Туманный Альбион

Время пройдет и однажды мне встретится

Новый прекрасный Бог.

Людям всегда нужно верить во что-то,

Кто-то чтоб их берег.

Снова завертится, закружится

Мир в плену суеты.

Я раскрываю объятья для Бога,

Но этот будешь не ты.

Это уже не ты.

Это совсем не ты.

Утро Тав выдалось безумным. Всю ночь её преследовали тревожные сновидения, в доброй половине которых она видела как ужасы, уже происходившие с ней, повторяются. Астарион находил её и утаскивал в свою обитель, делал своим безвольным отпрыском и долго её пытал. То, что ждёт её, если Тав не удастся сбежать или скрыться. Всю ночь она проворочалась, стараясь ухватиться за кромку беспокойного, кошмарного сна, чтобы отдохнуть ещё чуть-чуть. На рассвете дрёма обступила её со всех сторон, ей показалось, что незримые руки стиснули всё её тело, руки, ноги, грудь и, в особенности, шею. Стало невыносимо больно, заныли раны, но вырваться она не могла: и жалобно скулила в ожидании, когда это пройдёт. Ни пошевелиться, ни закричать. Перед взором появляется силуэт, тёмный и мутный, в нос ударяет знакомый аромат, его аромат, полынь, ваниль и лёд. А следом же возникает его лицо, мучительно красивое, оно кривится в страшной ухмылке. Губы не шевелятся, но голос отбивается звоном в ушах, заглушая её собственные мысли. Тав сковал едкий страх. Она билась в агонии, но не могла пошевелиться, рвала голос, но из горла не вырывалось ни звука. А потом всё кончилось. Также резко, как началось. Она очнулась в руках служанки, которую Уилл приставил к её покоям. Тав с минуту ошалело гуляла глазами то по лицу служанки, то по стенам и потолку, сжимала рукава робы женщины инстинктивно, по наитию, чтобы та не рассыпалась, и происходящее не оказалось сном. — Госпожа, вы в порядке? — нерешительно, но очень взволнованно спросила та. Тав не сразу сумела ответить, и тогда она предложила. — Я могу позвать лекаря. Тав едва могла разлепить ссохшиеся губы. Голос был хриплым: судя по всему, во сне она кричала и сорвала его. — Не надо лекаря. Только побудь со мной ещё немного. Я приду в себя. До чего жалко: после всего, что пришлось вынести, она боится оставаться одна. Да Астарион, узнай о том, рассмеялся бы в голос. Но Тав засунула все издевки над самой же собой поглубже, и просто дышала, цепляясь за руку. Она дала себе время, дала шанс и фору в минуту-другую. И в самом деле стало легче. Она умылась, надела простое платье, оставленное служанкой, и собрала волосы наверх, высвободив пару прядей у лица. Улыбка, которой она одарила собственное отражение в зеркале, была натянутой и неимоверно усталой. И всё же, входя в обеденный зал, Тав изо всех сил постаралась придать лицу более живое и счастливое выражение. Как может она быть недовольна, когда о ней так заботятся? В этом зале обедал сам герцог и его приближенные, насколько можно было заметить про скудному количеству столов и стульев. Накрыто было на четыре персоны. Тав нервно сглотнула, мысленно выстраивая бывших компаньонов в шеренгу от «тех, встреча с кем не обойдётся без драки» к «встреча пройдёт легко», и результаты совсем не радовали её. Она заняла одно из засервированных мест и замерла в ожидании. Когда на подступах к столовой стали слышны голоса, у Тав выбило из лёгких воздух. Она с силой вцепилась в юбку. Первой на пороге показалась Карлах. Она вбежала в комнату, но, встретившись с Тав взглядом, опешила и остановилась. Следом за ней, перебрасываясь давно вошедшими в привычку ласковыми шпильками, вошли Уилл и