочешь, чтобы мы вместе убили моего деда? Заманчиво. Я отвечу — да. Я не настолько жадная, чтобы не разделить с тобой блюдо мести.       — Значит, договорились. Да будет так.       Он протянул ей руку — когти сверкнули в лучах заката, уже окрасившихся багрянцем. Ладонь Орин утонула в приятной прохладе металла. Её слёзы уже окончательно высохли, оставив лишь солоноватую стянутость на щеках. Энвер сжал её руку мягко, но сильно, и не спешил отпускать.       — Ну, что — теперь-то ты считаешь меня другом, дорогая Орин? — насмешливо улыбнулся он.       Она смотрела на Энвера, заново узнавая каждый мельчайший штрих его образа. Живые, острые глаза ястреба, нос с красивой горбинкой, тонкий шрам на подбородке, смоляные непослушные волосы, извечно взъерошенные. Прежде он был лишь безликой тенью, таящейся в омуте памяти. Тенью тоски, и нежности, и всего, что нельзя испытывать. Но теперь перед ней — не тень, а мужчина из плоти и крови. Одной лишь его улыбки, лёгкой и острой, как выпад шпаги, хватало, чтобы её мысли путались в приятной сумятице.       — Разве ты хочешь быть мне другом? — она ответила тоже с насмешкой.       Он чуть прищурился, пронизывая Орин ясным серым взглядом.       — Ты прекрасно знаешь, чего я хочу.       Энвер за руку привлёк Орин к себе, потянулся к её губам. Но она не позволила себя поцеловать — коснулась ладонью его груди, заставив остановиться.       — Скажи ещё раз, — она потребовала тихо, но настойчиво.       Его бархатный шёпот мягко согрел её ухо:       — Я люблю тебя.       Теперь уже Орин сама потянулась к Энверу. В первый миг — невесомое, словно пёрышко, прикосновение его тёплых губ. Целоваться было приятно, и Орин смелее испробовала его, ощутила чувственный жар его рта. От запаха, окружавшего Энвера, поцелуй обретал сладковатый вкус. Она хотела им лакомиться ещё и ещё, пока её губы не станут кровить, да и после этого, пусть через боль.       Кровавый обломок солнца, последний кусочек света, таял над морем. С каждой секундой он уменьшался, уступая права неизбежному царствию темноты.       ***       В подземной камере «Скалы Змея» сидела Карлах, бессмысленно глядя сквозь прутья решётки. По решётке изредка пробегали синие искры — электрическая магия. Карлах успела узнать, какую ужасную боль причиняет прикосновение к прутьям. Если бы не магия, она бы вырвала проклятую дверь руками. Судя по тишине, нарушаемой лишь назойливым звуком капающей воды, её соседи-узники в смежных камерах уже спали. Но к Карлах сон пока не шёл. Кап, кап, кап. Размеренный ритм раздражающе капал прямо на мозг, а в груди тлела злость, не находящая выхода.       Энвер Горташ… Это имя откликалось внутри огнём гнева. Имя — ругательство, имя — проклятие. Как такое возможно, что жалкий ублюдок опять швырнул её в клетку? Не для того она прошла все ужасы прошлого плена, скиталась, дралась, выживала и убивала, чтобы вернуться в начало пути. Вот ведь насмешка судьбы — круг замкнулся, точно оковы неволи.       Карлах должна разорвать эти цепи. Бежать из темницы. Среди узников ходили слухи, что иные несчастные пропадают ночами невесть куда. Особенно те, чьи судьбы не интересны публике — беженцы, нищие, представители «низких» рас… и те, кто прогневал главного проходимца. Карлах попадала и под первое, и под второе. Что, если вскоре и она «исчезнет»?.. Негоже рассчитывать, что Уилл магическим образом её вытащит. Бедняга в немилости у папаши-эрцгерцога. А даже если бы Рейвенгард-старший и захотел помочь, у него нет над Горташем власти. Шевелиться нужно самой.       Что ж, Карлах не впервые попадала в передряги. Она сильна, она удачлива, и у неё пока ещё осталась голова на плечах. Покуда она жива и здорова, шанс на спасение есть. Даже в этой вонючей дыре, которую Горташ зовёт своим «замком», нельзя терять бодрость духа. Она непременно придумает что-нибудь…       Карлах вдруг уловила движение в темноте за решёткой. Мрачные мысли об узниках, исчезающих в середине ночи, вмиг пронеслись у неё в голове. Она вскочила, напряглась всем телом, сжала кулаки, готовая встретить опасность… но встретилась взглядом с глазами друга. Один карий, другой серебряный.       — Уилл?!.. — выдохнула Карлах.       — Потише, — шёпотом велел Уилл.       Он вытянул руку, и фиолетовый огненный луч с его пальцев проплавил прутья решётки.       — Но как?.. — не успокаивалась Карлах. — Как ты попал сюда, разорви тебя черти?       — Тайный ход. Мне подсказала Орин.       — Орин?.. Она что — теперь на нашей стороне? Принцесса снова с нами? Вот это новости!..       — Я позже всё объясню. Следуй за мной. Нам надо уходить, сейчас.       Карлах послушно зашагала по коридору за ним. Уилл уже избавился от охранников — они не потревожили ничьих взглядов.       — Туннель начинается неподалёку, — шёпотом пояснил он. — Я надеюсь, ты не прибавила в весе. Лаз узкий.       — На здешнем супе из опилок не разжиреешь. Вот выберусь на волю, сразу объемся хуже свиньи, — развеселилась Карлах. Но вдруг она, посерьёзнев, остановилась. — А мы не можем по этому ходу вывести больше людей? Здесь взаперти страдают невинные.       — У нас нет времени. Рисковать нельзя. Если мы попадёмся…       — Ты не понимаешь, Уилл. «Скала Змея» — не просто тюрьма. С заключёнными творится неладное — многие пропадают без вести прямо из камер. Я уверена, что ублюдок их забирает и ставит на них колдовские опыты.       — Карлах, — с горечью воззвал Уилл, — я всё понимаю. То, что здесь происходит, чудовищно. Но прямо сейчас мы это не остановим. Чтобы по-настоящему помочь людям, нужно избавиться от самого Горташа. Мы не сумеем это сделать, если нас поймают.       Карлах, понуро кивнув, примолкла. Она продолжила идти за Уиллом по узкому коридору вдоль запертых камер. Но, не сделав и десяти шагов, снова остановилась.       — Ты говоришь, нам нужно убить Горташа. Я согласна с тобой. Почему же мы от него убегаем?       — Что?.. Ты вообще о чём?       — А о том! Мы внутри его замка. Всё тихо — тревогу пока никто не поднял. Ублюдок спит у себя в постели и знать не знает, что мы от него в двух шагах.       — Постой — ты же не думаешь, что нам стоит…       — Почему нет? — голос Карлах зажёгся страстным желанием убедить. — Может статься, что это — наш лучший шанс достать до ублюдка! Готова биться об заклад — других путей сюда мы уже не найдём. Эта чёртова крепость считается неприступной. Сукин сын себя чувствует в безопасности за стенами. Он не ждёт нападения, он уязвим. Он слабый, жалкий, гнилой человечишка. Я удавлю его одной левой. Сломаю ему хребет, как гнилушку.       — То, что ты предлагаешь — безумие. Совершеннейшее безумие. Горташа охраняют его Часовые и Огненные Кулаки. Мы не справимся с ними.       — Огненные Кулаки. Не ты ли упоминал, что у тебя остались приятели среди них? Они ненавидят ублюдка не меньше нас. Неужто они не помогут?       — Проклятие… — Уилл тряхнул головой, пытаясь хоть как-то собраться с мыслями. — В твоих словах есть смысл. Но я всё ещё не могу поверить, что ты говоришь серьёзно.       Но Карлах была серьёзна, как никогда.       — Помоги мне, Уилл. Пожалуйста. Ты ведь сильнее меня. Без тебя я не справлюсь точно. А я… Всё, как тогда, с проклятыми псинами. Я должна не бежать, а вступить с врагом в бой. Только так его, гада, и одолеешь.       Невесть откуда послышался мягкий, неразличимый, но слишком знакомый Уиллу потустронний шёпот. В сумрачном воздухе разлилось жаркое веянье пепла и серы, и в облачке огненных искр перед ним соткалась Мизора. Её глаза полыхнули глубоким зелёным светом, на миг озарив коридор. Голос рыжей дьяволицы кипел и шипел, словно лава.       — Что ты затеял, щенок Рейвенгард? Убирайся отсюда сейчас же!       Прежде, чем Уилл ответил Мизоре, Карлах решительно шагнула вперёд и встала между ними.       — Только тебя нам здесь не хватало! Уилл — не слушай её. Она вообще хоть раз тебе давала путный совет?       — На состязании глупцов ты взяла бы звание чемпионки с лёгкостью, — процедила Мизора. — Ты настолько несносно глупа, что твоя глупость заражает других, словно хворь. В данном случае — несомненно, смертельная.       Карлах, отмахнувшись от неё небрежно, словно от мухи, вновь обратилась к Уиллу:       — Ну же — давай это сделаем.       Уилл, встретившись взглядом с Мизорой, медленно покачал головой.       — Я не могу оставить Карлах. А она, как ты видишь сама, не отступится.       — Значит, ты — ещё больший глупец, чем она, — Мизора от избытка разочарования развела и руками, и крыльями.       — Уж лучше я поступлю, как глупец, нежели как трус. Изволь уйти с дороги.       — Да будет так, Уилльям Рейвенгард. Я тебя предостерегла. Ты ещё вспомнишь мои слова — и пожалеешь горько, горько, что не послушал.       И Мизора, обернувшись вокруг себя, исчезла в искристом шлейфе огня.