Шэдоухарт. — Привет… Тав, — произнесли они втроём синхронно. Голос Уилла звучал неуместно радостно, но это совсем её не удивило, с ним у Тав было меньше всего недомолвок и недопониманий. А вот девушки… Разочарование легко, но ощутимо накрыло Тав: Карлах впервые на её памяти опустила прозвище, данное ей. В мыслях пронеслось печальное: Ты когда-нибудь назовёшь меня солдатом снова? Она помотала головой, стряхивая мысли, будто пыль. — Привет… — Тав растерянно поднялась с места, сокращая расстояние. — Я… Почему так страшно? Тяжело дышать, не то что говорить. Что ей лучше сказать? Извиниться? Честно сознаться: она была дурой? Слепо верила мужчине, который отнял у неё первых и единственный друзей. Она виновата в этом сама… Тав глупо жевала губы, дёргаясь. — Я… Очень рада вас видеть… Мне не хватало… Вас. До чего глупо — сгорая от стыда и вины, ей подумалось, что она прекрасно понимает Карлах, живьём сжираемую адским движителем. Нутро охватил огонь, а оболочка трескалась и сжималась. У Тав донельзя плохо получалось держать лицо. Всё закончилось, когда Карлах разрезала разделявшие их метры двумя огромными шагами и стиснула её в объятиях. Девушку будто накрыли одеялом, но нелепый удушающий жар ослабил хватку и стал медленно отступать. Тав не верила происходящему, но позволила себе раствориться в этом моменте. Доведенная своей неприкаянностью до отчаяния, бедная сирота, доверившаяся не тому мужчине, едва не рассыпалась на части, стоило ей ощутить такое тепло. Она совсем ничего не видела и запоздало поняла, что плакала, колени подогнулись, и Карлах осторожно опустилась вместе с Тав на пол. — Ну, ну, солдат, всё будет хорошо, — Карлах бережно поглаживала девушку по спине. — Всё будет хорошо. Шэдоухарт опустилась на колени рядом с ними, Уилл присел на корточки. — Уилл всё нам рассказал, — Шэдоухарт провела по волосам Тав, от прилипшей ко лбу чёлки к прядям, падающим на щёки. — Я не в обиде. Ты? — обратилась она к Карлах. — Разумеется, нет, — тифлинг чуть покачивала девушку, как-то делают матери с плачущими младенцами. Как ни странно, помогало. Слезы перестали струиться по щекам, и осталось только их горькое послевкусие. — Дьявол побери этого Астариона. Ну ничего, вот встречу его, и… Тав вскочила, цепляясь за ткань простой робы, чересчур свободной даже для Карлах. Забормотала: — Не надо! — девушка попыталась отстранить её, но та вцепилась, как испуганный зверь. Глаза безумно метались, а её сотрясала дрожь. — Не надо, пожалуйста, чёрт с ним, пусть дальше портит воздух. — Это ты верно подметила, — подал голос Уилл. Миротворец всё о своём. — Пускай портит воздух. Жить, зная, что у Тав без него всё замечательно, будет для него гораздо мучительнее смерти. — А жизнь ему предстоит долгая, — губы Шэдоухарт растянула жестокая ухмылка. Чуть придя в себя, Тав выпуталась из медвежьих объятий Карлах, и придвинулись к Шэдоухарт, раскрывая руки. — Правда не злишься? — она всего раз сумела посмотреть девушке в глаза, и тут же виновато отвела взгляд. Шэдоухарт улыбнулась — но Тав этого не увидела. Улыбка была игривой, так раньше частенько растягивал губы Астарион, когда его посещало настроение побыть особенно вредным. Она ворчала на него в эти моменте, но внутренне дрожала от нежности — так сильно она успела полюбить его вечные полу-игривые ворчания, то, каким противным и любимым он был большую часть времени. — Самую малость, — призналась девушка. — Но только за то, что Астарион сказал о моей богине. И моей причёске. Клыки бы ему обломала. А тебе, — она сделала паузу, выжидая, что Тав поднимет на неё голову. Ждать пришлось пару долгих мгновений. — Тебе я хочу пару десятков раз тыкнуть в рёбра. Недотёпа. Отчего не сбежала раньше? — Я сказал то же самое! — поспешил пожаловаться Уилл. — Ведь никто из нас бы тебя не отверг. — Даже Лаэзэль бы не отказалась помочь тебе. А я знаю, о чём говорю, мне пришлось однажды просить её помощи, — Шэдоухарт скривилась, как если бы вспомнила нечто такое, о чем не столько неприятно, сколько стыдно думать. У Тав закрались определённого рода подозрения, она едва сдержалась, чтобы не подхватить ту же хитрую ухмылку, что кривила губы жрицы мгновениями ранее. — Знаем мы, как ты просила у неё о помощи, — Карлах совсем недвусмысленно подняла одну бровь, подкрадываясь ближе, вытягивая губы в трубочку. Тав уколола беззубая злость — девушка озвучила то, что та с огромным усилием воли сдержала в себе. Шэдоухарт закатила глаза, и это распалило тифлингшу ещё сильнее. — Давай, сыпь оправданиями. Но мы-то знаем, что, будь все в самом деле так, как ты рассказываешь, ты бы не была такой красной. У Шэдоухарт из ушей повалил пар. Ещё чуть-чуть, и она накинулась бы на подругу, но Тав успела втиснуться между ними: — Так, так, всё! Расходимся по разным углам. Вообще ничего не изменилось, о богиня! Вы все стали ещё хуже. — Я тоже так говорю, — Уилл, подошёл к Тав, протягивая руку. Девушка схватилась за неё и поднялась на ноги, упираясь руками в бока. Мужчина продолжил. — Как дети малые. И это без Гейла с Хальсином. — Хальсин в твоей миротворческой команде, — Карлах поднялась следом же. — С ним никакого веселья. А вот Гейл… — Гейл достаточно сумасшедший для этой компании, скажите же? — усмехнулась Шэдоухарт, поднимаясь вслед за остальными и деловито поправляя волосы. — Уилл, ты не знаешь случайно, Тара прибудет с ним? — Не знаю, — мужчина отмахнулся от сказанного так поспешно, что Тав ощутила нечто странное. Что-то не так? — Я сто лет не видела её! В последнюю нашу встречу она разрешила мне покормить себя голубем и погладить, — проговорила тифлинг мечтательно. Тав хихикнула: — Она неплохо устроилась, — и обратилась к остальной компании. —Вы тоже подкармливаете? — Я — нет, — жрица взглянула на Уилла, ни больше ни меньше, с укором. Тот мгновенно отвёл взгляд. — А про свои выходки сам рассказывай. — Ну, я… — он ощутимо смутился. Карлах же, обратно, оживилась. — Это та история, да? Когда он… — Я сам расскажу, — Уилл резко оборвал её. — В общем, я оказался обманут обликом Тары, и случайно повёл себя так, как следовало бы, будь она обычной кошкой… — Он почесал ей животик! — не удержалась тифлинг. И тут же залилась смехом — Тав в собственных мыслях отметила, что он оказался таким же взрывным и заразительным, как и прежде. — Карлах! — Уилл вспыхнул, но также быстро успокоился. Только раздосадованно потёр переносицу, сжав веки. И признался, понизив голос. — Мне было так неловко после этого. Я её избегаю. — Конечно неловко, — Шэдоухарт поддала огня в топку. — Это как если бы ты решил погладить по животу маму Гейла. — Пока ты этого не сказала, всё не было так ужасно, — лицо герцога Рейвенгарда покраснело. Тав не могла вспомнить, видела ли вообще когда-нибудь его таким. Она прокашлялась, привлекая внимание. — Давайте приступим к еде? Я ужасно голодная. — И я, — Карлах мгновенно переключила внимание. — Я голодная, как стадо волов. Эти мышцы сами себя не прокормят, знаете ли, — и в подтверждение тому она согнула руку в локте, демонстрируя всем покатое, рельефное плечо. — Едва ли вообще кто-нибудь их прокормит, — Шэдоухарт поспешила вставить своё ворчание. Тав давным-давно раскусила её — так девушка проявляла нежность, как если бы говорила комплименты или сыпала на головы близких похвалу. Она всё это делала, конечно, но гораздо реже, чем шутливо разносила их, на чём стоял свет. — Я узнаю у повара, что с нашим завтраком, — с этими словами Уилл отлучился. На несколько долгих секунд между девушками повисло неловкое молчание. Уилл может и говорил меньше всех, и всё же он, миротворец, одним своим присутствием наполнял комнату спокойствием и уверенностью. Когда он ушёл, все ощутили себя странно. — Что с тобой происходило все эти годы? — Шэдоухарт нарушила молчание первой. — Уилл отказался говорить что-либо вне твоего присутствия. Она помолчала, словно раздумывая, стоит ли продолжать, а затем заговорила вновь. — Как много он знает, кстати? Я полагаю, далеко не всё. — Всего я не смогу рассказать никому, — Тав спрятала лицо за ладонями. — Мне стыдно говорить о том, что делал он, и как себя вела я. И что более важно, — при этих словах она поочерёдно посмотрела девушкам в глаза, и у обеих возникли чёткое ощущение, что смотрела она сквозь, куда-то вдаль. — Я не хочу кровопролития. Каким бы ублюдком ни был Астарион, даже он достоин жизни. — Если ты попросишь, я готова быть с ним приветливой и нежной. И это при том, что я прекрасно помню, как именно он отозвался о моей причёске. — И о твоей богине, — добавила Карлах. — Спасибо, — сквозь зубы пробормотала она. — Я помню. — Так ты… Можешь рассказать? — тифлинг взяла инициативу на себя. Вновь на Тав смотрела та девушка, что стала ей старшей сестрой. Та, что качала её, когда она плакала. — Мы не будем донимать тебя, если не хочешь, но мы бы хотели знать. Хотели ли бы помочь. — Очень, — тихонько добавила жрица. Тав сдалась. Просто полностью капитулировала, вновь мысленно погружаясь в целые канавы болезненного и мерзкого, о чём не хотела вспоминать. Она попросту утонула — за что ухватиться в целом океане отборного дерьма? Голос её чуть дрожал, когда она заговорила. — Что именно вы хотите знать? Спрашивайте, мне так будет легче. Девушки переглянулись. Тав, глубоко погруженная в себя, не заметила. — Он применял физическую силу? — Шэдоухарт не знала, за что уцепиться. Действовать нужно было осторожно — чтобы ненароком не сделать только хуже, чтобы помочь. — Напрямую всего несколько раз, — Тав тяжело вздохнула. — Но он постоянно делал мне больно, — и с этими словами она сперва убрала разбросанные по груди и плечам волосы, а затем расстегнула верхние пуговицы наглухо запахнутой до самого подбородка рубашки. Из выреза показались жуткие кровоподтёки. — Ох, Тав, — пробормотала тифлинг. — Расстегни рубашку посильнее, — попросила жрица. — Зачем? — Давно не видела твою грудь. Соскучилась. Тав в недоумении уставилась на Карлах. Та пожала плечами, опуская подбородок на сложенные руки. — Я тоже, — без капли стеснения. Теперь был черёд Тав залиться румянцем. — Давай скорее, пожалуйста, а иначе твоей грудью насладимся на только мы, но ещё и Уилл со своими слугами. Не доставляй им такого счастья, будь добра. Тав негнущимися пальцами выщелкнула ещё пять пуговиц, до самой талии. И спустила рубашку с плеч, присаживаясь спиной к двери на случай, если они не успеют. Карлах тут же поднялась, направляясь к двери. — Я прослежу, чтобы никто не зашёл, — прежде чем уйти, тифлинг бросила на Шэдоухарт все тот же недвусмысленный взгляд. — Но только не отвлекайтесь от дела. Жрица едва удержалась, чтобы не показать захлопнувшейся двери язык. — Ты хочешь подлатать меня? — взгляд девушки вновь блуждал всюду, кроме лица жрицы и, уж тем более, её глаз. — Мне больно видеть твоё тело таким, — Шэдоухарт задумчиво провела кончиками пальцев по нагому плечу. Прикосновение невесомое, почти призрачное, и все же оно отозвалась ударом тока. — Когда-то я была за него в ответе. А теперь… Всё выглядит куда хуже, чем я ожидала, — она силой вытянула себя из размышлений. — Давай приступать. Жрица произнесла заклинание, и ладони оказались укрыты зеленоватым свечением, сгущающимся у пальцев, словно крохотные кучевые облака. Сперва она провела руками вдоль шеи, и свежие укусы стало щипать и жечь, словно кожу облили спиртом. Тав зашипела, чуть дёргаясь, и Шэдоухарт произнесла тихое: «Ш-ш-ш… Потерпи, станет легче». Но легче не стало. Всюду, где вели руки, начинало гореть и болеть, кожа противно ныла под не-касаниями, а Тав, когда жечь стало везде: и в шее, и во всей груди, и на спине, и по рёбрам, и в самом низу живота, жалобно завыла. Тогда Шэдоухарт, уводя ладони за спину девушки, обняла её, перенимая часть боли на своё тело, и Тав вцепилась в неё, как в последний рубеж. Спасение. Шэдоухарт с трудом удержалась на ногах. Впрочем, во времена её юности и служения Шар с ней происходили вещи куда болезненнее. Тав пришлось заново вынести тяжесть пережитых насилия и унижений, разве что растянутое на годы сжалось до пары мгновений. Тело сотрясала лихорадочная дрожь, по щекам вновь текли слёзы, а она чувствовала столько всего разом, что не могла выделить из вереницы эмоций ни одну. Слишком много эмоций, куда больше, чем она могла вынести. В ушах стоял белый шум, и в уме царил он же. Руки Шэдоухарт замерли внизу живота, и она, прикрыв веки, заговорила: — Я чувствую, что это далеко не всё. Но сейчас у нас нет времени. Если захочешь, мы можем закончить позже, только скажи. — П… Позже, — прошептала Тав, не веря, что кошмар заканчивается. Она инстинктивно коснулась шеи, и с искренним удивлением осознала, что та не болит. Раны, ноющие каждый миг на протяжении последних двух лет, затянулись. Она повернула голову вправо, влево. Совсем не больно. Невероятно! Затем коснулась груди, невесомо, очень аккуратно, и ни один токовый разряд не поразил её выстрелом сквозь столб позвоночника. Рёбра, живот, лопатки — всё тихо. Здоровая кожа, испещрённая шрамами, и только. — Спасибо тебе, — она не могла перестать касаться себя то тут, то там, поражаясь тому, что движения не приносили мучений, ткань от контакта с кожей не впивалась иглами. — Спасибо, — Тав обняла жрицу, обливаясь слезами. То, как она себя чувствовала, невозможно было описать никакими словами и искупить любыми благодарностями. Теперь она по-настоящему «отмылась» от его рук. Не полностью, но дышать уже было во сто крат легче, и слёзы неверия всё текли и текли по щекам. Раздался стук в дверь. Обнимающая себя девушка отмерла, жрица помогла ей натянуть обратно на плечи блузу, и Тав торопливо застегнула пуговицы, оставив сверху три. Теперь из ворота виднелась белая шея и выступающие ключицы. Прежде чем сказать «Можно», Шэдоухарт в последний раз взглянула на девушку, одобрительно кивнув. Приблизилась и шепнула на ухо лукавое: «Так-то лучше. Но, будь добра, загляни ко мне после завтрака». — Хорошо, — пробормотала Тав, пряча взгляд. Когда Карлах и Уилл зашли в зал в сопровождении слуг, обе девушки выглядели такими загадочными, что тифлинг и герцог недоумённо переглянулись.

***

Ранним утром Астарион отправился на финальную примерку наряда, который должен будет надеть на предстоящий приём у Герцога Уильяма Рейвенгарда. Расшитый золотыми нитками алый комзол был подобран к выходу в свет ещё несколько месяцев назад, и Астарион, красуясь в нём перед огромным зеркалом, был похож на феникса. Ещё один очевидный плюс его новой жизни — он видел своё отражение в зеркале, и наконец мог по достоинству оценить то, вокруг чего «было столько шума». В каком-то смысле, он до сих пор продолжал использовать свою красоту, как оружие. Теперь, правда, обольщение не было его главным средством, его сменили власть и деньги. Астарион даже когда спал на земле под небом умудрялся выглядеть изящнее многих снобов. Но стоило в его руки попасть деньгам… Ему открылся целый мир новых удовольствий, не последним в которых стало многообразие самых изысканных нарядов. Дорогие ткани: шелка, парча и бархат, сложная вышивка, работа именитых мастеров, временами очень смелые образы, которые безукоризненно шли Астариону независимо от степени своей эксцентричности. Он легко привык к роскоши, она быстро вошла в привычку. Времена, когда одну рубашку ему приходилось заштопывать на несколько десятков раз, остались в истлевшем для вампира прошлом. Но нашлось то, что Астариону полюбилось больше наряжания себя любимого и бесконечного выгула нарядов в свет — как ни странно, куда больше его завлекало наряжать дорогую Тав. Девчонка почти ничего не смыслила в фасонах и тканях, и, никогда не грезя о роскоши, совсем её не понимала. Ей совершенно все равно, надет на ней ношеный мужской комзол поверх робы или расшитое речным жемчугом и драгоценными камнями платье. Однако было в её непосредственности и нечто особенно привлекательное — богатство не вскружило ей голову, и на каждое подаренное платье она реагировала как на сокровище, по ошибке павшее к её ногам. Астарион тем пользовался, и, видя радость питомицы, осыпал её нарядами на разный сезон и случай и сделанными под заказ лучшими мастерами туфельками, увешивал драгоценностями, которые совершенно не подходили её простой внешности, и смотрелись на ней до нелепого пошло. Со временем блеск радости в её глазах, сопровождавший дарение подарков, сменило равнодушие. Он так надеялся взрастить в ней честолюбие, заставить полюбить роскошь также безумно, как любил её сам, и тем самым заручиться уверенностью в том, что Тав никуда от него не денется, ведь дать ей нечто равное по ценности мог разве что герцог — у него не вышло. Дочь шлюхи, воспитанная улицей, не могла понять истин, по которым во все времена жила аристократия. Это удручало Астариона, и ставило его дорогую подругу на порядок ниже его самого. Лорд потряс головой, отгоняя лишние мысли. В последнее время те кружились вокруг его головы стаей воронов и клевали разум, подобно падальщикам. Он ощущал себя почти беспомощным, почти бессильным, и это злило куда больше самой выходки его милой зверушки. Он позволил ей провести себя. Поверил, что она любит его и никуда не сумеет от него деться, а она, дождавшись, пока хозяин отвернется, воткнула ему в спину нож и провернула его вокруг своей оси. Астарион поднял взгляд к зеркалу — из отражения на него смотрел прекраснейший юноша, вылащенный до идеала. Он красив, нет, он просто чертовски хорош собой. Так чего не хватает этой замарашке? Неужели мерзавке милее её до опостыления скучно-правильный мальчишка-герцог? Или медвежья лапа в размен его прохладной ладони? Или, что же, её стали интересовать скучная жизнь и скучный секс? Ну, что ж, тогда ей к их общему знакомому любителю кошек. Астарион вытянул вперёд руку, как если бы пытался ею ухватиться за что-то. До безумия хотелось сжать её горло, стиснуть его так крепко, чтобы весь мир в черте взгляда сузился до его лица. А потом впиться ей в губы поцелуем, и с наслаждением отследить, как быстро подогнутся её колени. Тав всегда будет слаба к нему, он это знал не по наслышке. Как бы ей ни было, по её словам, больно, тело из раза в раз отзывалось на его ласки, и причём отзывалось более чем охотно. Никто не заставлял её спать с ним, что бы она себе ни выдумала. Она хотела его. Хотела всегда. Вырывая из липких мыслей, к лорду подошёл Эльф-слуга, среднего роста и возраста мужчина. Астарион повернулся к нему, и тот сперва приколол на груди бутоньерку в виде двух чёрных роз, сплетенных воедино, а затем вставил в пазы на рукавах запонки в виде всё тех же роз. — Всё готово к вечеру? — голос лорда был тих и преувеличенно мягок, он в очередной раз оглянулся на собственное отражение в огромном зеркале. — Да, Господин. Всё готово, — мужчина сделал особенный нажим на первом слове, и взгляд его блеснул сталью. Хозяин победно улыбнулся собственному отражению. Он не мог дождаться встречи со своей маленькой глупой любовью, возомнившей о себе невесть что. Но, что ж, уж к этой встрече он будет готов.

***

Тав, как и пообещала, сразу после завтрака направилась в отведенную прибывшей издалека жрице Селунэ комнату. Во всём теле царила давно позабытая лёгкость, и от эйфории, пожалуй, даже кружилась голова. В районе солнечного сплетения приятно щекотались крыльями бабочки. Тав очень давно не помнила себя такой живой. Мысли об Астарионе она сдвигала в самый дальний угол сознания, и всё же он был в ней постоянно, и с его присутствием, не давящим и не жалящим, вполне можно было смириться. Комната Шэдоухарт была похожа на её собственную, просторная и светлая — кровать с балдахином, большое окно, дверь, ведущая из покоев в ванную комнату. — Как ты себя чувствуешь? — девушка уселась на постель и похлопала рядом с собой, приглашая гостью сесть. Тав последовала её примеру. — На местах, где была применена магия, ничего не болит? Жжёт, тянет, ещё что-то? — Нет, ничего. Совсем ничего, — она потерла рукой заднюю часть шеи. — Это… Непривычно. Боль для меня уже какое-то время была шумом. Всегда есть, и хорошо, если не становится сильнее. — Это ужасно, — девушка смотрела на Тав испытующе, чуть склонив голову, как кошка. — Ты же понимаешь? — Понимаю, — губы задрожали в улыбке. — Да и всегда понимала, пожалуй. Но пугать это меня начало недавно. — Слава Селунэ, что ты решилась бежать, — она провела руками в воздухе, и Тав узнала один из символов её богини. — Я же могу задать ещё один вопрос? Тав подобрала под себя ноги, обхватив их руками. Ей не хотелось снова погружаться туда и подвергать испытанию те части души, что продолжали слепо сожалеть и рваться к нему. Она повела плечом, при погружении на глубину её передёрнуло. — Задавай. — Как так вышло, что ты перестала выходить из замка? Он запретил? «Знала бы ты, что я не выходила из покоев» — вяло перетекло в мыслях. — Не совсем. Он подавал запреты под вуалью заботы обо мне, и поначалу я не смогла понять, что именно он делал. А потом стало поздно, и он начал воспринимать моё доверие как свою власть надо мной. Я боялась ему возразить, он делал… Страшные вещи. Шэдоухарт кивнула, медленно впитывая сказанное. — Ещё один вопрос? — Валяй. — Один лишь только страх не давал тебе уйти? Тав оступилась и повалилась кубарем в глубокий-глубокий ров, полный воды. Перед глазами возникло нежное лицо, белая кожа, алые глаза, совсем юное лицо, полное скорби. Ему безумно больно и страшно, и всё же в этом теле так неизмеримо много жажды жить. Она с первых же мгновений, с первых молний взглядов и обрывочных касаний знала, что его душа и её душа родные. — Нет, — она ощутила, как мучительно больно сжимается тисками сердце. Шрамы закровоточили. — Я очень сильно его люблю. Не монстра, который мучает меня, а его, своего Астариона. До ритуала нечестивого Вознесения. «Я так сильно по тебе скучаю» — уже не отзывается воем. Только тихим, едва различимым в какофонии всего, что творилось у неё на душе, надсадным плачем. Жрица потёрла ладони, и Тав от неожиданности вынырнула из мыслей. Те осели на коже липкой растерянностью. — Дашь мне себя осмотреть? Если стесняешься, я, конечно, могу и вслепую, но… Тав, закатив глаза, резво стягивая холщовую юбку под полуворчливое «чего я там не видела за наше путешествие». Не могла же она без этого, обязательно нужно до смерти её заворчать. Когда Шэдоухарт взглянула на тело, прикрытое одним лишь бельём, Тав поблагодарила судьбу за то, что жрица награждена самообладанием хирурга, режущего своих больних. Слушать о сочувствии, ощущать на себе сожалеющий взгляд — последнее, чего ей хотелось в новой жизни, войти в которую она пыталась кем угодно, но не жертвой. Ладонь легла на рёбра, накрыв сердце — Тав судорожно вынырнула из собственных мыслей. Сердце забилось в тревоге, словно рука может нырнуть глубже в клетку рёбер и сорвать сердце цветком. Тав подняла взгляд на подругу, и та заговорила. — Тебе пришлось тяжело, Тав. Очень тяжело, я всё вижу и чувствую, — девушка не могла отдать себе отчёт ни в чем, но из остекленевших глаз хлынули слёзы. — Но больше ты не дашь себя в обиду. Девушка, задушенно кивнув, зарыдала в голос.

***

Вернувшись в свои покои на закате, Тав скинула на пол одежду и остановилась перед зеркалом. На фарфоровой коже не было ни одной кроваво-грязной, сочащейся сукровицей раны. Тав не помнила, когда видела своё тело таким, когда чувствовала его так — не испытывая при том боли и горечи сожалений. Она чувствовала себя обновлённой, обнулённой. По-хорошему пустой. Но что-то по-прежнему мешало: тянуло голову к земле, сгибая шею, не позволяя расправить плечи и зашагать вперёд с гордо задранным подбородком. Отвращение грызло крылья лопаток. Изнутри донимал зуд. Импульс подталкивал к немыслимому, и соблазн решиться на этот маленький бунт был велик. Не дав себе времени на размышления, Тав схватила с туалетного столика ножницы и, собрав свои густые волосы в хвост, щёлкнула лезвиями под ухом. Лязг стали отозвался в голове эхом. В один момент стало неимоверно, пугающе легко — как если бы с волосами ушло что-то ещё, что-то тянущее её вниз, вечно донимающее о давящее. Девушка отвела плечи назад, выпрямив спину. В последний раз взглянула на своё отражение. И, шагая на носочках под воображаемый счёт, направилась в ванную.